Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга вторая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Рамо ведет переговоры с услужливым официантом, а я тем временем рассеянным взором окидываю утонувший в сизом табачном дыму зал. Народу много – свободных мест почти нет, и поэтому знакомое лицо отыскать не так-то легко. Но все-таки можно. Вдруг я заметил: человек с тонкими усиками, что сидит в дальнем конце зала, уголками рта улыбнулся мне и глазами указал на дверь. Это – Курбан Нияз – связной Фейзмамеда.

– Нашел пропажу?– лукаво спросил меня Рамо, когда официант, приняв заказ, ушел.

– Здесь...

В это время тонкие усики медленно направились к выходу. Я – тоже.

У подъезда Курбан Нияз чуть замедлил шаги и, глядя куда-то в сторону, тихо, но внятно сказал:

– Их привезли в Мешхед. Но где похоронили, пока не знаем. Постараемся узнать. Сообщим. Всего вам доброго!

Он ушел, а я возвратился к Рамо.

– Сказал?– нетерпеливо спросил меня друг.

– Он не знает точного места. Но где-то в Мешхеде...

В ресторане стоит монотонный гул. Все говорят в полголоса, общий говор сливается в сплошной рокот, в котором трудно уловить хотя бы слово.

Но вот совсем рядом и довольно громко двое молодых парней ведут разговор:

– Ты читал листовку?

– О Ходоу-Сердаре?

– Да.

– Читал.

– Мерзавцы! Они убивают лучших людей Ирана.

– С огнем играют, негодяи.

Разговор парней означает многое. Власти растеряны.

Губернатор Хорасана в тревоге Теперь нашему эскадрону «Молния» поручена постоянная охрана Кавам-эс-Салтане. Мы находимся в его резиденции. Сам правитель часами говорит по телефону: с Тегераном и английским консульством.

По улицам Мешхеда разъезжают всадники в полицейской форме.

Вечером Аббас принес свежий номер газеты «Бахар». В нем разоблачается провокационная, предательская деятельность каджарской династии и колонизаторские, захватнические цели англичан в Иране.

Газета призывает к борьбе и утверждает, что армия Таги-хана готова к походу против англичан и угнетателей трудового народа. Но готова ли она на самом деле?

Вот уже несколько дней в Мешхеде только и разговоров, что об опере «Родина-мать». Либретто для нее написал известный иранский поэт-революционер Джалал-ал-Мулк-Ешги. Поставлена опера по инициативе Таги-хана. Весь третий эскадрон сегодня отправился на спектакль. Мы с Аббасом сидим в театре вместе, недалеко от полковника Бехадера и генерала Таги-хана. Рядом с Таги-ханом мой друг Аскер. Он уже видел меня в фойе.

– Чего не появляешься?– запросто спрашивает меня адъютант генерала.

– Все некогда, дорогой Аскер. Наступили горячие дни.

– Знаю. А все же заглянуть надо. Мама обижается.

– Зайду. Передай Гульчехре-ханым большущий привет и тысячу извинений.

– Передам. Заходи!..– Аскер приветливо помахал нам рукой.

...Медленно открывается занавес. На сцене с изображением поля – ни души. А в самом центре печального, пустынного поля виден могильный холм. В зале воцаряется гробовая тишина. Она длится несколько минут. И вдруг грянул отдаленный артиллерийский залп. Из могилы встает, укутанный с головы до ног белым саваном, скелет...

Верхний угол савана чуть приоткрыт, и зрители с ужасом увидели череп седой женщины.

– Эй, люди!– от звука ее голоса колючие мурашки бегут по коже.– Скажите мне, что стало с Ираном?! В мое время Иран напоминал рай. От врагов и чужеземных захватчиков его защищали легендарные Кейхосров, Кейгу-бад, Дара и кузнец Кава. Таким был Иран! А вот каким он стал!– послышался зловещий сухой звон костей.

Одна за другой сменяются картины на сцене. Зритель видит край изобилия, несметных богатств и неописуемых красот. А через минуту его взору предстают нищета, убогость, разорение и жуткая бедность. Каждый из нас узнает в этих картинах свою родину – Иран.

А голос со сцены продолжает потрясать сердца зрителей.

– Живы ли вы, богатыри земли Иранской? Слышите ли вы стоны и плач родного народа? До каких пор вы будете позволять заморским сапогам топтать священную землю ваших предков?!

Зал аплодирует. Зал негодует. Зрители бушуют и, наконец, рвутся в бой.

– Англичане! Вон из Ирана!– кто-то кричит, заглушая гром аплодисментов.

– Иран – иранцам!

– Смерть подлым наемникам англичан!

Мы с Аскером обмениваемся взглядами: спектакль поднимает патриотический дух народа, зовет к борьбе.

– Вот взбесится Кавам-эс-Салтане,– шепчет мне Аббас.

– Если узнает!..

Губернатор, конечно, про все узнал, и уже на следующий день «Родина-мать» была запрещена. И все же постановка сделала свое дело, всколыхнула народ, заронила опасную искру.

Не дремали в эти дни и англичане. Они понимали, что стоят у пропасти и вот-вот получат смертельный удар. Спасаясь, они хватаются за соломинку.

– Господин ождан!– Как-то обратился ко мне Рамо. Вытянулся по стойке «смирно».– Разрешите обратиться?..

– Не дури,– говорю я ему, так как поблизости нет посторонних, и эта процедура совсем не обязательна.– Говори, что у тебя!

– Гусейнкули-хан, я только что из города,– лицо друга посерьезнело,– бродил по улицам и базарам. Слышал очень интересную песню дервиша...

– Чем хотел удивить, – отмахнулся я от него.

– Нет, ты не маши! Песня и в самом деле интересная.

– Не мели чепуху, Рамо.

– Это не чепуха. Мамед-Али-дервиш поет не о загробной жизни и обращается не к аллаху и пророкам...

В конце концов Рамо уговорил меня на часок выйти в город, послушать необычного дервиша. Мамед-Али мы повстречали на одной из самых многолюдных в этот предзакатный час площадей Мешхеда. Нищий медленно брел в толпе и пел надсадным, резким голосом:

– Люди Ирана, вы ничего не знаете, что творится в этом мире! Откройте глаза, очнитесь и посмотрите вокруг себя! Эй, господа! Эй, знатные порядочные люди! Послушайте! Вас ожидают большие неприятности впереди. Ваше богатство, ваше имущество и ваша власть вот-вот пойдут по ветру! Не теряйте дорогого времени. Опасность не за горами!

– Ах, негодяй!– у меня до боли сжимаются кулаки,– заткнуть бы твою поганую глотку!

– Интересно, сколько ему заплатят за эту песенку?– цедит сквозь зубы возмущённый Аббас.

– Да, обо всем этом надо рассказать Арефу. Будете у него, друзья, посоветуйтесь с учителем!

Перевалило за полночь, а мы с Аскером все не можем наговориться. Спать не хочется.

– На днях,– говорит Аскер,– мы получили письмо из Тавриза. Там вот-вот начнется восстание. Горячие речи Шейх-Акмед-Хиябани достигли цели – народ готов с оружием в руках выступить против прогнившего режима. Дженгельцы во главе с Кучек-ханом держат под своим контролем всю мазандеранскую провинцию. Решт в руках революционного правительства, которое возглавил Гейдар-Амоглы. У него есть даже вооруженная гвардия!

– Послушай, Аскер, в чем же дело? Везде у повстанцев такие успехи, а у нас в Хорасане...

– Потому, что у нас, как нигде в других районах Ирана, сильна реакция. А членов «Адалят» у нас еще слишком мало.

– А Таги-хан член партии?

– Нет.

– Как же так?

– Таги-хан – патриот, беспощадный враг колониализма. Он – мужественный, честный и храбрый человек, но в то же время...

– Что?

– Он надеется только на мощь оружия и совсем не верит в силу убеждений. Впрочем, зачем тебе все это... Он против англичан – и это уже хорошо. Его надо поддержать сейчас, а потом видно будет... Ах, оставим это. Расскажи-ка, Гусо-джан, лучше о себе.

Я стал коротко перечислять события, которые приключились со мной в последние годы. Разумеется, я не мог обойти молчанием далекую и желанную Парвин. Тесно переплетались наши судьбы. Видимо, я слишком горячо заговорил о ней, так как, выслушав меня, Аскер воскликнул:

– Можно и нужно завидовать твоей любви, дорогой Гусо! Какое счастье любить красивую, скромную девушку и быть ее любимым... Но помни: мы созданы не только Для любви. Мы должны сражаться. Пока окончательно не победим, каждый из нас обязан в своем сердце разжигать гнев!..

– Да, попробуй-ка заглушить любовь!– Глубоко вздохнул я.– Тебе легко говорить, Аскер.

– Знаю, что голос сердца бывает громче голоса разума, но ты же боец и должен уметь управлять своими чувствами!

Друг строго отчитал. В ту ночь Аскер вызвался проводить меня. Мы пересекли почти весь город. За разговорами не заметили, как перед нами выросла вершина Кухе-Санги. Поговорив еще, я пошел проводить немного Аскера. Чуть брезжил рассвет. Мешхед был погружен в глубокое молчание. Был тот предрассветный час, когда все в природе ждет утра, рождения нового дня. И любой громкий звук в эти минуты режет слух, кажется противоестественным.

Мы уже начали прощаться, когда тишину нарушил душераздирающий вопль:

– Спаси-и-и-те! А! А-а-а!

Кричали из Бала-Хиябане. Мы бросились туда. Выбежав на проспект, посмотрели влево, вправо – ни души. Опять все та же тишина, лишь мутные воды арыка ведут, как всегда, свой неторопливый разговор. Мы в недоумении пожали плечами и разошлись.

Дождь лил как из ведра. Теплый, весенний дождь. Помню, как безумно радовались таким дождям у нас в Киштане. Еще бы! Ведь эти дожди приносят урожай, обещают обильную осень.

Но этот благодатный дождь промочил меня до последней нитки. Застал он меня на площади Топхане, и бежать в Кухе-Санги через весь город не было никакого смысла. Я решил нанять фаэтон, но как на грех,– ни одного свободного фаэтонщика. Как быть?

Последнее спасение – ресторан. Рядом – один из лучших ресторанов Мешхеда «Баги-Милли». Я направился туда.

– Что вам угодно, господин военный?– встретил меня обворожительной улыбкой молоденький официант.

– Плов-кебаб!..

Официант удалился. Я посмотрел ему в след и подумал: «молодой, здоровый парень, а на побегушках у всякого, кто имеет в кармане кошелек. Шел бы лучше в подмастерья... К каменотесам».

В ресторане чистота и уют. По углам вазы с живыми цветами. Слух посетителей ласкают нежные звуки флейты. Смуглый до черноты музыкант одну за другой исполняет ходовые иранские мелодии. Заслушаешься!

Поел я плотно. Рассчитываясь, спросил официанта:

– Как тебя зовут, паренек?

– Субхан... Рамазан-заде.

– Послушай, Субхан, а ты не хотел бы служить в кавалерии?

– Господин военный, я никогда не сидел на лошади...

– Не беда. Научишься.

Парень явно смущен. Он, видимо, и сам понимает, что избрал профессию не слишком подходящую для себя.

– Ты хорошенько подумай, Субхан-джан. Я еще раз зайду в «Баги-Милли». Поговорим. До свидания!

– Всего хорошего, господин военный.

И я покинул ресторан. Дождь уже перестал. Над Мешхедом сияло ласковое весеннее солнце. Разноцветным веером встала над городом радуга.

Над Топхане плывет до боли в сердце знакомая с детства песня о караване, утомленном дальней дорогой, о кара-ван-баши, который мечтает об отдыхе в тенистом прохладном саду... Звуки дутара чаруют и пьянят.

«О, всемогущий аллах!– вдруг догадываюсь я.– Да это же Абдулло-Тарчи! Наш киштанский Абдулло!»

Останавливаю пробегавшего мимо меня мальчика:

– Кто это поет, не знаешь, как его зовут?

– А что?– насторожился мальчишка, моя жандармская форма явно не внушает доверия.– Он мешает вам? Но здесь не казарма. И чайханщик Абдулло ничего плохого не делает.

– Абдулло? Абдулло-Тарчи?

– Да, Абдулло-Тарчи из Киштана...

– Молодец, малыш! На тебе... купишь орехов и кишмиша.– Я сунул в руку растерявшегося паренька два крана и зашагал к чайхане.

– Чего желаете, господин военный?– спрашивает чайханщик. Абдулло-Тарчи не узнал меня.

– Подайте сладкого чая.

Абдулло-Тарчи ушел и сейчас же вернулся с чайником.

– Еще чего?

– Благодарю. А вы не скажете, как вас зовут и откуда вы родом?

– Скажу... Абдулло я из Киштана! Это в Миянабадском районе.

– Из Киштана? Наш ождан Гусейнкули-хан тоже из Киштана. Вы случайно не знакомы с ним?

– Нет. Всех киштанцев я знаю, господин! Там нет ни одного хана. А ваш ождан не из Партана или Джошегана? А может быть из Паримана? Там много ханов, а у нас, хвала аллаху, их нет.

– А как поживают твои братья Курбан и Аликпер?

Как чувствует себя Яхши-ханым?

– Вы знаете моих братьев и жену?..– У Абдулло от удивления лицо налилось кровью и покрылось потом.

– Да, знаю, дорогой Абдулло! А разве ты не узнаешь меня, забыл киштанского Гусо, сына Гулама?

– Ва-а-хей! Гусо-джан!– от волнения Абдулло потерял на мгновение дар речи.

– Какая неожиданная встреча, Абдулло! Я не верю своим глазам. Ты ли это?!

После долгих приветствий и возгласов удивления я рассказал ему, как спасал его от смерти в Ширване.

– Идем ко мне, Гусо-джан. Я живу здесь совсем рядом,– Приглашал Абдулло.

– Нет, дорогой друг, у меня служба. Давай лучше договоримся, что ты придешь ко мне. Военный городок у Кухе-Санги знаешь? А там тебе любой человек укажет, где я живу.

– Что ж,– соглашается Абдулло-Тарчи,– я приду.– Но и ты загляни ко мне как-нибудь.

– Обязательно.

...В тот же вечер Абдулло-Тарчи пришел ко мне в гости. Сидим вчетвером: Абдулло, Рамо, Аббас и я.

– Из Ширвана меня кто-то привез в Мешхед,– начал рассказывать о своих прошлых приключениях Абдулло.– Но кто и как, хоть убей, не помню! Очнулся я в доме Ис-маила-ага – доброго, душевного человека. Родом он из Нахичевани, а живет в Мешхеде. Исмаил-ага рассказал потом, что в то время он был по делам в Ширване, в караван-сарае. Увидал меня и решил спасти. До конца дней своих я буду помнить его доброту. Всем на свете я обязан ему... А жена моя Яхши-красавица погибла в боях под Гиляном. Добровольно пошла в армию повстанцев и сразу в перестрелку попала. Всего четыре дня и воевала...

В глазах Абдулло-Тарчи блеснули слезы.

– Успокойся, Абдулло,– говорю я другу.– В жизни много горя случается.

– Не знаю,– вздыхает Абдулло,– почему на этом свете именно бедным приходится переносить так много лишений?.. Вот прошлой ночью какие-то злодеи убили Ба-шира.

– Башира?!– воскликнул Рамо.

– Да,– горестно склонив голову, говорит Абдулло.– Утопили в арыке на Бала-хиябане. В самом центре Мешхеда– разбой!..

Я сразу же вспомнил минувшую ночь. Так вот чей крик встревожил нас с Аскером! Услышав сейчас это известие, Рамо улыбнулся и сказал:

– Собаке – собачья смерть!

– Не говори так, Рамо,– в глазах Абдулло засверкали огоньки гнева.– Он был бедным человеком. И очень много невзгод перенес в жизни...

– Он был самым жадным богачом в Шахруде,– ответил Рамо,– и как пес преданно служил англичанам и хорасанскому губернатору.

Абдулло-Тарчи был крайне удивлен такой новостью.

– Да, дорогой Абдулло, это был английский шпион. И если бы не убили его, он погубил бы сотни, а может быть и тысячи честных людей, защитников народа.– И уже обращаясь ко мне, Рамо добавил:– Встретил я сегодня в го-годе паренька с усиками. Тебе привет он передал и сказал мимоходом: «Все хорошо...»

Теперь Абдулло-Тарчи был удивлен еще больше:

– Вы знаете Курбан-Нияза?

– Да, а ты с ним тоже знаком?

– Нет... Просто чуть-чуть знаю. Он иногда бывает у меня в чайхане.

– Послушай, Абдулло,– говорит Аббас,– тебе не надоело сидеть дни и ночи в этой душной обжорке?

– Надоело, но что делать?

– Поступай к нам в эскадрон,– загорелся Рамо.

– С большой бы радостью,– разводит руками Абдулло,– но не могу...

– Почему?

– В чайхане я нужнее...

И вдруг мы переглянулись. Минута прошла в молчании.

– Так нужно партии Адалят – прошептал горячо Абдулло.

Ну и молодчина же этот Абдулло-Тарчи! Все это время я думал, что он умер, но он не только жив, но такие дела творит...

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

– Господин ождан, вас срочно вызывает генерал! – Вольно! Вы свободны.

Солдат уходит. Спешу в конюшню и пытаюсь понять: зачем это на ночь глядя понадобился я Таги-хану. Дневные занятия третий эскадрон давным-давно закончил. Солдаты отдыхают, а многие получили увольнение – гуляют в городе.

Вывожу из конюшни красавца Икбала, вскакиваю в седло, вихрем проношусь по военному городку и, миновав южные ворота, устремляюсь к Баго-хуни, резиденции Таги-хана.

– Господин Гусейнкули-хан!– генерал принял меня в своем кабинете. – Я много слышал о вас хорошего..

– Благодарю вас, господин генерал.

– Я надеюсь, что вы сможете выполнить мое поручение.– Таги-хан подошел к двери и поплотнее прикрыл ее. Объяснять вам обстановку в стране и в нашем городе, надеюсь, нет необходимости. Ваш эскадрон – надежда и гордость хорасанской армии. Присаживайтесь...

В военном городке меня поджидают Рамо и Аббас.

– Что случилось?– подходит ко мне Рамо.

– Ничего. А почему вы до сих пор не спите?

– Ждем тебя,– вступает в разговор Аббас.– Говори...

У меня чудесное настроение. Хочется петь и веселиться. Под стать моему настроению и теплая, уже совсем летняя ночь: озорно мерцают звезды, где-то далеко слышна песня. Слов не разобрать, но мотив веселый, задорный. И плывет этот мотив над уснувшим Мешхедом, словно легкое, прозрачное облако в погожий день по чистой лазури неба...

– Так где ты был?– нетерпеливо спрашивает Аббас.

– У Таги-хана,– отвечаю я и невольно улыбаюсь.– Разве не слышали?

Моя улыбка раздражает их. Они не могут понять, чему я радуюсь.

– Что-нибудь приятное сказал тебе генерал?

– Нет, друзья,– я бросаю взгляд на распахнутые окна казармы, за которыми спят солдаты нашего эскадрона, и понижаю голос,– ничего особенного: говорили о скачках на будущей неделе. А улыбаюсь я вот почему... Сейчас случайно встретил дальнего родственника, который говорит, что Парвин-ханым ждет меня. Просит приехать, вах!.. Обвенчаться. Вот я и улыбаюсь...

Аббас и Рамо посмеиваются и молча уходят: я им уже порядком надоел со своей Парвин. Но что делать! Не могу и часа побыть, чтобы о ней не вспоминать. Правда, говорят: в любви, как и в горе,– с кем-нибудь поделишься, на душе легче становится.

На следующее утро, чуть свет, меня зовут к телефону. Подхожу.

– Алло. Говорит Бехадер.

– Ождан Гусейнкули-хан слушает вас, господин полковник!

– Вы мне как раз и нужны были,– слышится в трубке.– Сегодня будете сопровождать его превосходительство губернатора Хорасана Кавам-эс-Салтане. Немедленно человек пятьдесят джигитов отправьте куда следует. Вы несете личную ответственность за все. Вам понятно?

– Слушаюсь, господин полковник!

Через несколько минут эскадрон «Молния» появился у дома губернатора. Широко распахиваются ворота, из глубины двора, мягко шурша шинами, выезжает автомобиль.

– Эскадрон, сми-ир-но!

Кавам-эс-Салтане приветливо машет нам рукой и что-то говорит шоферу. Автомобиль останавливается.

– Вы здесь старший, господин ождан?– обращается ко мне губернатор.

– Так точно!

– Вам объяснили, что вы должны делать?

– Так точно, господин губернатор!– бодро отвечаю я и чувствую: на моем лице блуждает ехидная, злорадная улыбка.

– Вот и прекрасно! Слава аллаху!– Кавам-эс-Салта-не, кажется, не придал значения выражению моего лица.– Выполняйте задание, господин ождан.

– Слушаюсь!

В Ахмедабаде, в живописном дачном местечке в окрестностях Мешхеда сегодня торжества по случаю новруза. От Мешхеда до Ахмедабада нет и фарсаха пути, но дорога очень пыльная, утомительная. Я смотрю на бурые от пыли лица своих джигитов и думаю: «Дай этим ребятам волю, они такие б именины устроили тебе, господин губернатор!..»

...За праздничным столом текут испанские, французские вина и коньяки. Один за другим раздаются тосты.

– Я поднимаю бокал и пью за вечную дружбу Ирана и королевы Великобритании!– слышится вкрадчивый возглас.

Между тем мы оцепили дачу плотным кольцом. Я объезжаю эскадрон, из-за высокого каменного забора слышны возбужденные голоса подвыпивших фаворитов губернатора. Мой Икбал гордо вышагивает по извилистым узким улочкам.

Где-то здесь, в Ахмедабаде враги расстреляли Ходоу-Сердара. Может быть на одной из этих глухих улиц?!

«Ты еще ответишь, кровавый губернатор, за это!» – хочется крикнуть мне пирующим негодяям.

...В Мешхед мы возвратились под вечер. Над городом висели тяжелые тучи. В горах то и дело вспыхивали молнии и погромыхивало, но дождя не было.

Наша процессия следует по проспектам и улицам Мешхеда. Подвыпивший Кавам-эс-Салтане истуканом сидит в открытом автомобиле. Я ближе всех к нему. Мой Икбал натягивает поводья,– готовый вырваться вперед, обогнать автомобиль.

От самого Ахмедабада я изучаю складки на жирном бритом затылке губернатора. Гнев переполняет мое сердце...

У здания, в котором разместился штаб девятого режмана хорасанской жандармерии, нас останавливает повелительный окрик Таги-хана. – Стой!

Генерал вышел на балкон и поднял правую руку. Машина остановилась. Кавам-эс-Салтане раз за всю дорогу медленно повернул голову в сторону Таги-хана. Лицо повелителя выражало полнейшее недоумение. Я видел, как быстро-быстро задергалось в нервном тике верхнее веко правого глаза Кавам-эс-Салтане.

– В чем дело?

Перед губернатором в тот же миг вырос полковник Бехадер. В руках у него маузер.

– Вы арестованы!

– Я губернатор Хорасана Кавам-эс-Салтане!– затылок его налился кровью, но в голосе, вместо былого высокомерия, уже слышен испуг.– Вы, наверное, обознались, полковник...

– Нет, я не обознался. И кто ты такой – тоже знаю. Вытряхивайся, сейчас же!..

И Бехадер бесцеремонно взял его левой рукой за воротник.

– Вы за это ответите, негодяй,– Кавам-эс-Салтане потянулся было к оружию, но сидевший рядом с ним шофер резко ударил губернатора по руке и бесцеремонно извлек из его кармана револьвер.

Кавам-эс-Салтане в беспомощной злобе заскрипел зубами, блеснул из-под косматых бровей белками глаз и подчинился требованию полковника.

– Разоружить телохранителей!– приказываю я Аббасу, Рамо и еще нескольким солдатам.

– Есть разоружить!

– Господин ождан!– торопливо заговорил шофер.– Они сами сдадут оружие. Я уже предупредил их...

Шофер улыбается. Мне понравился этот парень. Действовал минуту назад он очень решительно. Молодчина! Чего доброго, этот английский прихвостень Кавам-эс-Салтане еще бы начал стрелять.

Все четыре телохранителя губернатора Хорасана и в самом деле безропотно сдали оружие.

В ту же ночь войска жандармерии оцепили Мешхед... «Молния» была передана в личное подчинение полковнику Бехадеру. Всю ночь на улицах и площадях города слышались подозрительная возня, перекличка военных, цокот копыт: мы завершали операцию. К утру были арестованы все приближенные Кавам-эс-Салтане.

В здании губернаторского управления мы обнаружили целый оружейный склад: тысячи винтовок и пулеметов английского производства, множество ящиков с боеприпасами, а вездесущий Рамо вскрыл замурованный в столе ящик:

– Что-то очень важное спрятал от постороннего глаза Кавам-эс-Салтане!– крикнул он и принялся вскрывать ящик.

Аббас поспешил на помощь. Вдвоем они справились с этой операцией довольно легко.

– Господин ождан!..– от удивления, восхищения или изумления Рамо не сказал больше ни слова.

Я поспешил к друзьям и увидал настоящее диво – ящик доверху был набит золотыми монетами. Никто из нас никогда не видел столько золота.

...Через несколько дней нашему эскадрону «Молния» было поручено конвоировать арестованного губернатора из Мешхеда в Тегеран. Таков был приказ Таги-хана.

– Тут какая-то ошибка! Этому негодяю того и нужно, чтобы попасть в Тегеран!– возмущался Аббас.– Там его выручат англичане.

– Приказ – есть приказ,– говорю я.

– Этого мерзавца нужно к стенке поставить,– не унимается Аббас.– И не в Тегеране, а здесь... в Мешхеде.

– Не имеем права. Мы подчиняемся Тегерану, главному управлению жандармерии.

Но Аббаса не так-то легко переубедить. В глубине души и я согласен с ним, но что поделаешь: Таги-хан приказал!..

И опять знакомая картина: хищный Кавам-эс-Салтане едет в открытом легковом автомобиле, и джигиты третьего эскадрона глотают пыль, сопровождая его холеное тело...

На привалах, когда у автомобиля встают четыре часовых, а остальные джигиты располагаются на отдых, Кавам-эс-Салтане, насупившись, молчит и смотрит в одну какую-то точку в пространстве. Вид у него угнетенный, подавленный.

На двенадцатый день мы прибыли в Шахруд. Это – полпути до Тегерана. В Шахруде мы получили из главного управления жандармерии приказ: сдать арестованного казакам, а самим возвращаться в Мешхед. Делать нечего, надо подчиняться. Мы переночевали в Шахруде, отдохнули и отправились назад.

Позже мы узнали, какую злую шутку сыграл с нами Тегеран. По прибытии Кавам-эс-Салтане в столицу премьер-министр Сейд-зия-эд-дин Таба-Табаи передал ему кабинет.

– Слышал?– на скулах Аббаса ходят желваки. – Я же говорил!..

Мне нечего было ему сказать. Он прав. Мы виновны в том, что заклятый враг, трудового иранского народа остался цел и невредим. Больше того, он возглавил реакционное правительство!..

В Сабзеваре мы получили приказ Таги-хана: оставаться там до особого распоряжения.

Хорасан, словно вулкан перед извержением, клокочет и гудит. Чаша народного терпения переполнена. Гнев простых иранцев дает о Себе знать. В разных районах вспыхивают волнения.

Из Мешхеда поступают сообщения о схватках горожан с полицией. Только что Таги-хан известил: «Из Тегерана движется казачья армия. Правительственные войска, расквартированные в Боджнурде, Ширване и Кучане, также готовы выступить на Мешхед. Готовьтесь!..»

Мы готовы принять первыми бой, так как стоим на подступах к Мешхеду. Не может быть, чтобы противник не знал о том, что мы в Сабзеваре, а если так, то он готовится к сражению. Что ж, посмотрим: кто кого!»

К нам почти ежедневно поступает подкрепление. В окрестностях Сабзевара создаются укрепления, полным ходом идет подготовка к предстоящим боям. На нашем участке образовался целый фронт. Командует им полковник Бехадер.

...На рассвете пасмурного летнего дня меня задолго до общего подъема вызвал к себе полковник Бехадер. Поеживаясь от утреннего холодка, я торопливо одеваюсь и бегу к палатке Бехадера. Полковник, с покрасневшими от бессонных ночей глазами, склонился над картой Хорасана.

– Господин ождан! Где-то вот здесь, между Боджнур-дом и Миянабадом сейчас находятся семьсот всадников Моаззеза под командой его брата Бахрем-хана. Они держат путь на Сабзевар. Приказ Таги-хана – выставить против них эскадрон.

– Слушаюсь, господин полковник!

– Приказываю: уничтожить противника!

– Есть уничтожить!

Через несколько минут сотня горячих арабских скакунов двинулась в горы вслед за моим Икбалом. Эскадрон вытянулся цепочкой, я повел его глухими узкими горными тропами. Занималось утро. День обещал быть погожим. Ни

единого облачка на небе, обильная роса на траве, на кустах ежевики и дикого инжира, на мшистых валунах. Тихо. Так бывает лишь в горах ранним утром. Молчат, думают свою тысячелетнюю думу, грозно нависшие над нами скалы, безмолвствуют мрачные расщелины и пещеры.

В полдень, когда эскадрон «Молния» в небольшой арчовой роще расположился на привал, нас настиг гонец Бехадера с приказом: «Возвращайтесь назад. Сердар Моаз-зез объявил нейтралитет».

– Этот негодяй всегда останется кровопийцей,– говорит Аббас, возмущаясь решением начальства. – Разве кто-нибудь в Хорасане не знает шакала Моаззеза? На что он способен. Вот увидите, моаззезовская подлость нам дорого обойдется!..

Мы с Рамо молчим. Аббас, конечно, прав: не иначе, как Моаззез затеял какую-то коварную игру. Всерьез говорить о его нейтралитете нельзя. Он не из тех, которые могут упустить случай напакостить, пролить народную кровь.

Но мы должны подчиниться приказу. Седлаем лошадей и отправляемся в обратный путь.

Ожесточенные бои идут на Турбата-Хейдарийском направлении. Армию повстанцев возглавляет полковник Кава. Повстанцы сражаются мужественно, самоотверженно, но силы слишком неравные. О ходе боев, о геройстве повстанцев говорят с восторгом и печалью...

Вскоре из Мешхеда был получен приказ: «На помощь полковнику Кава немедленно отправить третий кавалерийский эскадрон».

Полковник Кава, еще совсем молодой, но уже довольно грузный мужчина, встретил нас с большой радостью. Сотня свежих, хорошо обученных всадников – огромная помощь.

– Господин ождан,– сразу же после приветствий, приступает он к делу.– Завтра на рассвете решено нанести удар противнику. Он этого не ожидает. Еще бы, ведь уже несколько дней подряд мы отступаем! Ваш эскадрон должен выбить врага из крепости Сангана. Она видна отсюда...

Вдалеке на взгорке – крепость. Серые каменные стены ее в косых лучах заходящего солнца кажутся мрачными и неприступными. Преодолеть их, даже если никто защищать крепость не будет, задача не из легких.

– Дайте людям и лошадям отдохнуть, – он вытирает вспотевший лоб огромным платком и, тяжело дыша, присаживается на камень.– Двое суток не спал... Вот что, Гу-сейнкули-хан, я полчаса вздремну, а ты попытайся Мухаммед-хана-Хазари убедить, что сопротивление бесполезно. Пусть сдает крепость без боя...

Полковник лег на землю рядом с камнем, на которое только что сидел, положил под голову огромный кулак и почти сразу же захрапел. Я понял, что Кава и в самом деле утомлен, не стоит его беспокоить, и отправился выполнять первое задание.

Мухаммед-хан-Хазари отклонил наше предложение, и я вернулся ни с чем.

Ночью к нам прибыл Таги-хан. Он решил сам руководить завтрашним наступлением.

На рассвете мы двинулись в бой. «Молния», сверкая саблями, с гиканьем и свистом ринулась в атаку. Противник встретил нас беспорядочным, но довольно сильным винтовочным и пулеметным огнем.

К исходу дня мы все-таки сломили вражеское сопротивление... Войска Мухаммед-хана-Хазари отступили, но не сложили оружия. Противник укрылся в крепости. Каменные стены ее неприступны для наших сабель, винтовок и даже двух плохеньких пушек, которые есть у Кава. Несмотря на это, мы штурмуем Сангана.

У противника выгоднейшая позиция: он с высоты поливает нас свинцом, а мы в ответ лишь жалим пулями сырые камни крепости. Один за другим умирают наши товарищи. Уже семь человек из нашего эскадрона остались лежать среди валунов. Упал и не встал Рамо. Мой верный товарищ, друг детства Рамо!.. Он лежал, широко раскинув руки, и смотрел в чистое небо застывшим взором: в родное небо Ирана, за свободу и счастье которого он отдал жизнь.

Аббас смахивает со щеки слезу и смотрит на меня – не заметил ли я. Ему невдомек, что мгновеньем раньше такую же слезу смахнул и я. Это не слабость. Нет. Обида За Рамо. Он погиб на полпути к счастью.

– Послушай, Гусейнкули, – говорит Аббас,– с севера нам не прорваться. Да и вообще, лобовой атакой крепость не одолеть...

Что ж, он, пожалуй, прав: крепость сильно укреплена и взять ее штурмом дело очень сложное.

– А я предлагаю простую штуку, – продолжает Аббас, – подойти к Сангана с юга. Там нас меньше всего ждут...

Я понимаю замысел Аббаса: врага нужно ошарашить ударом с тыла.

– Действуй, Аббас-хан!– кричу я.

Крепость молчит. Крепость ждет, когда я израсходую патроны и прекращу огонь.

– Та-та-та!.. – пулемет вздрагивает и умолкает. Патроны кончились. Но я, довольный, вытираю тыльной стороной ладони пот со лба. Аббас и человек десять ребят из третьего эскадрона под прикрытием моего огня покинули позиции, пошли в обход крепости.

А к утру Сангана пала. Ворвавшаяся в крепость под покровом ночи группа Аббаса внесла в ряды войск Му-хаммед-хана-Хазари панику и смятение, чего никто не ожидал. Там поднялся невообразимый гвалт, крики, беспорядочная стрельба, а вскоре распахнулись ворота крепости. Защитники ее в панике ринулись во все стороны, бросая оружие и не подчиняясь уже ни приказам, ни командам.