Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга вторая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

ПРИШЛО НАШЕ ВРЕМЯ

Наступил май, и Семельганская долина обрела свою неописуемую красу. Цвели сады, и воздух был напоен таким густым ароматом, что кружилась голова. По ночам в густой листве заливались соловьи, не давали уснуть, будили у солдат мысли о далеких и любимых людях... Я вспоминал мою Парвин, и сердце сжималось от тоски. Бегут месяц за месяцем, год за годом, а мы все томимся в разлуке. Не видно конца этому жестокому испытанию...

В один из таких дней я получил письмо от учителя Арефа.

«Не знаю, чувствуете ли вы там, какое приближается время, – писал он. – Настроение у людей такое, что того и гляди грянет буря, пройдет над нашей многострадальной землей очистительная гроза. Готовьтесь, друзья боевые, наше время пришло!..»

У меня бешено заколотилось сердце. Наконец-то! Мы так долго ждали этого, и нам все время казалось, будто желанное время действий где-то еще далеко впереди... А оно вот – зовет нас к борьбе!

– Слава аллаху, – сказал Аббас, когда я прочитал ему письмо. – А то мы – как осужденные на пожизненное заключение, думали, что не дождемся своего часа, так и состаримся на шахской службе.

– Надо усилить агитационную работу среди солдат, – сказал я.– Помнишь, Пастур сказал нам на прощанье: надо быть смелее, жизнь любит смелых!..

– Мне его слова тоже очень понравились.

– Вот и будем действовать смелее, Аббас. Солдаты недовольны порядками в армии, их возмущает то, что видят они вокруг, как власти угнетают народ. Значит, надо терпеливо и ежедневно разъяснять им положение в стране, доказывать, что только силой можно изменить строй, утвердить на нашей земле свободу и справедливость.

– Да мы и так почти открыто говорим об этом,– заметил Аббас.– Солдаты уже привыкли: чуть что – бегут ко мне, просят совета.

– Это все хорошо, но теперь будем действовать еще смелее.

– Надо о письме Арефа сообщить Салар-Дженгу,– сказал Аббас.– Кстати, сегодня у нас встреча с Пастуром...

Это имя всегда вызывало у меня теплое чувство. И теперь я улыбнулся в ответ.

– Я помню, Аббас. Пастур всегда был точным человеком, надо и нам быть вовремя в условленном месте.

...И вот мы идем с ним по дороге, ведущей в Мораве-Тепе, будто бы гуляем, наслаждаемся весенним воздухом, любуемся прекрасными пейзажами Семельгана. Но на самом деле нам в этот час не до красот природы. Солнце все ниже склоняется к горизонту, условленный час встречи с Пастуром давно прошел, а его все нет,

– А что если заговор раскрыт и жандармы начали хватать всех причастных к нему?– тревожно говорит Аббас.– Может, и Пастура уже пытают в застенках контрразведки...

– Ну, от него они не много узнают,– сказал я.– Мне рассказывали, что еще во время восстания Таги-хана его схватили в Шахруде и жестоко пытали. Десять дней продолжались пытки, но он так и не промолвил ни слова.

– Так вот какой это человек!– удивленно воскликнул Аббас.– Да, много замечательных борцов удалось сохранить для новых схваток. А впрочем... если заговор и в самом деле раскрыт, то всем нам конец. Если и не арестуют кого, то все равно ничего мы уже сделать не сможем.

Я удивленно посмотрел на друга. С чего это такой пессимизм? Ведь Аббас всегда был терпелив и твердо верил в победу, а тут вдруг такие мрачные мысли... И сразу же догадался: письмо Арефа вселило в него такую надежду!.. И вдруг – первые признаки неудач...

Не явился Пастур... У меня тоже сжималось сердце от дурных предчувствий, но я гнал тревожные мысли, потому что и в самом деле узнать о провале сейчас было бы тяжелее смерти.

– Слушай, кто-то идет,– тихонько тронул меня за руку Аббас.– Посмотри-ка в бинокль!..

Я вскинул бинокль, подкрутил колесико, наводя на резкость, и увидел Пастура. Он шел налегке и, по всему было видно, очень спешил.

– Пастур,– подтвердил я догадку нетерпеливого Аббаса.– Пойдем навстречу!

Пастур издали стал махать нам рукой. Он подошел, тяжело дыша, но улыбаясь своей застенчивой милой улыбкой.

– Наверное, заждались?– сказал он, здороваясь.– А я вынужден был задержаться... Потом спешил, почти бежал всю дорогу.

– Давайте присядем на траве,– предложил Аббас.– Я постелю свой китель, а то вы простудитесь после такого бега.

– Ну, что вы, спасибо,– замахал руками Пастур.– Я человек закаленный.

Мы присели на южном, хорошо просохшем, даже теплом склоне холма. Я заметил следы сажи на лице Пастура и спросил:

– Уж не кочегаром ли вы стали, дорогой Пастур?

Он засмеялся шутке и стал платком вытирать лицо:

– Нет, до этого пока не дошло. Ведь кочегар должен сидеть в своей кочегарке, а мне ездить надо. А сажа – это тут по пути в одной деревне на пожар угодил.

– Могли сгореть?– тревожно спросил Аббас.

– Да нет, пустяки,– махнул рукой Пастур.– Горел-то не я...

– Так почему же сажа на лице?– продолжал допытываться Аббас.– И рукав вот обгорел... Вы что-то скрываете.

– Да что скрывать?.. Ехал я через село. Ширабад называется. Вдруг слышу женский крик. Поворачиваю коня, вижу: дым валит из окон и даже желтое пламя уже пробивается. Женщина мечется возле дома, кричит: «Ребенок! Ребенок!» У нее в доме ребенок остался. Люди сбежались, а в дом войти уже опасно, языки пламени так и пляшут! Тут раздумывать было некогда – я прямо с седла в дверь. Метнулся в комнату, а там ничего не видно от дыма и дышать нечем. Зову, никто не отвечает. Стал шарить повсюду, наткнулся на мальчика, он на полу лежал. Схватил и выбежал из горящего дома. Вот и вся история.

– Жив мальчик?– спросил Аббас.

– Думали, что задохнулся, но потом он в себя пришел, глазенками хлопает, ничего понять не может. Славный мальчишка.

– Но почему же вы пешком сюда пришли? Пастур смущенно улыбнулся.

– Да так вышло... Пока мальчика отхаживали, мне рассказали об этой женщине. Мужа у нее убили, когда правительственные войска сюда пришли... А теперь вот дом еще сгорел. Я хотел денег ей оставить, да у меня с собой только мелочь. Вот и решил коня подарить. Я человек одинокий, выкручусь, а ей – подмога.

Мы с Аббасом молчали, не в силах выразить свои чувства. А Пастур, видимо, по-своему понял наше молчание и сказал виновато:

– Уж вы меня извините за опоздание. Я понимаю, что вы люди военные и вам нельзя гулять по холмам, когда захочется. Но так получилось...

Я не выдержал и обнял этого смелого и доброго человека за плечи и сказал:

– Как хорошо, что мы стали друзьями!

Он еще больше застеснялся и стал рыться в карманах.

– Тут вам письмо от Салар-Дженга. Прочитайте. Думаю, оно обрадует вас. А на словах он просил передать, что народ больше не может терпеть издевательства и наш долг – повести его на штурм ненавистного строя!.. В Мораве-Тепе сейчас такое творится – описать трудно! Все бурлит, страсти накалены. Солдатам уже несколько месяцев не выплачивается жалованье...

– У нас тоже,– вставил Аббас.

– Да, положение везде одинаковое,– продолжал Пастур.– Правительство с каждым днем теряет сторонников, люди труда поняли, какое ярмо надели им на шею. В Мораве-Тепе создан реввоенсовет, в его составе... Да вы прочтите письмо.

Я вскрыл конверт. В нем лежали два удостоверения, свидетельствующие о том, что я и Аббас являемся членами революционного военного совета.

– Поздравляю вас, друзья!– Пастур широко улыбнулся.– Вот видите, мы уже от разговоров перешли к делу.

– А кто же возглавит восстание?– спросил я, едва сдерживая радость.

– Лейтенант Салар-Дженг,– ответил Пастур и посмотрел на нас.

Мы поднялись и молча протянули друг другу руки – это было как клятва на верность. И Пастуру передалось наше волнение.

– Да здравствует революция!– произнес он.

Мы повторили за ним эти слова, которые давно уже рвались из глубины сердца.

А когда снова сели на зеленую свежую траву, то Пастур продолжил свой рассказ: – В Мораве-Тепе стоит гарнизон из двухсот кавалеристов. Почти столько же у нас пехотинцев и пятьдесят пулеметчиков. Как видите, основа для восстания есть. Ну, а там, мы уверены, нас поддержат и в Боджнурде, и в Мешхеде, и в других местах. Как настроены ваши солдаты? Пойдут с нами?

– Пойдут,– уверенно ответил я.– Все, как один: солдаты и офицеры. Кроме Довуд-хана, разумеется.

– Ну, он-то нам и не очень нужен! – засмеялся Пастур.– Как-нибудь обойдемся без этого великого полководца.

Он поднялся, посмотрел на заходящее солнце.

– Эх, как же я теперь без коня?

– Будет конь, дорогой Пастур,– весело ответил Аббас.– Разве мы оставим друга в беде? Всюду у нас верные люди, с ними не пропадешь! Через четверть часа приведу вам лихого коня,– пообещал он, прыгая в седло.

Вскоре мы прощались с Пастуром. Он поскакал по пыльной дороге, а мы смотрели ему вслед, пока не скрылась из виду его худощавая, совсем еще молодая сильная фигура, уверенно сидящая в седле.

Вестей от Салар-Дженга долго не приходило. Все было тихо вокруг, и эта тишина настораживала, вселяла тревогу.

– Ну, что они тянут?– возмущался Аббас.– Раз уж замахнулись, нужно бить!.. – Ничего,– успокаивал я его,– больше ждали, а теперь немного осталось.

– Душа горит, Гусо, пойми меня! Уже и солдаты в открытую говорят: долго ли терпеть будем, не пора ли повернуть штыки против правительства? Наши все готовы.

– Надо сдерживать опасную горячность, Аббас,– хмуро остановил я.– Ты рвешься в драку, забывая о дисциплине, а они и подавно. Представляешь, что будет, если у нас раньше времени вспыхнет бунт? Наш эскадрон наверняка расстреляют, как тех солдат, что пришли в кровавую пятницу к Мехти-хану!.. Аббас вздохнул.

– Да, я понимаю. Но и ты пойми: когда я узнал, что вот-вот начнется, покой потерял. Сил нет ждать!

– Завтра у нас встреча с Пастуром, может, что и прояснится.

Аббас кивнул в ответ, и я понял, что действительно ему невмоготу все эти ожидания.

На этот раз Пастур приехал вовремя. Был он возбужден, радостно улыбался. Увидев нас, сразу же заговорил:

– Решено! Выступаем двадцатого. Поддержите?

– Да мы хоть сейчас!– Аббас был неузнаваем. Куда девалась его прежняя выдержка.– Как на пороховой бочке сидим – только огня поднести...

– Ну, вот и славно!– проговорил Пастур, потирая руки и посматривая испытующе на нас обоих.– Утром двадцатого я буду здесь и передам последние указания. Пожелайте успеха нам, друзья!

Таким мы еще не видели Пастура. Глаза его сверкали, и лицо, казалось, состояло из одних нервов – каждая черточка жила и двигалась.

Мы с Аббасом вытянулись и нестройно, но взволнованно произнесли:

– Смерть монархии!

– Да здравствует революция!

Пастур горячо обнял нас и легко вскочил на коня.

– Ждите двадцатого!..

Его новый конь взял с места в карьер и понесся по дороге в сторону Мораве-Тепе.

Как нам хотелось быть сейчас там, где решалась судьба восстания, где был наш друг и командир Салар-Дженг!..

Возбужденные, шли мы к себе в часть. Перебивая друг друга, говорили о предстоящем выступлении. И только у самых ворот умолкли. Я вдруг подумал, что все эти люди, . которые отдыхают сейчас в казарме после трудового солдатского дня, через неделю будут подняты нами по тревоге, построены и объявлены солдатами революции!.. Как поведут они себя в те решающие минуты, все ли безоговорочно встанут на нашу сторону? Может быть, у кого-то дрогнет сердце, кто-то струсит... Не должно быть,– всех этих людей я знал давно... Только те двое подвели бы, будь они среди нас, Заман-хан и Фаррух...

– Господин ождан!– оборвал мои мысли дневальный,– вас срочно вызывает господин подполковник Довуд-хан.

– А что случилось?

– Не знаю, господин ождан! А только час назад прискакал из Боджнурда нарочный, привез пакет. А что в нем– не знаю,– виновато развел он руками.– Нарочный тут же ускакал обратно.

– И ничего не сказал?

– Он же офицер, а я солдат!

Поднимаюсь на крыльцо в резиденцию Довуд-хана.

– Господин подполковник, ождан Гусейнкули-хан...

– Проходите, ождан, садитесь,– прервал он мой рапорт.– Есть важное дело!..

Я уже не раз видел таким Довуд-хана – и в Миянабаде, и в Аббасабаде, и в дни осады Боджнурда: хмурый, встревоженный, забывший о своем обычном величии, он ходил по комнате из угла в угол и теребил тонкие усики. Видно, стряслось что-то такое, что может повредить лично ему, Довуд-хану, и он ищет выхода из создавшегося положения.

Наконец, он останавливается и буравит меня своими глазками.

– Я всегда верил вам, ождан Гусейнкули-хан,– говорит тонким голосом Довуд-хан. Голос его срывается, и я понимаю, что подполковник хотел говорить как можно торжественнее.– Эскадрон под вашим командованием честно выполняет свой долг во имя его величества и нашей родины. Мы бы и дальше мирно несли свою почетную службу, если бы враги правительства, а значит, и наши враги, не устраивали смуту, не выступали против закона...

Он еще долго разглагольствовал о родине, законе и верности долгу, а я тревожно думал: неужели пронюхали правительственные ищейки о предстоящем восстании?

– ...И я считаю себя вправе передать вам секретные сведения, только что полученные мною,– эти слова Довуд-хана заставили насторожиться.– Группа заговорщиков, в основном бывшие сподвижники Таги-хана, готовят вооруженное восстание. Эти ничтожные людишки намереваются изменить существующий строй, настраивают солдат против его величества шах-ин-шаха. Но за спиной правительства – верные трону войска, и они сокрушат эту шайку разбойников.

Забывшись, Довуд-хан стал размахивать руками и брызгать слюной, глаза его горели ненавистью. И снова, как в Миянабаде, я подумал о том, какой это жестокий человек и как он ненавидит простой народ, отстаивающий свои права на счастье.

Я поднялся и четко, по-военному сказал:

– Можете не волноваться, господин подполковник, солдаты нашего эскадрона до конца выполнят свой долг!

Он сразу осекся и уставился на меня взглядом, в котором медленно таяла ненависть. Потом Довуд-хан сказал почти спокойно:

– Я верю в это. Передайте солдатам от моего имени, что задержка жалованья – явление временное, скоро они получат все, что им причитается. В этом виноваты какие-то чиновники из министерства финансов. Шах-ин-шах уже распорядился наказать виновных.

Он снова стал ходить по комнате и теребить свои усики.

Решив уточнить, что именно стало ему известно, я спросил:

– Очевидно, господин подполковник, выступает опять какая-то горстка разбойников, вроде тех, за которыми мы гонялись в Миянабаде?

Довуд-хан резко остановился и заложил руки за спину.

– Какие разбойники? Я разве не сказал? Офицеры правительственных войск... Изменники!

У меня словно бы оборвалось сердце и перехватило дыхание. Хотел спросить, где же именно происходят эти события, и не мог.

Увидев мое состояние, Довуд-хан истолковал его по-своему.

– Да, меня тоже возмутило поведение этих предателей,– сказал он снисходительно.– Но я не теряю силы духа, не поддаюсь отчаянию и готов выполнить свой долг. Надеюсь и на вас, ождан!

– Что прикажете предпринять? – спросил я.

– Пока нас только информировали о событиях,– заговорил он, снова начав мерять комнату шагами.– Наш гарнизон стоит на пути в Мораве-Тепе, и если поступит приказ, мы первыми встретим мятежников. Но время еще есть... Их выступление намечено на двадцатое, к тому дню будут подтянуты верные правительству войска, и с мятежниками покончат в два счета. Но нам надо быть бдительными и стойкими. Дольше находитесь среди солдат, нужно знать их настроение. Избавь нас бог от крамолы! Если что заметите, немедленно докладывайте.

– Слушаюсь, господин подполковник!

Я щелкнул каблуками и вышел. Только на крыльце позволил себе перевести дыхание и расстегнуть воротничок, ставший вдруг неимоверно тугим. Значит, заговор раскрыт, правительство собирается бросить на усмирение войска. Если они придут неожиданно – конец всему.

В висках стучало. Сняв фуражку, я вытер пот со лба. Что же делать? Ведь Салар-Дженг ничего не знает...

Как только я появился в казарме, Аббас взглянул на меня и сразу же подошел.

– Выйдем во двор,– сказал он.– Здесь душно.

Во дворе мы тоже не сразу нашли укромное место. И только убедившись, что нас не могут подслушать, Аббас спросил:

– Что случилось?

– Раскрыт заговор в Мораве-Тепе. У них там оказался предатель.

Аббас побледнел и стал по привычке почесывать подбородок.

– Ну, что ж, будь что будет, а я поеду,– сказал он наконец.– Другого выхода нет, сам понимаешь. На третий день постараюсь вернуться. Ты здесь что-нибудь придумай, если задержусь.

Протянув ему руку, я ответил:

– Действуй, Аббас, надо спешить. Скажи там, что надо выступать немедленно. Возьмем Боджнурд, пока туда не пришли правительственные войска из Мешхеда!..

Немало бессонных ночей пришлось провести мне в разные годы жизни, но такой еще никогда не было. Мне казалось, что время остановилось и луна замерла в черном небе. А сердце мое, наоборот, стало биться втрое быстрее. Голова горела, и я несколько раз выходил во двор, останавливался на крыльце и смотрел на небо, отыскивая свою звезду и звезду Парвин, стараясь думать о чем-нибудь приятном... о последней встрече с Парвин, о сестренках, о матери... Но все равно мысли мои возвращались к Аббасу. Сумеет ли он благополучно добраться до Мораве-Тепе, и все ли готово у Салар-Дженга? А может, тот предатель получил приказ убить Салар-Дженга?.. Аббас прискачет, а там уже хозяйничают верные правительству, офицеры... солдаты мечутся в растерянности, потому что нет командира, нет Салар-Дженга...

Потом я снова возвращался к себе, ложился на койку, чувствуя страшную усталость, но уснуть не мог. Лежал в темноте и думал, думал... Вдруг мне показалось, что стучат конские копыта на улице. Вскакиваю и выбегаю во двор. Прислушиваюсь. Нет никого, тихо вокруг. Снова стою один на крыльце, скрестив на груди руки. Что там сейчас в Мораве-Тепе? А если восстание не удалось и Аббаса схватили, пытают... вырывают ногти, вздергивают за ноги и бьют шомполами?.. Два дня не находил я себе места, в голову лезли тревожные мысли.

С ума можно было сойти от таких мыслей.

Выхожу к воротам. Часовой отделяется от стены и, узнав меня, вытягивается.

– Что, не спится, господин ождан? – спрашивает он, и в голосе его чувствуется улыбка.– Или свидание назначили'1

Я подхожу и вижу, что он действительно улыбается.

– Да нет, какие тут свидания. Жду Аббаса. Вот у него действительно свидание, и очень важное. Обещал к утру вернуться, а самого все нет.

– Так до утра еще далеко, господин ождан,– говорит солдат.– Не беспокойтесь, не зацелует она его до смерти!

Если б он знал, какое у Аббаса свидание...

Иду в комнату, ложусь, и снова обступают меня тяжелые видения, мучат сомнения... Скорее бы утро!

Перед самым рассветом действительно застучали копыта, и во двор въехал Аббас. Был он запылен, но выглядел весело, и когда часовой спросил его, как прошло свидание, крикнул громко:

– Лучше не бывает! Солдат засмеялся.

Я не мог дождаться пока поставит Аббас коня, и, накинув китель, пошел за ним в конюшню. Здесь было тепло, пахло навозом и конским потом, слышались пофыркивание и удары копыт по дощатому полу.

– Все ли хорошо?– спросил я.

– В порядке,– улыбнулся Аббас.– При мне собрался реввоенсовет. Я доложил обстановку. Салар-Дженг сказал: будем действовать, промедление – хуже смерти! И тут же отдал приказ арестовать ненадежных офицеров и вывесить красный флаг. Правда, говорят, что не всех офицеров нашли, кое-кто сбежал. Ну, да теперь все равно. В общем, верно писал Ареф: пришло наше время. Желанное время, друг Гусо!

– Что приказано делать нам?– спросил я.– Теперь от нас зависит, что будет с эскадроном.

– Как, что делать?– удивился Аббас.– Присоединяться!

В это время во дворе крикнул часовой:

– Господин ождан! Я вышел из конюшни.

– В чем дело?

– Да вот тут...– часовой замялся.– Этот господин говорит, что он офицер, а сам не по форме одет. Требует господина подполковника.

За воротами стоял странно одетый человек. На нем поверх нижнего белья был надет старенький халат, явно с чужого плеча.

– Кто вы такой?– спросил я строго.

– Я офицер Мораве-Тепинского гарнизона,– торопливо стал говорить он,– старший лейтенант Гаджи-хан. У нас там мятеж, я вынужден был бежать... в таком вот виде... С Довуд-ханом я лично знаком. Вся надежда на него!

Подумав, я решил проводить его к подполковнику.

– Идемте, только господин подполковник еще спит!

– Надо разбудить, немедленно разбудить!– заикаясь от волнения, проговорил беглец, торопливо шлепая позади меня босыми ногами.– Вы понимаете, что происходит?

Довуд-хан вышел к нам в ночном халате, на лице его недовольство смешивалось с тревогой: видимо, он ждал плохих вестей. Увидев мораве-тепинского офицера, он всплеснул руками:

– О, аллах, что случилось? В каком виде, Гаджи-хан!

Измученный вконец старший лейтенант упал в кресло и вдруг зарыдал, совсем как женщина. Он рвал на себе волосы и выл жутко, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Все пропало... позор... позор... Я застрелюсь!– выкрикивал он сквозь рыдания.

Довуд-хан растерялся.

– Возьмите себя в руки, Гаджи-хан,– забормотал он.– И скажите, наконец, что происходит?

– Они арестовали лучших офицеров,– выкрикнул ночной гость.– Я сам видел! Мне удалось выскочить в окно, Я лежал в кукурузе и все видел. Они вывесили над штабом красный флаг. И все без погон. Орут... О-о-о, это нельзя передать, подполковник!– Вдруг он вскочил.– Господин подполковник! Дайте мне ваших солдат, я сам поведу их в Мораве-Тепе.

– Но... что может сделать один эскадрон против такого большого гарнизона?– Довуд-хан посмотрел на меня.– Там же много войск, наверное, есть пулеметы, артиллерия... И потом нет приказа...

Гаджи-хан снова опустился в кресло и закрыл лицо руками.

– Я прикажу вам выдать форму, старший лейтенант,– сказал Довуд-хан. – В таком виде..

– Сейчас форма будет,– отчеканил я и вышел.

Мне противно было смотреть на этого истеричного офицера.

Когда я вернулся с формой для старшего лейтенанта, тот все так же сидел в кресле, а Довуд-хан, успев переодеться, застегивал китель.

– Ну, хорошо,– говорил он, продолжая начатый в мое отсутствие разговор,– допустим, что эскадрон выступит. Его разобьют мятежники, а что скажу я потом командованию?

– Я хочу умереть,– хрипло проговорил Гаджи-хан.

– А я хочу здраво рассуждать,– ответил подполковник.– И потом, вот кто командует эскадроном,– он указал на меня.

Но странный гость даже не повернул головы.

– Хорошо,– сказал он,– где я могу переодеться? Когда он ушел в спальню, Довуд-хан дал волю своим чувствам.

– Мальчишка, сопляк, строит из себя героя, а сам в одних подштанниках убежал из своей части! Я бы показал ему... если бы не его дядя, которого я весьма уважаю... Но мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас надо что-то предпринять... Я думаю, что эскадрону следует закрепиться в Инчейском ущелье и задержать бунтовщиков.

– А когда подойдут войска к нам на помощь?– спросил я про то, ради чего и пришел сюда.

Довуд-хан смутился.

– Войска.. Они подойдут... Я точно не могу сказать, потому что поблизости нет надежных частей. Но такой приказ отдан и подмога придет. Впрочем, я сам съезжу в штаб и объясню обстановку, тогда они там будут быстрее шевелиться. А вы... Я надеюсь на вас, Гусейнкули-хан.

– Мы выполним свой долг перед родиной!– торжественно произнес я.

Больше Довуд-хана мы не видели. В суматохе никто не заметил, как выехал он из расположения части. Вместе с ним исчез и его ночной гость.

– Построить эскадрон! – скомандовал я.

Первые лучи солнца осветили ряды построившихся конников.

– Товарищи!– крикнул я и почувствовал, как дрожит мой голос.– Товарищи, сегодня мы выступаем против ненавистной нам монархии, за независимость нашей родины, за счастье народа. Мы давно мечтали об этом часе, и вот он пробил. Над нашей землей поднимается красное знамя революции. Будем же сражаться под этим знаменем до победного конца! Да здравствует революция и республика! Долой монархию! Слава родине!

– Слава родине!– дружно ответил эскадрон.

В это время Аббас выехал вперед с развернутым красным знаменем. «Вот какой молодец,– подумал я,– уже успел изготовить знамя»,– и скомандовал:

– Знамя вперед! Справа по четыре ма-арш!

И впервые за многие годы наш эскадрон пошел не по воле командования правительственных войск, а по велению сердца. И красное знамя трепетало впереди колонны. Сильные руки кузнеца Аббаса держали его крепко.

Через два часа мы встретились с повстанческими частями.

Салар-Дженг подъехал ко мне. Я отрапортовал ему о прибытии эскадрона в его распоряжение.

С сияющим, радостным лицом Салар-Дженг приблизился к эскадрону, осмотрел воинов и, видимо, остался доволен.

– Товарищи!– заговорил он громким голосом.– Поздравляю вас с началом борьбы за освобождение своего народа. Руки иностранцев давят горло Персии!.. Иностранцы высасывают нашу кровь, отрывают части от нашего тела и взамен делают подарки правителям нашей страны. Они блаженствуют, а народ наш влачит жалкое существование. И это происходит в двадцатом веке, в эпоху прогресса, когда каждый должен работать для всеобщего счастья! И я по долгу своей совести решил вступить на путь справедливой борьбы и помочь народу избавиться от гнета. Я восстал со своим отрядом, потому что не могу больше смотреть на страдания народа. Знайте же, что мы не имеем никакой иной цели, кроме помощи трудовому народу в его борьбе с тиранами. Я приказал своим войскам со всеми обращаться дружественно. Кто из наших бойцов нарушит этот приказ, тот будет сурово наказан. Если мне донесут, что где-то творится несправедливость, я буду принимать решительные меры! Служить народу – вот мой девиз. Да здравствует родина!

И снова, с еще большим энтузиазмом, чем утром, эскадрон ответил по-уставному:

– Слава родине!

Звучат команды, и вот повстанческие войска двинулись по дороге на восток. Шла пропыленная пехота, гарцевали на своих конях кавалеристы, тряслись на двуколках пулеметчики, важно шагали боевые верблюды, и на каждом восседали два вооруженных воина – один лицом вперед, другой назад. Ветер играл красными знаменами.

Ко мне подъехал Пастур, Мы радостно поздоровались.

– Рады?– спросил Пастур.

– Еще бы! Мы так долго ждали этого часа!

– И я радуюсь. А ведь это только начало. У нас будет настоящая армия. Весь народ встанет на нашу сторону. Великие дела ждут нас! Подумаешь – даже дух захватывает!

Он смотрел вперед, и на лице его сияла счастливая улыбка.