Текст книги "Избранник"

Автор книги: Хаим Поток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Да, аба.

– А сейчас мне пора идти.

Мой отец надел шляпу, сложил газету и сунул ее под мышку. Потом кашлянул, на сей раз коротко, и поднялся:

– Мне надо подготовиться к экзаменам и закончить статью. Журнал назначил мне крайний срок.

Он взглянул на меня сверху вниз и улыбнулся. Немного нервно, промелькнуло у меня в голове. Он был таким худым и бледным.

– Пожалуйста, береги себя, аба. Не болей.

– Я поберегу себя. А ты отдыхай. И слушай радио.

– Да, аба.

Я увидел, как он часто моргает за стеклами очков в стальной оправе.

– Ты уже не ребенок. Так что…

Он прервался. Мне показалось, что глаза его снова увлажнились и губы на мгновение задрожали.

Отец Билли что-то сказал, и мальчик громко рассмеялся. Мой отец посмотрел на них, потом на меня. Затем снова на них. Теперь он наблюдал за ними долго, а когда повернулся ко мне, по выражению его лица я понял, что он догадался о слепоте Билли.

– Я принес тебе тфилин и молитвенник, – сказал он очень тихо. – Если врачи не будут возражать, ты можешь молиться с тфилин. Но только если они скажут, что это не повредит твоей голове или твоему глазу.

Он прервался и прочистил горло.

– Ужасная простуда, но я скоро поправлюсь. Если ты не можешь молиться с тфилин, все равно молись, даже без. А теперь мне пора идти.

Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. Когда он приблизился ко мне, я заметил, что глаза его воспалены.

– Ну, бейсболист, – он снова попытался улыбнуться, – береги себя и отдыхай. Я тебя завтра навещу.

Он повернулся и быстро пошел по центральному проходу – маленький и худой, он шел широкими, уверенными шагами, как всегда ходил вне зависимости от того, как себя чувствовал. Потом он вышел из фокуса моего зрения и пропал из виду.

Я лежал на подушке, закрыв правый глаз. Через какое-то время я заметил, что плачу, и заставил себя прекратить, чтобы не причинить вред больному глазу. Я просто лежал и размышлял о своих глазах. Я всегда относился к ним, как к чему-то само собой разумеющемуся, как относился я ко всему остальному телу и даже к разуму. Мой отец беспрестанно говорил, что здоровье – это дар, но я на самом деле не обращал никакого внимания на то, что редко простужаюсь и почти никогда не хожу к врачу. Я думал о Билли и Тони Саво. Я пытался представить, какой была бы моя жизнь с только одним здоровым глазом, но не мог. Я никогда раньше не задумывался о своих глазах. Никогда не думал, каково это – быть слепым. Я чувствовал, как во мне поднимается ужасная паника, и старался обуздать ее. Я долго так лежал и думал о глазах.

Я услышал шум в центральном проходе и открыл здоровый глаз. Отец Билли ушел. Билли лежал, подложив ладони под голову и выставив локти. Его глаза были открыты и направлены на потолок. Я заметил, что у некоторых кроватей стоят медсестры, значит, все готовятся ко сну. Я повернул голову в сторону мистера Саво. Он казался спящим. Голова начинала побаливать, и запястье все еще ныло. Я лежал очень тихо. Сестра подошла к моей кровати с широкой улыбкой.

– Ну, молодой человек? Как мы себя чувствуем?

– Голова побаливает.

– Этого и следовало ожидать. Мы дадим тебе эту таблетку, чтоб лучше спалось.

Она подошла к ночному столику и наполнила стакан водой из кувшина, который стоял на небольшом подносике. Потом помогла мне поднять голову. Я взял в рот таблетку и проглотил ее с водой.

– Спасибо, – сказал я, снова опускаясь на подушку.

– Всегда пожалуйста, молодой человек! Так приятно видеть воспитанных молодых людей. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мэм. Спасибо.

Она ушла.

Я повернулся к Билли. Он лежал очень тихо, с открытыми глазами. Я понаблюдал за ним немного, потом прикрыл свой глаз. Каково это – быть слепым, совершенно слепым? Трудно вообразить, но, наверное, это что-то вроде того, что я чувствую сейчас, когда мой глаз закрыт. Но ведь это – не то же самое, сказал я себе. Я знаю, что смогу открыть правый глаз и снова буду видеть. А когда ты слеп, то все равно, открыты твои глаза или закрыты. Вокруг тебя темнота.

Глава третья

Во сне я услышал какой-то шум и крики «ура!» и немедленно проснулся. В палате все переходили с места на место и громко разговаривали. Из-за чего столько шума и почему радио на полную громкость? Я стал садиться в кровати, но потом вспомнил, что мне это запрещено, и откинулся обратно на подушку. Горел свет, солнца не было видно. Я пытался понять, что происходит, и тут увидел миссис Карпентер, идущую по проходу. Она уговаривала всех угомониться и вспомнить наконец, что здесь больница, а не Мэдисон-сквер-гарден [19]19
  Крытый стадион в центре Манхэттена, где проводятся матчи, шоу и манифестации. Современный возведен в конце 60-х, а здесь речь идет о предыдущем – на 18 тысяч зрителей, на том же месте.


[Закрыть]. Я посмотрел на Билли. Он сидел в своей кровати прямо, и по его виду можно было понять: он тоже пытается разобраться, что происходит. Лицо его казалось растерянным и даже испуганным. Я повернулся к мистеру Саво – но его кровать была пуста.

Шум немного поутих, но радио продолжало надрываться. Я вслушивался, но передача все время перекрывалась криками «ура!», диктор называл места Кан и Карентан. Еще он говорил что-то о британских воздушно-десантных дивизиях, отвоевывающих плацдармы, и об американских воздушно-десантных дивизиях, препятствующих движению вражеских войск на полуостров Котантен. Ни одно из этих названий ничего мне не говорило, и я не понимал, почему все так возбуждены. Военные новости передавались постоянно, но они никого не приводили в такое возбуждение, пока не случалось что-то из ряда вон выходящее. Я подумал, что мистер Саво сидит сейчас на чьей-нибудь кровати, и огляделся. Миссис Карпентер направилась к нему, и по ее походке я понял, что она рассержена. Потом я увидел, как мистер Саво вскакивает и возвращается к центральному проходу. Диктор тем временем говорил что-то об острове Уайт, о Нормандском побережье, о бомбардировщиках королевских ВВС, которые атакуют береговую артиллерию противника, и о бомбардировщиках ВВС США, которые атакуют прибрежные укрепления. Я вдруг осознал, чтопроисходит, и почувствовал, как мое сердце стало биться чаще.

Мистер Саво подошел к моей кровати. Он был зол, а черная заплатка на глазу придавала его длинному, костистому лицу пиратский вид.

– «Вернитесь в кровать, мистер Саво, – передразнил он. – Вернитесь в кровать сию же секунду!» Можно подумать, что я при смерти… Сейчас не то время, чтобы валяться в кровати.

– Это наступление в Европе, мистер Саво? – сильно волнуясь, спросил я.

Я чувствовал себя приподнято, но неспокойно, и мне бы хотелось, чтобы все кричали «ура» чуть-чуть потише.

Он посмотрел на меня сверху вниз:

– Это «День Д», Бобби. Мы отовариваем их по полной. А Тони Саво должен возвращаться в свою кровать!

Тут он заметил радиоприемник, который мой отец принес накануне.

– Эй, Бобби, это твое радио?

– Именно! – воскликнул я. – Совсем про него забыл!

– Вот повезло нам!

Он широко улыбнулся и перестал напоминать пирата.

– Давай-ка его переставим на столик между нашими кроватями и включим?

Я посмотрел на Билли:

– Я думаю, Билли тоже захочет послушать, мистер Саво.

Билли повернулся на звук моего голоса.

– Бобби, у тебя что, приемник есть? – спросил он возбужденно.

– Прямо здесь, Билли. Прямо между нашими кроватями.

– Мой дядя – пилот. Можете включить?

– Конечно, малыш.

Мистер Саво включил приемник, нашел радиостанцию с тем же диктором, затем вернулся на свою кровать и улегся на подушку. Мы трое лежали на своих кроватях и слушали новости о высадке.

Миссис Карпентер шла по центральному проходу. Ей по-прежнему не нравился шум в палате, но я видел, что она тоже возбуждена. Она спросила, как я себя чувствую.

– Отлично себя чувствую, мэм.

– Очень хорошо. Это твое радио?

– Да, мэм. Это мой отец принес.

– Вот и прекрасно. Можешь немного приподняться, если хочешь.

– Спасибо! – Я был просто счастлив. – Могу я молиться с тфилин?

– С твоими амулетами?

– Да, мэм.

– А почему бы и нет? Только осторожнее с шишкой на лбу.

– Да, мэм. Спасибо.

Она строго посмотрела на мистера Саво:

– Я смотрю, вы взялись за ум, мистер Саво.

Он посмотрел на нее левым глазом и фыркнул:

– Можно подумать, что я при смерти.

– Вам следует оставаться в постели, мистер Саво.

Мистер Саво снова фыркнул.

Она ушла по проходу.

– Тверда, как канатная стойка, – сказал он, ухмыляясь. – Сделай-ка погромче, Бобби. Плоховато слышно.

Я приподнялся и прибавил звук. Было так приятно снова иметь возможность двигаться.

Я достал молитвенник из ящика ночного столика и начал накладывать тфилин. Головной ремешок пришелся как раз на шишку, и я поморщился – она все еще болела. Затем я обмотал ремешок вокруг руки и раскрыл молитвенник. Я заметил, что мистер Саво смотрит на меня. Затем я вспомнил, что мне нельзя читать, и закрыл книгу. Я помолился, как смог, по памяти, стараясь не отвлекаться на голос диктора. Я молился о здравии всех солдат, высадившихся на берег. Закончив, я снял тфилин и положил вместе с молитвенником обратно в ящик стола.

– Да ты, я смотрю, прям набожный мальчик, Бобби, – сказал мистер Саво.

Я не знал, что на это сказать. Поэтому просто посмотрел на него и молча кивнул.

– Будешь священником или что-то в этом роде?

– Мне бы хотелось. А мой отец хочет, чтобы я стал математиком.

– Хорошие оценки по математике?

– Да. Одни пятерки.

– А ты, стало быть, метишь в священники… В раввины – так это у вас называется, да?

– Порою я чувствую, что мог бы стать раввином. Но я не уверен.

– Хорошее это дело, Бобби. В нашем уродском мире нужны такие люди. Я бы тоже мог стать священником. Был у меня такой шанс. Но я его упустил. И вот теперь огребаю по башке. Паршиво выбрал. Эй-эй, слушай-ка!

Военный корреспондент вел репортаж о том, как немецкие торпедные катера атаковали норвежский эсминец и он, похоже, тонет. Моряки прыгают за борт и спускают шлюпки.

– Ну вот, отоварили, – сказал мистер Саво зловеще. – Бедная посудина. Бедные ребята.

По голосу корреспондента чувствовалось, как он был возбужден, когда описывал, как тонет норвежский эсминец [20]20
  Речь идет о норвежском эсминце «Свеннер» – единственном корабле, потерянном союзниками во время операции по высадке в Нормандии. В 1940 году Норвежский королевский флот вслед за своим королем покинул оккупированную фашистами Норвегию и в течение всей войны базировался в портах Великобритании.


[Закрыть].

Все утро я только и делал, что слушал сводки военных новостей и обсуждал их с мистером Саво и Билли. Я как мог объяснял Билли, что происходит, а он все твердил мне о своем дяде – пилоте большого самолета, который сбрасывает бомбы. Он допытывался, как по моему мнению – сбрасывает ли он бомбы прямо сейчас, чтобы помочь высадке, и я отвечал ему, что нисколько в этом не сомневаюсь.

Вскоре после обеда из другой палаты пришел мальчик с мячом. Я увидел, что ему было около шести, у него были тонкое бледное лицо и темные непослушные волосы, которые он откидывал с глаз левой рукой, продолжая при этом правой подбрасывать мяч. Одет он был в светло-коричневую пижаму и темно-коричневый халат.

– Бедный малыш, – сказал мистер Саво. – Он из палаты напротив. Провел в ней большую часть жизни. Желудок соки не вырабатывает или что-то такое. Безумный мир. Уродский.

Малыш пересек центральный проход и подошел к кровати мистера Саво. Он казался очень маленьким и бледным.

– Привет, мистер Тони. Побросаете мячик с Микки?

Мистер Саво отвечал ему, что не пристало стучать мячом в такой день, когда идет высадка. Микки знать не знал ни про какую высадку и ударился в слезы:

– Вы обещали, мистер Тони. Вы сказали, что побросаете мячик с маленьким Микки!

Мистер Саво выглядел сконфуженным.

– Ладно, малыш. Не заводись. Только два броска, идет?

Лицо Микки осветилось.

– Конечно, мистер Тони!

Он бросил мяч мистеру Саво, которому пришлось сильно вытянуть правую руку, чтобы поймать. Потом легонько перекинул мяч мальчику – тот выронил его, мячик укатился под кровать, и Микки немедленно полез за ним.

Я увидел, как миссис Карпентер в ярости несется по центральному проходу.

– Мистер Саво, вы просто невыносимы! – почти закричала она.

Мистер Саво сидел на кровати, с трудом переводя дыхание и не говоря ни слова.

– Ваше состояние может сильно ухудшиться, если вы не прекратите подобные глупости!

– Да, мэм, – сказал наконец мистер Саво.

Его лицо очень побледнело. Он откинулся на подушку и закрыл левый глаз.

Миссис Карпентер повернулась к мальчику, который нашел свой мячик и выжидательно смотрел на мистера Саво.

– Микки, никаких больше мячиков с мистером Саво.

– Ну-у-у, миссис Карпентер…

– Микки!

– Да, мэм, – неожиданно покорно согласился тот. – Спасибо за бросок, мистер Тони.

Мистер Саво лежал на подушке, не отвечая ни слова. Микки ушел по проходу, подбрасывая мяч.

Миссис Карпентер посмотрела на мистера Саво.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она. Голос ее звучал обеспокоенно.

– Спёкся малость, – ответил тот, не открывая глаза.

– Думать надо, прежде чем что-то подобное вытворять.

– Простите, мэм.

Миссис Карпентер ушла.

– Тверда, как канатная стойка, – сказал мистер Саво. – Но доброе сердце.

Он продолжал лежать с закрытыми глазами. Через какое-то время я заметил, что он уснул.

Диктор как раз говорил о проблемах со снабжением, неизбежных при столь масштабном наступлении, когда в проходе появился мистер Галантер. Я немного приглушил радио. Мистер Галантер подошел к моей кровати. В руке он сжимал номер «Нью-Йорк таймс», и вид у него был сияющий и возбужденный.

– Зашел поздороваться, боец. У меня «окошко» в разных школах, так что я на минутку. Не мог не заскочить. Ну, как у тебя дела?

– Гораздо лучше, мистер Галантер.

Я был очень горд и счастлив, что он счел нужным навестить меня.

– Голова уже совсем не болит, и запястье почти не беспокоит.

– Хорошие новости, боец. Просто отличные! Да еще и в такой день! Это один из величайших дней в истории. Фантастическая операция!

– Да, сэр. Я слушаю об этом по радио.

– Мы здесь себе просто вообразить не можем, что там творится. Это же просто невероятно! За сегодня и завтра там должны высадиться сто пятьдесят тысяч десантников, тысячи и тысячи танков, пушек, вездеходов, бульдозеров и всего прочего. И всё на это побережье! Уму непостижимо!

– Я сказал вчера мальчику Билли, что там ужас сколько больших бомбардировщиков. Его дядя – пилот бомбардировщика. Может, он прямо сейчас летит на задание.

Мистер Галантер посмотрел на Билли, который повернул голову в нашу сторону, и я понял, что мистер Галантер сразу заметил его слепоту.

– Как дела, молодой человек? – спросил он, причем его голос зазвучал вдруг чуть менее радостно.

– Мой дядя летает на большом самолете и сбрасывает бомбы, – сказал Билли. – А вы летчик?

Лицо мистера Галантера окаменело.

– Мистер Галантер – мой учитель физкультуры, – сказал я Билли.

– Мой дядя давно уже пилот. Папа говорит мне, им еще ужас сколько придется летать, прежде чем они смогут вернуться домой. Мистер Галантер, сэр, а вы были ранены или что-то такое, коли вы дома?

Мистер Галантер уставился на мальчика. Рот у него открылся, он облизал языком губы. Я видел, что ему очень не по себе.

– Меня не взяли в солдаты, – сказал он, глядя на Билли. – У меня плохой… – Он запнулся. – Я пытался, но меня не взяли.

– Мне жаль это слышать, сэр.

– Угу.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Возбуждение мистера Галантера улетучилось, теперь он стоял, глядя на Билли, и вид у него был понурый. Мне было жаль его, и я корил себя за то, что затеял этот разговор о дяде мальчика.

– Я желаю твоему дяде всей удачи на свете, – тихо сказал мистер Галантер.

– Спасибо, сэр.

Мистер Галантер повернулся ко мне:

– Они здорово потрудились, вытаскивая у тебя из глаза этот кусочек стекла.

Он старался, чтобы голос звучал бодро, но без особой торжественности.

– Как скоро тебя выпишут, боец?

– Мой отец говорит – через несколько дней.

– Это же просто отлично! Ты вообще счастливчик. Все могло быть гораздо хуже.

– Да, сэр.

Мне было интересно – знает ли он о рубцовой ткани? Или просто не хочет мне об этом говорить? Я решил не затрагивать эту тему: он казался немного подавленным и растерянным и я не хотел ставить его в еще более неудобное положение.

– Ладно, боец, мне пора на урок. Давай поправляйся и выбирайся отсюда поскорее.

Я видел, как он медленно идет по проходу.

– Это очень плохо, что он не смог стать солдатом, – заявил Билли. – Мой отец тоже не солдат, но это потому, что моя мама погибла в той аварии и больше некому заботиться обо мне и моей маленькой сестренке.

Я смотрел на него и ничего не говорил.

– Я хочу поспать немного, – сказал Билли. – Не мог бы ты выключить радио?

– Конечно, Билли.

Он положил ладони под голову и устремил отсутствующий взгляд в потолок.

Я тоже откинулся на подушку и, поразмышляв несколько минут о мистере Галантере, тоже уснул. Мне снилось что-то о моем левом глазе, и мне было страшно во сне. Наверно, солнечный свет пробивался сквозь закрытое правое веко, и мне снилось, как я проснулся в больнице вчера вечером и сестра отдернула занавеску. Но сейчас что-то мешало солнечному свету. Потом он снова появился, и я снова мог видеть его сквозь правое веко. Потом он снова исчез, и я немного рассердился на незнамо кого, балующегося с солнечным светом. Я открыл глаз и увидел, что кто-то стоит у моей кровати. Этот кто-то стоял против света, и поначалу я видел только силуэт, не различая лица. Затем я быстро сел в кровати.

– Привет, – тихо сказал Дэнни Сендерс. – Извини, что разбудил. Сестра сказала, что я могу здесь подождать.

Я глядел на него в изумлении. Это был последний человек на свете, кого я ожидал увидеть навещающим меня в больнице.

– Прежде чем ты скажешь, как ты меня ненавидишь, – сказал он тихо, – позволь мне сказать, что я очень сожалею о том, что случилось.

Я смотрел на него и не знал, что сказать. На нем были темный костюм, белая рубашка без галстука и темная кипа. По сторонам его хорошо вылепленного лица свисали пейсы, а под пиджаком, над брюками, – бахромки-цицит.

– Я тебя не ненавижу, – заставил я себя произнести что-нибудь, хотя бы и ложь.

Он грустно улыбнулся:

– Можно я сяду? Я здесь добрых пятнадцать минут простоял, ждал, пока ты проснешься.

Я дернул головой как-то так, что он смог истолковать это как знак согласия и уселся на краешек моей кровати. Солнце било в окно позади него, тени ложились на его лицо и подчеркивали линии скул и челюсти. Я подумал, что он смахивает на те портреты Авраама Линкольна, на которых тот еще не отпустил бороду, – за исключением маленьких кустиков золотистых волосков на щеках и подбородке, коротко состриженных волос на голове и пейсов. Он казался не совсем здоровым, глаза его нервно моргали.

– Что-нибудь известно о рубцовой ткани?

Я изумился еще больше:

– Откуда ты знаешь?

– Я позвонил твоему отцу вчера вечером. Он рассказал мне.

– Еще ничего не известно. Я могу ослепнуть на этот глаз.

Он медленно кивнул и продолжал молчать.

– Каково это – знать, что ты оставил кого-то без одного глаза? – спросил я его.

Я уже пришел в себя от изумления и почувствовал, что ярость возвращается ко мне.

Он посмотрел на меня, его скульптурное лицо ничего не выражало.

– Что ты хочешь от меня услышать? – В его голосе не было ничего, кроме печали. – Что я болван? Ну да, я болван.

– И только-то? Болван? Как ты вообще спишь по ночам?

Он уставился в свои ладони.

– Я пришел сюда не для того, чтобы с тобой ругаться, – сказал он тихо. – Если у тебя только это на уме, я лучше домой пойду.

– Что до меня, – отвечал я на это, – так можешь проваливать в ад вместе со своим надутым хасидским выводком!

Он посмотрел на меня и продолжал сидеть. Он совсем не казался рассерженным, а только очень грустным. Его молчание распаляло меня все больше, и наконец я заявил:

– Какого черта ты здесь расселся? Ты вроде сказал, что домой идешь!

– Я пришел поговорить с тобой, – сказал он тихо.

– А я не желаю тебя слушать. Давай уходи. Ступай домой и переживай о моем глазе.

Он медленно поднялся. Я не мог различить выражения его лица, потому что он стоял против солнца. Казалось, он опустил плечи.

– Мне правдаочень жаль, – сказал он тихо.

– Что-то я сомневаюсь.

Он хотел что-то сказать, прервался, затем повернулся и медленно пошел по проходу. Я откинулся на подушку, сам ужасаясь собственной ярости и ненависти.

– Он твой друг? – донесся до меня голос мистера Саво.

Я повернулся к нему. Он лежал на подушке.

– Нет.

– Он причинил тебе неприятности или что-то в этом духе? Не очень-то ты дружелюбно с ним разговаривал, Бобби.

– Это тот самый, кто залепил мне в глаз мячом.

Лицо мистера Саво просияло.

– Чё, правда, что ли? Убивец собственной персоной? Так-так!

– Посплю-ка я еще, – отвечал я.

Я чувствовал себя подавленно.

– Он один из этих самых религиозных евреев?

– Да.

– Видал я таких. У моего менеджера был дядя навроде этого. Упертый парень. Фанатик. Но с моим менеджером ничего общего иметь не желал. Немного потерял. Ссыкун, а не менеджер.

Я не хотел поддерживать разговор и промолчал. Мне уже было жаль, что я так резко обошелся с Дэнни Сендерсом.

Мистер Саво уселся на кровати и потянулся к ночному столику за картами. Потом начал выкладывать свои столбики на одеяле. А Билли спал. Я снова улегся на кровать и закрыл глаза. Но спать я не мог.

Отец появился сразу после обеда, бледный и встревоженный. Когда я рассказал ему о своей беседе с Дэнни Сендерсом, его глаза за стеклами очков сделались злыми.

– Ты очень глупо поступил, – сказал он сухо. – Ты же помнишь, что сказано в Талмуде: если человек приходит извиниться за то, что причинил тебе боль, ты должен выслушать и простить его.

– Я ничего не мог поделать, аба.

– Ты так сильно его ненавидишь, что смог сказать ему все это?

– Извини, – только и мог произнести я, чувствуя себя болваном.

Он взглянул на меня, и я заметил, как глаза его погрустнели.

– Я не собирался тебе выговаривать.

– Это не выговор, – запротестовал я.

– Я просто хотел донести до тебя, Рувим, что когда человек приходит, чтобы тебе что-то сказать, имей терпение его выслушать. Особенно если он причинил тебе боль тем или иным образом. Ладно, хватит о сыне рабби Сендерса. Сегодня важный день в истории человечества. Это начало конца для Гитлера и его безумцев. Ты слышал корреспондента, который описывал высадку прямо с корабля?

Мы поговорили немного о высадке. Наконец мой отец ушел, и я откинулся на кровати, чувствуя себя подавленным и злясь на себя за все то, что я наговорил Дэнни Сендерсу.

К Билли снова пришел отец, и они о чем-то стали тихо говорить. Он бросил на меня взгляд и тепло улыбнулся. Хороший он был человек, и я обратил внимание, что лоб его пересекает, параллельно линии светлых волос, длинный белый шрам.

– Билли говорит, что ты очень добр с ним, – сказал он мне.

Я изобразил на подушке что-то вроде кивка и постарался улыбнуться в ответ.

– Я очень это ценю, – продолжал он. – Билли спрашивает, не позвонишь ли ты нам как-нибудь, когда он выйдет из больницы.

– Конечно.

– Наш номер есть в телефонном справочнике. Роджер Меррит. Билли говорит, что после операции, когда он снова сможет видеть, он очень бы хотел взглянуть на тебя.

– Конечно, я позвоню.

– Ты слышал, Билли?

– Ага, – сказал Билли счастливым голосом. – Говорил же я тебе, папа, что он хороший.

Мужчина улыбнулся мне, потом повернулся к сыну, и они продолжили свой тихий разговор. Я откинулся на кровати и стал перебирать в памяти все, что сегодня произошло. Я был подавлен. Мне было грустно.

На следующее утро миссис Карпентер сказала мне, что я могу встать с постели и немного пройтись. После завтрака я вышел в коридор. Там я постоял у окна, глядя на людей внизу. Стоял я довольно долго. Потом вернулся в палату и лег в кровать.

Мистер Саво сидел в кровати, играл в карты и ухмылялся.

– Ну что, каково это – быть на своих двоих?

– Отлично! Только я устал немного.

– Осади, малый. Чтобы набрать форму, нужно время.

Один из пациентов, слушавший радио в другом конце палаты, издал громкое восклицание. Я потянулся за своим радио и включил его. Диктор говорил о прорыве на одном из участков побережья.

– Ага, врезали им! – ухмыльнулся мистер Саво.

На что сейчас похоже это побережье? Я пытался представить себе его, заваленное искореженной техникой и мертвыми телами.

Все утро я слушал радио. Когда пришла миссис Карпентер, я поинтересовался, долго ли мне еще оставаться в больнице.

– Это доктор Снайдмен решит – улыбнулась она. – Он придет тебя осматривать в пятницу утром.

Военные новости уже не вызывали у меня прежнего энтузиазма, а еще больше меня утомляла невозможность читать. После обеда я теперь слушал мыльные оперы – «Сделаем жизнь прекрасной», «Звезда Далласа», «Мэри Нобл», «Мама Перкинс», – но это ввергало меня в еще большее уныние. Я решил выключить радио и немного поспать.

– Ты еще будешь это слушать? – спросил я у Билли.

Он не отвечал. Я пригляделся и понял, что он спит.

– Да выключай, малыш, – сказал мистер Саво. – Сколько можно глотать эту шнягу?

Я выключил радио и откинулся на подушку.

– Нигде столько шняги тебе не заряжают, как в этих мыльных операх, – продолжал мистер Саво. – Ой-ой-ой, ты посмотри, кто к нам пожаловал!

– Кто?

– Твой убивец религиозный, вот кто.

Действительно – это был Дэнни Сендерс. Он прошел по проходу и остановился у моей кровати. Одет он был так же, как вчера.

– Ты снова станешь… со мной ругаться? – спросил он с запинкой.

– Нет.

– Могу я сесть?

– Да.

– Спасибо.

Он уселся на краешек кровати. Мистер Саво бросил на него взгляд, потом вернулся к своим картам.

– Знаешь, ты вчера выступил не лучшим образом.

– Извини.

Я сам удивился, как же я, оказывается, был рад его видеть.

– Меня даже не то огорчает, что ты рассердился, – продолжал он, – а то, как ты не давал говорить.

– Ну да, это никуда не годится. Извини, пожалуйста.

– И я пришел с тобой поговорить. Ты готов?

– Конечно.

– Я все думаю о нашей игре. И не перестаю думать с того момента, как ты угодил под удар.

– Я тоже о ней думаю.

– Когда я сталкиваюсь с тем, чего не понимаю, то я начинаю об этом думать и думаю все время, пока не пойму.

Он говорил очень быстро, и я видел, как он напряжен.

– Я много думал, но все равно не понимаю. Я хочу с тобой об этом поговорить. Ладно?

– Конечно.

– Знаешь, чего я не понимаю в той нашей игре? Я не понимаю, почему… я хотел прикончить тебя.

Я уставился на него.

– Меня это правда очень беспокоит.

– Хочется верить, – отвечал я.

– Не будь таким паинькой, Мальтер. Я не нагнетаю здесь страсти. Я действительно хотел тебя прикончить.

– Что ж, у нас и впрямь была напряженная игра. Я тоже к тебе особой любви не испытывал.

– Боюсь, ты даже не понимаешь, о чем я говорю.

– Послушай…

– Нет-нет, это ты послушай. Просто послушай, что я говорю, ладно? Ты помнишь свою вторую крученую подачу на меня?

– Разумеется.

– Помнишь, как я потом стоял на базе и смотрел на тебя?

– Конечно.

Еще бы я не помнил его идиотскую ухмылку.

– Так вот, тогда мне хотелось подойти и раскроить тебе башку своей битой.

Я не знал, что на это сказать.

– Почему-то я так не сделал. Но мне очень хотелось.

– Это же просто спортивная игра, – отвечал я, немного опешив от того, что услышал.

– Да какая там спортивная игра! Игра тут вообще ни при чем. Во всяком случае, мне так казалось тогда. Вы не первая сильная команда, с которой мы сталкивались. И к тому же мы уже проиграли предыдущий матч. Но ты меня по-настоящему разозлил, Мальтер, – и я ничего не мог с этим поделать. Я решил, что будет лучше, если я тебе об этом скажу.

– Перестань называть меня Мальтером.

Он уставился на меня. Затем слабо улыбнулся:

– А как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

– Если ты хочешь мне еще что-то рассказать, зови меня Рувимом.

– Идет, – сказал он и снова улыбнулся. – Тогда и ты зови меня Дэнни.

– Отлично.

– Это было дикое чувство, – продолжал он. – Я никогда не испытывал ничего подобного.

Я смотрел на него, и вдруг у меня возникло такое ощущение, что все вокруг меня расплылось. Остался только Дэнни Сендерс, сидящий на моей кровати в своем хасидском одеянии и рассказывающий мне, как он хотел меня прикончить за то, что я послал на него несколько крученых мячей. Он был одет как хасид, но говорил не как один из них. Еще вчера я ненавидел его, а уже сегодня мы называли друга друга по имени. Я уселся на кровати и слушал его. Мне просто нравилось, как он говорит – как безупречная английская речь льется из уст человека в хасидском облачении. Мне всегда казалось, что их английский неотделим от их местечкового акцента. И по правде сказать, те несколько раз в жизни, когда я разговаривал с хасидами, они говорили только на идише. И вот передо мной сидел Дэнни Сендерс, который говорил по-английски, и то, чтоон говорил, и то, какон говорил, никак не сочеталось с его одеянием, с пейсами и с цицит, торчащими из-под его черного лапсердака.

– Ты потрясный питчер и филдер, – сказал он, чуть улыбнувшись.

– Сам ты потрясный, – ответил я. – А где это ты так отбивать выучился?

– Я тренировался. Знаешь, сколько часов подряд я учился играть в поле и брать базы?

– И как ты время находишь? Я думал, вы только и делаете, что Талмуд изучаете.

Он ухмыльнулся:

– У меня договоренность с отцом. Я выполняю свой ежедневный урок Талмуда, и он не запрещает мне заниматься остальное время, чем я хочу.

– И каков же твой ежедневный урок?

– Два листа.

– Два листа?

Я уставился на него. Это значило – четыре страницы Талмуда в день! Я бывал горд, если мне удавалось осилить одну.

– У тебя что, английских уроков совсем нет?

– Разумеется, есть. Но немного. У нас в ешиве мало английского.

– У вас в ешиве каждому надо изучать по два листа в день и при этом делать английские уроки?

– Не каждому. Только мне. Так решил мой отец.

– Но как тебе это удается? Это же огромная работа.

– Мне повезло. – Он ухмыльнулся. – Давай я тебе покажу как. Какой раздел Талмуда ты сейчас проходишь?

– Кидушин.

– На какой ты странице?

Я назвал страницу.

– Я проходил ее два года назад. Там вот это написано?

Он процитировал примерно треть страницы – слово в слово, включая комментарии и толкования Маймонида на неясные места. Он говорил холодным, механическим голосом, и пока я его слушал, мне казалось, что я наблюдаю за работой какой-то машины из плоти и крови.

Я смотрел на него разинув рот.

– Здорово… – выдавил я наконец.

– У меня фотографическая память. Мой отец говорит, это дар Божий. Я смотрю на страницу Талмуда и запоминаю ее как есть. Ну и, конечно, понимаю при этом, что там написано. Это немного скучно. Очень уж они повторяются. Я могу проделать то же самое и с «Айвенго». Ты читал «Айвенго»?

– Конечно.

– Хочешь услышать что-нибудь из «Айвенго»?

– Ну ты и хвастун.

– Я пытаюсь произвести хорошее впечатление, – улыбнулся он.

– Я впечатлен. А мне приходится попотеть, чтобы зазубрить страницу Талмуда. Ты станешь раввином?

– Конечно. Я займу место моего отца.

– Я бы тоже стал раввином. Только не хасидским.

Он посмотрел на меня, на лице его отразилось изумление.

– Почему ты хочешь стать раввином?

– А почему нет?

– В мире так много вещей, которыми ты мог бы заняться.

– Занятный у нас разговор получается. Ты же станешь раввином.