Текст книги "Голоса за стеной"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– А ты знаешь, какого дохода мы лишимся? – спросил Казначей. – Ведь за каждое представление в Цирке казна получает восемьдесят процентов от сборов. Дальше кончика своих башмаков ты ничего не видишь. Схитрить надо, друг любезный, схитрить. Так, чтобы и Губернатора Города Темных Башен не раздразнить и чтобы мы не лишились доходов от Цирка.

– Но как? – спросил Строгающий Карандаши.

– Подставь-ка ухо, – и Казначей зашептал что-то Строгающему Карандаши.

Утром следующего дня Мария, Метеор, Первый Знакомый, Светлячок и все остальные собрались в Цирке. Метеор созвал их, чтобы сообщить о решении, которое принял Строгающий Карандаши. Новость огорошила всех. Молчали. Каждый думал, чем можно помочь делу, как сохранить Цирк и Школу. Светлячок собралась было что-то сказать, как в боковом проходе послышались шаги. Все повернули головы и увидели Строгающего Карандаши.

Остановившись перед ребятами, он обратился к Метеору:

– Вы, конечно, уже поторопились известить всех о моем решении? Напрасно поторопились. Я передумал. Закрывать не будем. Но… – изогнувшись боком, он с трудом глянул вверх, где висели трапеции, качели, трос для канатоходцев. – Но все это, – указал он, – надо опустить на уровень не выше двух метров. Только на этой высоте мы разрешим всем вам кувыркаться. Все вроде останется как было, но зато никакого шума по этому поводу не возникнет.

Вскочил возмущенный Первый Знакомый. Но Метеор остановил его.

– Хорошо. Мы согласны, – сказал Метеор, обращаясь к Строгающему Карандаши.

– А мне ваше согласие не нужно, – усмехнулся Строгающий Карандаши и, повернувшись, удалился.

– Это безобразие! – воскликнула Светлячок.

– Зачем ты согласился? – удивленно воскликнул Первый Знакомый.

– Во всяком случае, мы сохранили Цирк и Школу. А время покажет, во что это выльется.

С этого дня они начали работать на высоте двух метров. Сперва никто не удивлялся, зрители посчитали, что это какой-то новый трюк, и отнеслись спокойно. Все места в Цирке были заполнены. Горожане ходили по привычке. Но вот Метеор и Первый Знакомый стали замечать, что на скамьях начали зиять пустые места. И с каждым днем их становилось все больше. Бывали случаи, когда зрители уходили, не досидев до конца представления. Им делалось смешно, когда канатоходцы перебираются по канату на высоте двух метров. Они скучали, видя, как артисты раскачиваются на трапециях вниз головой, почти касаясь руками арены. Все это становилось неинтересным, выглядело насмешкой над тем, к чему горожане уже привыкли.

– Еще неделя-другая таких спектаклей – и мы будем выступать перед пустыми скамейками, – сказал как-то Первый Знакомый.

– Мы потеряем все, что завоевали, – поддержала его Светлячок.

– Ну что ж, – сказал улыбнувшись Метеор, – раз так, тогда надо повесить по городу афиши и сообщить, что у нас новая программа, что снова наш девиз: «Высота и Риск».

– Завтра будет сделано! – подскочила довольная Светлячок. – Я нарисую такие афиши, каких еще не было! Мы должны вернуть зрителей и их доверие.

– Вот и хорошо, – Метеор подмигнул Марии.

– Конечно, только так, – сказал Первый Знакомый. – Мы дадим такой спектакль, что он запомнится людям надолго…

Домой Метеор и Мария шли вдвоем.

– Что ты задумал? – спросила Мария. – Ведь если Строгающий Карандаши узнает, что мы нарушили его приказ, он распорядится закрыть Цирк и Школу.

– А нас с тобой выгонит из города, – засмеялся Метеор.

– Ты думаешь, он не узнает? – Мария не понимала, чего это брат так весел.

– Он обязательно узнает! Он должен узнать! Завтра все поймешь.

Все собрались задолго до начала спектакля. У касс уже толпился народ. Билеты были нарасхват.

– Надо все поднять наверх, – сказал Первый Знакомый, указав на канат, трапеции и качели.

– Ничего не надо. Пусть все остается так, – возразил Метеор. – Я передумал.

– Как это передумал?! – изумилась Светлячок. – Ведь в афишах мы обещали совсем другое – Высоту и Риск. Посмотри, сколько привалило народу! Что же, мы их обманем?

– Сегодня – да! – неопределенно ответил Метеор.

Удивленные, все участники предстоящего выступления молча смотрели на него. Кто пожимал плечами, кто с обидой поджал губы.

– Это позор, – тихо сказал Первый Знакомый. – Но мы подчинимся тебе, Метеор, раз ты так настаиваешь. Но знай, ты еще раскаешься за свою слабость.

– Иди к гонгу, – ответил Метеор. – Уже пора.

Ударил гонг. Представление началось. Зрители сперва не понимали, что происходит. Все ждали, что вот-вот канаты, трапеции и качели взлетят кверху, и снова начнут показывать свое мастерство юные актеры. Снова последуют один за другим каскады сложнейших прыжков и сальто, от которых замирает дух у всех, кто, задрав головы, наблюдает за вертящимися и летающими маленькими фигурками юношей и девушек.

Но время шло, и ничего этого не происходило. Действие продолжалось на высоте двух метров вяло, скучно, однообразно.

По рядам прошел ропот недовольства. Вскоре он сменился шумом, а когда Светлячок начала танцевать на канате и он, как обычно, прогнулся и сейчас почти касался земли, раздался свист возмущения, кто-то крикнул:

– Халтура!

Этот крик был как бы сигналом.

– Обман! Трусишки! – понеслось со всех рядов.

– Лучше прикройте свой балаган, не позорьтесь!

Все походило уже на настоящий бунт. Никто, правда, не оскорблял артистов. И никто не требовал возврата денег за билеты. Кричали просто обидные слова, и они, как плети, стегали выступающих: «Лягушки!», «Тру́сы!», «Обманщики»!

– Работайте, работайте! – приказывал друзьям Метеор, стоя за кулисой. – Не обращайте внимания. Я за все отвечаю. Продержитесь еще минут десять.

Через десять минут весь Цирк уже ревел от возмущения. Повскакивав с мест, зрители топали ногами, протестовали, размахивали руками.

– Подать сюда Метеора! – требовали они.

– Так мы и сами умеем!

– Вы бы еще канат расстелили на земле и ходили по нему! – крикнул кто-то.

В ответ раздался хохот.

И тогда из-за кулис вышел Метеор, поднял руку, и все утихли. Окинув взглядом ряды скамеек, Метеор увидел, что в углу сидит Строгающий Карандаши.

«Следит за нами, не нарушаем ли его приказ», – понял Метеор.

– Граждане! – громко сказал Метеор, обращаясь к зрителям. – Разве это не то же самое, что и там, наверху? – указал он в небо.

– Нет! – отозвались сотни голосов.

– Но так меньше риска для нас, – продолжал Метеор. – А вам не надо задирать головы. Разве это плохо?

– Халтура! – кричали со скамеек.

– Это не искусство! Жалкое подобие! – вопили зрители. – Возвращайтесь наверх! Мы любим вас смелыми и сильными, а не трусливыми подражателями. У нас от этого опять сутулятся плечи.

– Нам не разрешают! – ответил Метеор.

– Кто?! Кто посмел?!

Метеор указал на Строгающего Карандаши.

– Вот этот человек.

Бледный, перепуганный Строгающий Карандаши встал со своего места и попятился к боковому выходу, но публика уже окружила его, выкрикивала:

– Кто тебе дал такое право, жалкий трус?!

– Мы лишим тебя должности!

– На арену его! На арену!

– Поднять его на трапециях на самую верхотуру! Пусть Метеор там с ним позабавится!

Публика хохотала, тесня съежившегося человечка к арене. А он оглядывался по сторонам, ища глазами Метеора, словно хотел просить у него защиты. Но Метеор ушел за кулису.

– Немедленно отмени запрет! – продолжала неистовствовать публика.

– Ты что, хочешь, чтобы мы опять ходили, уткнувшись носом в землю? Не выйдет!

Строгающий Карандаши пытался что-то сказать в свое оправдание. На него снова зашумели:

– Вон отсюда! Хотел напакостить от нашего имени!

– Здесь мы хозяева!

Под этот крик Строгающий Карандаши был изгнан из Цирка.

Тем временем Метеор, стоя в окружении друзей, объяснял им:

– Я не мог сказать вам сразу, что задумал. Хотел преподнести вам сюрприз.

– Разве ты был уверен в победе? – спросила Светлячок.

– Да! Я верил, что народ, научившийся понимать искусство, ценить Высоту его и Риск, не позволит себя дурачить. Я верил, что народ, научившийся ходить с поднятой головой, не захочет больше сутулиться и вынудит Строгающего Карандаши капитулировать.

– Ты извини, Метеор, в какой-то момент я дурно о тебе подумал, – сказал Первый Знакомый. – И никак не мог смириться с тем, что ты, научивший нас видеть с Высоты, вдруг сам струсил.

– Ничего, – засмеялся Метеор. – Это даже хорошо, что ты не простил бы мне, если бы я отступил. А теперь, друзья, пора на арену! Спектакль начинается! Все трапеции, качели и канаты поднять на самый верх! Мы с Марией тоже будем участвовать в вашей программе. Это будет наш прощальный концерт. Гонг! – скомандовал он и выбежал из-за кулисы на арену…

Много лет спустя в городе все еще вспоминали тот необыкновенный спектакль. Он был полон задора, веселья, музыки, смелости. Публика кричала от восторга, требовала повторить тот или иной номер, почесывала ладони, горевшие от неистовых аплодисментов. А Строгающий Карандаши лежал у себя в комнате на узкой кровати и, глядя в низенькое оконце, умирал. От страха…

Так закончилась эта история в городе, который теперь называется Город Стройных Людей. А его гимном стала веселая песенка Кузнеца:

 
Там, где пахарь,
Там и плуг.
Там, где спины,
Там и кнут.
Там, где-деньги,
Там и плут.
Ой, ля-ля, ой, ля-ля,
Нет богатства, есть душа.
Ой, ля-ля, ой, ля-ля,
За душою – ни гроша,
Но не в этом, братцы, дело.
Важно, чтобы сердце пело,
Да была бы пара рук,
Да хороший рядом друг!
 

ДВЕРЬ ВО ВСЕ СТОРОНЫ

Дверь была странная, она открывалась во все стороны: от себя, к себе, сдвигалась вправо и влево, вверх и вниз. Но этого никто не знал. Она оставалась постоянно запертой, замочная скважина даже жаловалась своей приятельнице: «Мой ключ такой бездельник, вечно торчит дома, я из-за него всегда занята». Может, поэтому не имели понятия, что там, за дверью: даже подсмотреть в замочную скважину не удавалось. Кое-кто, правда, пытался прикоснуться к ключу, отпереть, но вокруг, него распространялось какое-то силовое поле, не подпускавшее руку ближе, чем на десять сантиметров. Неизвестно, кто и когда на дверь повесил табличку: «Всему свое время». Видимо, тот, кто сделал это, имел в виду, что заглядывать в конец, не зная начала, – дело хотя и самое легкое, но нестоящее. Прислушаемся к этому совету и вернемся к началу, в один из апрельских дней.

Было холодно, дождь сменялся снегом, он тут же таял в лужах. Озябшие черные деревья с уже набрякшими почками раскачивались на ветру; в иные годы к этой поре расцветала сирень. Было ее так много, что с птичьего полета город казался огромным сиреневым садом, источавшим нежный сладковатый запах на многие километры вокруг…

Но сейчас шел дождь со снегом, и в мастерской Умельца стало неуютно. Дуло в ноги, стеклянная крыша и окна помутнели от влаги. В большой железной жаровне пылали угли. Умелец то и дело протягивал к огню руки, чтобы согреть окоченевшие, непослушные пальцы, которые служили основным инструментом. Небольшого роста, полнощекий, с седым венчиком волос вокруг большой лысой головы, мастер этот поистине был кудесником. Из дерева или из папье-маше, пропитанного воском, он делал фигуры от самых маленьких до самых больших, в человеческий рост. Их можно было видеть повсюду: в домах у горожан, в витринах детских магазинов, в салонах мод и даже в королевском дворце. Король любил осенние военные парады, поэтому еще с весны Умелец, выполняя его заказ, готовил из папье-маше и воска роту пеших гренадеров. Накануне военного парада король выстраивал их в парке, огороженном высоким забором, и тренировался – объезжал безмолвный строй и произносил перед ним очередную речь о том, как счастливы его подданные…

Умелец справедливо считался единственным в городе мастером подобного рода. Был он человеком скромным, добродушным и слабохарактерным. Горожане относились к нему уважительно, а когда он появлялся на рынке, все торговки зеленью, рыбой и овощами, все мясники вежливо здоровались с ним и всегда спрашивали, как чувствует себя его дочь Беляна. Вопрос этот был не праздный: уже много лет Беляна оставалась прикованной к креслу-каталке, потому что иначе передвигаться не могла.

Умелец очень любил свою дочь – веселую, отзывчивую и умную девушку, тяжко переживал ее недуг, в особенности когда овдовел. Иногда, незаметно наблюдая за дочерью, глядя, как она расчесывает свои длинные белокурые волосы, удивлялся сходству ее с матерью и горестно вздыхал, обращаясь к небу со словами: «За что ей, красивой и умной, такое несчастье?» Но небо, как вы сами понимаете, безмолвствовало, и слова Умельца ветер уносил так далеко, что их вообще никто не слышал. Болезнь дочери забирала много денег. Но Умелец отдавал последнее, чтобы только вылечить ее. У Беляны перебывали лучшие лекари города, отец доставал самые новые и самые дорогие лекарства, но все это не помогало.

– Не переживай так, отец, – утешала дочь. – Надо терпеливо ждать и надеяться. Смотри, ведь я могу сидя стряпать, заштопать тебе рубаху, вымыть посуду, растопить очаг.

Подбодренный ею, Умелец отправлялся в мастерскую, которая примыкала к их жилью, и работа шла веселей, все ладилось…

В один из таких дней, когда он сидел на корточках перед раскаленной жаровней и грел руки, послышался шум мотора, хлопнула автомобильная дверца, и в мастерскую вошел низенький толстый мужчина.

– Здравствуй. Ты и есть Умелец? – спросил он, разглядывая мастера.

– Здравствуйте. Я и есть. – Умелец всматривался в гостя, лицо которого показалось ему знакомым.

– А у тебя здесь неплохо, – вошедший разглядывал мастерскую. – И пахнет чем-то приятно.

– Это пахнет сосновая стружка и воск, – ответил Умелец и вдруг вспомнил, где он видел этого человека: на первых страницах газет и на обложках журналов! Да, никаких сомнений нет, это он – самый богатый и самый могущественный человек по имени Большой Мешок.

Нежданный гость действительно напоминал мешок, из которого торчала голова, а по бокам – руки. Пиджак и штаны его были словно накачаны воздухом. Дело в том, что во все карманы (а в костюме их имелось десять) были напиханы пачки денег и чековых книжек. В городе Большому Мешку не принадлежал только стук молотков, когда заколачивали лавки разоренных им мелких торговцев; все остальное – даже пар, поднимавшийся над градирнями его электростанции, – так или иначе находилось под его контролем…

Большой Мешок все еще расхаживал по мастерской, брал с полок то одну, то другую игрушку, вертел, рассматривал, долго-стоял перед фигурами гренадеров – они были на целую голову выше его.

– Как живые, – усмехнулся он. – Ты молодец, знаешь свое дело, – наконец сказал он Умельцу, усаживаясь в старое промятое кресло, в котором Умелец иногда отдыхал, покуривая глиняную трубочку.

– Чем могу служить? – вежливо спросил Умелец.

– Есть одно дельце, – сказал Большой Мешок. – Исполнишь – станешь очень богатым человеком, все завидовать будут, – внимательно посмотрел на Умельца. – Я хочу, чтобы ты поработал на меня.

– Но я делаю игрушки только для детских магазинов, в каждой семье в нашем городе, в каждом доме есть мои изделия.

– Знаю. Но хочу, чтобы отныне ты работал только на меня, – повторил Большой Мешок. – Тем более, что все магазины, как тебе, должно быть, известно, принадлежат мне. Так что можешь отложить их заказы.

– Но сейчас я выполняю заказ короля – готовлю роту пеших гренадеров, – указал Умелец на фигуры.

– Король подождет, я позвоню ему, прикажу, чтобы подождал.

– Вы прикажете королю?! – удивился Умелец.

– А ты как думал? Кто ему зарплату платит? Кто содержит его дворец и оплачивает все дурацкие затеи: балы, парады, скачки? То-то, братец, – усмехнулся Большой Мешок.

– Но зачем вам столько моих изделий? Вам – одному? Ведь я могу выполнить и ваш заказ, и для других что-нибудь смастерить.

– Это не твое дело – зачем мне столько. А для других у тебя времени не останется.

– Но все-таки я должен знать…

– Тебе будут платить, а остальное не твоя забота.

– Нет, так я не могу, – покачал головой Умелец. – Человек обязан знать, для чего он трудится и куда девается то, что он создал, даже если это куклы.

– Значит, отказываешься?

– Выходит, отказываюсь, – робко сказал Умелец.

– Что ж, смотри, чтоб не пожалел потом. Я не привык уговаривать, – Большой Мешок поднялся с кресла и, не оглянувшись, вышел.

Умелец долго смотрел на захлопнувшуюся дверь, раздумывая над происшедшим, затем взялся размешивать воск в огромном чане. Время приближалось к обеду, а он сегодня так мало сделал…

Вечером он рассказал обо всем Беляне. Они сидели вдвоем на кухне. В очаге, словно завернутые в колыхающееся пламя, сухо потрескивали горящие поленья.

– Ты правильно поступил, отец, – сказала Беляна. – Они привыкли со всеми разговаривать так, будто мир обязан им своим существованием. – Она погладила его большую натруженную руку, на которой, как переплетение ветвей могучего дерева, вздулись вены.

– Так-то оно так, дочка, однако боюсь я их. С ними лучше не связываться, – вздохнул Умелец. – Пойду-ка я спать, устал очень, – поднялся он из-за стола.

Беляна, передвигаясь в кресле-качалке, убрала со стола, вымыла посуду и, укутавшись пледом, стала читать. На улице было ненастно, тьма за окном сгустилась, по подоконнику стучали капли дождя. Девушка давно привыкла к своему бедственному положению, не то чтобы смирилась, а относилась с трезвым пониманием, даже обрела в нем мужество, которое помогало ей искренне радоваться жизни, чужому счастью, находить в себе силы быть полезной для окружающих.

Книгу, которую она читала, принес ей давний приятель, молодой врач по имени Наш Сосед. Он ежедневно навещал своих больных, даже когда в этом не было особой нужды; эти обходы занимали у него целый день – с улицы на улицу, из дома в дом, как добрый сосед, заходил он в квартиры, и люди всегда радовались его визитам, потому что первое, что он делал, переступая порог, – улыбался. Так уж было устроено его лицо: оно жило в полном согласии с душой. Улыбающимся появлялся он и в доме Беляны. Но едва покидал ее, лицо его омрачалось: все усилия излечить девушку от недуга почти не давали результатов…

Беляна читала, когда в прихожей над дверью задергался колокольчик. Он звенел весело, нетерпеливо, и она поняла, что это пришел Наш Сосед.

– Ну и погодка! – входя, сказал он, откинул капюшон, снял мокрый плащ и вытер улыбающееся лицо большим белым платком.

– Ты совсем промок, – заметила Беляна. – Садись к огню поближе.

– У тебя, как всегда, уютно, а я устал и не прочь выпить чашечку кофе, – он разговаривал с нею всегда как с совершенно здоровым человеком, стараясь избегать той жалостливости или излишней предупредительности, которые всякий раз напоминали бы девушке, что она калека.

– Какие новости в городе? – спросила Беляна, насыпая в мельничку кофейные зерна.

– Биржа перестала регистрировать безработных, их уже столько, что дальше некуда. Наш дурачок король затеял во дворце ремонт. Заказал на фабрике новые обои, на каждом квадратном метре должен быть изображен его портрет. Представляешь себе: стены сплошь обклеены его физиономиями!

– Совсем выжил из ума, – она поставила медную кружку с длинной ручкой на огонь, ароматный запах кофе поплыл по комнате.

– Еще он издал указ, что те, кто живет в домах под четными номерами, должны ходить по правой стороне улицы, а те, кто в нечетных, – по левой.

– А это зачем?

– Он же обязан каждый месяц издавать по семь указов. Шесть уже было, а седьмой он никак не мог придумать, – засмеялся Наш Сосед, беря из ее рук чашечку с кофе. – А что нового у вас, как отец?

– У нас был странный гость, – ответила Беляна.

– Кто же?

– Большой Мешок.

– Сам пожаловал?! Чего же он хотел?

Беляна рассказала.

– Странно, – задумчиво промолвил Наш Сосед. – Это неспроста. Что-то они затевают. Я когда шел к тебе, заметил, что в окнах его особняка горел свет, а у подъезда стояло несколько автомашин. Видно, все воронье слетелось… Ладно, поживем – увидим, ты успокой отца, – он поднялся. – Пора мне. Еще надо двух больных навестить. – Он надел плащ, натянул капюшон и шагнул в мокрую темень…

А в особняке Большого Мешка действительно во всех комнатах были зажжены хрустальные люстры, носились лакеи с подносами. Но в этот раз собрались тут не на банкет, на вешалке висела только мужская одежда. В Зале Тайн шло заседание Главного Правления. В этом зале со стенами, отделенными узорным пенопластом, любой звук мгновенно угасал; специальный акустический вентилятор всасывал в себя все слова, через него они попадали в звукохранилище, в подвал, где электронные машины сортировали их в зависимости от того, кому принадлежал голос. На каждого из тринадцати членов Главного Правления была заведена фонотека, и голос, попадавший сюда, после сортировки укладывался в соответствующую камеру-досье. Зал этот не имел ни окон, ни дверей, попадали в него прямо из лифта, который тут же уходил вниз. Но вызвать его можно было лишь набрав определенную группу цифр на пульте, укрепленном на письменном столе Большого Мешка, а порядок набора, код, знал он один.

Членов Главного Правления – промышленников и банкиров – Большой Мешок собрал на экстренное совещание. В основном пожилые люди – тощие и толстые, страдающие бессонницей и язвой желудка, подагрой и гипертонией, – они были безмерно богаты, но вечно пребывали в дурном настроении: такое уж положение занимали, что не имели возможности завести друзей, ходить босыми по летней траве где-нибудь на лесной поляне, войти в любой дешевый кабачок выпить кружку пива в компании веселых и шумных портовых шоферов и грузчиков, валяться на песочке городского пляжа, где отдыхающие едят арбузы; не могли осенью, обув сапоги и взяв рюкзаки, автобусом отправиться с грибниками в лес, – они лишены были всего, чем пользуются нормальные люди. Но главное – страх за свои несметные богатства. Он рос пропорционально росту их капиталов, вгонял в бессонницу; в такие страшные, изнуряющие ночи, прикованные к своим кладовым, как рабы, прикованные цепью к тачке, они завидовали обыкновенным радостям обыкновенных людей. Но утром, едва поднявшись, впрягались в эту золотую тачку и снова волокли ее на гору, которая называлась Богатством и предела у которой не было…

– Я собрал вас, господа, мистеры, сеньоры, чтобы обсудить некоторые неотложные проблемы, – сказал Большой Мешок, обводя всех взглядом. Вдруг лицо его нахмурилось: на синем галстуке одного из присутствующих он увидел горошины красного цвета. – Господин, мистер, сеньор Зеленая Щука, вы опять надели этот галстук с красными горошинами! Вы же знаете, что этот цвет нам противопоказан, он усиливает и бессонницу, и почесуху.

– Простите, Мешок Мешокович, у меня плохое зрение, галстук мне выбирала и повязала третья дочь от восьмого брака.

– Надо ее хорошенько выпороть, вашу третью дочь от восьмого брака, тогда она будет помнить, какие галстуки покупать.

– Этого нельзя сделать, уважаемый Мешок Мешокович.

– Почему?

– Останутся рубцы, а они тоже красные, – сказал Зеленая Щука.

– Но она же не ходит с голой задницей! В крайнем случае, помажьте тут же рубцы зеленкой… В городе надо истребить красный цвет и все его оттенки. Я уже распорядился, чтобы король издал соответствующий указ, но этот маразматик опять забыл!

– А как же быть со светофорами? – спросил Пронырливый.

– Красный цвет заменить черным – и все дела, – ответил Большой Мешок.

– А я, например, люблю арбузы, и помидоры, и раки, – пробасил Всеядный.

– Арбузы ешьте в темной комнате, а раки – сырыми! Тоже мне проблема! С помидорами еще проще: употребляйте их, пока они зеленые.

Все согласно закивали головами, удивляясь мудрости Большого Мешка.

– Так вот, – сказал он, – в городе неспокойно: полиция не успевает разгонять демонстрантов, в тюрьмах уже нет места, а количество бунтовщиков увеличивается с каждым днем.

– У меня есть предложение, – буркнул Железный Курок. – Я дам полиции оружие, которое делают на моих заводах, и пусть она расстреливает всех подряд. Всех подряд! Только так мы покончим с этими бунтовщиками и забастовщиками!

– Не годится, – отмахнулся Большой Мешок. – А кто же вместо них будет работать на наших заводах? Мы с вами, что ли?

Тут голос подал Каменнолобый:

– Надо еще построить несколько тюрем.

– Тоже не годится, – возразил Большой Мешок. – Пришлось бы пересажать половину города, а вторую половину сделать полицейскими для охраны такого количества заключенных. Заводы и фабрики опустеют, опять работать некому, мы же будем только убытки нести.

– Можно приспособить для любого дела электронику, моих роботов, – сказал Механическая Лапа.

– Ненадежно, – высказал сомнение Большой Мешок. – Среди тех, кто сидит у пультов управления электроникой и роботами, много наших противников. В любой момент они могут все отключить или подать роботам команды действовать против нас.

– Какой же выход из положения? – испуганным голосом спросил Каменнолобый.

– Я вспомнил о том, о чем все давно забыли: тяжелее всего бороться с человеческой психологией. Она сильнее роботов, электроники и прочей техники. Мы должны получить возможность управлять человеческой психологией, чтобы сделать людей, их мышление примитивным, вернуть им животные инстинкты, сознание на пещерном уровне. Чем человек примитивней, тем легче им манипулировать. И, кажется, я нашел способ это осуществить! – торжественно произнес Большой Мешок. – Сначала, конечно, мы проведем эксперимент. Если идея оправдает себя, тогда начнем в широком масштабе.

Все были заворожены этим сообщением. В тишине стало слышно, как хрустели подагрические суставы у Механической Лапы.

– Мы хотели бы знать подробности, – робко произнес Пронырливый.

– Подробностей сейчас никаких не будет! – властно ответил Большой Мешок. – Дело это государственной важности, совершенно секретное. А кое-кто из вас может проболтаться женам или любовницам, кое-кто громко разговаривает во сне. В свое время вы узнаете подробности, теперь же от вас требуется одно: проголосовать за или против моей идеи. Итак, кто за?

Все, кроме Пронырливого, подняли руки.

– Вы что, против? – спросил его Большой Мешок.

– Нет, я воздерживающийся.

– Ваше право… На этом совещание считаю закрытым. – Большой Мешок набрал на пульте код, загудел, поднимаясь, лифт.

Минуло несколько дней. Погода наладилась, припекало солнце; на кустах и деревьях зеленым пламенем взрывались почки, незаметно деревья обросли пышной листвой, тянулись к небу белые свечи каштанов, за оградами буйно разрасталась сирень. Город словно погрузился в ее нежный аромат, дарящий людям хорошее настроение и много надежд. По-своему к этому явлению природы отнесся Большой Мешок: с небывалой нагрузкой заработали его парфюмерные фабрики. Мощные кондиционеры, очищая воздух от всех примесей, высасывали из него ароматический запах сирени, по огромным трубам этот нектар поступал в специальные резервуары, где после сложной перегонки превращался в густую эссенцию. В соединении с другими ароматическими запахами она шла на производство мыла, различных духов, кремов, лосьонов. На красочных этикетках этой продукции стоял фирменный знак Большого Мешка: пчела, собирающая с цветка нектар.

Оживился и городской рынок. Крестьянки в белых аккуратных передниках и накрахмаленных чепцах раскладывали пучки малиновой редиски, свежего салата, зеленого лука, высились горки огурцов в нежных пупырышках, в плетеных корзинах маняще лежали первые помидоры. Все было окроплено росой, в которой радужно сверкали солнечные блики…

В один из таких дней Умелец, изготовив очередную партию игрушек, отправился в Торговые ряды, чтобы сдать в магазины свои изделия, получить деньги, а на них купить все, что нужно для хозяйства, но прежде всего, конечно, очередное лекарство для Беляны.

Первым по пути был магазин «Утенок», здесь продавалась одежда для самых маленьких детей, имелся и отдел игрушек. Много лет хозяин «Утенка» по кличке Папа Великан брал у Умельца его товар; у них установились добрые отношения: обоим было выгодно. Папа Великан считался у горожан человеком покладистым, доброго сердца и прозван был так шутливо за свой маленький рост – голова его едва возвышалась над прилавком.

– Здравствуй, Папа Великан, – приветствовал его Умелец, войдя в узенькую конторку, находившуюся под крышей просторного склада.

– Здравствуй, Умелец, – Папа Великан просматривал какие-то бумаги и щелкал деревянными кругляшками на счетах.

– Твой заказ выполнен, я принес товар, вот, посмотри, – Умелец извлек из прямоугольной корзины фигурки человечка с плутоватым лицом и непомерно большими ушами, они даже проросли сквозь поля шляпы, низко надвинутой на лоб. – Я назвал его «Сплетник», – кивнул Умелец на игрушку.

Папа Великан взглянул на игрушку, взгляд его радостно вспыхнул от удовольствия, но тут же померк.

– Хорошая вещица, как и все, что ты делаешь. Но принять я не могу.

– Почему же? – удивился Умелец. – Ты заказывал два десятка, я выполнил, в срок уложился, тебе эта штуковина нравится, вижу. Так в чем же дело?

– Плохие нынче времена наступили, – уклончиво ответил Папа Великан.

– Это в каком смысле? – спросил Умелец.

– Денег нет у меня сейчас, чтобы заплатить тебе, – опустил он глаза.

– Я могу подождать недельку-другую, – сказал Умелец.

– Нет, – вздохнув, Папа Великан отодвинул фигурку. – Ты это забери. А когда понадобишься мне, я сам тебя позову…

Такое между ними произошло впервые за многие годы. Обескураженный, ничего не понимающий, Умелец вышел из конторки.

Следующим был магазин мороженого и прохладительных напитков «Северное сияние». Как известно, больше всех мороженое любят дети, поэтому и здесь имелся уголок, где торговали игрушками, и, конечно же, наибольшим спросом пользовались фигурки Умельца, ведь это были не просто безликие куклы, а миниатюрные, пусть неживые, но человечки, в облике которых угадывались их профессии, характеры, достоинства или пороки…

Еще с тротуара, прежде чем войти, Умелец заглянул в магазин сквозь большое витринное стекло и увидел за прилавком владельца «Северного сияния», которого дети прозвали Пингвин за медлительность и походку. Пингвин тоже увидел его и, шепнув что-то своей дочери Кларе, торопливо заковылял к двери в подсобное помещение и скрылся за нею.

– Здравствуй, Клара. Как поживаешь? – входя, сказал Умелец. – Как идет торговля? – приблизился к прилавку.

– Плохо, еще не сезон.

– Это уж верно, что не сезон. Но скоро совсем потеплеет и мамы приведут сюда детишек, а я кое-что для них приготовил, порадуются, и у вас выручка будет. Позови-ка отца.

– А его нет.

– Так позови его.

– Уехал он. На ферму к брату.

– Когда же это он успел?

– Вчера.

– Шутница ты, Клара. Я ведь только что его видел через окно.

– Это вам показалось, – юная лгунья даже обидчиво выпятила губы.