Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга вторая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Мы все искали причины поражения, а их было так много...

Наступили черные дни.

Все чаще натыкались мы на войска и в отчаянных стычках теряли товарищей. Одни оставались лежать на поле боя, другие, потеряв лошадей, оставляли отряд и уходили в горы, надеясь переждать жестокое время.

За нами по пятам шли карательные отряды. Иногда стремительным броском, изменив направление, мы не надолго отрывались от них, но через день или два они снова нападали на наш след. Люди и кони были измучены. В большие села мы заходить не решались, боясь засады. И, пожалуй, давно бы пришлось нам пустить себе в лоб последнюю пулю, если бы крестьяне не заботились о нас. Бывало так, что в горном глухом ущелье встречал нас незнакомый парень и вел к месту, где были припасены продукты и корм для лошадей.

– Ну, как там?– спрашивал я такого парня. И он начинал рассказ, от которого жутко становилось. Из разных мест шли сообщения об арестах и казнях участников восстания. Жестокости палачей не было предела. Кровью была полита земля, по которой совсем недавно шли мы победителями, вселяя в людские сердца надежду... Мы только вздыхали и опускали головы.

В селе Мерга было раскрыто мое инкогнито... Я совсем забыл, что жили здесь мои дальние родственники. Они сразу же узнали меня, затащили к себе в дом, засуетились, стали охать по поводу моего изнуренного вида. Один из них, имени которого я так и не узнал, степенный, крепкий мужчина с темным морщинистым лицом и большими натруженными руками, сказал:

– Цену за твою голову, Гусо, высокую дали... сто тысяч туманов, да только ты им в руки не давайся. Мы тебе поможем. Дело это обдумали и все решили. Как только услышали про награду, так и решили: села тебе нашего не миновать, а как придешь, мы тебя в женское платье нарядим, лицо закроешь, и никто тебя не узнает... В таком виде до границы и проводим. Я сам провожу, дорогу знаю.

И хоть не до смеха было, не мог я удержать улыбку, представив себя в женском платье.

– Нет, дорогие мои, спасибо за заботу, а только не к лицу мне в женском платье по родной земле разгуливать. У меня еще и маузер есть с тремя патронами, сабля острая. За себя постоять сумею.

– Жаль,– вздохнул он,– ловкий план. Но, как видно, ты прав! Тут про вас такое говорят, будто идешь ты с тысячной армией, что и под Сабзеваром, и под Миянабадом, и еще где-то бои были кровавые и будто вы тегеранские войска побили. А вас, теперь мы видим, вон сколько...

– Это хорошо, что такие слухи про нас идут,– улыбнулся я.– Значит враги боятся нас. И пусть боятся!

– А мы вам ничем помочь не сможем?– горестно спросил крестьянин.

Я подумал, и вдруг мне пришла на ум такая мысль: ведь погибну я или уйду за кордон – все равно уже не смогу написать отцу, матери, сестрам, моей Парвин!

– Дайте бумаги,– хрипло сказал я, чувствуя, что волнение душит меня.

«Мы выполнили свой долг,– писал я быстро,– мы хотели видеть свой народ свободным и счастливым и взялись за оружие, чтобы уничтожить тех, кто душит народ... Но нам ке удалось достичь цели. И вот мы уходим... Не знаю, буду ли я жив. Может быть, смерть настигнет меня раньше, чем вы получите это письмо. Не плачьте. Мне не страшно умирать. Я верю, что придет время и другие доведут начатое нами дело до победного конца. Прощайте, мои родные!.. Прощайте!»

Перед нами лежала широкая долина, желтая от сгоревшей на солнце травы.

– Все,– сказал наш проводник Махмуд, улыбаясь застенчивой, почти детской улыбкой.– Теперь до границы совсем близко... Там!

Я оглянулся. Сзади громоздились горы, серые и мрачные. Если бы не Махмуд, добровольно взявшийся проводить нас, мы никогда бы не смогли преодолеть все эти ущелья, осыпи, подъемы и спуски. Горы навсегда сохранили бы тайну нашей бесславной гибели.

– Спасибо тебе, Махмуд,– я обнял проводника и прижал его к груди, как любимого брата.

Он смутился, покраснел, словно девушка.

– Я охотник и эти горы знаю, как свой двор!

– Скажи, Махмуд, а на нашей заставе тебе не приходилось бывать?– спросил Пастур.

– Был, только давно. Да там ничего не изменилось... Я знаю. Они пограничниками считаются, а сами контрабандой промышляют. Чужого контрабандиста поймают – все отберут, да еще всыпят на прощанье. Деньги для них – все.

– А до русской заставы далеко?

– Тоже близко... Туда разные ведут дороги. Я укажу самую верную...

Нас осталось двенадцать человек... Каждый пожал Махмуду руку, и мы стали спускаться с кручи, ведя коней под уздцы. Когда внизу остановились и оглянулись, Махмуд все стоял на том же месте и смотрел нам вслед.

– Счастливо!– крикнул он, подняв руку, сжатую в кулак.

...На заставе нас заметили. В бинокль я видел, как побежала из села цепочка солдат, перекрывая дорогу, идущую влево. Еще одна группа заняла позицию перед селом – там у них уже готовы были траншеи.

– Ну, что ж, братья,– сказал я, оглядывая своих соратников,– давайте попрощаемся... Другого случая у нас не будет...

Мы спешились. Обнялись по очереди, заглядывая друг другу в глаза, понимая, что, может быть, видимся в последний раз.

– Будем прорываться по левой дороге?– спросил Аббас.

Я задумался. Конечно, удайся прорыв, мы вышли бы прямо к советской заставе. Но кто из нас прорвется? А может все поляжем? У пограничников в патронах недостатка нет. Откроют огонь из пулеметов – всем нам конец.

– Левая дорога закрыта,– сказал я, понимая, что мое слово решает сейчас судьбу всех этих людей.– Там не прорвемся. Рискнем, друзья!.. Сделаем вид, что решили пробиться возле села, а сами, не дожидаясь, пока пограничники откроют огонь, бросимся в горы. Ущелье скроет нас. А там – вручим себя аллаху!..

– Рискнем,– согласился Пастур.

Аббас тоже не возражал. Остальные молча стали готовиться к прорыву.

– Вперед!

Сколько раз вот так я выкрикивал это властное слово, и Икбал нес меня в атаку... И вот в последний раз я устремился с товарищами на врага.

Только бы не расстреляли нас пограничники на ходу, только бы удалось нам прерваться в ущелье и найти дорогу в Советский Туркменистан!..

А пограничники молчат. Ждут, когда мы свернем влево, и тогда нас будет хорошо видно из окопчиков на фоне белесого знойного неба. Но мы скачем вдоль подножия холма, и до поворота еще далеко... Мы скачем к ущелью, потому что там наше спасенье. На полном скаку я поворачиваю своего гнедого вправо. Камни летят из-под копыт, конь едва не спотыкается, но удерживается на ногах, и уже мчится по ущелью,– только большие его глаза налились кровью и смотрят испуганно и диковато.

Оглянувшись, я вижу, что все одиннадцать товарищей скачут вслед за мной. Неужели нам удалось оторваться от пограничников? Теперь уж им не догнать нас... Но тут я вспоминаю слова Махмуда: «туда не ходите» – и холодок тревоги наползает на сердце. Но ведь у нас не было иного выхода...

Ущелье сжимается, постепенно сворачивая вправо. Значит, мы скачем в сторону от границы. Но ведь сам Махмуд говорил, что дорога идет за кордон. Может быть, она раздвоилась, а мы не заметили этого?

Я натягиваю поводья. Жеребец хрипит, закидывает голову, косит на меня круглым глазом.

Товарищи сгрудились вокруг меня, тяжело дышат, лица горят от быстрой езды.

– Что?– тревожно спрашивает Аббас.

– Мы уходим от границы.

– Постой,– возразил Пастур.– Может, дальше ущелье опять сворачивает. Я сейчас...

Пришпорив коня, он скачет по ущелью дальше, а мы молча слушаем, как цокают по каменистой дороге копыта его коня. Все тише, тише... И вдруг обрываются. Мы настораживаемся. Что там увидел Пастур, почему остановился? Но вот снова дробь копыт...

– Возвращается.

Пастур осаживает перед нами коня и говорит:

– Дальше тупик... ехать некуда.

Так вот почему пограничники не открыли огонь, когда я свернул в ущелье...

Я оглянулся. Неглубокая ложбинка круто поднималась слева. По ее краю овцы пробили тропку.

– Бросаем коней,– говорю я и соскакиваю на землю.– Пойдем по этой тропке. Тут рядом граница.

Я стал карабкаться по крутому склону, хватаясь за колючие кустики. Вслед за мной гуськом поднимались мои товарищи. Мы спешили, спотыкались. Падали, обдирая руки и коленки, и снова спешили к вершине холма. Стало жарко. По нагретой солнцем спине стекали струйки пота. Я задыхался. На бегу расстегнул ворот, но дышать не стало легче. Ноги дрожали и подгибались, стали непослушными. Казалось, не хватит сил добраться до заветной вершины и желанной черты..– Пот заливал глаза, мешал смотреть, я вытирал разгоряченное лицо мокрым уже рукавом и думал только об одном: не упасть.

Овечья тропка изгибалась по склону, и я увидел всю нашу группу, растянувшуюся цепочкой – люди падали от изнеможения, с трудом поднимались и уже не бежали, а ползли, согнувшись, как под тяжелой ношей. Последним двигался Аббас. Он на секунду остановился, вытер ладонями лицо, поймал мой взгляд и улыбнулся через силу.

На вершину холма я вполз на четвереньках и упал на горячую землю, ощущая запах нагретой пыли и сухой, сгоревшей травы. Может быть, я даже потерял сознание на мгновенье, потому что, подняв гудящую голову, увидел опустившегося рядом Пастура.

– Смотри,– прохрипел он.

Я сначала не понял, а он кивнул вперед.

Со стороны заставы цепью поднимались пограничники с винтовками наперевес. И были они уже совсем недалеко. Видимо, знали, где нас лучше всего встретить.

Я смотрел на них, и странное, тупое и опасное равнодушие овладело мной.

Было так тихо, что стрекот кузнечика поблизости показался оглушительным. Я поднял голову. Голубое полуденное небо было далеким-далеким, и ни облачка в нем, ни тучки, только беркут плыл, распластав крылья. Я подумал, что когда нас убьют, он выклюет нам глаза... И эта мысль не ужаснула меня.

– Прощайте, братья,– сказал я, заглядывая в лица бойцов, ища в них что-то важное для себя, без чего нельзя было уйти из жизни.– Мы знаем, за что умираем. Умрем же достойно!..

Маузер в деревянной кобуре был пристегнут к ремню, я отстегнул его, вытащил, а кобуру отбросил. В нем оставалось три патрона.

– Примем бой? – спросил Аббас.

– Будем отходить к границе,– ответил я.– Может быть, кому-то и удастся вырваться. Но последний патрон припасем для себя. Живыми не дадимся... Расходитесь в разные стороны... Вон она – граница!

Мы шли, ползли назад, скрываясь за вершиной холма, потом снова поднялись и, пригибаясь, побежали по распадку.

И сразу же загремели выстрелы. Пограничники охватили нас полукольцом, и левый их фланг обстреливал нас. Но мы не отвечали. Берегли патроны.

– Скорей! – крикнул я, падая за большой камень.– Я прикрою.– Не оглядываясь, я слушал, как шуршали камешки под сапогами бойцов, и шуршание это становилось все тише и тише...

В мою сторону, не видя меня, бежали два пограничника. Они были, наверное, самыми выносливыми. У одного из-под фуражки выбился смоляной чуб, падал на глаза, солдат вскидывал голову, но не останавливался – очень уж спешил, хотел настигнуть нас и получить награду.

Я поднял маузер. Положил длинный тонкий ствол на камень, прицелился. Мушка заплясала на его груди и замерла, когда я задержал дыхание. Грохнул выстрел. Солдат споткнулся, удивленно оглянулся на товарища и рухнул. Второй пограничник залег и стал стрелять. Пуля чиркнула по камню и с визгом отлетела рикошетом. Рисковать вторым патроном я не стал и пополз от камня, прячась за пыльные кусты. И тут произошло неожиданное – солдат, стрелявший в меня, вдруг вскочил, побежал обратно, скрылся из глаз. Наверное, решил, что действовать в одиночку опасно. И сразу же за холмом началась стрельба. Вскочив на ноги, я стал прислушиваться, не понимая, где стреляют. Эхо выстрелов разнеслось по ущельям, множилось. «Неужели напоролись на засаду?»– подумал я и побежал в ту сторону, куда ушли мои товарищи.

Распадок полого опускался, сворачивая вправо. Склоны с обеих сторон поросли молодой арчей. Ершистые кроны деревьев были пронизаны солнцем и словно бы светились изнутри бледным зеленым светом. За поворотом открылся вдруг широкий простор. Горы раздвинулись, образовав ровное плато, усеянное камнями. По нему шли в атаку пограничники, перебегая от камня к камню, стреляя и снова устремляясь вперед. А наши были прижаты к холму, уходить им можно было только вверх, по совершенно открытому склону. Бойцы понимали, что выхода нет, что это уже конец, притаились за деревьями и камнями, подпуская противника поближе, чтобы ни одна пуля не миновала цели. Я пригляделся и увидел, что некоторые вовсе не притаились, а застыли в неудобных позах, свесив головы, поникнув,– они были мертвы.

Я был слишком далеко от товарищей. Бежать к ним надо было по открытому пространству, и для пограничников я стал бы желанной мишенью.

Чуть не заплакав от обиды и горя, я стал всматриваться в лица бойцов, отыскивая Аббаса и Пастура. Но их не было видно, И тут я догадался, что в засаду попалась только одна небольшая группа, а остальные ушли куда-то. Оглянувшись, я увидел узкий проход среди каменных серых выступов и устремился туда... На осыпях видны были следы. Пробежав метров сто, я заметил на земле темное пятно крови... А еще через несколько шагов я увидел четверых бойцов, которые несли пятого. Они выбивались из сил, ноги едва держали их. Услышав мои шаги, они оглянулись и опустили раненого. Я подбежал и узнал Пастура. Он был бледен, волосы на лбу слепились от пота и пыли. Глаза были закрыты.

– Сильно ранен?

– В четырех местах,– ответил один из бойцов. Подхватив безжизненное тело друга, я сказал:

– Тут должно быть недалеко...

И мы снова пошли по узкому ущелью. Солнце жгло наши спины, и тени колыхались под ногами. Я уже ничего не видел, кроме этих странных теней, идущих перед нами, как поводыри.

Вдали громыхали выстрелы. И вдруг стихли...

Мы остановились, напряженно прислушиваясь. В горах стояла жуткая тишина.

– Они погибли,– прошептал я, чувствуя, как ком подступает к горлу.

– Пить,– еле слышно проговорил Пастур.

Мы склонились над ним. Веки его вздрагивали, но глаз он не открывал.

– Потерпи, Пастур, потерпи, дорогой,– заговорил я, поправляя ему волосы на лбу. У нас нет воды. Но скоро будет прохладная вода. Потерпи...

Пастур открыл глаза. Потрескавшиеся губы его скривились, и я понял, что он улыбается.

– Потерплю.

Мы подняли его, и он сразу обмяк, снова потеряв сознание.

Казалось, ущелью не будет конца. Но вот оно расширилось. Каменных обнажений стало меньше, склоны опять зазеленели арчей.

– Дорога.

Этот возглас заставил нас остановиться. Впереди светлой лентой вилась проселочная дорога. Что это за дорога? Куда и к кому она ведет?

– Надо узнать,– сказал я.– Иначе пропадем.

Мы внесли Пастура в небольшую пещеру, положили. Бойцы сразу сели, прислонившись к прохладным каменным сводам, и затихли, будто задремали.

Я тоже не в силах был двигаться и сидел вместе со всеми, хотя знал, что нас могут обнаружить...

Мысли были тягучие, несвязные. Вспоминались родные. Парвин... Учитель Ареф .. Потом я подумал, что нигде не видел Аббаса. Погиб мой верный товарищ? Или схватили его раненного враги и теперь пытают, истязают, издеваются?.. Да нет, Аббас не дастся им в руки живым.

Маузер я заткнул за пояс, и он давит живот, но лень было вытащить, не хотелось шевелиться. Подремывая, вспоминал я разное, и, забывшись не надолго, вдруг, видел какой-то сон, что-то мерещилось, а что – вспомнить не мог.

...Солнце уже склонилось к горизонту, небо вспыхнуло огромным пожаром, и все вокруг порозовело, стало тревожным. С трудом поднявшись, я вышел из пещеры и осмотрелся. По ту сторону дороги поднимались рыжие холмы, на которых лежал отблеск заката.

Вдруг до слуха донесся стук копыт. Я отпрянул в пещеру.

– Кто-то скачет,– сказал я.

И бойцы сразу вскочили, но тут же залегли, готовясь подороже отдать жизнь.

Одинокий всадник скакал, пригнувшись к гриве коня. Белое облако пыли поднималось за ним и висело в воздухе, не оседая. Я узнал Аббаса. Лицо и волосы его были покрыты пылью. Окровавленная рубашка свисала с плеч клочьями.

– Аббас!

Он резко осадил коня и скатился на землю.

– Ты жив, Гусо-джан!

В глазах его блестели слезы.

– Откуда у тебя конь? Как ты вырвался?

Аббас махнул рукой.

– Чудом спасся.– Он увидел Пастура.– Что с ним, ранен?

– Плох...

– Надо его нести на советскую заставу. Там будет и врач!..

– А где она, советская застава?– горестно вздохнул я.

– Да вот же дорога!– воскликнул Аббас.– Мы же на советской земле!

То ли вздох, то ли стон вырвался из наших уст. Спасены!

– Неужели это не сон! Тогда надо спешить. Ты отвези Пастура. Бережно с ним, Аббас, а мы уж сами!..

Подняв безжизненное тело Пастура, мы подали его Аб-басу, сидящему в седле, и тот поехал по дороге.

Одна-единственная мысль билась в мозгу вместе с толчками сердца: все кончено... все кончено, все кончено... восстание подавлено... Но народ никогда не забудет борцов за счастье людей труда. Народ найдет дорогу к свободе!

...За нами приехал советский пограничный наряд. Я услышал незнакомую речь, увидел красные звездочки на зеленых фуражках. Отбросил маузер. Заплакал... А потом меня подняли и поставили на ноги крепкие, дружеские руки.