Текст книги "Избранник"

Автор книги: Хаим Поток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– У меня нет выбора. Это наследственное место.

– Ты хочешь сказать, что не стал бы раввином, если бы мог выбирать?

– Думаю, что нет.

– И кем бы ты стал?

– Не знаю. Наверно, психологом.

– Психологом???

Он кивнул.

– Я даже не очень понимаю, что это такое.

– Это когда тебе помогают понять, каков ты на самом деле, внутри себя. Я много читал об этом.

– Это Фрейд, и психоанализ, и всякое такое?

– Да.

Я мало что знал о психоанализе, но Дэнни Сендерс в его хасидском одеянии казался мне наименее подходящей кандидатурой в аналитики в целом мире. Я всегда представлял себе психоаналитика как утонченного господина с острой бородкой, моноклем и сильным немецким выговором.

– А кем ты можешь стать, если не раввином?

– Математиком. Это мой отец так хочет.

– И преподавать в каком-нибудь университете?

– Да.

– Вот это здорово… – Его голубые глаза на мгновение приобрели мечтательное выражение. – Мне бы понравилось.

– А я вот не уверен, что мне этого хочется.

– Почему?

– У меня такое ощущение, что я принесу больше пользы людям, если буду раввином. Нашим людям, я хочу сказать. Ты ведь знаешь, не все так набожны, как ты или я. Я бы мог учить их или помогать им в трудную минуту. Я думаю, это может принести мне настоящее удовлетворение.

– А я вот не думаю. Как бы там ни было, я стану раввином. Слушай, а ты-то где научился так подавать?

– Я тоже тренировался, – похвалился я.

– Но тебе не нужно изучать два листа Талмуда в день.

– Слава Богу!

– Классно ты подаешь. Прям подачи-неберучки.

– А сам-то ты отбиваешь как?! Ты что, всегда целишь прямо в питчера?

– Да.

– Где ты этому выучился?

– Я по-другому просто не умею. Как-то я так на мяч смотрю и так биту держу. Не знаю.

– Это же просто убийственный удар. Ты меня чуть не прикончил.

– Я думал, ты утку сделаешь.

– Я не успевал утку сделать.

– Успевал-успевал.

– Ты так засадил, что мяч летел слишком быстро для утки.

– Тебе же хватило времени, чтобы поднять перчатку.

Я задумался на мгновение.

– Да ты не хотел утку делать.

– Это верно, – ответил я наконец.

Я вспомнил ту долю секунды, когда я поднял перчатку к лицу. Я мог бы просто поднырнуть, как утка, или отскочить в сторону и полностью уклониться от мяча. Но я даже не подумал об этом. Я не хотел, чтобы Дэнни Сендерс посмотрел на меня, как на Шварци.

– Что ж, ты остановил этот мяч.

Я ухмыльнулся.

– Не сердишься больше? – спросил он.

– Нет, не сержусь. Надеюсь только, что глаз заживет как следует.

– Я тоже на это очень надеюсь, – сказал он порывисто. – Поверь мне.

– Кстати, а что это был за раввин на скамейке? Это ваш тренер или что-то вроде этого?

Дэнни Сендерс рассмеялся:

– Это один из учителей в нашей ешиве. Мой отец посылает его с нами – проследить, чтобы мы не соприкасались слишком тесно с вами, апикойрсим.

– Слушай, я очень сердит на тебя за эти штучки с апикойрсим. Зачем ты говоришь своей команде такие вещи?

– Извини. Только так мы можем сплотить команду. Я объяснил своему отцу, что вы лучшая команда в округе и что наш долг – побить вас, апикойрсим, именно в том, в чем вы лучше всех. Как-то так.

– Ты и впрямь убедил своего отца сказать это?

– Да.

– А если бы вы проиграли?

– Не хочу об этом даже думать. Не знаешь ты моего отца.

– Получается, вы просто обязаны были нас победить.

Он взглянул на меня, и я видел, что он о чем-то задумался. В глазах его появился холодный блеск. «Именно так», – сказал он наконец. Казалось, он нашел что-то, что давно уже искал.

– Именно так, – повторил он.

– Что он читал все это время?

– Кто?

– Раввин.

– Не знаю. Книгу по закону или что-то в этом духе.

– Я решил, что, наверно, это одна из книг твоего отца.

– Мой отец не пишет книг. Он много читает, но ничего не пишет. Он говорит, что слова извращают подлинные чувства. Да и говорить-то много он не любит. То есть, конечно, он достаточно говорит, когда мы изучаем Талмуд. Но сверх того – очень мало. Он сказал мне однажды, что его желание – чтобы все говорили молча.

– Говорили молча?

– Я тоже не понимаю, – пожал плечами Сендерс. – Но он так сказал.

– Интересный он человек, твой отец.

Он посмотрел на меня.

– Да, – ответил он, и в глазах его мелькнул тот же холодный блеск.

Дэнни начал рассеянно крутить один из своих пейсов. Мы долго сидели молча. Он был поглощен чем-то. Наконец он поднялся:

– Уже поздно. И мне пора.

– Спасибо, что пришел проведать.

– Завтра увидимся.

– Обязательно.

Он по-прежнему казался отстраненным. Я смотрел, как он медленно идет по проходу и выходит из палаты.

Глава четвертая

Через несколько минут пришел мой отец. Он выглядел еще хуже, чем вчера. Щеки ввалились, глаза покраснели, и все лицо приобрело пепельный оттенок. Он ужасно кашлял, но продолжал твердить мне о простуде. Усевшись на кровать, он рассказал мне, как разговаривал по телефону с доктором Снайдменом:

– Он осмотрит твой глаз в пятницу утром, и, возможно, к вечеру ты сможешь вернуться домой. Я приеду забрать тебя после уроков.

– Прекрасно!

– Еще он сказал, что тебе нельзя будет читать дней десять. После этого он сможет определить, что там с рубцовой тканью.

– Здорово будет выбраться из больницы, – ответил я. – Я вчера прогулялся немного по коридору и видел людей на улицах.

Отец взглянул на меня и ничего не сказал.

– Хотел бы я быть там, с ними. Завидую тому, как они свободно ходят. Не понимают своего счастья.

– Никто не понимает своего счастья до тех пор, пока не делается несчастным, – спокойно сказал отец. – Так уж устроен свет.

– Как хорошо будет снова оказаться дома. И не придется встречать здесь субботу.

– Мы чудесно встретим субботу вдвоем. Тихо посидим, попьем чай, поговорим без помех.

Он опять ненадолго закашлялся и поднес платок к губам. Потом снял очки и протер глаза. Снова надел их и уселся на кровати, глядя на меня. Он выглядел таким усталым и бледным, словно все силы покинули его.

– Я не сказал тебе, аба. Дэнни Сендерс сегодня приходил.

Казалось, для моего отца это не было неожиданностью.

– А-а, – отозвался он. – И как?

– Он отличный парень. Он мне нравится.

– Вот как? Значит, он тебе вдруг понравился?

Отец улыбался.

– Что он тебе сказал? – спросил он.

Я пересказал ему весь наш разговор с Дэнни Сендерсом, как я его запомнил. Пока я рассказывал, он снова закашлялся, да так, что его худое тело согнулось пополам и все затряслось. Я остановился и беспомощно смотрел на него. Откашлявшись, он вытер глаза и губы и попросил продолжать. Когда я дошел до того места, что Дэнни хотел меня прикончить, его глаза широко раскрылись, но он не стал меня прерывать. Когда же я рассказал о фотографической памяти Дэнни, он кивнул, как будто речь шла о чем-то ему хорошо известном. Когда я постарался как можно лучше изложить ему наши рассуждения о том, чем мы хотим заниматься в жизни, он снисходительно улыбнулся. А когда я дошел до того момента, как Дэнни Сендерс сказал своей команде, что они должны прикончить нас, апикойрсим, в глазах его появилось то же отстраненное выражение, которое раньше я замечал в глазах Дэнни Сендерса. Затем мой отец кивнул.

– Люди не всегда такие, какими кажутся, Рувим, – сказал он мягко. – Так уж устроен свет.

– Он завтра снова придет, аба.

– Угу.

Отец помолчал немного, потом сказал тихо:

– Послушай меня, Рувим. Талмуд учит, что человек должен сделать две вещи самостоятельно. Первая – найти себе учителя. А вторую ты помнишь?

– Выбрать друга.

– Да. Ты знаешь, что такое настоящий друг, Рувим? Греческий философ [21]21
  Аристотель (384–322 до н. э.), древнегреческий философ.


[Закрыть]говорил, что истинные друзья – это одна душа, живущая в двух телах.

Я кивнул.

– Рувим, если сможешь, сделай Дэнни Сендерса своим другом.

– Он мне очень нравится, аба.

– Нет. Послушай меня. Я говорю не о том, что он тебе «нравится». Я говорю о том, чтобы он стал твоим другом, а ты – его. Я имею в виду…

Его прервал новый долгий приступ кашля. Потом он тихо сидел на кровати, прижав руку к груди, и тяжело дышал.

– Сделай его своим другом, – повторил он и шумно прочистил горло.

– А это ничего, что он хасид? – улыбнулся я.

– Сделай его своим другом, – снова повторил отец. – А там видно будет.

– То, как он себя ведет и говорит, совершенно не согласуется с тем, как он одевается и выглядит. Это словно два разных человека.

Мой отец медленно кивнул, но ничего не сказал. Он смотрел на маленького Билли, который по-прежнему спал:

– Как твой маленький сосед?

– Очень милый. На его глазах должны сделать какую-то новую операцию. Он попал в автомобильную аварию. В ней погибла его мать.

Мой отец взглянул на Билли и тряхнул головой, словно отгоняя от себя что-то. Затем вздохнул и поднялся. Потом поцеловал меня в лоб:

– Я снова приду завтра. Принести тебе что-нибудь?

– Нет, аба.

– Тебе удобно надевать тфилин?

– Да. Но я же не могу читать. Так что я молюсь по памяти.

Мой отец улыбнулся:

– Ничего страшного. До свидания, бейсболист. Завтра увидимся.

– Да, аба.

Я смотрел, как он быстро удаляется по проходу.

– Это твой отец, малыш? – спросил мистер Саво.

Я повернулся к нему и кивнул. Мистер Саво по-прежнему играл сам с собой в карты.

– Привлекательный человек. Очень достойный. Чем он занимается?

– Преподает.

– Да ну? Вот это так здорово! Мой старик был лоточником, здесь неподалеку, на Норфолк-стрит. Уставал как собака. Так что тебе повезло. А что он преподает?

– Талмуд. Еврейский закон.

– Чё, правда, что ли? В еврейской школе?

– Ну да. В старшей школе.

Мистер Саво взглянул на карту, которую только что вытянул из колоды.

– Проклятье, – проворчал он. – Сплошная непруха. Прям как в жизни.

Он сложил карты в столбики на одеяле.

– Ты со своим убивцем был прямо вась-вась. Вы подружились?

– Он отличный парень.

– Да ну? Ты держи с такими ухо востро, малыш. Присматривай за ним хорошенько, понял? Раз он тебя так отоварил – это неспроста. Старый Тони знает, что говорит. Так что ты присматривай!

– Это была случайность.

– Ну да?

– Мне надо было просто утку сделать.

Мистер Саво уставился на меня. Его лицо потемнело из-за отросшей щетины, а левый глаз казался выпученным и покрасневшим. Заплатка, закрывавшая его правый глаз, выглядела огромной черной родинкой.

– Когда тебя кто-то отоваривает – он не рассчитывает на то, что ты можешь утку сделать. Уж я-то знаю.

– Это все не совсем так было, мистер Саво.

– Конечно, малыш, конечно. Старый Тони просто не переваривает фанатиков, вот и все.

– Да он не фанатик.

– Правда? А чего он заявился в таком виде?

– Они все так ходят. Это часть их религии.

– Конечно, малыш. Но послушай-ка меня. Ты хороший мальчик. Вот я тебе и говорю – держи ухо востро с этими фанатиками. Хуже их никого не бывает.

Он взглянул на карту в руке:

– Не задалась игра. Непруха.

Он сгреб карты, сложил в колоду и положил ее на ночной столик. Потом лег на подушку.

– Как медленно день идет, – добавил он, обращаясь скорее к себе самому. – Как перед большим боем.

Я проснулся посреди ночи и долго лежал, пытаясь вспомнить, где я нахожусь. Потом я заметил дежурный синий свет в другом конце палаты и глубоко вздохнул. Я уловил какое-то движение рядом с собой и повернул голову. Вокруг кровати мистера Саво были задернуты занавески, и было слышно, как там кто-то ходит. Я сел на кровати. Откуда-то вынырнула медсестра.

– Ложитесь и спите, молодой человек, – приказала она. – Вы слышали?

Она казалась злой и напряженной. Я снова откинулся на кровати. И скоро заснул.

Наутро, когда я проснулся, занавеска вокруг кровати мистера Саво по-прежнему оставалась задернутой. Я всмотрелся. Занавеска была светло-коричневой, она закрывала кровать целиком, так что даже металлических ножек не было видно. Я вспомнил вечер понедельника, когда я сам проснулся за занавесками и надо мной склонилась миссис Карпентер, и я заволновался, что могло случиться с мистером Саво. Тут я увидел миссис Карпентер – она быстро шла по проходу с металлическим лотком в руках. В нем лежали какие-то инструменты и повязки. Я приподнялся и спросил, что случилось с мистером Саво. Она посмотрела на меня, и ее круглое, мясистое лицо стало строгим.

– С мистером Саво все будет в порядке, молодой человек. Занимайтесь своими делами и предоставьте мистеру Саво заниматься своими.

Она скрылась за занавесками. Я услышал приглушенный стон. На другом конце палаты включили радио, и диктор заговорил о военных действиях. Я не стал включать свое, чтобы не побеспокоить мистера Саво. Послышался еще один стон. Я не мог больше оставаться на месте. Сорвавшись с кровати, я понесся в туалет. Потом гулял по коридору и разглядывал людей на улицах. Когда я вернулся в палату, занавеска была все еще задернута, но проснулся Билли.

Я сел на мою кровать и увидел, что он повернул голову в мою сторону.

– Это ты, Бобби? – спросил он.

– Ну да.

– С мистером Саво что-то не так?

Я удивился, как он об этом догадался.

– Похоже на то, – отвечал я. – Вокруг его кровати задернули занавески, и там с ним миссис Карпентер.

– Нет, – сказал Билли, – она только что вышла. Я позвал его, и она велела мне не беспокоить его. С ним что-то очень серьезное?

– Я не знаю. Но я думаю, Билли, нам надо говорить немного потише, чтобы не мешать ему.

– Конечно, – спохватился Билли, понижая голос.

– И еще я думаю, нам сегодня лучше не включать радио, чтобы не разбудить его, если он спит.

Билли поспешно кивнул.

Я взял со своего ночного столика тфилин, сел на кровати и долго молился. В основном за здоровье мистера Саво.

Я уже завтракал, когда увидел, как доктор Снайдмен несется по проходу в сопровождении миссис Карпентер. Он даже не заметил меня. На нем был темный костюм, и сейчас он не улыбался. Они зашли за занавески вокруг кровати мистера Саво и начали о чем-то тихо говорить. Потом мистер Саво несколько раз застонал. Они пробыли там довольно долго, потом вышли и удалились прочь.

Теперь я всерьез испугался за мистера Саво. Я вдруг понял, что мне не хватает его – с его болтовней и картами. Позавтракав, я растянулся на кровати и принялся думать о моем левом глазе. Я помнил, что завтра пятница и доктор Снайдмен намерен осмотреть меня. Я похолодел от страха. Весь день я лежал в кровати, думал о своем глазе и боялся все больше и больше.

Занавеска вокруг кровати мистера Саво оставалась задернутой весь день. Каждые несколько минут медсестра заходила туда, что-то там делала и уходила прочь. После обеда радио на другом конце палаты замолчало. Я пытался заснуть, но не мог. Лежал и смотрел, как сестра снует туда-сюда вокруг кровати мистера Саво. К ужину я так занервничал, что с трудом мог есть. Поковырялся в тарелках и отправил поднос обратно почти нетронутым.

Потом я увидел, как Дэнни идет по проходу в своей черной паре, черной кипе, белой рубашке с расстегнутым воротом и торчащими снизу бахромками. Должно быть, на моем лице было ясно написано, как я рад его видеть, потому что он широко улыбнулся и сказал:

– У тебя такой вид, словно я Мессия. Должно быть, вчера я оставил благоприятное впечатление.

– Просто рад тебя видеть, – весело ответил я. – Ну, как ты?

– Это ты как? Ты же у нас в больнице.

– Надоело здесь киснуть. Хочу удрать поскорее домой. Слушай, как же я рад тебя видеть, чертов ты палец!

Он расхохотался:

– Не, я точно Мессия. Простой хасид не удостоится такого горячего приветствия от апикойреса!

Он стоял в ногах кровати, засунув руки в карманы брюк, расслабившись.

– Когда домой? – спросил он.

Я рассказал ему. Потом вспомнил о мистере Саво, лежащем за занавесками.

– Пошли в коридоре поговорим. Не хочу его беспокоить, – сказал я, кивая головой в сторону кровати мистера Саво.

Я встал, накинул халат, и мы вышли из платы. В коридоре мы уселись на скамейку у окна. По длинному широкому коридору сновали врачи, медсестры, санитары и посетители, заходя и выходя из палат. Горел неяркий свет. Дэнни сунул руки в карманы и уставился в окно.

– Я родился в этой больнице. И до вчерашнего дня ни разу в ней с того времени не был.

– Я тоже здесь родился. И мне тоже не случалось здесь лежать.

– Я подумал об этом, когда поднимался вчера на лифте.

– Но я здесь бывал, когда мне гланды вырезали. Тебе не вырезали?

– Нет. Они никогда меня не беспокоили.

Он сидел, руки в карманах, и глядел в окно. Потом добавил:

– Посмотри вниз. Посмотри на этих людей. Они как муравьи. Порой у меня возникает такое чувство, что мы все – подобны муравьям. У тебя так не бывает?

Голос его был тих, и в нем чувствовалась нотка грусти.

– Иногда, – отвечал я.

– Однажды я сказал это моему отцу.

– И что он ответил?

– Ничего. Я же тебе говорил – мы не разговариваем, кроме как на занятиях. Но через несколько дней на уроке он сказал, что люди созданы Богом, а у евреев есть особое предназначение.

– И какое же?

– Слушать глас Божий.

– Ты в это не веришь?

Он медленно отвел взгляд от окна. Его глубокие синие глаза остановились на мне, он несколько раз сморгнул.

– Конечно, верю, – сказал он спокойно. Потом пожал плечами: – Но порою мне кажется, что я не понимаю, что Бог хочет сказать.

– Забавно, что именно ты это говоришь.

– Правда?

Он смотрел на меня, но, кажется, меня не видел.

– Я никому раньше такого не говорил.

Он был в каком-то странном, задумчивом состоянии. Я начинал неловко себя чувствовать.

– Я много читаю. Семь-восемь книг в неделю, помимо уроков. Ты читал Дарвина или Хаксли?

– Читал немного Дарвина, – ответил я.

– Я читал в библиотеке. Мой отец никогда об этом не узнает. Он очень строго следит за тем, что я читаю.

– Ты читаешь книги об эволюции и всяком таком?

– Я читаю все стоящее, что попадает мне в руки. Сейчас я читаю Хемингуэя. Ты ведь слышал о Хемингуэе?

– Конечно.

– А читал у него что-нибудь?

– Читал несколько его рассказов.

– Я закончил «Прощай, оружие!» на прошлой неделе. Он великий писатель. Это книга о Первой мировой войне. Там американец, который сражается в итальянских войсках. Он женится на медсестре-англичанке, ну то есть не по-настоящему женится, они просто живут вместе. Она беременеет, он дезертирует, и они уезжают в Швейцарию. Там она умирает родами.

– Я не читал этой книги.

– Он великий писатель. Пока читаешь его, задумываешься о множестве вещей. У него там есть одно место, о муравьях на горящем бревне. Герой, американец, смотрит на муравьев, и вместо того, чтобы выбросить бревно из костра и спасти муравьев, он плещет в огонь водой. Вода превращается в пар, и часть муравьев сваривается заживо, а другие – сгорают на бревне или падают в костер. Это очень сильное место. Вдруг осознаешь, какими жестокими бывают люди.

Говоря все это, он не отводил взгляда от окна. Меня не покидало чувство, что он разговаривает не со мной, а скорее с самим собой.

– Я так устал все время изучать Талмуд. Это такая холодная штука… От нее становится скучно. Вот я и читаю все, что в руки попадает. Вообще-то не все, а то, что мне библиотекарша советует. И там еще есть один человек, он советует мне книги, которые мне стоит прочесть. Смешная она, эта библиотекарша. Хороший человек, но все время на меня пялится. Наверно, удивляется, как это человек вроде меня может читать все эти книги.

– Я тоже немного удивляюсь.

– Я объяснил ей. Сказал, что устал изучать Талмуд и что школьные уроки по английским предметам тоже не вдохновляют. Я думаю, что учителя просто боятся моего отца. Они боятся, что потеряют работу, если будут рассказывать что-то захватывающее или необычное. Не знаю. Но как же интересно читать все эти книги!

Он машинально играл со своим правым пейсом: осторожно пропускал через правую ладонь, наматывал на указательный палец, отпускал и снова наматывал.

– Я никому раньше этого не говорил. И все время гадал, кому же я смогу когда-нибудь это рассказать.

Он уперся взглядом в пол. Потом взглянул на меня и улыбнулся. Это была невеселая улыбка, но, кажется, она вывела его из того состояния, в котором он находился.

– Если бы ты тогда сделал утку на том мяче, я бы так до сих пор и гадал, – сказал он и снова сунул руку в карман.

Я ничего не отвечал. То, что я услышал, меня слегка ошеломило. У меня в голове не укладывалось, что это говорит Дэнни Сендерс, сын рабби Сендерса, цадика.

– Сказать тебе честно? – спросил я.

– Конечно.

– Я не знаю, что о тебе и подумать. Я не шучу, ничего такого. Я правда не знаю, что о тебе и думать. Ты выглядишь как хасид, но ты говоришь не как один из них. Мой отец рассказывал мне, что хасиды говорят совсем по-другому. Порой ты говоришь так, словно вообще не веришь в Бога.

Он смотрел на меня, но ничего не отвечал.

– Ты действительно станешь раввином и займешь место своего отца?

– Да, – сказал он спокойно.

– Но как ты можешь, если ты не веришь в Бога?

– Я верю в Бога. Я никогда не говорил, что я не верю в Бога.

– Но все равно ты говоришь не как хасид.

– А как я говорю?

– Ты говоришь… Ты говоришь как апикойрес.

Он улыбнулся, но ничего не сказал. Это была грустная улыбка, и его голубые глаза тоже были грустны. Он снова уставился в окно, и мы надолго погрузились в молчание. Но это было теплое молчание, без всякой неловкости. Наконец он сказал очень спокойно:

– Я должен занять место моего отца. У меня нет выбора. Это место передается по наследству. Я как-нибудь с этим разберусь. Не так уж это плохо быть раввином. Когда я стану раввином, моих последователей не будет беспокоить, что я читаю. Я буду для них кем-то вроде Бога. Они не станут задавать мне вопросов.

– Тебе хочется становиться раввином?

– Нет.

– Как же ты можешь потратить свою жизнь на то, что тебе не нравится?

– У меня нет выбора, – повторил он. – Это династия. Если сын не унаследует отцу, династия пресечется. Люди ждут, что я стану их раввином. Мои предки были их раввинами на протяжении шести поколений. Я не могу просто так уклониться. Я… Я в ловушке, можно так сказать. Но я с этим разберусь как-нибудь.

По его голосу не было заметно, что он готов с этим разобраться. Его голос звучал очень грустно.

Мы всё сидели и сидели, молча, глядя на людей в окно. Солнце должно было вот-вот закатиться, и я вдруг спохватился, почему это отец еще не пришел меня навестить. Дэнни снова начал наматывать свой пейс на указательный палец. Затем он тряхнул головой и спрятал руки в карманы. Потом откинулся на спинку скамейки.

– Забавно выходит, – сказал он. – Очень забавно. Я должен стать раввином, но не хочу им становиться. Ты не должен – но хочешь им стать. Безумный мир.

Я ничего не сказал. Я вспомнил мистера Саво, сидящего на кровати и повторяющего: «Безумный мир. Уродский». Как он там себя чувствует? Раздернули ли занавески вокруг его кровати?

– А какой именно областью математики ты интересуешься? – спросил Дэнни.

– Логикой. Математической логикой.

Он выглядел растерянным.

– Ее еще называют символической логикой.

– Никогда о такой не слышал, – признался он.

– Это и впрямь новая область математики. Она, можно сказать, началась с Рассела и Уайтхеда, с их книги «Основания математики».

– Бертрана Рассела?

– Ну да.

– А я и не знал, что он математик.

– Ну конечно же, он великий математик! И логик тоже.

– Я очень слаб в математике. Это вообще что такое? Математическая логика, я имею в виду.

– Ну, они пытаются вывести путем дедукции всю математику из базовых логических оснований и показать, что математика в действительности основывается на логике. Это все вообще довольно сложно, но мне нравится.

– И ты проходишь это в школе?

– Нет. Но ты не один много читаешь сверх программы.

На мгновение он уставился на меня в растерянности. Потом рассмеялся.

– Я не читаю семь-восемь книг в неделю, как ты. Всего лишь три или четыре.

Он снова захохотал. Потом вскочил на ноги. Его глаза сияли и блестели от возбуждения.

– Я слыхом не слыхивал о математической логике. Но звучит классно. И ты хочешь стать раввином? Слушай, а как это делается? Я имею в виду – как можно вывести арифметику из логики? Я не вижу, где здесь…

Он прервался и взглянул за меня.

– Эй, в чем дело?

Я обернулся и тоже быстро вскочил на ноги:

– Это мой отец.

Мой отец вышел из лифта в другом конце коридора и шел в сторону моей глазной палаты. Я подумал было, что мне надо его окликнуть, но за несколько шагов до входа он сам нас заметил. Если он и удивился, увидев нас с Дэнни, то не подал виду. Выражение его лица не изменилось. А вот лицо Дэнни изменилось совершенно. Выражение живого интереса на нем сменилось глубоким изумлением. Он на мгновение оглянулся, словно хотел удрать. Я заметил, что он нервничает и о чем-то беспокоится, но не успел об этом подумать, потому что мой отец уже был здесь. В своем сером двубортном костюме и серой шляпе. Он гораздо ниже ростом, чем Дэнни, и немного ниже меня самого. Лицо его по-прежнему казалось бледным и встревоженным. Он тяжело дышал и держал платок в правой руке.

– Опоздал, – выдохнул он. – Боялся, что меня вообще не пустят.

Его голос звучал хрипло и надтреснуто.

– Факультетское собрание, никак не могли закончить. Как ты, Рувим?

– Прекрасно, аба.

– А это ничего, что ты здесь, в коридоре?

– Все в порядке, аба. Пациенту рядом со мной внезапно стало хуже, и мы не хотели его беспокоить. Аба, позволь тебе представить Дэнни Сендерса.

Я заметил, что в уголках губ у моего отца появилась слабая улыбка. Он кивнул Дэнни.

– Дэнни, это мой отец.

Дэнни ничего не ответил. Он просто стоял и смотрел на моего отца. Мой отец смотрел на него из-под своих очков в металлической оправе, и на губах его играла улыбка.

– Я не… – начал Дэнни и прервался.

Наступила длительная пауза. Мой отец и Дэнни стояли и смотрели друг на друга, а я смотрел на них обоих, и все молчали.

Наконец мой отец нарушил молчание. Он сделал это тактично и деликатно.

– Я смотрю, Дэнни, – сказал он с теплой улыбкой, – ты играешь в мяч так же рьяно, как читаешь книги. Но надеюсь, с книгами ты управляешься получше, чем с мячами.

Теперь настал мой черед изумляться.

– Ты знаком с Дэнни?

– В какой-то мере, – ответил отец, широко улыбаясь.

– Я не знал… – пролепетал Дэнни.

– Да и откуда тебе было знать? Я никогда не называл своего имени.

– Так вы все это время знали, кто я?

– Только со второй недели. Спросил библиотекаршу. Ты ведь как-то хотел записаться, но так и не взял читательский билет.

– Я не рискнул.

– Я тебя хорошо понимаю.

До меня наконец дошло, что это мой отец советовал Дэнни книги для чтения! Он и был тем самым «человеком из библиотеки».

– Ты никогда мне не говорил об этом! – сказал я громко.

Отец посмотрел на меня:

– Никогда не говорил – о чем?

– Никогда не говорил, что встречаешься с Дэнни в библиотеке! Никогда не говорил, что рекомендуешь ему, какие книги читать!

Отец перевел взгляд на Дэнни, потом снова на меня.

– Ага, – сказал он с улыбкой, – я вижу, тебе известно про Дэнни и библиотеку.

– Я рассказал ему, – отозвался Дэнни.

Он немного расслабился, и выражение изумления стало сходить с его лица.

– А что тут рассказывать? – сказал мой отец. – Мальчик спрашивает у меня, что ему почитать. И что?

– Но за всю неделю, после этого происшествия, ты не сказал мне ни слова!

– Я не считал, что стоит об этом говорить, – спокойно сказал отец. – Мальчик приходит в библиотеку, забирается на третий этаж, в зал старых журналов, где почти никогда никого не бывает, находит стол за шкафом, где его почти не видно, и садится читать. Я тоже там бываю, и вот однажды он подходит ко мне, извиняется за то, что отрывает от работы, и спрашивает, могу ли я порекомендовать ему какую-нибудь книгу. Я спрашиваю, интересует ли его литература или наука, и он отвечает, что его интересуют все стоящие книги. Я рекомендую книгу, и через два часа он возвращается, благодарит меня и просит порекомендовать что-то еще, потому что эту он уже закончил. Я слегка удивляюсь, мы садимся побеседовать немного об этой книге, и я убеждаюсь, что он не просто прочитал ее и понял, но и запомнил наизусть. Я рекомендую ему другую книгу, на сей раз труднее, – и с ней происходит то же самое. Он прочитывает ее, возвращает, и мы ее обсуждаем. Как-то я спросил у мальчика его имя, но он явно занервничал, и я быстро сменил тему. Тогда я спросил у библиотекарши, и после этого все встало на свои места, потому что я уже был наслышан о сыне рабби Сендерса. Он сказал, что очень интересуется психологией, так что я рекомендовал ему ряд книг. Это происходит уже почти два месяца – да, Дэнни? И ты полагаешь, Рувим, мне следовало тебе об этом рассказывать? Это Дэнни должен был выбирать – рассказывать ему или нет.

Отец коротко кашлянул и вытер губы платком. Мы трое постояли еще немного, не говоря ни слова. Дэнни – руки в карманах и взгляд в пол. Я же все никак не мог прийти в себя от неожиданности.

– Я очень благодарен вам, мистер Мальтер, – сказал Дэнни. – Спасибо вам за все.

– Да не за что тут благодарить, – ответил мой отец. – Ты спрашивал меня про книги, и я советовал их тебе. Вскоре ты научишься выбирать книги сам, и тебе больше не понадобятся ничьи советы. Если ты и дальше будешь ходить в библиотеку, я покажу тебе, как пользоваться тематическим каталогом.

– Я буду. Конечно, буду.

– Рад слышать, – сказал мой отец с улыбкой.

– Я… Мне пора идти. Уже очень поздно. Надеюсь, завтрашний осмотр пройдет хорошо, Рувим.

Я кивнул.

– Я зайду к вам домой в субботу после обеда. Где вы живете?

Я сказал ему.

– Может, прогуляемся? – предложил он.

– Было бы здорово! – горячо ответил я.

– Ну, значит, до субботы. До свидания, мистер Мальтер.

– До свидания, Дэнни.

Он медленно пошел по коридору. Мы смотрели, как он подходит к лифту и ждет его. Лифт пришел, и он уехал.

Мой отец кашлянул в платок.

– Я очень устал. Пришлось прямо бежать сюда. Факультетские собрания всегда так затягиваются! Когда станешь профессором в университете, убеждай своих коллег не заседать подолгу. Мне надо присесть.

Мы снова сели на скамейку у окна. Снаружи стало почти совсем темно, я с трудом мог различать людей на тротуарах.

– Ну, – сказал отец, – как самочувствие?

– Все в порядке, аба. Только соскучился немного.

– Завтра пойдем домой. Доктор Снайдмен осмотрит тебя в десять часов, а я зайду за тобой в час. Если бы он смог осмотреть тебя раньше, я бы тоже забрал тебя раньше. Но у него с утра операция, а у меня урок в одиннадцать. Так что я заберу тебя в час.

– Аба, у меня просто в голове не укладывается, что так давно знаком с Дэнни. И еще не укладывается, что он сын рабби Сендерса.

– У Дэнни тоже не укладывается, – тихо сказал мой отец.

– Я что-то не…

Отец замотал головой и руками отвел мой незаданный вопрос. Потом снова кашлянул и глубоко вздохнул. Мы посидели молча. Из палаты вышел отец Билли. Он медленно и тяжело ступал. Я проводил его взглядом до лифта.

Отец еще раз глубоко вздохнул и встал на ноги:

– Рувим, мне надо домой и в кровать. Я очень устал. Я почти не спал прошлую ночь, статью дописывал, а сейчас мчался к тебе. Да еще это факультетское собрание… Слишком много всего. Слишком. Проводи меня до лифта.