Текст книги "Избранник"

Автор книги: Хаим Поток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава вторая

Мы приехали в бруклинскую Мемориальную больницу [16]16
  Имеется в виду больница Victory Memorial Hospital в нижнем Бруклине, в настоящее время закрытая.


[Закрыть], которая находилась всего в нескольких кварталах. Мистер Галантер расплатился, потом помог мне выйти, обнял за плечо и повел в приемный покой.

– Приложи платок к глазу, – сказал он мне. – И постарайся не моргать.

Он очень нервничал, его лицо было все в поту. Свою кипу он снял, и было видно, что кожа на лысеющей голове тоже вся мокрая.

– Да, сэр, – отозвался я.

Мне было страшно, я чувствовал головокружение и тошноту. Левый глаз терзала страшная боль. Она отдавалась на всю левую сторону тела и в пах.

Дежурная в приемном отделении спросила, что у нас такое.

– Ему попали в глаз на бейсболе, – пояснил мистер Галантер.

Она попросила нас присесть и нажала на кнопку вызова. Мы уселись рядом с мужчиной средних лет. Палец на его правой руке был обмотан окровавленной повязкой. Было видно, что ему очень больно, он держал больную руку на колене и нервно курил, не обращая внимания на табличку «Не курить» на стене.

Он посмотрел на нас, потом спросил:

– Спортивная игра?

Мистер Галантер кивнул. Я не шевелился – так меньше болело.

Мужчина поднял свой палец:

– A y меня – дверь машины. Сын прихлопнул.

Он скорчился и вернул руку на колено.

Из дальней двери вышла медицинская сестра и кивнула мужчине. Он поднялся, сказал: «Удачи» – и вышел.

– Ну, как дела? – повернулся ко мне мистер Галантер.

– Глаз болит.

– А как голова?

– Кружится.

– Тошнит?

– Немного.

– Все будет в порядке, боец. Мы тебя представим к Пурпурному Сердцу за сегодняшнее.

Он старался меня приободрить, но говорил напряженным голосом, и вид у него был испуганный.

– Извините меня, мистер Галантер.

– За что ты извиняешься, парень? Ты отлично сыграл.

– Извините, что причиняю вам столько хлопот.

– Да каких хлопот? Я тебя умоляю. Рад помочь своему бойцу.

– А еще мы проиграли.

– Ну да, проиграли. И что? В следующем году отыграемся. Отыграемся же?

– Да, сэр.

– Ладно, не болтай много. Просто не принимай близко к сердцу.

– Они – серьезная команда.

– Этот парень, Сендерс… Который в тебя попал. Ты о нем что-нибудь знаешь?

– Нет, сэр.

– Я никогда не видел, чтобы парень так лупил по мячу.

– Мистер Галантер…

– Да?

– У меня правда глаз болит.

– Сейчас нас пригласят. Потерпи. Твой отец сейчас дома?

– Да, сэр.

– Какой у вас номер телефона?

Я дал ему номер.

Медсестра открыла дверь и кивнула нам. Мистер Галантер помог мне встать. Мы вышли в коридор и пошли за сестрой в смотровую. Все в ней было белым: белые стены, белый стул, белый стеклянный шкаф и высокий металлический стол, покрытый белой простыней поверх матраса. Мистер Галантер помог мне забраться на стол, я улегся и стал смотреть правым глазом на потолок.

– Доктор сейчас придет, – сказала сестра и вышла.

– Ну как? Не лучше стало? – спросил мистер Галантер.

– Нет.

Вошел молодой доктор. Он был одет в белый халат, на шее у него висел стетоскоп. Он посмотрел на нас и дружелюбно улыбнулся:

– Остановил мяч глазом, а? Ну-ка, давай посмотрим.

Я отнял от лица платок, открыл левый глаз и задохнулся от боли. Он посмотрел на мой глаз, подошел к шкафу, вернулся и посмотрел снова через какой-то инструмент с фонариком на конце. Потом выпрямился и повернулся к мистеру Галантеру:

– Он был в очках?

– Да.

Доктор снова направил свой инструмент на мой глаз.

– Ты видишь свет? – спросил он меня.

– Размывается слегка.

– Пойду-ка я позвоню его отцу, – сказал мистер Галантер.

– Так вы не отец мальчика?

– Я его учитель физкультуры.

– В таком случае вам лучше позвонить его отцу. Возможно, мы сейчас перейдем наверх.

– Вы хотите оставить его здесь?

– Да, ненадолго, – дружелюбно сказал доктор. – Простая предосторожность.

– Ох ты…

– Не могли бы вы попросить моего отца привезти запасные очки? – спросил я.

– Очки тебе пока не понадобятся, сынок, – ответил мне доктор. – Мы тебе повязку на глаз наложим.

– Я сейчас, – сказал мистер Галантер и вышел.

– Ты что-нибудь чувствуешь в голове? – спросил меня доктор.

– Болит.

– Так болит? – спросил он, поворачивая ее из стороны в сторону.

Меня прошиб холодный пот.

– Да, сэр.

– А тебя не тошнит?

– Немного. И еще запястье болит.

– Дай-ка взглянуть. Вот так болит?

– Да, сэр.

– Да уж, трудный у тебя выдался день. Кто выиграл-то?

– Они.

– Час от часу не легче. А теперь слушай: лежи как можно спокойнее и постарайся не мигать. Я сейчас вернусь.

Он быстро вышел из смотровой.

Я замер на столе. За исключением того раза, когда мне вырезали гланды, я никогда не оставался в больнице на ночь. Мне было страшно, и я не понимал, что это у меня может так болеть в глазу. Его мог поцарапать осколок линзы, думал я. Еще я недоумевал, как это я не предвидел бросок Дэнни Сендерса, и, вспомнив этого Сендерса, я снова ощутил вспышку ненависти к нему и всей его пейсатой команде ешиботников с бахромками под одеждой. Я представлял себе, как мой отец, поговорив с мистером Галантером, мчится в больницу, и мне приходилось сдерживаться, чтобы не заплакать. Наверно, он сидел за столом, писал. Наверно, он ужасно испугался. Я не мог сдержать слез и сморгнул несколько раз, вздрагивая от боли.

Молодой доктор вернулся. На сей раз – с другим врачом. Тот был блондином и выглядел немного постарше. Он подошел ко мне без единого слова и посмотрел в мой глаз через инструмент.

Я заметил, что он напрягся.

– Снайдмен здесь? – спросил он, продолжая глядеть в инструмент.

– Я видел его несколько минут назад, – отозвался первый врач.

– Лучше бы ему взглянуть, – сказал второй и медленно разогнулся.

– Полежи еще, сынок, – сказал первый доктор. – Сестра сейчас придет.

Они вышли. Вошла сестра и улыбнулась.

– Вот так будет меньше болеть, – сказала она и закапала что-то мне в левый глаз. – Теперь закрой его и приложи сверху вот эту ватку. Умница.

Она вышла.

Вернулся мистер Галантер.

– Он едет сюда.

– Какой был у него голос?

– Не могу тебе сказать. Он просто сказал, что сейчас приедет.

– Ему вредно волноваться. Он не очень хорошо себя чувствует.

– Все будет в порядке, парень. Это отличная больница. Как твой глаз?

– Теперь лучше. Они туда что-то закапали.

– Вот и хорошо. Я же говорю – это отличная больница. Мне здесь аппендицит вырезали.

В комнату вошли три человека. Двое из них были давешние доктора, а третий – невысокий мужчина средних лет с круглым лицом, темной шевелюрой и седеющими усами. Халата он не носил.

– Это доктор Снайдмен, сынок, – сказал первый врач. – Он тоже хочет взглянуть на твой глаз.

Доктор Снайдмен подошел ко мне и улыбнулся:

– Мне сказали, у тебя приключился непростой матч, молодой человек? Давай-ка взглянем.

Он так тепло улыбался, что я сразу проникся к нему симпатией. Он снял ватку с глаза и направил на него инструмент. Смотрел он долго. Затем медленно распрямился и повернулся к мистеру Галантеру:

– Вы отец мальчика?

– Я позвонил его отцу. Он едет сюда.

– Нам понадобится его подпись.

Потом доктор Снайдмен повернулся к коллегам и добавил:

– Нет, я не думаю. Я думаю, это на самой границе. Мне надо посмотреть получше там, наверху.

Потом снова повернулся ко мне и тепло улыбнулся:

– Глаза не предназначены для того, чтобы ими мячи отбивать, молодой человек.

– Он правда очень сильно ударил…

– Ну конечно, правда. Нам надо поднять тебя наверх и там посмотреть получше.

Три доктора вышли.

– А что там наверху? – спросил я у мистера Галантера.

– Офтальмология, я думаю. Всякие большие инструменты.

– И что они там глядеть собираются?

– Не знаю, парень. Мне никто ничего не говорит.

Два санитара вкатили в комнату каталку. Когда они подняли меня со смотрового стола, в голове у меня запульсировала боль, а в глазах замелькали красные, черные и зеленые вспышки. Я вскрикнул.

– Прости, малыш, – с сочувствием сказал один из них.

Они осторожно переложили меня на каталку и выкатили в коридор. Мистер Галантер последовал за нами.

– Вон лифт, – добавил второй. Оба они были очень молоды и почти не отличались друг от друга в своих белых куртках, белых штанах и белой обуви.

– Я никогда раньше не видел такой свет, – сказал я.

– Какой свет?

– Мигающий. Как это они сделали, что лампы меняют цвет?

Санитары переглянулись.

– Не обращай внимания, малыш, – сказал один из них. – Просто расслабься.

– Я никогда не видел, чтобы лампы так меняли цвет, – повторил я.

– Господи Иисусе, – прошептал мистер Галантер.

Он стоял рядом с каталкой, спиной к лифту. Я попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на него, но боль была слишком сильной, и я оставил это. Я никогда раньше не слышал, чтобы он такое говорил, и недоумевал, почему он сейчас так сказал. Я лежал, разглядывая лампочки, и размышлял о том, почему мистер Галантер сейчас так выразился, а потом заметил, что один из санитаров наклонился надо мной с сочувственной улыбкой. Я вспомнил, как Дэнни Сендерс стоял на базе и изучал меня со своей идиотской ухмылочкой на губах. Я прикрыл глаз и стал прислушиваться к шуму лифта. Какой медленный лифт, думал я. Но как же они сделали, что лампочки меняют цвет? Потом свет стал тускнеть, а все вокруг меня закричали. Кто-то начал вытирать мне лоб, а потом свет резко погас.

Я открыл правый глаз.

– Ну, молодой человек, как дела? – спросила медсестра в белом халате.

Я смотрел на нее снизу вверх и никак не понимал, что происходит. Потом я все вспомнил – и не смог вымолвить ни слова. Я просто смотрел на медсестру, которая стояла у моей кровати и улыбалась мне сверху вниз. Она была коренастая, с круглым мясистым лицом и стрижеными темными волосами.

– Ну-ка, давай попробуем, – сказала она наконец. – Подвигай немножко головой – только немножко! И скажи мне, что ты чувствуешь.

Я повертел головой по подушке из стороны в сторону.

– Чувствую себя отлично.

– Вот и хорошо. Ты голодный?

– Да, мэм.

– Просто отлично! Теперь мы можем это убрать.

С этими словами она раздернула занавески вокруг кровати. Я заморгал на неожиданно ярком свете.

– Так ведь лучше, правда?

– Да, мэм. Спасибо. Мой отец здесь?

– Скоро будет. А ты пока лежи и отдыхай. Скоро ужин начнут разносить. Все с тобой будет в порядке.

Она вышла.

Я немного полежал, глядя на яркий солнечный свет. Он лился через высокие окна напротив моей кровати. Я мог видеть их только правым глазом, и очертания их расплывались. Я осторожно повернул голову налево, не отрывая ее от подушки и стараясь не сместить повязку, покрывавшую мой левый глаз. Голова моя не болела совершенно, и я не мог понять, как им удалось так быстро этого добиться. Мне пришли на ум лестные слова мистера Галантера в адрес этой больницы. На мгновение я задумался – где он? И где мой отец? Но потом я стал разглядывать мужчину на соседней койке и забыл про них обоих.

На вид ему было лет тридцать пять; у него широкие плечи и костистое лицо с квадратной челюстью и темной щетиной. Волосы черные, зачесанные назад и разделенные посередине пробором. Длинные руки покрыты темными завитками волос, а на правом глазу черная заплатка. Нос расплюснут, и полудюймовый шрам под нижней губой резко белел среди темной щетины. Он играл сам с собой в карты, сидя на кровати, и широко улыбался. Часть карт была выложена рядочками на одеяле, он вытаскивал по одной другие карты из колоды, которая была у него в руках, и добавлял к рядам.

Наконец он заметил, что я на него смотрю.

– Ну, привет, – сказал он. – Как твоя старая груша?

Я не понимал, о чем это он.

– Кумпол. Башка.

– А! Все хорошо.

– Счастливчик. Удар в голову – это тебе не шутки. Мне однажды зарядили четыре подряд, я рухнул и месяц провалялся на спине. Так что повезло тебе.

Он вытянул очередную карту и осмотрел ряды на одеяле:

– Ладно, сжульничаем немного. Какая разница…

Он положил карту в один из рядов.

– Я так грохнулся о помост, что у меня ногти на ногах хрустнули. Вырубили так вырубили! – Он вытянул еще одну карту и взглянул на нее. – Отоварили с правой. Веришь, месяц не мог очухаться.

Снова оглядел ряды карт на одеяле:

– Так-то!

И добавил карту к одному из рядов.

Я не понимал больше половины из того, что он говорил, но не хотел показаться невежливым и не отворачивался. Когда он замолчал, я стал изучать черную заплатку на его правом глазу. Она закрывала не только сам глаз, но и верхнюю часть скулы, а на месте ее удерживала черная лента, которая по диагонали пересекала его лоб и шла под правым ухом вокруг головы. Через несколько минут я осознал, что он полностью забыл о моем существовании, и тогда осторожно отвернул голову от него в правую сторону.

Я увидел мальчика лет десяти-одиннадцати. Он лежал на кровати, подложив ладони под голову и выставив вперед локти. Светлый блондин с тонким лицом, очень красивым. Глаза его были широко открыты и направлены на потолок, он явно не замечал, что я на него смотрю. Разок-другой он моргнул. Я отвернулся.

Люди на следующих кроватях справа и слева от ближайших ко мне расплывались, и я не мог их как следует рассмотреть. И о самой комнате тоже не мог многого сказать, кроме того, что в ней были длинные ряды кроватей и широкий проход посередине и что это, безусловно, была больничная палата. Я потрогал шишку на лбу. Она заметно уменьшилась, но все еще сильно болела. Я посмотрел на солнце, бьющее в оконные стекла. Там и сям люди в палате болтали друг с другом, но меня не особо интересовало, о чем они говорили. Я смотрел на солнце. Странно все-таки, что оно такое яркое. Игра должна была закончиться без чего-то шесть. Потом были поездка в такси, ожидание в приемном покое, осмотр, лифт. Я не помнил, что было потом, но все это не могло произойти так быстро, чтобы сейчас по-прежнему стоял ранний вечер воскресенья. Я хотел спросить у мужчины слева от меня, какой сейчас день, но он погрузился весь в свою карточную игру. Мальчик справа от меня вовсе не двигался. Он уставился в потолок, и я не хотел его беспокоить.

Я осторожно подвигал запястьем. Оно по-прежнему болело. Этот Дэнни Сендерс был ловким парнем, и я его ненавидел. О чем он сейчас, интересно, думает. Наверное, гогочет и перешучивается с приятелями о прошедшей игре. Проклятый хасид!

Буфетчик медленно катил по центральному проходу высокую тележку, уставленную подносами с едой. В палате началась суматоха, все уселись на своих кроватях. Я видел, как буфетчик раздает подносы, и слышал позвякивание столовых приборов. Мужчина слева от меня сгреб карты и положил на столик между нашими кроватями.

– Чик-чпок, – улыбнулся он мне, – время набить мешок. Но у них здесь не как на сборах. Ничто не сравнится с едой на сборах! Весь день потеешь и сгоняешь вес, так что надо есть осторожно, чтобы снова его не набрать. Но как же там все кажется вкусно! Что на сей раз в меню, док?

Буфетчик, которому оставалось пройти еще три кровати, бросил в ответ:

– Сейчас все узнаешь, Громила.

Мальчик на кровати справа от меня слегка двинул головой, выпростал руки и вытянул их вдоль одеяла. Но глаза его оставались обращенными на потолок.

Буфетчик остановился в ногах его кровати и снял поднос с тележки.

– Как дела, Билли?

Глаза мальчика повернулись в ту сторону, откуда звучал голос.

– Нормально, – сказал он очень тихо и начал садиться в кровати.

Буфетчик подошел сбоку и протянул поднос. Но мальчик продолжал смотреть туда, откуда он услышал голос. Я понял, что мальчик слепой.

– Здесь цыпленок, Билли, – сказал буфетчик. – Горошек с морковкой, картошка, горячий овощной суп и яблочный джем.

– Цыпленок! – фыркнул мой сосед слева. – На одном цыпленке десять раундов не выстоишь.

– А у тебя что, десятираундовик сегодня вечером? – дружелюбно парировал буфетчик.

– Цыпленок! – повторил мой сосед.

Но он широко улыбался.

– Тебе всего хватает, Билли? – спросил санитар.

– Все в порядке, спасибо, – ответил тот.

Он пошарил в поисках столовых приборов, нащупал нож с вилкой и принялся за еду.

Я заметил, как вдоль прохода идет сестра. Она остановилась у моей кровати:

– Здравствуйте, молодой человек. Ну как, аппетит у нас не пропал?

– Нет, мэм.

– Вот и хорошо. Твой отец просил передать тебе, что это кошерная больница и ты можешь есть здесь все что угодно.

– Я понял, мэм. Спасибо.

– Как твоя голова?

– Отлично, мэм.

– Не болит?

– Нет.

– Отлично. Но мы все-таки просим тебя пока что не садиться. Еще рано. Сейчас поднимем кровать, и ты сможешь опереться на подушку.

Она присела в ногах кровати, и по движениям ее плеч я понял, что она там что-то подкручивает. Кровать начала подниматься.

– Так удобно?

– Да, мэм. Большое вам спасибо.

Она подошла к ночному столику между моей кроватью и кроватью правого соседа и открыла ящик со словами:

– Твой отец просил передать тебе вот это.

Она повернулась. В руках у нее была маленькая черная кипа.

– Спасибо, мэм.

Я взял кипу и надел ее.

– Приятного аппетита, – улыбнулась она.

– Спасибо, мэм.

Я сосредоточился на еде. Но никак не мог понять – когда же отец успел побывать в больнице. И почему его сейчас здесь нет.

– Миссис Карпентер, – подал голос мой левый сосед, – сколько можно цыпленком пичкать!

Сестра строго на него посмотрела:

– Мистер Саво, пожалуйста, держите себя в руках.

– Да, мэм, – ответил тот, изображая испуг.

– Мистер Саво, вы подаете плохой пример своим молодым соседям.

Она быстро повернулась и ушла.

– Тверда, как канатная стойка, – ухмыльнулся мистер Саво. – Но какое доброе сердце!

Буфетчик поставил поднос на его кровать, и он набросился на еду. Разгрызая косточку, он посмотрел на меня и подмигнул здоровым глазом:

– Годная хавка. Не очень плотная, но для тебя – самый кошер. Для здешних ребят – то, что надо. От нее порхаешь на цыпочках, как настоящий боец.

– Мистер Саво, можно вас спросить?

– Что, малыш?

– Какой сегодня день?

Он вытащил куриную кость изо рта:

– Понедельник.

– Понедельник, пятое июня?

– Именно, малыш.

– Долго же я проспал… – сказал я тихо.

– Ты вырубился как лампочка. Заставил тут всех поплясать.

Он снова принялся за кость.

– Здорово тебе, видать, засветили.

И разгрыз хрящик.

Я подумал, что пора наконец представиться:

– Меня зовут Рувим Мальтер.

Его губы сложились в улыбку вокруг торчащей изо рта кости.

– Рад знакомству, Ру… Ру… Как ты сказал?

– Рувим. Ну, Роберт. Роберт Мальтер.

– Рад знакомству, Бобби!

Он вытащил кость изо рта, изучил ее и бросил на поднос.

– Ты всегда ешь с покрытой головой?

– Да, сэр.

– Это что, твоя вера предписывает и всякое такое?

– Да, сэр.

– Люблю ребят, которые держатся своей веры. Важная это штука, вера. Без нее на ринге никак. Жесткое это место, ринг. Тони Саво меня звать.

– Вы профессиональный боксер?

– Точно так, Бобби. Выступаю на разогреве. Мог бы и в главных боях выступать, если бы этот чувак не зарядил мне с правой. Уж зарядил так зарядил. Вырубил на месяц. И все – менеджер на мне поставил крест. Вшивый ссыкун. Суровое место – ринг. Зазевался – свободен. Нормальная хавка, верно?

– Да, сэр.

– Но все равно не как на сборах. Ничто не сравнится с едой на сборах.

– Тебе лучше стало?

Это был голос слепого мальчика. Я повернулся взглянуть на него. Он управился с ужином и сидел, повернувшись в моем направлении, с широко открытыми глазами. Они было бледно-голубыми.

– Гораздо лучше, – ответил я. – Голова больше не болит.

– Мы тут все из-за тебя очень беспокоились.

Я не знал, что ответить. Я бы просто кивнул и улыбнулся, но он же этого не увидит. Не понимая, что сказать или сделать, я просто молчал.

– Меня зовут Билли, – продолжал слепой мальчик.

– Очень приятно, Билли. А я – Роберт Мальтер.

– Привет, Роберт. Сильно ты себе глаз повредил?

– Довольно-таки.

– Ты уж осторожнее с глазами, Роберт.

Я снова не нашелся что ответить.

– Роберт – это ведь взрослое имя, правда? Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Точно, взрослый.

– Зови меня Бобби. Не такой уж я и взрослый.

– Красивое имя – Бобби. Вот и хорошо, буду звать тебя Бобби.

Я смотрел на него не отрываясь. У него было такое красивое, благородное лицо. Руки спокойно лежали на одеяле, а глаза – направлены на меня и совершенно пусты.

– Какие у тебя волосы, Бобби? Можешь мне описать, как ты выглядишь?

– Конечно. У меня черные волосы и карие глаза. И лицо такое же, как миллион других, которые ты видел – о которых ты слышал. Рост примерно пять и шесть [17]17
  5 футов 6 дюймов – 167,5 см.


[Закрыть], у меня большая шишка на лбу и забинтован левый глаз.

Он неожиданно звонко рассмеялся.

– Хороший ты человек, – сказал он с чувством. – Прямо как мистер Саво.

Мистер Саво смотрел на нас. Он закончил ужин и сгреб в руки колоду карт.

– Именно это я и втолковывал моему менеджеру. Я хороший парень! Я что, виноват, что меня вырубили? Он во мне разочаровался, видите ли. Паршивый ссыкун.

Билли повернулся на звук голоса.

– С вами снова все будет в порядке, мистер Саво, – сказал он серьезно. – Вы снова будете наверху.

– Конечно, Билли, – отозвался тот, глядя прямо на Билли. – Старина Тони снова подымется.

– Тогда я приеду к вам на сборы посмотреть, как вы тренируетесь, и мы устроим трехраундный матч, как вы мне обещали.

– Ну конечно, Билли.

– Мистер Саво обещал мне трехраундный матч после моей операции, – с энтузиазмом объяснил мне Билли, по-прежнему повернув голову туда, откуда доносился голос Тони Саво.

– Отлично.

– Это такая новая операция, – продолжил Билли, поворачивая лицо в мою сторону. – Мне папа объяснил. Во время войны придумали новый метод. Здорово будет провести с вами трехраундный, мистер Саво.

– Ну конечно, Билли, конечно.

Мистер Саво сидел на своей кровати и смотрел на Билли, совсем забыв про карты, которые сжимал в руке.

– Здорово будет снова видеть, – сказал мне Билли. – Это была авария. Уже давно. Мой папа был за рулем. Но это не он виноват.

Мистер Саво взглянул на колоду карт, затем снова положил ее на ночной столик.

Буфетчик опять пошел вдоль кроватей, собирая подносы.

– Понравился ужин? – спросил он у Билли.

Тот повернулся на голос:

– Прекрасный ужин.

– А тебе, Громила?

– Цыпленок… – отозвался Тони Саво. – Чего уж в цыпленке хорошего?

Голос его был теперь безжизненным, весь энтузиазм испарился.

– А что это ты кости на сей раз оставил? – удивился буфетчик.

– Разве выстоишь десять раундов на одних цыплятах…

Но уже не было похоже, что он говорит это от всего сердца. Я увидел, как он откинулся на подушку и уставился в потолок левым глазом. Затем закрыл его и скрестил на груди свои длинные волосатые руки.

– Сейчас мы ее опустим, – сказал буфетчик, принимая у меня поднос.

Он склонился в ногах моей кровати, и я почувствовал, как моя голова возвращается в горизонтальное положение.

Билли тоже откинулся на подушку. Я увидел, как он лежит с открытыми глазами, направленными на потолок, ладони под головой, локти выставлены наружу. Затем я заметил человека, спешащего по центральному проходу. Когда он достаточно приблизился, чтобы я мог его разглядеть, я увидел, что это мой отец.

Я готов был закричать, но сдержался и смотрел, как он вдет к моей кровати. Он нес что-то обернутое в газету. На нем были его обычный темно-серый двубортный костюм и серая шляпа. Он выглядел худым, и встревоженным, и бледным. Глаза за очками в металлической оправе покраснели, как от долгой бессонницы. Он быстро подошел с левой стороны кровати, посмотрел на меня сверху вниз и попытался улыбнуться. Но улыбки совсем не вышло.

– Мне только недавно позвонили из больницы, – сказал он, с трудом переводя дыхание. – Сказали, что ты проснулся.

Я начал садиться на кровати.

– Нет. Лежи спокойно. Мне сказали, что тебе еще рано садиться.

Я откинулся обратно и взглянул на него. Он сидел на краешке кровати, положив сверток рядом с собой. Редкие седые волосы в беспорядке топорщились на голове. Это было необычно для моего отца: я не мог припомнить, чтобы он вышел из дому, тщательно не причесавшись.

– Ты проспал почти целый день, Рувим, – сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Его обычно мягкий голос на сей раз звучал несколько хрипло. – Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас – хорошо.

– Мне сказали, что у тебя небольшое сотрясение. Голова не болит?

– Нет.

– Мистер Галантер звонил мне сегодня несколько раз. Хотел узнать, как ты. Я отвечал, что ты спишь.

– Замечательный он человек, мистер Галантер.

– Мне сказали, что ты можешь проспать несколько дней. И очень удивились, когда ты проснулся так быстро.

– Этот мяч был такой сильный…

– Да. Наслышан я об этих спортивных играх.

Он казался очень наряженным, и я не мог понять, что его так беспокоит.

– Медсестра ничего не сказала про мой глаз. С ним все в порядке?

Он выжидательно на меня посмотрел.

– Ну конечно, с ним все в порядке. Почему бы это ему не быть в порядке? Доктор Снайдмен делал операцию, он очень крупный специалист.

– Мне делали операцию?

Вокруг меня не было никаких намеков на то, что мне делали операцию.

– А в чем было дело? Почему меня пришлось оперировать?

Отец уловил нотку страха в моем голосе.

– Все с тобой будет в порядке, – успокоил он меня. – У тебя в глазу застрял кусочек стекла, и его пришлось вынимать. Но теперь все в порядке.

– Стекло в глазу?

Отец медленно кивнул:

– Да. На самом краю зрачка.

– И они его вынули?

– Доктор Снайдмен его вынул. Мне сказали, что он сотворил чудо.

Но мой отец не выглядел так, словно чудо уже произошло. Он сидел на краешке моей кровати растерянный и подавленный.

– И теперь глаз в порядке?

– Ну конечно, он в порядке. Почему бы это ему не быть в порядке?

– Нет, он не в порядке. Расскажи мне все.

– Да нечего рассказывать! Они говорят, что все в порядке!

– Аба [18]18
  Аба – папа ( ивр.).


[Закрыть], расскажи мне, в чем там дело?

Он посмотрел на меня и вздохнул. Потом разразился кашлем – глубоким, раздирающим кашлем, который сотрясал его хрупкое тело. Он достал платок из кармана, прижал к губам и кашлял долго-долго. Я, сжавшись, смотрел на него с кровати. Наконец кашель прекратился. Он вздохнул и улыбнулся мне. Это была его обычная улыбка – теплая улыбка, которая приподымала уголки его губ и освещала все лицо.

– Ах, Рувим, Рувим, – сказал он, улыбаясь и качая головой. – Никогда-то мне ничего не удавалось от тебя скрывать…

Я замер.

– Я всегда мечтал, чтобы мой сын был умным мальчиком. Что ж, ты умный мальчик. Я расскажу тебе все, что они мне рассказали. Глаз в порядке. Все отлично. Через несколько дней с тебя снимут повязку и отправят домой.

– Всего через несколько дней?

– Да.

– Так что ж ты так беспокоишься? Это же чудесно!

– Рувим, глаз должен зажить.

А это время по проходу к кровати Билли подошел человек. Это был светлый блондин ближе к сорока, и по чертам его лица я сразу догадался, что это отец Билли. Он сел на край кровати, Билли повернул к нему лицо и приподнялся. Отец нежно поцеловал сына в лоб. Они о чем-то тихо заговорили.

Я снова перевел взгляд на отца.

– Ну конечно, он должен зажить, – сказал я.

– Они сделали маленький надрез на краешке зрачка – он-то и должен зажить.

Я уставился на отца.

– Шрам, – сказал я медленно. – На зрачке может остаться шрам.

Я почувствовал, как холодею от страха.

Мой отец заморгал, и я увидел, как его глаза за металлической оправой начали увлажняться.

– Доктор Снайдмен рассказал мне, что у него был подобный случай в прошлом году и рубцовой ткани не осталось, глаз зажил нормально. Он настроен оптимистично.

– Но он не уверен.

– Нет. Он не уверен.

Я взглянул на Билли. Они с отцом о чем-то тихо и серьезно говорили. Отец трепал сына по щеке. Я повернул голову в другую сторону. Мистер Саво, кажется, спал.

– Рабби Сендерс звонил мне сегодня дважды и еще – вчера вечером.

– Рабби Сендерс?

– Да. Он хотел узнать, как у тебя дела. И сказал мне, что его сын ужасно сожалеет о случившемся.

– Сомневаюсь, – бросил я.

Мой отец коротко взглянул на меня и подался вперед на кровати. Потом начал было что-то говорить, но его слова потонули в резком кашле. Он прижал платок к губам и стал кашлять в него. Кашель длился долго, а я лежал и смотрел на него. Когда наконец кашель прекратился, отец снял очки и протер глаза. Потом снова надел их и сделал глубокий вдох.

– Я подцепил простуду, – извинился он. – Вчера в аудитории очень дуло, я сказал служителю, но он отвечал, что все в порядке. Вот я и простыл. В июне! Только твой отец может умудриться простыть в июне.

– Совсем ты о себе не думаешь, аба.

– Я о моем бейсболисте все время думаю…

Он улыбнулся.

– Я-то переживаю, как бы ты не угодил под такси или под трамвай. А ты вот угодил под бейсбольный мяч.

– Я ненавижу Дэнни Сендерса. Из-за него ты заболел.

– Я заболел из-за Дэнни Сендерса? Это каким же образом?

– Он нарочно целил в меня мячом. Он нарочно в меня попал, аба! А теперь ты заболел от беспокойства.

Отец изумленно посмотрел на меня:

– Он нарочно в тебя попал?

– Видел бы ты, как он лупит! Чуть не убил Шварци. Он сказал, что его команда убьет нас, апикойрсим.

– Апикойрсим?

– Они превратили игру в войну!

– Я ничего не понимаю. По телефону рабби Сендерс сказал, что его сын очень сожалеет о случившемся.

– Сожалеет! Сомневаюсь я, что он сожалеет! Если он о чем сожалеет – так это о том, что не прикончил меня на месте!

Отец впился в меня взглядом, его глаза сузились. Я увидел, как изумленное выражение медленно покидает его лицо.

– Мне не нравится, когда ты говоришь подобным образом, – сказал он жестко.

– Но это правда, аба!

– Ты спрашивал у него, было ли это нарочно?

– Нет.

– Как же ты можешь произносить что-то подобное, если не уверен? Ты говоришь ужасные вещи.

Он с трудом сдерживал свой гнев.

– Это выглядело так, словно нарочно.

– Разве все всегда является тем, чем кажется? С каких это пор, Рувим?

Я молчал.

– Я не хочу больше слышать от тебя что-то подобное в адрес сына рабби Сендерса.

– Да, аба.

– А теперь – смотри, что я тебе принес.

Он развернул газету, и я увидел, что в свертке наше переносное радио.

– То, что ты попал в больницу, еще не значит, что ты должен отгородиться от всего мира. Рим падет со дня на день. И ходят слухи о скорой высадке в Европе. Не забывай о внешнем мире.

– Мне ведь надо еще уроки делать. Я не хочу отстать от класса, аба.

– Никаких уроков, никаких книг, никаких газет. Тебе нельзя читать.

– Совсем нельзя читать?

– Совсем. Вот я и принес тебе радио. Важные вещи сейчас происходят, Рувим, и радио – это благословение Божие.

Он поставил приемник на ночной столик. Радио объединяет мир, часто говорил он. А все, что объединяет мир, было для него благословенным.

– Что касается твоих уроков. Я поговорил с твоими учителями. Если ты не успеешь подготовиться к экзаменам вовремя, они готовы принять их у тебя отдельно в конце июня или в сентябре. Так что не беспокойся.

– Если я выйду из больницы через несколько дней, значит, я снова смогу читать.

– Посмотрим. Прежде всего надо разобраться с рубцовой тканью.

Я снова замер:

– И скоро это выяснится?

– Неделя или две.

– Я две недели не смогу читать?

– Мы спросим у доктора Снайдмена, когда будем выписываться. Но пока – никакого чтения.