Текст книги "Умоляй меня (ЛП)"

Автор книги: Грейс Дрейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Он фыркнул, от возмущения его торчащие волосы затрепетали, а мантия хлопнула, когда он вышел из солара.

– Я ничего не признаю, – заявил он, выходя. – Ты хочешь признаний? Спроси господина, а не меня, – и зашагал по коридору к мезонину на втором этаже и комнате Гэвина.

– Он сказал мне спросить тебя, ты, старая злобная лягушка, – огрызнулась она.

– Я все слышал, – крикнул он, не оборачиваясь.

– Хорошо! – крикнула в ответ Луваен и захлопнула дверь.

Она обернулась и обнаружила Балларда, стоящего позади нее, уже одетого в бриджи. Он натянул блио [прим. Блио – длинная туника], не утруждая себя шнурками. У него не было времени смыть кровь с кожи, и на рубашке расцвели розовые пятна, испещрив грудь и руки. Он выглядел таким же потрепанным, как она себя чувствовала, шрамы казались мертвенно-белыми на фоне его серой бледности.

– Где Эмброуз?

– Вернулся в комнату Гэвина, – она правильно догадалась о проклятии и горела желанием узнать больше, но держала язык за зубами. За те недели, что она провела в Кетах-Тор, она никогда до сих пор не видела страха в глазах Балларда. Этот страх был за его сына. На его месте у нее не хватило бы терпения удовлетворять чье-то любопытство в данный момент. – Я встречусь с тобой там, как только оденусь. Я знаю, ты волнуешься не меньше Циннии.

Он кивнул, задержавшись достаточно долго, чтобы поцеловать ее в лоб, прежде чем последовать за Эмброузом. Луваен наблюдала за ним, пока он не скрылся на лестнице. Ее собственное одевание заняло больше времени, чем у него. И сопровождалось множеством проклятий и шипений, когда рукава ее платья задевали царанины на коже, а чулки натягивались на струпья, усеивающие ее ногу. Она присоединилась к веренице посетителей покоев Гэвина и обнаружила Циннию, стоящую за закрытой дверью спальни и вытирающую слезы уголком рукава. Когда она увидела Луваен, то бросилась ей в объятия. Рыдания начались снова.

Луваен подавила болезненный вскрик и погладила сестру по спине:

– Как он?

Цинния отступила назад и шмыгнула носом. Даже с красным носом, опухшими глазами и кожей, покрытой пятнами от слез, от нее захватывало дух.

– Страдает от боли. Не рад меня видеть, – она криво улыбнулась. – Ты была права насчет его глаз. Де Совтер признался, что в прошлый раз Эмброуз околдовал Гэвина, чтобы я не испугалась.

– Теперь ты напугана?

– Да, но не за себя, – Цинния во второй раз вытерла лицо промокшим рукавом. – Гэвин напоминает мне Томаса, когда тот заболел.

Луваен покачнулась, у нее закружилась голова от ужаса.

Цинния схватила ее за руку:

– Это не чума, Лу. Это также не просто поток.

– Я знаю, – брови ее сестры вопросительно поднялись. Луваен указала на закрытую дверь Гэвина. – Я кое-что предположила и застала Эмброуза врасплох. Что тебе сказал Гэвин?

Цинния одернула свои юбки:

– Ничего, но Магда намекнула на это, когда я была там. Что-то связанное с его матерью Изабо и проклятиями.

И снова семья де Совтера не договаривала, говоря ровно столько, чтобы разжечь любопытство, но упуская из виду самые важные детали.

– Магда переняла некоторые дурные привычки своего любовника. Хитрые намеки и полуправда, похоже, в порядке вещей по утрам, – Луваен пожалела, что не может встряхнуть одного из них, пока не выплеснутся подробности. Она ответила на внезапный пристальный взгляд Циннии. – Что?

– Что случилось с твоей щекой?

Луваен осторожно провел кончиком пальца по глубокой царапине, которая портила ее скулу:

– Ты знаешь эти отвратительные розы?

Глаза Циннии расширились:

– Они это сделали? Как?

– Нежеланный визит на рассвете через сломанный ставень. Они чувствительны к потоку так же, как Гэвин и его отец, – Луваен побледнела при мысли о том, как Цинния бы отважилась подойти слишком близко к этой кипящей массе шипов и была бы разорвана на части. – Не подходи близко к розам, любовь моя. Меня не волнует, насколько красивыми ты их считаешь.

Отвлеченная звуком защелки на двери Гэвина, Цинния только кивнула. Магда вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Ее напряженное выражение смягчилось, когда она увидела Циннию. Магда похлопала девушку по руке:

– Сейчас он спит. Господин настаивает на том, чтобы остаться, даже несмотря на то, что ему нужно будет обработать эти порезы, – ее взгляд остановился на Луваен, задержавшись на царапине на щеке, прежде чем перейти к ранам, скрытым мятым платьем. – Держу пари, тебе тоже, – она помахала им рукой, когда добралась до лестницы. – Спускайся вниз. Я нагрею воды и налью кесир. Мне кажется, нам всем не помешает выпить по чашечке-другой.

Теплая ванна с губкой, за которой последовало нанесение мази из тысячелистника и две чашки кесира, улучшили настроение Луваен с мрачного на тревожное. Как бы ей не хотелось немного побаловать себя расхаживанием взад-вперед и заламыванием рук, ради Циннии она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Девушка доставляла достаточно беспокойства двум людям.

– Как ты думаешь, Гэвину сейчас лучше? – спросила она в пятый раз за последние четверть часа. Она помогла Луваен снять окровавленное постельное белье с кровати Балларда и сложить его у двери.

– Может быть, – терпеливо ответила Луваен. – Мы скоро узнаем.

Перестилание белья было не самым интересным и не самым успешным способом отвлечь ее сестру, но ей нужно было чем-то занять себя, а не расхаживать под дверью Гэвина.

Магда отправила их наверх после того, как Луваен отвела ее в сторону:

– Я испорчу прекрасную работу Джоан, если попытаюсь прясть, а Цинния еще до полудня сведет нас всех с ума своими страданиями. Здесь есть чем заняться, но я хочу чего-нибудь посильнее, чем макать свечи, чтобы отвлечь ее от мыслей о том, что происходит в комнате Гэвина.

Кухарка бросила на нее понимающий взгляд:

– Только ее?

Луваен пожала плечами:

– Себя тоже, если хочешь знать.

– Тяжелый труд творит чудеса с праздным умом, – сказала Магда со слабой улыбкой. – Ты можешь постирать те простыни и одежду, которые вы с Баллардом испачкали кровью сегодня утром.

Они сдернули последние простыни с матраца и завернули все в одеяло, чтобы стащить вниз. Луваен настороженно поглядывала на окно, пока они пробирались к двери, готовая схватить Циннию и убежать, если колючая лоза просунется сквозь ставни.

У Магды были наготове бочка и ведро, а также тряпка, наполненная золой. Цинния с удовольствием погрузилась в тяжелую работу по полосканию, скребке и взбиванию, остановившись только тогда, когда Луваен пригрозила ударить ее по голове стиральной битой, если она не остановится, чтобы съесть ужин Магды из тушеного цыпленка. Все угрозы в мире не могли заставить ее сделать больше, чем ковыряться в своей порции, и Луваен не давила на нее. Ее собственная еда остыла, когда она вяло перекладывала ее с одного края тарелки на другой. Она не ожидала, что Гэвин появится, но надеялась увидеть Балларда. Она даже приветствовала бы обычное осуждение Эмброуза в ее адрес, если бы это означало узнать больше об этом последнем потоке. К сожалению, только Магда составила им компанию, и она предупредила их, что никакое обаяние, слезы или требования не заставят ее раскрыть домашние секреты.

Сумерки сгустились к тому времени, когда они развесили последние простыни по всем изгородям, установленным в прачечной. Луваен потянула спину и подняла руки, чтобы показать их Циннии.

– Пальцы, как чернослив, – сказала она.

Цинния слабо улыбнулась:

– Это напомнило мне, как сильно я ненавидела весенние великие стирки. Я не думала, что когда-нибудь после этого просохну, – она посмотрела в сторону кухни и лестницы за ширмами. Ее улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. – Я не могу этого вынести, Лу. Мне нужно проверить, как он.

Луваен не винила ее. Прошло несколько часов, и компанию им составляли только Магда и горничные. Магда ушла в комнату Гэвина несколькими минутами ранее, неся чашку и бутылку, наполненную темной жидкостью. Цинния проводила ее тоскливым взглядом. Луваен сжалилась над ней.

– Тогда иди. Я закончу здесь, – слова едва слетели с ее губ, как Цинния вылетела из прачечной.

Она отчаянно хотела последовать за Циннией, не столько для того, чтобы увидеть Гэвина, сколько для того, чтобы найти Балларда. Он выглядел измотанным и испуганным, когда уходил от нее утром, его широкие плечи поникли, когда Эмброуз сказал ему, что его сын уже слег в постель, заболев от потока. Вместо этого она убрала стиральные биты и направилась на кухню. Она вошла как раз вовремя, чтобы услышать, как открылась и закрылась дверь в кладовую – Джоан или Кларимонда принесли эль или вино. Что-то внутри нее говорило об обратном, и она пошла на звук, движимая уверенностью, что человек, которого она искала, только что прошел мимо нее и спускался в комнату с колодцем.

Ее инстинкты оказались точными. Луваен обнаружила Балларда в камере, которую он занимал, когда она впервые прибыла в Кетах-Тор. Комната была чисто вымыта, а пол устлан свежей соломой. Кто-то оставил стопку аккуратно сложенных одеял у одной из стен. Баллард стоял внутри, на его предплечье был намотан кусок цепи. Он напрягся и потянул, проверяя скобу, которая крепила цепь к каменным блокам.

Она остановилась в дверном проеме и молилась, чтобы ее голос не дрожал так сильно, как ее внутренности.

– Она выдержит?

Он не вздрогнул от ее присутствия. Цепь со звоном упала на солому.

– Да, должна. Если этого не произойдет, то я буду выбивать дверь или процарапывать себе путь наружу. Эмброуз же так заколдует дверь, что мне придётся призвать дракона, чтобы тот прогрыз путь.

Он повернулся к ней лицом, и Луваен подавила вздох. Его прежняя бледность усилилась, и тени прорезали изможденные впадины под его скулами и глазами. Это было наименьшей из его проблем. Его зрачки больше не были круглыми: они сверкали эллиптическими черными радужками, яркими, как шафрановые луны. Дорожки шрамов, выгравированных на его лице, сместились, ползая под кожей, пока не проложили новые полосы над его носом и к линии роста волос.

– Узри зверя, моя красавица, – он ухмыльнулся, сверкнув резцами, ставшими более изогнутыми и заостренными. Его веселье не касалось взгляда.

Луваен медленно вздохнула и сжала колени, борясь с желанием убежать. Здесь стоял хищник устрашающего вида, существо безымянное и неизвестное. Она могла выдержать вид клыков, извивающихся шрамов, даже змеиных глаз, но если бы он показал ей раздвоенный язык, она потеряла бы последнюю крупицу мужества, которой обладала, и поддалась бы глубинному отвращению, которое каждое существо, ходящее на ногах, испытывало к тем, кто ползал на животе.

Насмешливая ухмылка Балларда померкла. Он приподнял бровь в ответ на ее продолжающееся молчание.

– Я должен выглядеть действительно гротескно, чтобы лишить откровенную Луваен Дуенду дара речи.

Она скрестила руки на груди и приняла суровое выражение лица:

– Когда-то я была похожа на тебя. На следующее утро после того, как мы с Томасом посетили вечеринку Беатрис Купер, и вино лилось рекой. Томас в испуге вскочил с кровати, едва увидев меня.

Его неживая улыбка совсем исчезла:

– Тебя это забавляет?

– Никто здесь не смеется, милорд, – она потянулась к его руке, крепко сжав, когда он попытался отстраниться от нее. Кончики его когтей царапнули ее костяшки пальцев. – Я не смеюсь и не убегаю. Я тоже не буду лгать. Ты представляешь собой леденящее душу зрелище. Мне снились кошмары о монстрах красивее тебя, – она подошла ближе и подняла другую руку, чтобы запустить пальцы в его волосы. На этот раз он не отшатнулся. – Но ты все еще остаешься собой, несмотря на всю эту чушь о потоках. Только глупая женщина убежала бы от такого необыкновенного мужчины, а я не дура, Баллард де Совтер.

К ее облегчению, он закрыл глаза и заключил ее в робкие объятия. Она охотно поддалась, крепко обняв его и положив голову ему на плечо. Он ощущался так же, как и раньше, пах так же. Закрыв глаза, она представляла его таким, каким он был прошлой ночью – все еще со шрамами, но гораздо более человечным. Заостренные когти, рисующие узоры на ее спине сквозь платье, напомнили ей, что этот новый день принес более мрачную реальность.

– Ты не должен быть здесь один, – сказала она. – Я принесу свою прялку и составлю тебе компанию.

Он напрягся и высвободился из ее объятий. Она не думала, что он мог казаться еще более мрачным, чем сейчас, но он справился.

– Я не хочу, чтобы ты была здесь, Луваен, – решительно сказал он.

Луваен ощетинилась, уязвленная его резким отказом:

– Почему нет? Я уже видела тебя в разгар этого потока раньше.

Он покачал головой, и кривая улыбка искривила его рот:

– Нет, не видела. Это был отлив, когда худшее было позади.

Она вспомнила грязную камеру и сгорбленного зверя, пронзительно кричащего о своих мучениях стенам. Все внутри нее содрогнулось от осознания того, что его ждут еще большие страдания. Она теребила шнурки на его тунике.

– Моя привязанность к тебе останется прежней, Баллард, – она ухаживала за Томасом во время ужасов чумы – эта задача оставила в ней свои собственные шрамы. – Я не слаба духом.

Он погладил ее руку от плеча до запястья:

– Нет, не слаба, но я не человек во время пика потока. И у меня все еще остается хоть капля гордости, – остатки стыда, который он показал прошлой ночью, мерцали в его желтых глазах. – Это для меня, Луваен, а не для тебя. Я прошу твоего снисхождения.

Луваен думала, что ее глаза вылезут из орбит от усилий, которые потребовались, чтобы не заплакать. Вместо этого она вцепилась в гнев и позволила ему сгореть. Это проклятие, о котором никто не хотел говорить, было коварной вещью, причиняющей не только боль и безумие, но и лишающей свою жертву достоинства. Она засунула руки в карманы юбок и глубоко дышала, пока тугие путы в груди не ослабли, и она не смогла говорить, не задыхаясь.

– В последнее время ты был очень щедр с грелкой, милорд, – мягко поддразнила она. – Я думаю, будет справедливо, если я предоставлю тебе эту поблажку. Но не привыкай к этому, – сказала она своим самым строгим голосом.

Он во второй раз обнял ее и склонил голову. Луваен закрыла глаза, облегчение нахлынуло на нее, когда он коснулся ее нижней губы своим все еще очень человеческим языком. Они обнимали друг друга несколько минут, обмениваясь поцелуями и нежными ласками.

Наконец Баллард отстранил ее от себя и указал на лестницу:

– Тебе пора идти наверх, моя красавица, – черные когти, которые могли легко порвать ее на ленточки, вырисовывали узоры бабочек на ее шее и ключицах. – У меня удобная камера, а Магда позже принесет мне ужин, – он похлопал себя по плоскому животу. – Мне не грозит голодная смерть.

Луваен схватила его за руку и поцеловала костлявые костяшки пальцев.

– Ты позовешь меня, если я тебе понадоблюсь?

– Нет.

Она сверкнула глазами:

– Баллард…

Он свирепо посмотрел на нее в ответ:

– Я не узнаю тебя, женщина. Мне повезет, если я смогу произнести хоть слово вместо рычания, – он ответил на ее жест и поцеловал ее руку, прежде чем разжать ее пальцы и отступить дальше в камеру. – Если ты хочешь помочь мне, помоги остальным с Гэвином, – его глаза вспыхнули, как только что зажженные факелы. – Мой сын – это то, ради чего я дышу, Луваен.

Он отвернулся от нее. Она постояла там несколько мгновений, глядя ему в спину, прежде чем оставить его в одиночестве.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Она нашла Магду у кухонного очага, переворачивающую мясо на вертеле. Кухарка подбородком указала на два кувшина на соседнем столе:

– Эль или кэсир?

Луваен взяла кубок из одного из шкафов, стоявших вдоль стен.

– И то, и другое, – сказала она.

Остаток дня тянулся. К вечеру настроение Луваен испортилось, и она так внимательно прислушивалась к любому звуку из комнаты в виде колодца, что у нее зазвенело в ушах. Атмосфера за ужином была такой же веселой, как и у скорбящих на кладбище. Эмброуз уставился вдаль, теребя нижнюю губу большим и указательным пальцами, пока его еда остывала. Цинния, глаза которой почти распухли от слез, так часто шмыгала носом, что Луваен пришлось поменяться с ней местами на скамейке, чтобы раздраженная Магда не пырнула ее своим кухонным ножом. Кларимонда и Джоан мудро решили поесть у очага, подальше от напряжения, висевшего вокруг остальных, более густого, чем тушеное мясо, которое никто не ел.

Только потом Луваен пришла в солар, и то только потому, что не хотела тащить прялку обратно в свои покои. Она засиделась далеко за полночь, и стук педали составил ей компанию. В комнате стало так темно, что она пряла, используя привычное прикосновение вместо зрения. На рассвете первые мучительные крики из тюремной комнаты разнеслись по всему замку, и ее пальцы начали кровоточить. Она продолжала прясть, стиснув зубы и обжигая пальцы, пока Цинния не вошла в солар с факелом в руке. Легкое прикосновение к плечу вывело ее из оцепенения. Она спустила ногу с педали, смутно ощущая онемение в икре и бедре. Вращающееся колесо замедлило ход и, наконец, со скрипом остановилось.

Цинния вставила факел в ближайшую скобу и присела на корточки у колен Луваен.

– Ты не спала всю ночь, не так ли? – она схватила сестру за запястье и подняла ее руку к колеблющемуся свету. Кровь стекала по ее пальцам между костяшками и покрывала ладонь, струясь из многочисленных рваных ран. – О, Лу, – промурлыкала Цинния страдальческим голосом. – Я надеялась никогда больше этого не увидеть. Почему ты не остановилась?

Луваен пожала плечами:

– Я не заметила.

Прялка была почти опустошена, а веретено почти заполнено – не льняной нитью, вытянутой из корзины с льняной паклей у ее ног, а проволокой, тонкой, как нитка, и достаточно острой, чтобы резать плоть. В последний раз когда она превращала лен в сталь, Томас умирал в их постели.

Цинния встала и потащила Луваен за собой.

– Давай. Мы спустимся вниз, обработаем эти порезы и перевяжем тебе руки. В ближайшие несколько дней ты не сможешь прясть. Тебе придется овладеть изящным искусством расхаживать взад-вперед и хныкать вместе со мной.

Кларимонда утром дежурила на кухне:

– Мама наверху ухаживает за сэром Гэвином, – она вздрогнула от состояния рук Луваен. – Я нагрею для вас воды, госпожа, и принесу мед и бинты.

Час спустя Луваен подняла руки, намазанные медом и обмотанные льняными бинтами. Она повернулась к Циннии, отметив темные круги под глазами девушки, ее растрепанную косу и мятую одежду. Она была не единственной, кто не спал прошлой ночью.

– Я могу почистить зубы, но тебе придется… – снизу донесся мучительный крик, от которого пол у них под ногами задрожал. Луваен на мгновение закрыла глаза, прежде чем снова открыть их и увидеть пепельное лицо Циннии, – …зашнуровать меня, как только я переоденусь, – продолжила она глухим голосом.

– Он звучит намного хуже, чем в прошлый раз, – Цинния судорожно схватила чашку, которую протянула ей такая же бледная Кларимонда, и осушила напиток. – Хотела бы я, чтобы у нас было что-нибудь покрепче эля.

– Как Гэвин? – Луваен почти боялась спрашивать. Это был первый раз за последние двадцать четыре часа, когда она видела Циннию с сухими глазами. Она молилась, чтобы ее вопрос не вызвал еще один приступ плача. Она была слишком занята жильцом камеры, чтобы в данный момент утешать свою сестру.

– Не страдает, как его отец, слава богам, – Цинния прижала руку ко рту. – Мне жаль, Лу. Я не имею в виду, что я рада, что де Совтер страдает. Я просто говорю…

Луваен легонько приподняла ее за подбородок:

– Не будь дурочкой. Я знаю, что ты имела в виду, – она встала, поблагодарила Кларимонду за лечение и отказалась от предложенного завтрака. Ее живот был завязан в узел еще сильнее, чем волосы. Если бы она попыталась поесть, то, вероятно, ее бы вырвало. Она толкнула Циннию локтем. – Пойдем со мной. Мне нужно одеться, и для этого мне понадобится твоя помощь. И тебе не помешало бы немного привести себя в порядок.

Они готовились к предстоящему дню под аккомпанемент какофонии мучительных криков. Поток усилился, и будет продолжать усиливаться в течение следующих нескольких дней, прежде чем отступит, превратив Гэвина в прикованного к постели инвалида, а его отца – в животное. Луваен задавалась вопросом, а они все не присоединяться к Балларду в его безумии к концу прилива? Она оставила Циннию у двери Гэвина, вырвав у нее обещание, что она позовет Луваен, если та ей понадобится.

Цинния остановилась, положив руку на щеколду:

– Где ты будешь?

– Убираться в кладовке, – Луваен уставилась на сестру, провоцируя ее на спор.

Девушка некоторое время молча смотрела на нее.

– Будь осторожна, Лу, – сказала она и проскользнула в комнату, где отдыхал Гэвин, а Магда успокаивала его.

Луваен стояла снаружи, прислушиваясь к шепоту голосов: слабого и хриплого – Гэвина, фальшиво веселого – Циннии. Она покачала головой и спустилась вниз, не задержавшись на кухне, чтобы взять метлу или швабру. Дверь временной тюрьмы была закрыта и заперта на засов. За деревянным барьером все было тихо. Она села с одной стороны самой верхней ступеньки, расправила юбки и прислонилась спиной к стене, чтобы подождать. Она сделала, как просил Баллард, и держалась подальше от его место содержания, но она будет бдительна здесь, вне поля зрения. Он мог не видеть и не слышать ее, но она все равно будет рядом.

Она сидела часы напролет, иногда задыхаясь от тишины, иногда закрывая уши забинтованными руками, когда Баллард угрожал обрушить крышу. Гортанные вопли были ужасны, свидетельствуя о его утверждениях, что он не был человеком во время потока. Всхлипы были еще хуже: прерывистые звуки, как будто боль была такой сильной, что не было сил даже кричать. Дважды Луваен вставала и готовилась спуститься по лестнице, широко распахнуть дверь и проверить камеру. Только ее обещание оставить ему хоть какую-то иллюзию авторитета остановило ее. Она плюхнулась обратно на ступеньку, уперлась локтями в колени и закрыла лицо руками.

– Если ты и дальше будешь сидеть здесь, твоя задница примерзнет к ступеньке.

Луваен подняла глаза и подвинулась, чтобы освободить Эмброузу место рядом с ней. Он закутался в мантию и засунул руки в широкие рукава, чтобы согреться.

– Я так и думал, что найду тебя здесь.

Она пожала плечами:

– Где еще мне быть?

– С сестрой.

– Я была с ней раньше. В данный момент она не нуждается в моей компании.

Его очки отражали ее черты, эффективно скрывая выражение его лица, пока он внимательно рассматривал ее.

– Что случилось с твоими руками?

Она чуть не выдала легкомысленный ответ, какое-нибудь бессмысленное оправдание по поводу неуклюжести и рассеянности. И отбросила эту мысль. Эмброуз, возможно, и не искал ее специально, но он сидел рядом с ней, поддерживая беседу, которая не включала в себя обмен колкими замечаниями. Может быть, если она честно расскажет что-нибудь, он отплатит ей тем же и расскажет о проклятии, которое тяготеет над людьми де Совтера.

Она протянула руки, словно желая полюбоваться работой Кларимонды.

– Как бы мне этого ни хотелось, я не могу всегда отрицать наследие моей матери. Когда я расстроена, я пряду.

Одна из его бровей приподнялась, образовав морщинку на лбу, а губы дрогнули:

– Это на удивление безобидно. Думал, ты предпочитаешь гоняться с вилами за людьми.

Луваен нахмурилась. Неужели Цинния рассказала всем историю Фармера Тоддла?

– Я делаю это ради тренировок, – отрезала она. И проигнорировала его смешок. – Цинния однажды упомянула, что наш отец пошутил, что я могу превратить солому в золото. Я еще не овладела таким прибыльным навыком, но если я достаточно зла или огорчена, могу перепрясть лен или шерсть в проволоку, – она положила руки на колени. – Это доставляет небольшие неприятности.

Эмброуз уставился на нее так, будто она только что превратилась в крылатую кошку:

– Так, так. Кто бы мог подумать? Твоя магия проявляется, когда ты ослабляешь свою защиту.

Она кивнула:

– Я плела корзины из проволоки после смерти Томаса и неделями носила бинты на руках.

– Почему ты так ненавидишь магию?

– Ты спрашиваешь меня об этом, когда розы снаружи могут разорвать человека на кровавые куски, а твой господин кричит в агонии, прикованный к стене?

– Не вся магия так пагубна, госпожа. Не притворяйся. Ты знаешь, что это правда.

У Луваен отвисла челюсть. Вместо того чтобы думать, что она недалекая, он теперь отчитывал ее за то, что она ведет себя так. Они прошли долгий путь за несколько мгновений. Он все еще ничего не поведал о проклятии, и вот она снова рассказывает ему историю своей семьи. Если он попытается отделаться очередной порцией недомолвок и двусмысленных намеков, она убьет его.

– Когда Абигейл, мать Циннии, лежала при смерти, мой отец призвал всех колдунов, чтобы спасти ее. Те, кто обладал настоящим мастерством, в большинстве случаев были честны и говорили ему, что ничего нельзя сделать. Однако другие лили ей в горло всевозможные мерзкие лекарства, произносили над ней бессмысленные заклинания, жгли ее кожу горячими ложками и пускали ей кровь, чтобы освободить демонов, борющихся за контроль над ее духом. Я не знаю, что убило ее первым: ее болезнь или их методы лечения.

Они погрузились в молчание, пока Эмброуз не сцепил пальцы и не уставился на свои ботинки:

– Я сожалею о том, что случилось с твоей мачехой, но то, чему ты стала свидетелем, было не более чем подлым обманом. Ты видела настоящую магию в Кетах-Тор.

Луваен чуть не подавилась горьким смешком:

– Видела. Она так мучает Балларда, что он больше не владеет своим разумом. Ты использовал магию, чтобы обмануть мою сестру. Я терпеть не могу магию, потому что все, что я видела, – это страдания, которые она причиняет, и ложь, которую она увековечивает, – её губы скривились от отвращения. – Я не хочу участвовать в этом деле. Если бы я могла избавиться от магии, я бы это сделала.

– Тогда твоя ненависть неуместна, – резко сказал он. – Ты ненавидишь инструмент, а не владельца, – он снял очки, чтобы протереть линзы о мантию. Он по-совиному моргнул, глядя на них, прежде чем снова водрузить их на нос. – Ты угадала правильно, когда сказала, что Баллард и Гэвин пострадали от проклятия. Изабо наложила свое проклятие перед смертью, хотя я не думаю, что даже она осознавала, насколько глубоко укоренится ее ненависть или насколько велика сила ее слов.

Она сидела тихо, пока Эмброуз рассказывал историю женитьбы Балларда на Изабо, о том, как он унаследовал ее ценные земли в приданое, как убил Седерика Грантинга, и, наконец, о проклятии, сорвавшемся с окровавленных губ умирающей женщины, которая на последнем вздохе жаждала мести вместо мира.

Из камеры донесся низкий жалобный стон, за которым последовал голос Балларда, теперь хриплый и задыхающийся:

– Помилуй, Изабо, – сказал он. – Я умоляю тебя.

– Пощади, Изабо, – повторили Луваен и Эмброуз в унисон. Они уставились друг на друга: Луваен с широко раскрытыми глазами и болью в душе, Эмброуз бледнее молока.

Краткие замечания Балларда об Изабо намекали на вражду между ними. И все же рассказ Эмброуза ошеломил ее. Не потому, что Изабо наложила проклятие на Балларда: многие супруги ненавидели друг друга настолько, что использовали проклятия, ножи и сковородки друг против друга, но и против Гэвина.

– Она ненавидела своего собственного сына.

– Так же сильно, как она ненавидела своего мужа. И эта ненависть была очень сильна, как ты можешь судить.

– Сколько лет было Гэвину, когда проявилось проклятие?

– Двенадцать, и он воспитывался в доме лорда в нескольких лигах от Кетах-Тор. Он был пажом и с нетерпением ждал того дня, когда станет оруженосцем, – Эмброуз провел рукой по своим колючим волосам. – Проклятие забрало его без предупреждения, превратив в зверя, одновременно хитрого и жестокого. Он убил двух человек, прежде чем снова превратился в мальчика: окровавленного, испуганного и в шаге от того, чтобы быть преданным мечу. Только долгая дружба Балларда с лордом-хранителем спасла его.

Луваен покачала головой:

– Боги, бедный ребенок.

Эмброуз вздохнул:

– Действительно. Баллард отдал дань уважения семьям убитых и забрал Гэвина домой, но слухи распространились быстро. И вскоре все от пограничных земель до двора Уолерана услышали, что единственный ребенок маркграфа Кетах-Тор несет проклятие. Проклятие повторилось две недели спустя. Нам пришлось привязать его к кровати и выставить охрану у двери. После этого люди покинули Кетах-Тор.

С нижней площадки лестницы донесся еще один взрыв визга. Когда это прекратилось, Луваен подумала, что ей понадобится железный лом, чтобы разжать стиснутые зубы.

– Неужели ты ничего не можешь дать ему, чтобы облегчить страдания?

Даже в холодном воздухе маслобойни лоб Эмброуза покрылся бисеринками пота:

– Нет. Мне пришлось бы варить такой крепкий напиток, что я бы в конечном итоге отравил его.

Они ждали новых воплей Балларда, но все оставалось тихо. Луваен судорожно выдохнула:

– Если проклятие проявилось в Гэвине, как Баллард принимает на себя его основную тяжесть?

Глаза Эмброуза на мгновение закрылись, как будто он молился о силе.

– Ситуация была неприемлемой, и Баллард был готов сделать все необходимое, чтобы защитить Гэвина от злобы Изабо, – его взгляд стал ярким и водянистым. – Я сказал ему, что было бы милосердием просто убить мальчика. Изабо не имела власти над мертвыми, и часть проклятия Балларда, наложенного женщиной, не любящей его – не имела значения, – он фыркнул. – Я ненавижу ошибаться.

– Я не могу себе представить, чтобы Баллард даже подумал об убийстве собственного сына.

Невеселая улыбка колдуна скрывала целый мир тайн:

– В том-то и дело: Гэвин не сын Балларда по крови. Грантинг произвел его на свет, и Баллард знал это.

Мысли Луваен путались:

– Боги, неужели Изабо не знала? Что хорошего было во всей этой болтовне о сыне, уничтожающем отца, если Грантинг уже был мертв?

Глаза Эмброуза за отражающими стеклами очков загорелись, а на губах заиграла легкая улыбка:

– Ах, госпожа Дуенда, у вас действительно есть способ смирить самые эпические представления, – он пожал плечами. – Я не знаю, знала ли она. Возможно, она догадалась. Я лично считаю, что она мстила и Грантингу, на случай, если Баллард солгал, а Грантинг остался жив. Я думаю, в конце концов, она поняла, что он любил ее не больше, чем Баллард, и только притворялся. Его предательство было хуже, чем безразличие Балларда.

– Она уничтожила бы наследника, которого Баллард так отчаянно хотел для Кетах-Тор, и превратила бы его в орудие смерти Грантинга, если бы Баллард не убил его, – Луваен вздохнула. – Тогда это не такой уж и пустяк.

– Нет, но для Балларда был выход. Он мог бы снова жениться, родить ребенка от другой жены. Любовь не является обязательным условием для рождения ребенка. У него все еще был бы наследник, и он сохранил бы земли Изабо.