Текст книги "Секрет долголетия"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

– Что? Отдыхать? Разве ты не знаешь, что кровельщик отдыхает зимой, когда метут метели и ветры сдувают с крыши всякое живое существо? А пока стоит хорошая погода, нужно поработать…

– Ну бог с тобой, работай! Только слезь на несколько минут, съешь тарелку борща…

– Это можно! – бросил Шмая, слезая на землю.

И вот он уже сидит на бревнах, окруженный толпой колонистов.

– Понимаешь, дорогая моя, когда я наработался, твой борщ имеет совсем другой вкус. К тому же я сегодня, кажется, на борщ уже заработал. Четыре года я только разрушал, жег, и все же есть мне давали. Но та еда не шла на пользу… А вот приладил несколько листов жести к стропилам, и уже аппетит у меня появился.

Он разговаривал с колонистами, шутил, а мысли были заняты совсем другим. Надо пойти к Марине Лукач, к вдове друга. Как ни трудно будет сообщить ей о гибели Данилы, но это его долг…

И когда закончился рабочий день, Шмая направился на ту сторону Ингульца.

Перебравшись через речку по мостику, который уже ждал мастера несколько лет, Шмая пошел по извилистой тропинке, поросшей полынью и чертополохом. Он чувствовал страшную слабость, и не столько оттого, что целый день тяжело трудился, сколько оттого, что не мог себе представить, как переступит порог дома Данилы и что скажет его вдове. Сколько Шмая себя помнит, он любил сообщать только хорошие вести, а когда приходилось передавать что-либо плохое, у него сердце сжималось от боли и досады. Может быть, Марина уже давно знает, какое горе постигло ее? Зачем же ему еще идти растравлять ее раны? А может быть, она ничего не знает и ждет мужа? Так зачем же отнимать у человека последние искорки надежды?

Так размышлял наш разбойник. И вдруг из-за ветвистых акаций, на пригорке, на том месте, где до войны стоял просторный дом Данилы Лукача, показалась небольшая времянка с осевшей крышей, слепленной из кусков ржавой жести. В конце дворика темнело несколько забытых ульев, где, видно, давно не было пчел, которые разлетелись во все стороны, не дождавшись своего хозяина, его добрых, заботливых рук… Вот и мшистая скамеечка под кленом, где он, бывало, просиживал с другом до третьих петухов. Каждый камешек напоминал об ушедших днях, которые уже никогда не вернутся…

С сильно бьющимся сердцем Шмая подошел к двери, постучал, но никто не отозвался. Он заглянул в окно и увидел, что из печи валит дым так, будто кто-то дует сверху в дымоход. «Значит, хозяйка должна быть где-то близко, скоро подойдет», – подумал он.

И в самом деле, спустя несколько минут он увидел на проселочной дороге невысокую худощавую женщину. Согнувшись в три погибели, она везла тачку, на которой лежало два мешка. Сзади тачку подталкивали двое мальчуганов.

Шмая сразу узнал жену своего друга, но ужаснулся, когда она подошла ближе. Как она похудела, постарела!.. А ведь недавно она была самой красивой женщиной в Сычевке! И ребята худенькие, кожа да кости. У Шмаи заныло сердце. Он бросился навстречу Марине. Та остановилась и испуганно смотрела на незнакомца, который бежал к ней.

Они долго стояли, глядя друг на друга, и Шмаю даже задело, что она его не узнала. Неужели он так изменился?

– Что ж ты, Марина, дорогая, своих уже не узнаешь?

Она взялась обеими руками за голову, закрыла глаза:

– Боже мой, Шая! Вернулся?! Живой… А я не узнала… Прости…

Она снова взглянула на него, словно все еще не верила, что это именно он, друг ее мужа, человек, которого она так ждет. И, не стесняясь смущенных детей, обняла Шмаю и, прижавшись к его груди, громко разрыдалась.

– Слава богу!.. Пришел… А моего Данилы до сих пор нет… Может, бог даст, тоже вернется… Как ты думаешь, Шмая?..

Шмая стоял, совершенно пришибленный. Он был растерян и не знал, как быть, что ответить, что сказать. Как ее успокоить? Он гладил ее поседевшую голову, бормотал бессвязные слова и наконец заговорил:

– Не надо плакать, Марина, надо держаться… Что поделаешь!.. Не ты первая, не ты последняя. Многие ведь еще не вернулись…

Ребята с удивлением смотрели на незнакомого человека в солдатской одежде и тяжелых сапогах. И не так смотрели на него, как на его ордена и медали. А мать не переставая говорила:

– Давно получила извещение, что пропал он без вести. Но в соседнем селе одной тоже так написали, а на той неделе ее муж объявился. В плену был… Может, и Данило вернется?.. Одно время ты с ним был вместе, он писал… Но сама понимаю, что на войне расходятся. Правда, тот из плена вернулся домой калекой, без ноги… Но хоть бы таким мой пришел… Знаешь, как нужен детям отец!

– Знаю… – упавшим голосом промолвил Шмая, не глядя женщине в глаза, изворачиваясь, как умел, и не говоря правды. Заметив, что она подозрительно на него смотрит, добавил: – На войне всякое бывает. Друг у меня был на фронте, Сидор Дубасов. Зашел я как-то в штаб, а там сидит писарь и выписывает эти самые извещения. Одним глазом смотрит на бумажку, а другим – в окно. Немцы бомбят… Ну и вижу я, что он выписывает извещение: мол, пропал без вести Сидор Дубасов… А он, Сидор, значит, сидит в это время возле орудия и уплетает кашу… Ты представляешь, ведь жена Сидора могла получить эту бумажку… Ну, конечно, я дал такую оплеуху этому разине, что, верно, в глазах у него потемнело… Всяко бывает на войне… Ну и не без того, что гибнут люди… Не без этого… Стреляют сильно…

Лицо Марины немного прояснилось. Этими хоть и мало обнадеживающими словами он вернул ее к жизни, вселил в ее душу какую-то надежду.

И Шмая твердо решил не говорить Марине о гибели мужа. По крайней мере, сейчас. Если она еще на что-то надеется, пускай! Все же легче человеку жить на свете, переносить любые невзгоды, когда есть у него надежда. Может, настанет время, и он ей скажет правду, но пока пусть думает, что извещение ей прислали по ошибке…

Домой ушел расстроенный. Мучила совесть. Хорошо ли он поступил, промолчав о том, что должен был сказать этой несчастной женщине, этим милым мальчуганам, которые еще не знают, что остались без отца?..

«Какое все-таки разумное существо человек! – думал Шмая, сидя на стропилах полусожженной школы и глядя на новые дома, видневшиеся среди землянок, на восстановленные артельные постройки. – Стоит только человеку, на которого валятся все земные беды, расправить крылья, и он может творить чудеса. Кажется, не так давно люди возвратились к своим очагам, на свою истерзанную землю, вернулись голые, босые, голодные после стольких мук и скитаний, а поселок уже имеет другой вид! Всюду кипит работа. А много ли времени прошло с тех пор, как здесь пронесся ураган и смел все на своем пути?! И вот уже жизнь идет своим чередом. У каждого свои большие и малые заботы, свои радости и печали, и каждому хочется, чтобы его родной уголок, коллективное хозяйство снова были такими же, как прежде, нет, еще лучше, краше».

Шмая снова вспомнил о Мишке. В последнем письме хлопец писал, что выписался из госпиталя и пошел работать на завод механиком цеха. Как только, пишет, освоится, познакомится с людьми и получит несколько дней отпуска, сразу примчится домой. Эх, съездить бы к нему… Но что-то стал он тяжел на подъем после войны. И школу нужно восстановить. Нужно же детям учиться!..

И вот Шмая каждое утро ходит на работу. Совсем потерял свой бравый солдатский вид, сбросив с себя казенную одежду и запрятав где-то в шкафчике свои регалии, которые сводят с ума всех мальчишек в поселке.

Опять он стал тем добряком, острословом, которого люди помнили издавна. Порой даже кажется, что Шмая никогда и не уезжал из своего поселка!.. И жена по-прежнему пилит его: почему столько толчется, не бережет себя? Ведь здоровье уже не то, раны еще не зажили…

Шмая только разводит руками:

– Что ж поделаешь, родная моя? Сколько можно жить в землянках? Ну, и детям приятнее сидеть в школе, чем бегать по улицам и гонять собак. И любят они сидеть в классе, чтобы им на голову не капало. Да и соседям надо подсобить, привести в порядок их жилища. Кто виноват, что родились в такой век, когда войны донимают и нет людям покоя? Может, дети уж не узнают столько горя, сколько мы… Шутка сказать, на одно поколение аж три войны выпало. И каких!..

Жена слушает его с удивлением:

– Так что же, на тебе свет клином сошелся? Разве ты в состоянии починить все крыши? Все равно один не справишься. А от твоей бригады остались рожки да ножки, несколько калек, стариков… И материалов никаких нет… Как же можно строить?..

Шмая-разбойник задумывается. Морщинистое лицо его искрится добротой. И после долгой паузы он отвечает:

– Что я, дорогая, могу тебе на это ответить? Ничего не скажешь, в твоих словах много правды, очень много. Конечно, было бы куда легче, если бы все, отвоевавшись, вернулись домой, если бы у нас лежали штабелями лес, кирпич, жесть, черепица. Но тогда, пожалуй, каждый партач орал бы на весь поселок, что он большой мастер… А вот попробуй без леса, без железа что-нибудь сделать… Вот это фокус! Помнишь, какой вид был у нас в начале войны, в первые месяцы? Прямо скажу, имели мы бледный вид… Но когда наши люди расправили крылья и взялись дружно за дело, весь мир перед нами шапку готов был снять. До самого Берлина дошли. Так теперь и здесь должно быть. Расправить крылья, и порядок!

– Ну что ж, Шмая, пусть будет по-твоему, – ответила ему жена. – Тебя не переспоришь. Кто с тобой спорит, всегда остается в дураках. Делай, как сам понимаешь…

– Наконец-то моя жена заговорила мудро, хвалю! Молодец!..

Глава тридцать восьмая

ЖИЗНЬ ВХОДИТ В СВОИ БЕРЕГА

Право, бывают годы, с которыми жаль расставаться!

А они, как назло, летят особенно быстро.

Хочешь не хочешь, а годы идут, старость незаметно подбирается к тебе и начинает точить и точить… Начинаешь помаленьку и не торопясь пятиться с ярмарки. Правда, тебе знаком секрет долголетия. Ты трудишься не покладая рук, все время в действии, всегда в строю, и тебе некогда думать о старости, о всяких болезнях. Но все же, когда проходит год и ты смотришь на свои морщины, на седину, грустно становится на душе.

Впрочем, Шмая сегодня ничуть не огорчился, вспомнив, что уже прошел год с тех пор, как он вернулся домой. Год!.. Он прошел как один день. Оглядываешься вокруг, и сердце радуется: сколько уже успели сделать!.. В другое время потребовался бы десяток лет, а может, и больше.

Лето в этом году задержалось дольше обычного, будто понимало, что торопиться некуда: осталось еще много работы. Если осень немного повременит, это будет к лучшему. Ничего с ней не случится, если пожалует чуть попозже…

Однако, когда все уже решили, что лето будет долгим, а там еще придет золотая осень, небо вдруг взбунтовалось. Сердитые ветры нагнали откуда-то свору дождевых туч, напоминавших стадо овец, сбившихся в одно место, как перед грозой. Тучи стали свинцовыми, затем потемнели еще больше, словно кто-то их вымазал смолой. Совсем взбесился ветер и набрасывался на крыши так, будто решил их сорвать, свести на нет работу Шмаи, который трудился весь год с такой любовью!..

Так началась противная, неуютная осень. Пришла, когда ее никто не ждал.

И, как ни странно, неожиданный приход осени больше, чем на всех, отразился на кровельщике. Ох как набросилась на него жена!

– Что же будет теперь? Сколько можно сидеть в землянке? Ты всем помог достроить дома, покрыл почти все постройки артели, а только о себе забыл! Вот и остались у разбитого корыта. Что ты за муж? Что за отец?..

Жена была права, и Шмае трудно было найти для себя оправдание. Но все же он сказал ей:

– Конечно, получилось не так, как я планировал. Но из-за этого нет смысла расстраиваться, родная моя. Что поделаешь, если я принадлежу к той категории людей, которые не могут видеть, как другие мучатся без крова?.. Сделаешь человеку добро, и у тебя легко становится на душе. Поди знай, что осень так скоро придет, начнутся дожди…

– Но десятки людей уже имеют крышу над головой с твоей помощью, а мы снова будем зимовать в землянке!..

– Не огорчайся, дорогая. Не забудь, что человек живет не только для себя, человек должен жить по совести. Кто не думает в первую очередь о других – о солдатках, о сиротах, беспомощных стариках, – тот не достоин, чтобы земля его носила. Главное, мне кажется, это совесть. Лучше жить в землянке с чистой совестью, чем в своем собственном доме без совести… Не огорчайся, все в наших руках… Крышу я себе всегда поставлю…

Рейзл посмотрела на него и только махнула рукой:

– На тебя надейся!..

– Ничего! Было хуже, и мы тоже не падали духом! – перебил он ее и, заметив на глазах жены слезы, погладил ее по голове:

– Ну что ты! Как тебе не стыдно?.. Успокойся!.. Эх, жены, жены!.. Объясни мне, дорогая моя, почему это бывает так: придешь к чужой жене, она тебя принимает как царя: «Садитесь, пожалуйста, выпейте стаканчик чаю с вареньем, попробуйте пирожков с маком… Посидите, отдохните…» А к своей жене придешь, и она тебе: «Ах ты, такой-сякой! Притащи сейчас же ведро воды, наруби дров, сбегай в кооперацию за селедкой… Почему крышу не закончил?..»

Тут уж Рейзл не выдержала и рассмеялась сквозь слезы.

– Вот видишь, родная, – обнял ее Шмая. – Ты старайся пореже на меня сердиться. Злиться тебе, ей-богу, не к лицу. Тебе куда больше идет, когда ты смеешься и не сердишься…

Не зря люди говорят: нет худа без добра. Недаром человеческое горе ходит где-то рядом с радостью.

Шмая был очень огорчен, что не закончил свое жилище, и если он успокаивал жену, то это еще не значило, что сам он в глубине души не переживал. Ему-то не привыкать, он в землянке, когда натопит печь, чувствует себя на седьмом небе. Но девочек жалко было. Его, правда, уговаривали соседи перебраться на зиму к ним, но тут взбунтовалась Рейзл: она больше не намерена ютиться по чужим углам! И пусть его, Шмаю, совесть мучает, что о своей семье не позаботился…

Но после драки, как говорят, кулаками не машут. Пока распогодится, решил Шмая, надо съездить в гости к Мишке. Его все время к нему тянуло, однако каждый раз находились какие-то срочные дела и приходилось откладывать поездку… Уже было собрался в дорогу, как от сына пришло письмо, которое всколыхнуло нашего кровельщика. Оно не было похоже на другие письма, которые Мишка в последнее время присылал, кстати, не так уж часто.

Шмая раскрыл конверт, опустился на корточки возле печурки и начал читать жене вслух:

«Дорогие мои!

Первым долгом шлю вам самые горячие приветы и прошу прощения, что пишу так редко. Придя на завод, я сразу окунулся в работу. Сами понимаете, что за время войны отучился стоять у тисков, много позабыл, а работы по горло. Приходится часто вкалывать по две смены, а то и сутками не уходить из цеха. Но я истосковался по работе и чувствую себя хорошо. Я еще не знаю, когда смогу выбраться к вам на несколько дней, но к Новому году непременно приезжайте к нам, так как мы решили одновременно встретить Новый год и устроить небольшую вечеринку по случаю нашей свадьбы.

С невестой знакомить вас нечего, вы ее хорошо знаете. Это Ольга, дочь Данилы Лукача. Мы с ней дружили еще в детстве, когда учились вместе в школе. После войны судьба нас снова свела в госпитале, где я лечился. Ольга меня спасла, выходила. Мы друг друга очень любим и ценим. Пока что живем неважно, нет еще квартиры, и живем в разных общежитиях. Трудновато приходится. Сами знаете, что у нас еще много недостатков, но все это мелочи жизни. Приезжайте, вместе отпразднуем день нашей свадьбы. Очень просим: обязательно приезжайте и возьмите с собой близких друзей. Будет, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Тридцать первого ждем. А если сможете приехать раньше, всегда будете желанными гостями. Как-нибудь устроимся, народ у нас хороший, дружный.

Обнимаем и целуем. Миша и Ольга »

Шмая оторвал глаза от письма и увидел, что жена очень расстроена. Она молчала и только шмыгала носом, а это не предвещало ничего хорошего.

– Что с тобой, Рейзл? Или тебе невеста не по душе?

– Что ты! – замахала она руками. – Ольга хорошая девушка. Но почему они не хотят приехать сюда и здесь сыграть свадьбу? Все-таки родители здесь…

Она не успела закончить, как послышались быстрые шаги. Запыхавшись, в землянку вбежала Марина и, вся сияя от радости, размахивая конвертом, выпалила:

– Поздравляю! Значит, мы с вами породнились… Получили письмо от Мишки и Ольги… Подумать только, все время и вида не подавали, никому ни слова… И вот уже свадьба…

– Скажи мне, Марина, – усмехаясь в усы, подошел к ней Шмая, помогая снять платок и куртку. – Вспомни, когда ты влюбилась, ты разве тут же помчалась к родителям с этой новостью?..

Он забегал по землянке, достал из самодельного шкафчика бутылек вина, стаканы, хлеб, поставил все это на стол и, увидев, как женщины дружно заплакали, проговорил, наливая вино в стаканы:

– И где только у вас слезы берутся? Ну-ка, веселее, бабоньки! Выпьем за счастье наших детей. Лехаим!

О свадьбе своего сына с дочерью Данилы Лукача Шмая мог бы рассказать немало интересного и трогательного, но это отняло бы слишком много времени. Правда, нельзя сказать, что эта была одна из тех роскошных свадеб, которые играли в добрые довоенные годы. Нет. Было скромно, не очень сытно, но зато весело! Шмая давно не веселился так, как в эту новогоднюю ночь. Он всем понравился, всех покорил и приобрел много новых друзей. И заводскому начальству он пришелся по душе. Узнав, что отец жениха потомственный кровельщик, к нему пристали, как с ножом к горлу, чтобы оставался тут работать, перебрался бы в город. Развертывается, мол, большое строительство, и такой человек нужен здесь, как воздух.

Тут уже не выдержал Овруцкий, не говоря уже о Рейзл. Как же это, приехал человек к сыну на свадьбу, а его самого хотят засватать?! Человек имеет свой угол, свою работу, всеобщее уважение. И там, в поселке, для него тоже на всю жизнь работы хватит, лишь бы здоровья хватило. Ни за что не отпустят Шмаю из артели, так и знайте!

Да, одним словом, весело было на свадьбе, хоть чуть было не выхватили заводские ребята из-под носа у колонистов разбойника, без которого стало бы скучно в поселке.

Весело было на свадьбе, но не обошлось и без слез. Не все, кому полагалось присутствовать на таком торжестве, могли прибыть… Чувствовалось отсутствие отца Оли, доброго пасечника Данилы Лукача. Все стоя выпили за его здоровье (ведь не все знали, что они пили за упокой его души…).

Гости разъехались только на третий день, но Шмаю еще не могли вытащить. Он заявил, что должен немного задержаться, помочь молодоженам устроиться, что непременно приедет через несколько дней. Но легче давать обещания, чем выполнять их…

На следующий день Шмая прошелся с сыном по рабочему поселку, увидел, как тут строят, и глаза у него загорелись. Поднявшись на стропила большого здания, чтобы немного помочь рабочим, он так увлекся, что забыл адрес своего дома. Кто знает, не остался ли бы он тут навсегда, да снова вмешались жена, Овруцкий, соседи.

Хорошо ему было рядом с сыном, которого все уважали, как и его милую жену, на которую молодые парни заглядывались. Столько дней провел он здесь у сына и снохи, а все не мог досыта наглядеться на них. Это был и тот сын и не тот. Та же Оля и не та. Возмужали, стали серьезными, собранными. Одним словом, отец был в восторге от своих детей…

А тем временем он втянулся в работу. Каждый день ранним утром, когда хриплый гудок огромного завода звал на трудовую вахту, все трое отправлялись в путь. Шмая уже привык к здешним людям. Все ему здесь нравилось. Но у Рейзл, как всегда, было обо всем этом совсем другое мнение. Ей не нравилось, что Шмая так задержался в гостях, и она стала засыпать его письмами, звать домой. Овруцкий тоже ему написал, сколько дел ждет его в поселке и что пора ему и честь знать, можно быть гостем неделю-другую, но не месяцы. И вообще, в гостях хорошо, а дома лучше…

Что ж, пришлось распрощаться с молодоженами, с новыми друзьями и отправиться в обратный путь.

Приехал Шмая на знакомый полустанок, а тут его ждал сюрприз. Его встречали товарищи, и среди встречающих Шмая сразу заметил Васю Рогова, своего молодого дружка, которого назвал своим сыном. У нашего розбойника сердце сжалось от боли, когда он увидел этого некогда ловкого, сильного пограничника в штатской одежде, с пустым рукавом… Шмая узнал среди встречающих и Шифру. Изменились молодые люди, посуровели…

– Какие гости! – воскликнул кровельщик, направляясь с распростертыми объятиями к своим фронтовым друзьям.

– Мы не гости, – ответил Вася, обнимая «батю» одной рукой. – Разве вы забыли, что когда-то, еще у Волги, приглашали меня приехать к вам в поселок? Вот и приехали мы с Шифрой сюда на постоянное жительство…

– Видишь, Шмая, прогулял ты все на свете! Уже месяц, как Вася живет тут, работает. Службу подходящую подыскали для него. Правление артели назначило его завклубом. И Шифра уже нашла себе работу: по старой памяти пошла на ферму. – Подумав немного, Овруцкий добавил: – Все хорошо, да если б у них еще крыша была… Жить пока им негде…

– Ничего! Об этом мы уже позаботимся… – прервал его Шмая.

– Да, если часто будешь ездить в гости, и на такой срок, как теперь, то забудешь, как молоток в руках держат…

– Конечно, для Васи все сделаю. На улице жить не будет. Постараюсь… А ты что думаешь, там, у Мишки, я сидел сложа руки? И там для меня дело нашлось. С трудом вырвался сюда. Они для меня уже должность приготовили…

– Какую же должность? Может, директора завода?

– Для меня директор – слишком низкая должность, – усмехаясь, ответил кровельщик. – Я всегда повыше лезу… Помогал ребятам дома покрывать. Лучшей должности для меня не придумаешь…

Шмая говорил и не сводил глаз с гостей. Неожиданная встреча с ними перенесла его в те тяжелые дни, когда они вместе были в огне, напомнила о погибшем сыне, о его большой дружбе с этим славным расторопным пареньком, который теперь выглядел намного старше своих лет. Шмаю радовало, что Вася решил тут осесть. Этот названый сын постоянно будет напоминать ему родного, которого он уже никогда не увидит.

Вокруг было шумно. Шмае очень хотелось поговорить с Васей, узнать, куда он девался после последнего ранения, как сложилась дальше его судьба, но решил, что сейчас не время – надо будет позвать их сегодня к себе и потолковать обо всем. Вместе с тем он уже прикидывал, как соорудить для них жилище, и решил пока что приютить их у себя.

Еще одна зима прошла в больших хлопотах. Весна началась дождливая, буйная и предвещала хороший урожай.

Эта весна принесла с собой в поселок новую радость. Впервые после военных лет появилось сразу несколько молодых матерей. И все они, словно сговорившись, родили девочек. Шмая сказал, что это хорошая примета: значит, больше не будет войн, если уже не рождаются на свет будущие солдаты.

Но не успел он рассказать, откуда взялась эта примета, как ему принесли новую радостную весть. И принес ее Вася Рогов. Он примчался из района, сияющий, счастливый, и, обняв своего «батю», крикнул:

– Можете меня поздравить! Сегодня у меня родился сын!

– Что? Как это – сын? – удивился Шмая. – Новый солдат! – Но все же обрадовался и горячо поздравил молодого отца с первенцем.

Однако старик подумал, что только радоваться по этому поводу – мало. Ведь от того, что люди поздравляют счастливого отца, сыт-доволен не будешь. Нужна теперь, как воздух, крыша над головой. Пока придут молодые в себя, надо их принять. В свой дом. Но он еще стоит, бедный, без крыши, а в землянку молодую мать с ребенком не возьмешь. К тому же Вася заслужил того, чтобы жить в тепле и чтобы на голову дождь не капал.

И, отложив все дела, Шмая-разбойник собрал свою могучую бригаду и повел ее на штурм своего дома.

Вся улица взялась помогать.

Сказать, что жена, Рейзл, была в восторге от того, что после стольких мытарств ей придется ютиться с соседями, нельзя. Но она поняла, что ей ничего не поможет. Таков он, Шмая, – для людей он готов последнюю рубаху с себя снять, тем более, для этого русоволосого сибиряка, которого любил, как родного сына.

Уж ладно, решила она про себя, пусть с соседом, но в своем доме. Сколько же можно мучиться в землянке? Девочки не имеют своего уголка!

Но недаром люди говорят, что нашему Шмае-разбойнику везет в жизни! Когда дело близилось к концу и жена начала было ему намекать, Шмае, что, мол, лучше было бы оборудовать для молодоженов комнатку в клубе, прибыла от Мишки телеграмма. Сын сообщал, что Оля родила двойню – двух дочерей-красавиц – и завод выделил им хорошую квартиру. Все это, конечно, хорошо, но как же может Оля одна справиться с таким детским садом? Можно было бы вызвать Олину мать, Марину, но, как на грех, та заболела и не может выехать…

Что ж поделаешь, думала Рейзл. На первых порах ей придется помочь детям. Они ведь еще молоды и так беспомощны!

И, недолго думая, собралась в путь-дорогу.

Шмая и Вася Рогов со своим маленьким и шумливым семейством готовились отпраздновать новоселье.

Года через три после войны в один из воскресных летних вечеров Шмая-разбойник взял лом в руки, созвал всех соседей в свидетели и стал разбивать свою землянку. Это была последняя землянка в «Тихой балке». Эту работу он делал с большим наслаждением. Ему помогали все соседи.

Казалось, с тех самых пор, когда люди научились уничтожать жилища, города и села, это был первый случай, когда все радовались и все были в восторге. Шутка сказать – последняя землянка! Последнее напоминание о войне!..

Немало воды утекло с тех пор.

За это время несколько раз старый клен у калитки кровельщика сменял свой наряд, а лицо хозяина покрывалось все новыми и новыми морщинами, голову щедро посеребрила седина. На виноградной плантации наливались соком виноградные грозди, а в чанах виноделии играло буйное молодое вино. Поселок помаленьку рос и молодел. К небу тянулись стройные тополя, и тихие воды Ингульца по-прежнему переливались под солнечными лучами и в лунном сиянии всеми цветами радуги.

Каждое утро, когда просыпаются петухи, неторопливым, размеренным шагом идет на работу наш старый кровельщик, и его почтительно приветствует стар и млад.

Сердце его радуется, когда он смотрит на новые дома и постройки. Как-никак везде он здесь приложил руку, здесь есть значительная толика его труда, его души. Радостно еще и оттого, что есть порох в пороховницах, – силы его еще не покидают.

И кто же этого не знает – когда ты вечно в хлопотах, в труде, забываются старые раны и болячки, как-то легче дышится и сам, кажется, молодеешь, душой и телом.

Обо всем он забывает, когда выбирается на свой трон – на стропила – и погружается в работу.

Прохожие, задерживаясь на минутку, кричат ему:

– Здорово, старина! Доброе утро, Шмая-разбойник! Как дела?

– Ничего, дела идут! – не отрываясь от работы, отвечает он. – Трудимся!.. Сижу на своем троне и вижу, как на ладони, весь мир…

– А что же ты там видишь, сосед?!

– Что я вижу? Ого, многое вижу! Неплохой мастеровой, скажу я вам, соорудил наш мир. Есть стены. Есть добрый фундамент. Нужно, пожалуй, еще хорошую крышу приделать этому миру, тогда людям удобно будет жить в нем, будет тогда настоящий порядок на земле. А то, братцы, мир еще не совсем по-хозяйски устроен…

И люди весело хохочут, машут кровельщику руками:

– Эгей, прощай, старик!

Шмая-разбойник слегка морщится:

– Какой же я вам старик? Мне, ребята, стареть некогда, разве сами не видите, сколько у меня еще работы? К тому же не забывайте, что я знаю секрет долголетия!..

 Григорий ПОЛЯНКЕР

(Биографическая справка)

Полянкер Григорий Исаакович родился в 1911 году в г. Умани, Черкасской области, в семье ремесленника.

Учился в трудшколе и школе рабочей молодежи в Умани. В 1928 году переехал в Киев, поступил в ФЗУ, а по окончании его работал на обувной фабрике.

В 1932 году поступил на литературный факультет Киевского педагогического института, который и окончил в 1935 году.

Еще работая на фабрике, Григорий Полянкер напечатал в еврейских журналах целый ряд очерков и рассказов о жизни рабочей молодежи, студентов, был членом писательской литературной организации ВУСПП, а с момента создания Союза писателей СССР был принят членом Союза.

В 1932 году вышла первая повесть о рабочей молодежи, о комсомольцах столицы, уехавших работать в «Донбассуголь». Вслед за этой книгой в 1934 году вышел сборник маленьких повестей и рассказов «На том берегу», в 1937 году – роман «Вторая встреча». Перед Отечественной войной писатель опубликовал свою повесть «Шойль из Баполья» на еврейском, украинском и русском языках, издал первую книгу романа «Шмая-разбойник».

В первые дни Отечественной войны ушел добровольцем на фронт и прошел с Советской Армией путь до Берлина. Награжден орденом Отечественной войны, орденом Красной Звезды и боевыми медалями.

В годы войны опубликованы его книги «Фронтовые рассказы», «Месть»; после войны вышли книги «Сердце не камень», «Сын Отчизны», «Веселый пассажир» и романы «Золотая долина», «Испытание верности», «Секрет долголетия» и «Булочник из Коломыи».

notes

Примечания

 1

Балагула  – извозчик (евр.) .

 2

Лехаим!  – На здоровье! (евр.) .

 3

Талес  – молитвенное облачение (евр.) .

 4

Фрейлахс , шер – национальные танцы; клезморим  – музыканты (евр.) .