Текст книги "Закон Долга. С востока на запад (СИ)"

Автор книги: Гюрза Левантская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Её взгляд против воли метнулся к посольскому столу. Лэтте-ри вцепился в столешницу до белых костяшек, Линно-ри поджал губы, а Терри-ти уставился на Дринтаэцеля, широко распахнув глаза.

– Ваше сиятельство, но они же не способны! – подал голос кто-то из приближённых ставленника, чтобы ещё помнить, как того зовут.

Ира резко обернулась. Что?

– Что вы имеете в виду?

Ира чувствовала в этом обвинении куда больше, чем просто утверждение об отсутствии музыкальных способностей, но никто не спешил её просветить.

– Я объясню, Ириан, – сказал Альтариэн громко, но опустив глаза. – У эйуна есть… традиция. Скорее всего, на ваш взгляд, она покажется жестокой. Если военный трибунал приговаривает нашего преступника к казни или он попадает в плен и должен быть казнён, то… Умереть можно по-разному. Мы считаем, что есть смерть позорная, есть та, что сохраняет лицо. Мы принимаем приговор без стенаний, не говорим последних слов и не боимся класть голову на плаху. А ночь перед казнью сильный духом эйуна проводит в пении.

– В пении? Но зачем?

– Смертник, что не боится своей последней ночи, не тратит её на страх и сожаления, – это воин, сохранивший честь. А поющий последнюю песнь эйуна всегда наводит ужас на врага, потому что никто не способен остаться спокойным, видя подобную храбрость. У нас говорят так.

– А… при чём здесь…

– С того момента, как Ландариэль и Раметрия увели свой народ на Мрекское болото, никто и никогда не слышал, чтобы пленные… дайна-ви пели последнюю песню. Среди солдат до сих пор гуляют слухи, что сама Лайоли лишила их музыкального дара, свойственного любому из нашего народа. За отступление от Кодексов. Слухи эти достаточно популярны, хотя у самой Видящей никто, конечно, не спрашивал. Однако… – он запнулся, но всё же договорил, – после всего, что я увидел и услышал на пороге Колыбели, готов принять, что это просто слухи, а нежелание исполнить последнюю песню – следствие изменившихся традиций новой молодой расы.

Терри-ти дёрнулся было высказаться, хотя Линно-ри попытался удержать его на месте, положив руку на плечо, но его опередила Ира.

– Естественно, это ложь!

Герцог резко поднял голову. Затылок защекотало вниманием. Промелькнула паническая мысль, что опять лезет не в своё дело. Мало ли какие причины у дайна-ви скрывать свои таланты. Но сейчас все вокруг ждали её объяснений, и она, глубоко вздохнув, тихо произнесла:

– Я слышала, как поют дайна-ви. За весь народ судить не берусь, но то, что слышать довелось, оставило воспоминания на всю жизнь. Я не знаю их языка, а тогда и на всеобщем пары слов связать не могла, потому не скажу, про что были те песни, но они… помогли мне выжить. И жить дальше. Я никогда не слышала ничего подобного, ничего, способного так внушать мужество!

Тишина длилась долго. Когда она осмелилась поднять глаза, герцог и ставленник выглядели растерянными, как и прочие эйуна. Видимо, власть слухов над их умами была не столь незначительной, как они пытались показать. Пристыженно она посмотрела на дайна-ви, но ни тени недовольства не заметила на их лицах. Терри-ти так вообще сиял торжеством.

Неожиданно Лэтте-ри встал из-за стола, приблизился и, положив руку ей на плечо, спросил Альтариэна:

– Есть цавга?

Герцог, едва усмехнувшись, кивнул и, пробежав глазами по свисающим, как гирлянда с балкона, любопытным музыкантам, махнул рукой одному из них. Тот исчез за балконной дверью и скоро появился из двери для слуг, прижимая к себе свой инструмент так крепко, будто его сейчас отберут насовсем. Но ослушаться не посмел и по кивку ставленника протянул его дайна-ви.

Этот струнный инструмент отличался от того, что использовал одарённый в Ризме, был крупнее. Ира слабо разбиралась в разновидностях гитар, но ближе всего эта походила на классическую, разве что струн пять, а не шесть или семь. По-честному, она бы не отличила лютню от мандолины, но что-то родное угадывалось в этой плавно изогнутой деке. Слуги по кивку ставленника подтащили поближе высокую лавку, Лэтте-ри, ни на кого не обращая внимания, устроился на ней и, аккуратно уложив на коленях «гитару», тронул струны, проверяя настройку. Чуть подкрутил колки и заиграл.

Под своды зала полилась знакомая Ире песня. Та самая, что он часто пел, когда она пребывала в беспамятстве и выздоравливала в лазарете. Сильный баритон отскакивал от стен и потолка, вливаясь в уши собравшихся, невольно заставляя сердца биться чаще. Она услышала знакомые и незнакомые одновременно слова, и её глаза закрылись сами собой. Песня на языке дайна-ви. Теперь уже точно. Это не резкий всеобщий, и не испытание для языка и горла вроде речи эйуна. Сколько воспоминаний связано с этой мелодией! Плавная и тягучая, как река с водоворотами, чистая и свежая, как первое утро зимы. Защемило сердце. Картины прошлого, осознание ценности жизни, первые победы и поражения, первая борьба, первые отношения… Восприятие сердцем, а не разумом.

А музыка… Самое поэтичное выражение, обозначающее виртуозное владение гитарой, которое когда-либо слышала Ира, звучало как «гитара плакала». Но теперь, когда с непривычной для её слуха музыкой сплёлся голос Лэтте-ри, на память моментально пришла строка из другой песни. «Пой, моя гитара, пой! Как люблю я голос твой!»^[12]. Гитара не играла и не плакала. В умелых руках она обрела собственную жизнь, свой голос, который благодарно присоединился к баритону дайна-ви, сливаясь с ним в один шедевр.

К поющему Лэтте-ри, погружённому в игру с головой, подошёл Терри-ти и присел у его ног прямо на пол, положив сложенные, слегка дрожащие руки ему на колени. На следующем куплете голосов стало уже два, и зал перестал дышать. Робкий и слегка дрожащий, полный искреннего чувства голос Терри-ти украсил ровное и сильное исполнение Лэтте-ри, как морозный узор окна.

В зале, не стало врагов и союзников. Здесь властвовала Музыка, что не знает границ, потому с лёгкостью разрывает их. И когда прозвучало последнее слово, оно повисло в воздухе среди глубочайшей тишины, чтобы обрушиться вниз вместе с потоком разорвавших её рукоплесканий.

Долго не стихающие, они замолкали постепенно и внезапно. Людям и эйуна потребовалось время, чтобы вспомнить, кто перед ними пел. А вспомнив, они обрывали улыбки. Восторженность стекала с лиц, руки замирали, и в ошеломлённых взглядах начинал плескаться только один вопрос: «Как так могло выйти?!»

Лэтте-ри и Терри-ти поднялись и замерли, не ожидая такой реакции от публики и откровенно не зная, что с этим делать. Привычно окаменели лицом, словно стараясь поглубже спрятать эмоции.

Альтариэн пришёл в себя первым. Он встал и произнёс ровным голосом:

– Дайна-ви, сегодня мы получили подтверждение, что Видящая не карала ваш народ. Перед её лицом я беру назад свои слова, приношу извинения за своё неверие и, как и принято в таких случаях, склоняюсь перед талантом её последователей.

– Я не одарённый, ваша светлость, – Лэтте-ри впервые обратился к Альтариэну так.

– Нет на свете музыканта, не хранимого Лайоли. С даром или без, но то, что мы слышали, – это шедевр, создать и исполнить который не всякому по силам. Видящая не простит тому, кто, будучи свидетелем в этом зале сегодня, посмеет после очернить талант ваш и вашего народа.

Последние слова он произнёс с едва заметным нажимом, заставляя гостей осознать, что дело серьёзно, прошёлся взглядом по столам, будто хотел запомнить все лица.

– И всё же… – подал голос ставленник, – как так вышло, что наши потомки забыли обычай последней песни?

– Смена приоритетов, – рубанул словами Линно-ри, не поднимаясь из-за стола.

– Такая же, как и с брачным законом? – уточнил Альтариэн.

– Нет, ваша светлость. Брачный закон был изменён ради выживания. Не измени мы его, сейчас нас не было бы на картах. Отказ от обычая последней песни – дань нашей гордости. Признание нового имени. Эйуна поют, чтобы доказать свою верность законам чести перед лицом других. Мы не эйуна. Уже многие поколения. Дайна-ви не нужно кому-то что-то доказывать. Весь наш образ жизни и есть доказательство. Смерть для нас – долгожданный покой и встреча с ушедшими раньше близкими, многие из которых уходят до срока. Если Сёстры дают нам время осознать, что восхождение на Мост неотвратимо, то последние мгновения наполнены ожиданием встречи, а не страхом. Нам нет нужды петь, чтобы побороть его в себе.

– Что значит «побороть в себе», дайна-ви? Уж не хочешь ли ты обвинить нас в трусости? – спросил кто-то из ветеранов.

– «Страх есть инстинкт, позволяющий сохранять дарованное Сёстрами, и, как и прочие дары, не может быть отвергнут. Но осознавший сей дар, поднявшийся над ним и нашедший волю среди собственных духовных линий становится не добычей, но охотником. Умелый охотник станет победителем». Кодекс младших чинов, глава «О душевном состоянии воина». Ничего же не путаю? Наша традиция отличается от вашей, но суть одна. Страх дарован Хараной любой твари. Служит защитой и подсказкой. Просто наши обычаи породили разные способы подняться над ним.

– Для тех, кто не признаёт себя эйуна, вы слишком хорошо знаете наш закон, – сказал ставленник.

– То, что живём на Болоте, не означает, что мы неграмотные и отстали от жизни. Я сумею процитировать любой из ваших Кодексов с любой главы. Разве что могу не знать поправок, внесённых Хранителями истории за последние три тысячи лет. Но нам рассказывали, что такие поправки редки даже в вашем восприятии времени. Мы знаем законы амелуту, обычаи перевёртышей и ритуальный этикет ведьм. У нас не считается пустой тратой времени изучение чужих традиций. Тем более тех, что были нашей историей.

– Но для чего вам подобная осведомлённость? – спросил барон, в данный момент похожий на хищника, напавшего на след. До сего мига дайна-ви почти не говорили о себе и своём народе, и сейчас Каю запоминал каждое слово. – Зачем рабовладельцам знать обычаи рабов?

Линно-ри позволил себе паузу, тщательно обдумывая ответ. В его словах не было ни обвинений, ни оправданий, ни попытки надавить на совесть. Только факты, изложенные тоном, ярко говорящим, что сказанное – видение мира. Точка зрения, которая управляет жизнью.

– Господин советник, я не буду спорить о причинах. Вы уже наслышаны, что все наши поступки продиктованы выживанием. Равно как не буду спорить, кто виноват в том, что мы поставлены в положение, вынуждающее нас принимать подобные решения. И вы, и мы одинаково хорошо знаем историю, но те, кто её творил, в большинстве своём уже ответили жизнью. Есть то, что есть. Будем ли мы рады избавиться от клейма рабовладельца? Да. Мы чтим Кодекс Фирры. И именно поэтому никогда – никогда! – не воспринимали пленных как вещь или скот. Они наши руки и способ увидеть завтра. Да, им пришлось влиться в наш уклад и смириться с некоторыми отступлениями от собственного обычая. После того как одному умнику пришло в голову сделать из женских серёг оружие и успешно убить с помощью него несколько стражников, мы не даём пленницам их носить. Но если женщины уходят в Чертог, то хоронят их в серьгах. В их серьгах. По обычаям амелуту, зажигая светильник, а не по-нашему, в огне и земле. Наши пленные знают – мы поддерживаем порядок и послушание любой ценой, и да, шейба-плеть применяется как способ наказать за особо тяжёлые проступки. Но мы не бросим никого умирать, не оставим одних перед лицом опасности. Госпожа вестница может подтвердить мои слова – она видела наш образ жизни.

Ира сглотнула от обрушившегося на неё внимания, но молчать не стала.

– Да. Я могу это подтвердить. Когда в… – она пощёлкала пальцами, вспоминая термин, – во время пояса Рити на болоте сошёл с ума сая, многих сильных рабов позвали помогать его ловить, а солдаты защищали женщин и стариков. Никто не прикасается к пленным женщинам. Да и меня бы сейчас не было в живых, если бы Лэтте-ри не вернулся за мной в осыпающуюся пещеру во время обвала.

По залу прошёл недоверчивый гул. Кто-то порывался высказаться, но их одёргивали соседи либо взгляд вышестоящих. Ясно, что никому не стало легче от сказанных слов. Слишком глубока ненависть, слишком долгое время она поддерживалась взаимной местью.

– Воля Сестёр – признать вас, ваши обычаи и сохранить жизнь. Мне пока с трудом видится, как возможно первое и второе, но это вопрос не сегодняшнего вечера и, возможно, не одной сотни дней. Вы тоже потомки Первых, как и мы, но я не вижу в вас желания вернуться. Ваш народ в принципе рассматривает возможность принять старый Кодекс? – спросил ставленник.

– Мы не готовы принять вас, так же как и вы нас, – ответил Линно-ри. – Разницу уже не стереть. Ваш девиз «Мы помним». А мы – молодая раса. Мы помнить не можем. Только знать и изучать. Наш девиз – «Завтра будет», начертанный на полотне дня Поминовения. Вы боретесь за стабильность и с трудом принимаете перемены. Я сомневаюсь, что за три тысячи лет в Кодексы было внесено больше двух-трёх новых абзацев, не говоря о новых главах. Мы живём будущим, боремся за завтра, потому преобразования, что меняют жизнь к лучшему, принимаем легко и с охотой. Ни вы, ни мы не сможем вернуться к изначальному. Вы – эйуна. Мы – дайна-ви. «Победившие боль». Перемена обычая – цена этой победы.

– Кроме того, если вы готовы принять наш возврат к Кодексу, вам придётся… действительно принять, – подал голос молчавший до того Терри-ти.

Иру передёрнуло. Впервые она видела его, вечно любопытного и отзывчивого, таким серьёзным. Он будто разом растерял всю свою эмоциональность, уподобившись прочим дайна-ви.

– О чём вы говорите, юноша?

– Я не юноша, ваше сиятельство. Уже давно. У нас знаки зрелости наносят задолго до первой сотни.

– Мне трудно осознать ваши слова, учитывая, что видят мои глаза, но… хорошо. Принимаю. Так что именно вы имеете в виду?

– Возвращение нас к Кодексу означало бы, что не только мы живём по этим правилам, но и вы подчиняетесь им касательно нас. Однако вы не станете этого делать. И я мог бы легко это доказать, но захотите ли вы, чтобы я оказался прав здесь и сейчас?

Ставленник бросил взгляд на Балтариэна, тот чуть побледнел. Что бы ни задумал Терри-ти, он был уверен в своих словах. Да, одарённый не мог читать его мыслей, но то, как спокойно Терри-ти ждал ответа, как напряглись его спутники, как сжалась рука Лэтте-ри на его плече, – всё говорило о том, что дайна-ви задумал что-то, что взорвёт этот зал. Здесь и сейчас.

И ставленник молчал. Это было решение, подобное тому, что принимал Варин Раслинг о «пытке совестью». Легко было бы игнорировать подобную провокацию, сидя в кабинетах, но перед лицом толпы и своё лицо приходилось держать. Дайна-ви уже не раз удивляли окружение. Нищие – они бросают камафы вместо монет. Отрезанные от внешнего мира – знают законы не хуже тех, кто их написал. Рабовладельцы – не забывают, что их рабы живые и имеют собственную волю. Шкатулки с противоречиями. И судя по всему, сейчас вскроется очередное. Медленно, словно выверяя каждый шаг на льду, ставленник поддался на провокацию, хищно раздув ноздри, ища подвох и способ снова оказаться на твёрдой земле.

– Я сомневаюсь в этом, но мне любопытно, что же такого мы бы не могли выполнить по отношению к… таким же потомкам Первых, как и мы сами.

– Мы – молодая раса. Наш возраст и зрелость исчисляются иначе. Вам бы пришлось привыкнуть к этой разнице. Признать меня и других подобных мне дайна-ви достигшими зрелости. У вас и сейчас рвётся с языка слово «юноша». Но по нашим законам я не просто вырос, я стал мужчиной. Принял клеймение, знал женщин, прошёл не одну битву без наставника, некоторыми вылазками руководил сам. Мне доверяют душевное здоровье как младшие стражи, так и наставники. А значит – зрелый. Или, как любят выражаться перевёртыши, – матёрый.

– Допустим.

– А значит, по вашему Кодексу я достаточно зрел, чтобы требовать удовлетворения моей мести. Ваш закон не оставляет выбора, обязывая вступить со мной в бой убийцу моих родичей! Я доказал свои слова. Потому что сомневаюсь, что вы дали бы добро на поединок, признав меня равным, а дуэль – дуэлью справедливости.

Лэтте-ри дёрнул друга на себя, хватая за плечи и с едва сдерживаемым ужасом вглядываясь в глаза. И побледнел, столкнувшись с непрошибаемым упрямством.

– Дуэль справедливости? – Дринтаэцель не счёл нужным скрывать скепсис. – Старинная традиция поединка, где достойного и правого определяет его исход? Битва насмерть, кровью смывающая обиду и оскорбления?

– Да. Та самая дуэль, исход которой приравнивается к суду Великой Матери. Или этот обычай уже остался в прошлом за три тысячи лет?

– Нет. Он до сих пор начертан в дуэльном Кодексе. Но уже многие годы мне не доводилось слышать о состоявшихся дуэлях справедливости. И от кого же вам хотелось бы получить удовлетворение? – ставленник обвёл глазами зал, отмечая про себя усмешки соотечественников, которые не верили, что молодому мужчине придёт в голову вызвать кого-то на смертельный поединок.

– А вы готовы признать, что я имею право вызова?

– Это сложный вопрос… и мне хотелось бы знать, кто…

– Я готов признать право вызова, – как гром средь ясного неба вклинился в диалог Альтариэн, повышая голос, чтобы услышал каждый.

Почти все в эту минуту усомнились в надёжности собственного слуха.

Герцог медленно поднялся со своего места, аккуратно сдвинул кубок и, уперев пальцы в столешницу, произнёс:

– Я, Свет Леллы, голос тану Кальтаэна, готов признать право вызова для дайна-ви Терри-ти по отношению к любому эйуна достаточного возраста. Поездка в Каро-Эль-Тан дала мне некоторое представление об обычаях наших… потомков. Они ставят на теле метки зрелости, и я могу свидетельствовать, что все трое присутствующих на нашем пиру дайна-ви носят их. Мне также довелось увидеть их в бою. Не вижу причин для отказа.

– Но ведь это означает признать эти отбросы равными! – сорвался пожилой эйуна из ближней свиты ставленника. Неужели… ваша светлость, – он буквально выплюнул этот титул, – пойдёт на подобный шаг? В былое время за такое сразу бы…

– Что «сразу бы»? – нахмурился Альтариэн, осаживая того взглядом, но старик оказался с характером.

– Трибунал. С обвинением в предательстве!

– В былые времена, возможно, так и было бы. Но нынче есть Сестрино слово и воля Карающей. Которая не только взяла молодую расу под защиту, но и объявила многие поступки той войны преступлением перед её вечно закрытыми глазами. Сожжение при Аварте одно из них.

Старик посерел. Видимо, с этим событием в его семье было связано что-то страшное. Шепотки набирали громкость, будто рой, собирающийся покинуть улей.

– И сейчас мы можем обвинять друг друга сколько угодно, но это грызня заключённых за тюремными стенами. Ибо в её глазах мы виновны. Мы. Преступники.

Его собеседник сжал кулаки. Ставленник дотянулся до него через стул и тронул за рукав, привлекая внимание и покачивая головой. Старик глубоко вздохнул и наклонил голову, пряча полыхающую ненависть от зрителей под неровно постриженной чёлкой. И Ира, которая наблюдала эту перепалку вблизи, не могла бы поручиться, кого упёртый старик ненавидит больше – дайна-ви или герцога.

– Противоречия между нашими народами уже столь глубоки, что либо их предстоит принять, либо уповать на божий суд, – продолжил меж тем Альтариэн. – Великая Мать и Карающая рассудят исход поединка. Потому я признаю право Терри-ти на вызов! Условий ставлю лишь два: этот пир посвящён исключительному событию – приезду в Карраж вестницы. Мне бы не хотелось, чтобы сей праздник был омрачён исходом дуэли. Посему противники могут выбрать любой день, кроме сегодняшнего. И любое оружие, кроме шейба-плети. Терри-ти, вас устраивают эти условия?

Дайна-ви смотрел на герцога ошеломлённым взглядом, который через мгновенье налился такой непередаваемой благодарностью, будто ему предложили мешок поруха размером с ворота Карража в дар, а не право на смертный бой.

– Согласен, – хрипло сказал он. – Конечно, согласен!

– Тогда назовите нам имя того, у кого требуете удовлетворения.

– У убийцы моего отца, его матери и моей подруги детства. У того, кого в нашей общине зовут Приходящей Топью. Я вызываю на дуэль справедливости виконта Саланталя!

Глава 13

Дуэль

В дверь настойчиво постучали.

Ира глубоко вздохнула, вжала пальцы в раму окна и, не оборачиваясь, крикнула:

– Входите!

Голос подвёл, сорвавшись на последнем слоге. Она услышала скрип открывшейся и тут же – хлопок закрывшейся двери. Стук набоек на подошвах сапог вколотил несколько новых гвоздей в её и без того разыгравшуюся мигрень, пока вошедший подходил сзади.

– Вы ненавидите меня за моё решение, не так ли? – тихо спросил Альтариэн.

Ира резко выдохнула, не оборачиваясь, прошла к кровати и села. У неё не хватало сил смотреть, и рта бы не раскрывала, будь на то её воля, но она понимала, что говорить придётся.

– Не понимаю. Совсем не понимаю, – прошептала она. – Зачем? Зачем это вам? Зачем это им? Неужели мало было смертей?!

Гул в ушах нарастал. Он поселился там ещё со вчерашнего вечера. Начался вызовом на дуэль, ударившим молотком по сердцу, продолжился воплями подскочивших гостей… Она плохо помнила. Пиру пришлось закруглиться, и их всех проводили по комнатам, но что было дальше, мозг посчитал неважным и стёр из хранилища памяти.

Сегодня утром пришлось учиться дышать заново. Осознавать. А оно никак не хотело умещаться в голове. Кто ей сообщил о том, что дуэль состоится сегодня вечером, она тоже не помнила.

Сегодня. Уже сегодня. Один из двоих. До смерти.

Альтариэн сел рядом на кровать, снял диадему, которую надевал на какой-то экстренный совет, и, положив её рядом, повернулся к Ире.

– Это нужно всем нам. И дайна-ви в первую очередь.

– Вам так хочется, чтобы они погибли?! Нельзя убить, а на дуэль он вроде как сам вызвался?! Слово Сестёр не нарушено, «я – не я, и хата не моя»!

– Нет. Ириан. Мне жаль, что вы так думаете. Но я понимаю, откуда могут быть такие мысли. Как вы считаете, что сейчас удерживает руки сотен подданных Света Лару и короля амелуту от убийства врагов?

– Наказ Сестёр.

– А если завтра дайна-ви прогневят их? Будет ли что-то удерживать?

Ира резко вздохнула. Вопрос был риторическим, потому она не стала тратить силы на ответ.

– Ириан, вы не понимаете. Не принимаете. Но не слепы. Вы были на вчерашнем приёме и видели отношение. «Отбросы». «Мусор». Каждый не побежит в Каро-Эль-Тан проникаться божественным словом. Смертным, всем смертным, хочется стабильности, и привычка – то, что приходится выдирать с корнем. Сейчас кого-то держит слово Сестёр. Кого-то – приказ вышестоящих. А кто-то трясётся за шкуру и не желает быть поджаренным гневом Карающей. Но если завтра ситуация поменяется, уже ничто не остановит ни первых, ни вторых, ни третьих. Ненависть – самый мощный из толкачей.

– И… что поменяется? Что поменяется, если умрёт один из вас или один из дайна-ви?! Снова. Разве очередная смерть остановит эту цепочку? Она же…

– Не остановит. Но заставит слышать.

– Что слышать, Альтариэн?! Что?! Похоронный колокол?!

– Ириан… когда-то я был на месте Терри-ти. Просто послушайте. Я вырос не в Анаэрлене и не в каком-то другом из наших городов.

– Рядом с Пустыней. Мне говорили.

– Да. Рядом с Пустыней. Это жуткое место, по мнению тех, кто живёт под покровительством Сестёр. Кровавые ритуалы риттов у кого угодно вызовут тошноту, огромные пространства без капли воды напугают самого бывалого путешественника, а монстры тех мест… – он отодвинул ворот камзола, открывая шрам на шее. – Я там жил. И не знал лучшего учителя, чем Пустыня. И первое, чему она учит, – умение слышать. Когда вокруг тебя огромные пространства песка, крик о помощи теряет смысл. Попытка кричать стремительно отбирает силы и убивает не хуже любого вида оружия. Тишина учит слышать. Самого себя. Своё тело. Каждый ток крови. Каждую мысль. Душу. Каждый шорох вокруг. Крупинки песка шуршат по-разному, когда вдалеке начинает плясать песчаная дева, когда ползёт под барханами армарган, когда близится буря. Я знаю каждую из этих песен. И потому, вернувшись в Анаэрлен, чувствовал себя так, будто нахожусь среди толпы глухих. Глухих, которые громко кричат, а потому ничего не слышат. Мои слова тоже утонули в этом крике. Ни один урок, который преподала мне Пустыня, не оказался значимым в глазах военных наставников. «Кровь за народ». А я ни разу не вступил в схватку. Пустыня научила меня узнавать противника, прежде чем поднимать оружие. Отличать мираж и красивую картинку от реальности. А за неприглядностью стоптанной сапогами лужи видеть капли влаги – путь к спасению и жизни. И потому, когда меня спросили, почему я ни разу не участвовал в отражении набегов риттов на форпосты, промолчал. Скрыл тот факт, что владею языком врага. Что пил с ними из одного бурдюка воду, что в Пустыне драгоценнее камафов. Что видел богиню Тари и её кровавый суд, что знаю до последнего движения ножа, как приносить жестокую жертву, чтобы усмирить гнев песчаной девы. Обо всём этом знает только брат. Единственный, кто услышал, единственный, кто счёл мой опыт достойным внимания. Теперь знаете и вы. Надеюсь, могу рассчитывать на ваше молчание?

– Да… можете. Поэтому вы не убили дайна-ви?

– Одна из причин. Не могу сказать, что не имел такого желания. Не могу утверждать, что долг солдата не шептал мне так поступить. Но последовал правилу узнавать противника: чем он дышит, чем живёт. И после ни разу не пожалел об этом. Как не пожалел, что узнал обычаи риттов, на многое открывшие глаза. Дайна-ви своими поступками и традициями вызывают моё искреннее недоумение, но общая дорога научила видеть в них не только врагов. Честность. Сила. Крепкое плечо. Узы солдатского братства. Ответственность. Потому я дал согласие на дуэль. Сейчас их не слышат. Не признают, что они имеют право на собственный голос. Понимаю, вам тяжело признать поединок до смерти имеющим хороший смысл, но эйуна всегда говорили на языке крови. Дайна-ви это знают. Это понятный язык для нас, и заговорить на нём – быть услышанным.

– Я… плохо понимаю связь. Почему вы сказали, что были на месте Терри-ти?

– Я умею читать язык ран. Настоящих ран, которых не касались ладони одарённых. Тот бой, что чуть не стоил мне жизни, – он снова тронул ворот, – я вёл не один. Армарганы – бич всей Пустыни. Когда они выходят на охоту, враги прикрывают друг другу спину. После того сражения моё тело могло остаться в песках. Но обычай риттов гласит, что бой с армарганом заканчивается, лишь когда умирающий испустит последний вздох, а выживший доберётся до своих. А до тех пор разделившие бой воины считаются братьями по оружию и обязаны заботиться друг о друге. Я стоял у Моста несколько дней и лишь благодаря этому обычаю не пошёл считать его ступени. У риттов нет великолепных лекарских инструментов влари, чудодейственных мазей сквирри, одарённых. Их лечение всегда грубо, всегда больно. Они не знают жалости, кромсая тело, будто оно не имеет для них значения. Несколько дней и несколько ночей я умирал на руках у одного из их солдат, имеющего представление, как лечить. Именно так: имеющего представление. Не лекаря. Совершенно не раздумывающего перед тем, как в очередной раз вскрыть мою рану, чтобы выпустить оттуда всё лишнее и опасное. Рана, залеченная на поле боя. Нить, отделяющая жизнь от Чертога. Юный на вид дайна-ви Терри-ти, равно как и его соратники, знают, что это такое. Мне повезло, подобное лечение испытал лишь однажды. У них же почти каждый шрам – память о подобном событии. Глядя на них троих тогда, у озера в Заповедном лесу, я невольно считал и сбивался со счёта, пытаясь уложить в голове, сколько раз каждый из них стоял у подножия Моста. На приёме Терри-ти упомянул перевёртышей. Сказал, что те называют их «матёрые». А полузвери этим словом не бросаются.

– Так… вы считаете, что у Терри-ти есть шансы на победу? – тихо спросила Ира.

– Более чем. Но правдиво будет сказать, что шансы равны. Если уж дайна-ви зовут Саланталя Приходящей Топью… Они оба матёрые.

– А можно… хотя нет. Дурацкий вопрос.

– Задавайте.

– А кого будете поддерживать вы? За кого болеть?

– Какое меткое слово. «Болеть». Но неуместное в моём случае. Потому что ни за кого. Моя победа уже в том, что поединок состоится. И я прослежу, чтобы этому ничто не помешало. Его исход не важен. Если победит дайна-ви – их начнут слышать и воспримут всерьёз. За эйуна, во всяком случае, готов поручиться. Язык крови нам родной. Если победит Саланталь, важным останется сам факт дуэли. То, что за дайна-ви признали право требовать удовлетворения. Право взывать к справедливости, божьему суду и законам предков. То есть нас. Это первый шаг к тому, чтобы мой народ осознал, что далеко не всё, что случилось в прошлом, – абсолютные правда и справедливость.

– А ваша-то в чём польза, Альтариэн? Почему приняли всё это так близко к сердцу? Почему вмешались?

– То, что преступления совершала моя мать, не снимает с меня ответственности. Ошибки должны быть исправлены. Я же говорю. Язык крови родной нам. И уз родства в том числе.

– Поговорка «Дети не в ответе за грехи отцов» у вас не работает, да?

– Смерть взимает долги. И моя мать уже заплатила. Я не в ответе за её преступления. Но в ответе за тех, кто идёт за мной, кого взял под свою руку, кому присягаю на верность. Живые живут среди живых и в ответе за то, что происходит сейчас. За тех, кто вокруг, за тех, кто доверился. У меня есть возможность исправить зло, что она причинила. Я не имею права остаться в стороне.

– «Если тебе доверились, иду вместе со всеми – уже не ответ», да?

– Где вы это слышали?

– Енна.

– Да. Уже не ответ.

Безусловно, нужный разговор. Не то чтобы Ира прониклась всей этой политикой и признала смертельный поединок решением проблемы. Разве можно осознать, что для других это важно настолько, чтобы не пожалеть жизни?.. Непонятно. Совсем. Как перебинтованная ножка китаянки. Как кольца на шее туземки. Но нужно ли Терри-ти прямо сейчас её понимание? Её дотошность? Паника? Нет. Ему хватит того, что она уяснила: для каждого дайна-ви это не игра. Не то, от чего отмахнёшься. Этим они живут, каким бы неправильным ни казалась такая позиция с соседней колокольни.

Словно откликаясь на её мысли, Альтариэн проговорил, вставая с кровати и собираясь уходить:

– До вечера осталось не так много времени. Возможно, вы захотите провести его с ними. Поговорить. Не хороните живых, как мёртвых. Но и не упускайте шанса, который после может не представиться. Кстати, о шансах. Не хочу давать ложных надежд, но иногда дуэли справедливости заканчиваются не только смертью одного.

– Обоих?

– Бывает и такое. Но я не о данном случае. Этот поединок длится до тех пор, пока оба стоят на ногах. Добить лежачего – право его противника, которым можно не воспользоваться. Если один лёг, но не добит, или оба легли, но ещё живы, то по старинной традиции распорядитель поединка, а им в этот раз буду я, открывает заслонку клепсидры.