Текст книги "Weird-реализм: Лавкрафт и философия"

Автор книги: Грэм Харман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Лавкрафт любит придавать достоверность вымышленным местам (Мискатоникский университет), описывая их связи с реально существующими (Гарвард), равно как и ставить в один ряд вымышленных и реальных авторов (фон Юнцт и Роджер Бэкон). Теперь то же самое происходит с химическими объектами. В конце концов предмет, найденный Джилменом, не совсем потусторонний. В нем содержится платина, теллур и железо, вероятно, такой же разновидности, как в дешевых ювелирных изделиях, солнечных панелях и витаминных комплексах. И все-таки, помимо этих хорошо изученных элементов, в предмете есть еще три других – обладающих огромным атомным весом и не поддающихся химической классификации. Если отбросить предположение, что это преждевременное открытие нептуния или плутония, мы имеем дело со сверхредкими элементами, которые недостаточно стабильны, чтобы входить в состав металлической вещи.

Такую тайну не следует скрывать от публики ради ее же безопасности. Наоборот, ученые из Мискатоникского университета благородно признают свое поражение и распространяют информацию об этой загадке, предлагая ее широкой общественности как научную задачу, открытую для всех желающих. Лавкрафт описывает это в восхитительно абсурдном тоне: «Тайна эта остается неразгаданной до сего дня, а сам необычный предмет ныне находится в экспозиции музея Мискатоникского университета...» (WH 677; ВД 265). Какой бы звездноголовый скульптор ни изготовил это изделие, такое положение вещей явно не вяжется с его замыслом. Трехстороння связь устанавливается между историями Джилмена, циклопическим городом в Антаркдиде и не поддающимся классификации элементом из метеорита Гарднера. Единственный недочет Лавкрафта заключается в том, что он не объяснил, почему сотрудники Мискатоникского университета не связали загадку метеорита Гарднера с аналогичным затруднением из рассматриваемого рассказа и почему Дайер и другие сотрудники университета, выжившие в Антарктиде, не обратили внимание на подозрительно знакомую форму предмета, отломанного от балюстрады во сне Джилмена.

85. Космический тембр

«Похоже, Джилмен знал, что должно за этим последовать – чудовищный взрыв ритма Вальпургиевой ночи, космического тембра, вобравшего в себя всю силу брожения изначального пространства-времени; ритм этот таится глубоко в недрах материи, но иногда пробивается наверх в отмеренных слабых отзвуках, проникающих во всякий слой бытия; такие взрывы не проходят бесследно – они придают жуткую (hideous) значимость определенным периодам в любом из миров» (WH 683; ВД 275 – пер. изм.).

Джилмен посещает последнюю жуткую церемонию в рассказе, и здесь все нити нашего вырождающегося космоса вновь связываются воедино. Похищен ребенок польско-американского происхождения, он предназначен для жертвоприношения, как и многие другие до него. К счастью, один поляк дал Джилмену распятие, которое, похоже, работает против ведьмы, но вряд ли будет работать против жителей Антарктиды с конечностями, как у морских звезд, или против крабообразного гриба с Юггота. Завершающий всплеск усложненного повествования подготавливается раздумьями, которым придается Джилмен перед сном: «...Он дал волю воспоминаниям о некогда прочитанных „Некрономиконе“ и „Черной книге“ и вдруг поймал себя на том, что тихонько раскачивается на месте в такт тем гнусным^[96] ритмам, что, говорят, сопровождают самые отвратительные обряды шабаша и происходят оттуда, где время и пространство не существуют» (WH 682; ВД 273).

Но настоящая жемчужина этих завершающих страниц содержится в отрывке, которым открывается этот подраздел. Уже в раннем «Зове Ктулху», в болотах Луизианы, мы видели разгул странных танцев и музыки, часто сопровождающих у Лавкрафта приближение последних глубин космоса. «Космический тембр», который слышит Джилмен, немедленно напоминает нам «призрачный, инфрабасовый тембр» (WH 683; ДУ 203-204 – пер. изм.) чудовищного брата Уилбера Уэйтли в предместьях Данвича. Но этот тембр оказывается воротами в злую или аморальную версию неоплатонической теории эманации. Сначала у нас есть «глубокие недра материи». Под ними размещаются «брожения изначального пространства-времени», которые определяют устройство космоса. Кроме того, «брожения» не замкнуты в себе, иногда они «пробиваются наверх в отмеренных слабых отзвуках». Затем они проникают «во всякий слой бытия» – это во многом напоминает Единое неоплатоников, если вычесть из него характеристику изначального блага. Попади Авиценна или Николай Кузанский под влияние существ древнего мира, они могли бы написать произведения в духе «Некрономикона» безумного араба Абдула Альхазреда.

86. Сильнейшим пинком

«В ту минуту, когда ее [Кецию – Г. X.] сотрясала агония, Джилмен почувствовал несколько резких укусов в лодыжку и увидел, что Бурый Дженкин пришел на помощь своей хозяйке. Сильнейшим пинком он отправил маленькое чудовище в черный треугольный провал и услышал его удаляющийся визг где-то далеко внизу» (WH 684685; ВД 277).

Джилмен поверил в действительность того, что ранее принимал за мир сновидений, вступил в бой с Кецией и Бурым Дженкином и пытается убить их. Такое насилие оправдано приготовлениями к убийству польского мальчика. Джилмен борется с Кецией, пугает ее распятием и в конечном итоге набрасывает его на шею ведьмы, затем начинает душить ее. Она падает – возможно, замертво. Когда Бурый Дженкин приходит на помощь хозяйке, Джилмен сталкивает его в бездну, как это описывается выше. Но несчастного ребенка не удается спасти, поскольку Бурый Дженкин до того, как упасть за ограждение, уже сделал свое черное дело: «...То, чему юноша [Джилмен – Г. X.] хотел помешать, все же произошло, только не грудь ребенка была пронзена острым кинжалом, а шея его – клыками косматого чудовища; чаша, еще недавно валявшаяся на полу, стояла теперь наполненной, рядом с маленьким безжизненным тельцем» (WH 685; ВД 277).

У Лавкрафта удивительно много сцен, в которых обыкновенные люди и животные вступают в физическую схватку с превосходящими их по силе потусторонними существами. Прежде всего, у нас есть выразительный пример, когда доблестный Йохансен направляет корабль на самого Великого Ктулху, чтобы взорвать его. Отряд, который посещает ферму Гарднера, устраивает своего рода расправу над космическим цветом, закапывая колодец, в котором он находится; поскольку цвет может вытягивать жизненные силы человека только постепенно, людям удается пережить это суровое испытание, хотя и с большим трудом. В «Ужасе Данвича» сторожевая собака при Мискатоникской библиотеке убивает Уилбера; затем Армитедж и его коллеги справляются с более сложной задачей уничтожения чудовищного безымянного брата Уилбера. В «Шепчущем из тьмы» беспорядочные выстрелы Эйкли из окна предположительно убивают пришельцев с Юггота, если судить по останкам, найденным снаружи. В «Хребтах безумия» вскрытие дремлющего Старца, проведенное профессором Лейком, возможно, умерщвляет существо, которое приняли за окаменелость. В Инсмуте силы федеральной полиции окружают и уничижают рыбожаболюдей. На счету древних рас тоже есть убийства: при помощи острых углов, которые ведут себя, как тупые, в решительном нападении на лагерь в Антарктиде или в случае жертвоприношения ребенка во время Вальпургиевой ночи. И все же весьма примечательны невероятные успехи, которых достигают люди и животные в рассказах Лавкрафта, в физическом противостоянии с ужасающе могучими чудовищами.

87. Углы в бессознательном

«Смутные воспоминания о прежних видениях сливались в сознании с обрывками математических формул; юноша был почему-то уверен, что в дальних закоулках бессознательного должны сохраниться те самые фигуры и углы, нужные ему теперь для того, чтобы переместиться обратно в нормальный мир, на сей раз самостоятельно» (WH 685; ВД 277 – пер. изм.).

В мире Лавкрафта математика и физика всегда свободно смешиваются с фольклором и оккультизмом. Теперь к ним присоединяется и глубинная психология. Во «Мгле над Инсмутом» рассказчика часто преследовали «псевдовоспоминания». Если Фрейд понимает бессознательное по большей части как чистую доску, на которой отпечатываются сексуальный опыт ребенка, а Юнг находит в подсознании доступ к незапамятному мифическому прошлому, то у Лавкрафта бессознательное насыщенно измерениями римановой топологии. Утверждение Фрейда о том, что инстинкт смерти влечет человека к возвращению в протоплазматическое состояние примитивной жизни^[97], кажется вызывающим, но Лавкрафт идет еще дальше – он обнаруживает в бессознательном память о местах, где живут клочки тумана и пара и ядерный хаос, милосердно скрытый в «Некрономиконе» под именем Азатот.

Все человеческое знание и опыт теперь вплетены в единый чудовищный гобелен. От Бернхарда Римана один шаг до текстов об ужасных мистических тайнах, а доныне не объединенные квантовая теория и теория относительности сливаются в колышущейся толпе безумных безликих танцоров. Джилмен постепенно осваивается в этом мире, но вряд ли его можно винить за то, что он чувствует себя весьма неуютно. Поскольку Кеция и Бурый Дженкин теперь не у дел, ему нужно самостоятельно, без посторонней поддержки, продвигаться по странным траекториям этого пространства. «Невыносимо страшно погружаться в ревущую сумрачную пропасть... смертельный ужас охватил юношу при мысли, что ему придется услышать собственными ушами первозданный ритм космоса, таившийся до поры в неведомых глубинах» (WH 685; ВД 278). Этот ритм, различимый в форме «чудовищной низкой вибрации» (WH 685; ВД 278), кажется, даже вступает в общение с новичками этого насыщенного Азатотом космоса, в котором орды безумных безликих танцоров становятся на место аристотелевской первой материи и неоплатонического Единого как изначальные составляющие реальности.

88. Практически туннель

«Было бы попросту бесчеловечно строить какие-либо теории насчет причины смерти Джилмена. Было похоже на то, что кто-то прогрыз практически туннель сквозь все его тело – и вырвал сердце» (WH 687-688; ВД 281 – пер. изм.).

Из всех смертей у Лавкрафта эта, пожалуй, самая жуткая – гораздо хуже, чем падение в бездну остро-тупых углов или убийство Старцами, которые пропитывают мышцы солью и срезают их с костей. Приведенный отрывок содержит долю лицемерия: сначала утверждается, что было бы «бесчеловечно» строить теории о смерти Джилмена, и сразу же после этого она описывается во всех подробностях. Хотя Кеция, похоже, умерла от удушения распятием (косвенный признак – исчезновение фиолетового свечения, сопровождавшего ее [WH 686; ВД 278]), Бурый Дженкин выжил после падения в глубины. Никто иной, как «косматое чудовище» неизвестным путем проникает в комнату Джилмена и пожирает его сердце, пока тот спит.

Может показаться, что пожирание сердца крысой с поросшим шерстью человеческим лицом – это проблема для ужаса. В конце концов, когда ты умер, не так важно, что произойдет дальше, И все-таки тот факт, что Дженкин после поедания сердца не покинул тело тем же путем, что и попал в него, вызывает тяжелое впечатление. То, что Бурый Дженкин продолжает прогрызать туннель до противоположной стороны тела, кажется, не имеет оправдания. Фамильяр ведьмы, очевидно, перемещается по траектории, направленной сквозь физическое тело спящего, и вектор движения не меняется, когда его предположительная цель выполнена. Проведя туннель через сердце, косматое чудовище упорно продолжает вгрызаться все дальше и дальше, пока не покидает тело с противоположной стороны. Бурый Дженкин движется сквозь плоть Джилмена, как крот сквозь землю или как Джо Сарджент по маршруту из Ньюберипорта в Аркхем с остановкой в Инсмуте. Закончив туннель, крыса, похоже, остается на некоторое время, чтобы позлорадствовать над трупом, и попадается на глаза свидетелям: «Возглас изумления и страха вырвался у присутствующих, когда из пропитанной кровью постели выскочил маленький, похожий на крысу зверек и тут же исчез в новой крысиной дыре, появившейся в стене рядом с кушеткой пострадавшего» (WH 687; ВД 281). Позже истовый католик Джо Мазуревич осматривает «алые от крови следы крысиных лапок» (WH 688; ВД 281) ведущие от постели Джилмена к крысиной норе и обнаруживает, что отпечатки по форме напоминают руки человека. Как бы хорошо ни были знакомы и привычны крысы, Бурый Дженкин кажется более отвратительным, чем армия Ктулху или Старцев, пришельцев со странных, отдаленных планет.

За гранью времен

Повесть была завершена в феврале 1935 года. Мне кажется, это самое слабое из восьми взаимосвязанных произведений, поскольку в нем сочетается утомительное исследование инопланетных руин, подобное тому, что испортило вторую половину «Хребтов безумия», и тема реальности сновидений, которая была лучше раскрыта во «Снах в ведьмином доме».

В этом рассказе список столкновений преподавателей Мискатоникского университета с weird-ом дополняется новым пунктом. На этот раз главный герой – Натаниэль Уингейт Пизли, преподаватель политической экономии. Во время лекции 14 мая 1908 года (в лучших произведениях Лавкрафта действие разворачивается позже, в 1920-х годах) Пизли ощущает, что кто-то пытается завладеть его мыслями, и внезапно теряет сознание. Очнувшись, он обнаруживает себя в странной комнате. Оказывается, его похитили пришельцы, которые путешествуют во времени и завладевают телами представителей множества других рас в исследовательских целях. Пизли несколько лет заточен в странном городе, населенном существами, «представлявшими собой складчатые конусы». Тем временем одно из конусообразных существ живет в теле Пизли в Аркхеме и не очень убедительно имитирует его поведение. Жена понимает, что его подменил кто-то другой и подает на развод. Старший сын и молодая дочь реагируют подобным образом и отказываются видеться с отцом, но младший сын (также ученый, его зовут Уингейт Пизли) остается и в дальнейшем становится его поверенным. В 1913 году Пизли возвращается в свое тело, продолжая с середины предложения ту же лекцию, которую он читал пять лет назад перед тем, как упасть в обморок. Пизли сталкивается с большими трудностями при возвращении к нормальной жизни, хотя он и убежден, что все, произошедшее в городе конусообразных существ, было просто сном. Эти видения продолжаются, они неизменно сопровождаются ощущением «псевдовоспоминания», аналогичного тому, которое переживал рассказчик в Инсмуте. Много лет спустя, в 1934 году, Пиэли получает письмо от известного горного инженера из Австралии по фамилии Маккензи. Он обнаружил странные образцы камня в пустыне Аутбэк и уже встретился с неким доктором Бойлом, который был поражен удивительным сходством между странными камнями Маккензи и видениями, которые Пизли описывал в своих журнальных статьях. Пизли отправляется в Австралию, сопровождаемый четырьмя своими коллегами. Один из них – преданный сын Уингейт, другой – профессор Дайер, руководитель экспедиции из «Хребтов безумия». Путешественники пребывают к черным камням, обнаруженным в пустыне. Однажды ночью Пизли просыпается и направляется в подземную часть раскопок. Там расположены обширные постройки, к счастью, описанные не так подробно, как циклопический город в Антарктиде. В глубине руин он находит документ возрастом 10 миллионов лет, к немалому удивлению Пизли написанный на английском языке, да к тому же его рукой. Его заключение в странном городе оказывается не сном, а реальностью.

89. Вновь научиться владеть всеми частями тела

«На моем физическом состоянии болезнь практически не отразилась, хотя мне потребовалось довольно много времени для того, чтобы вновь научиться владеть всеми частями тела и выполнять даже самые простые и обыденные операции» (ST 722; ГВ 426).

Из всех наших отношений с предметами, отношение с телом – самое непосредственное. Да, мы иногда падаем, спотыкаемся или совершаем неуклюжие движения, химические реакции в нервной системе создают едва различимую задержку между мыслью и действием, но все-таки мы обычно ощущаем волшебную силу дальнодействия, даже когда шевелим пальцами рук или ног. Мы овладеваем базовыми двигательными функциями в таком раннем возрасте, что у нас не сохраняется воспоминаний о том, как мы испытывали затруднения при ходьбе или глотании. Коротко говоря, с практической точки зрения наша связь с телом – прямая и непосредственная.

В этом относительно прямолинейном отрывке связь сознания и тела на короткое время прерывается. Пизли долгое время прожил в городе высоких складчатых конусов и возвращается в свою человеческую оболочку после длительного отсутствия. Прошло пять лет, но непонятно, где прошли эти годы – в XX веке или во времени конусообразных существ. В любом случае мы видим, что отсутствие было долгим. Каждый, кто покидал свой город на восемь месяцев или год, знает это странное чувство, когда забываешь названия улиц, цены на разные услуги, может быть даже имена нескольких знакомых и т, д. Ощущение своего тела как чего-то незнакомого должно быть намного более странным. Зазор между сознанием и телом отчасти напоминает философию окказионализма, хотя в данном случае в ней нет бога.

90. Статьи скандального характера

«Время от времени в газетах появлялись статьи почти скандального характера, в которых утверждалось, будто я могу по своей воле изменять и направлять мысли и действия других людей, хотя я, безусловно, старался не злоупотреблять этим опасным даром. Другие совершенно безобразные публикации высказывали предположения о моих близких связях с представителями различных оккультных обществ, а также с учеными, которых не без основания подозревали в близости к безымянным группам мерзких иерофантов древних миров» (ST 724; ГВ 430 – пер. изм.).

Пизли дорого заплатил за невольную передачу своего тела складчатым конусам на пять лет. Он потерял жену и двух из трех детей – все они были потрясены тем, что происходило с его телом без него. Теперь мы узнаём, что профессор потерял хорошую репутацию и за пределами семьи. Отныне Пизли – персонаж статьей «почти скандального характера» и «совершенно безобразных публикаций». Он довольно спокоен при анализе действий, которые по понятным причинам несправедливо приписывались ему во время его отсутствия. Если в прошлом отрывке раскол между сознанием и телом продемонстрирован через необходимость повторного освоения базовых двигательных функций, в этом отрывке появляется искусная вариация этой темы. Здесь Пизли отделен от того, что, казалось бы, является его разумом, вследствие образования новой связи между телом Пизли и разумом псевдо-Пизли (то есть одним из складчатых конусов). Можно взглянуть на это и по-другому: хотя обычно между нашим сознанием и его внешними проявлениями есть непосредственная связь, в данном случае Пизли предательски лишился этой связи и теперь его обвиняют в поступках, совершенных кем-то другим.

«Статьи почти скандального характера» повествуют о его способностях влиять на мысли и действия других. Здесь мы находим феномен лавкрафтовских раскалываний вывернутым наизнанку: сознание «Пиэли» сплавляется с сознаниями и телами окружающих, над которыми он, похоже, имеет непосредственный контроль. Упоминание о том, что «Пизли» пользуется своими способностями с осторожностью, намекает на то, что маскировка его манипуляций не работает, и снова возникает разделение между намерениями в сознании и внешним восприятием реализации этих намерений. «Совершенно безобразные публикации» не касаются темы влияния на других против их воли, но сообщают о произвольных связях с сомнительными людьми. В одной статье сообщается о «сношениях с представителями различных оккультных обществ», которые определенно шокировали семью и друзей Пизли, поскольку ранее он сообщал, что «ни разу за все это время [до 1908 года – Г. X.] не проявлял интереса ни к оккультизму, ни к психопатологии» (ST 721; ГВ 424). Связавшись с представителями оккультных обществ, псевдо-Пизли налаживает контакт с теми, кто пытается проникнуть в ужасающие потаенные глубины космоса, не довольствуясь комфортной жизнью на его поверхности. Другие новые друзья Пизли крайне интересны, поскольку это аллюзия, указывающая сразу в трех направлениях. Авторы статей предполагают, что Пизли стал общаться с некими учеными. Их подозревают в связях с «безымянными группами мерзких иерофантов древних миров (nameless bands of abhorrent elder-world hierophants)». Эта фраза в кавычках, в свою очередь, оказывается классической аллюзией Лавкрафта, которая сопротивляется непосредственному схватыванию по меньшей мере тремя способами: во-первых, группы «безымянные» (nameless), во-вторых, они поклоняются древним мирам – это чрезвычайно странное понятие, которое становится еще более странным, когда подается в виде прилагательного (elder-world); наконец, их определение – иерофанты – звучит настолько абсурдно-архаично, что вызывает мысль скорее о картах Таро, чем о какой-нибудь из духовных функций современного мира.

91. Неизвестная садоводческая традиция

«На отдельных террасах или в разбитых на крышах садах можно было увидеть более крупные и яркие цветы, отнюдь не радовавшие глаз своими отвратительно хищными формами, – эти, вне всякого сомнения, были плодами искусственной селекции. Невероятной величины и окраски грибы располагались в соответствии с определенной схемой, что выдавало наличие неизвестной, но хорошо развитой садоводческой традиции» (ST 732; ГВ 443 – пер. изм.).

Пизли, потерявший свое тело, посещает экзотические сады, описанные выше. Глядя на созвездия в небе, он точно угадывает свое местоположение: «Даже те немногие [созвездия], что казались мне знакомыми, были как-то странно искажены и смещены; по их положению на небе я определил, что нахожусь где-то в Южном полушарии, в районе тропика Козерога» (ST 732; ГВ 443). Отклонения от привычных форм связаны с тем, что действие разворачивается задолго до нашего времени, с тех пор относительные позиции звезд немного изменились.

Мы можем начать разбирать отрывок, приведенный в начале этого подраздела, с уже знакомой нам техники: «...B соответствии с определенной схемой, что выдавало наличие доселе неизвестной, но хорошо развитой садоводческой традиции». Как и в случае с тиарой, хранящейся в Ньюберипорте, или убежденности горожан в том, что Джо Сарджент – иностранец (хотя он не обладает чертами ни одной из земных рас), здесь мы сталкиваемся со странным садом, который принадлежит к неизвестной культуре садоводства. Содержание этого предмета лежит за пределами понимания, но некоторые свойства его формы доступны неопределенно-интуитивному постижению, несмотря на то, что Пизли не может определить эту неизвестную традицию.

О самих растениях Лавкрафт сообщает, что они обладали «отвратительно хищными формами», не объясняя, как форма может быть хищной, – классический прием. Однако, поскольку в интересах экономии места, я должен был взять короткий отрывок, мы упустили множество деталей о странных садовых растениях из предыдущих предложений. Растения «выглядели настолько странно, что даже вызывали страх» (ST 732; ГБ 443 – пер. изм.), среди них попадались «чрезвычайно необычные и совершенно неведомые разновидности» (ST 732; ГВ 443 – пер. изм.), высаженные среди «монолитов, покрытых странной резьбой» (ST 732; ГВ 442). Мы также встречаем «чудовищно разросшиеся папоротникообразные растения» (ST 732; ГВ 442 – пер. изм.), некоторые из них «отвратительно бледные, цвета поганки» (ST 732; ГВ 442). Имеются и «росшие пучками подобия цикадовых» (ST 732; ГВ 442), «огромные нереальные растения, напоминавшие древовидные хвощи» (ST 732; ГВ 442 – пер. изм.), а также «деревья, напоминавшие по виду хвойные» (ST 732; ГВ 442); их, судя по всему, невозможно прямо отождествить с хвойными. «Цветы – мелкие, бледные и совершенно мне незнакомые – были высажены в клумбах различной конфигурации» (ST 732; ГВ 443). Применение приемов Лавкрафта к садоводству неожиданно и свежо, но здесь, как и во многих других местах повести, описания не очень выразительны. Это лишь бледная тень массивных сборок фрагментов из описания антарктической архитектуры. Муза Лавкрафта, похоже, устала, и вряд ли он бы смог продолжать писать в этой манере, даже если бы его не постигла преждевременная смерть.

92. Криволинейные иероглифы

«Одна из надписей на страницах „Unaussprechlichen Kulten“ фон Юнцта резко отличалась от всех прочих. Она была выполнена теми же чернилами, что и пометки на немецком языке, но состояла из причудливых криволинейных иероглифов, не имеющих, насколько я мог судить, ничего общего с любым земным иероглифическим письмом» (ST 734; ГВ 446-447).

Здесь мы вновь обнаруживаем стилистическую находку Лавкрафта в ослабленной форме. Прием такой же, как и в предыдущем отрывке: неизвестный объект, который принадлежит к установившейся традиции. Пометка на полях фон Юнцта (вымышленный запрещенный писатель) включает «криволинейные иероглифы». Текст совершенно непонятен и не принадлежит к какой-либо известной человеческой письменности, но, во всяком случае, можно определить, что это криволинейные иероглифы.

Однако основная нагрузка отрывка – сюжетная, а не стилистическая. Дело в том, что иероглифы написаны теми же чернилами, что и пометки на немецком языке, значит, авторы немецкого и иероглифического текста находились в одном и том же месте в одно и то же время. Предполагается, что фон Юнцт или немецкоязычный исследователь его творчества тоже стал жертвой складчатых конусов, похитителей тел, и каким-то образом попал в комнату Пизли. Последний не особенно встревожен такой возможностью, но это объяснимо: до самого конца повести он убежден, что все произошедшее привиделись ему во сне.

93. Бесчеловечная корневая система

«Большая часть всего этого была написана на языке иероглифов, который я странным образом освоил с помощью гудящих машин, – грамматические формы здесь образовывались по принципу агглютинации при структуре корневых систем, не имеющей аналогов в нашей лингвистике» (ST 744; ГВ 461-462 – пер. изм..).

Еще одна ослабленная версия излюбленного приема Лавкрафта. Мы уже привыкли к его цветам по аналогии, призрачным, инфрабасовым тембрам и другим вещам, встречающимся в опыте человека впервые. Но в данном отрывке мы имеем всего лишь язык, в котором определенно есть агглютинация, но структура корневых систем не имеет аналогов среди известных на Земле наречий (первая аллюзия). Загадочность нагнетается еще больше тем фактом, что привычные способы обучения языку не работают: нужно «странным образом» (вторая аллюзия) освоить их с помощью «гудящих машин» (третья аллюзия – ни один читатель никогда не слышал о таких устройствах).

Содержание этих книг мрачнее и таинственнее, чем корневые системы языка, на котором они написаны. «Это были описания других миров и вселенных, а также той смутной нематериальной жизни, что таится за границами всех вселенных вообще» (ST 744; ГВ 461). Заключительная фраза определенно неплоха, если не принимать в расчет, что она обыгрывалась лучше в кульминациях предыдущих рассказов; этот поезд уже проехал мимо нас, ощущения не такие острые. «Были там и повествования о разумных расах, населявших наш мир в незапамятные времена, и потрясающие хроники жизни супер интеллектуальной цивилизации, которая будет населять его миллионы лет спустя после исчезновения последнего представителя человечества» (ST 744; ГВ 461). Но это всего лишь сокращенный, смягченный и разбавленный пересказ магистральной темы всех произведений Лавкрафта. Поезд удаляется и исчезает в ночи.

94. Полная эмоциональная ломка

«Виды наказаний варьировались от лишения привилегий и заключения в тюрьму до смертной казни или полной эмоциональной ломки сознания; они никогда не применялись без предварительного тщательного расследования всех мотивов преступления» (ST 750; ГВ 469).

Идея полной «эмоциональной ломки сознания» как уголовного наказания отчасти забавна. Но подлинный вопрос: зачем нам столько деталей о цивилизации складчатых конусов? В этом отношении «За гранью времен» повторяет неудачу второй половины «Хребтов безумия». Для некоторых авторов живописание инопланетных цивилизаций во множестве ярких и выразительных красок и нагнетание интриги становится самоцелью. Такой подход потребовал бы насыщенной, атмосферной прозы, которая заставила бы читателя поверить в достоверность описываемых цивилизаций. В обоих упомянутых повестях Лавкрафт никоим образом не претендует на такую задачу; он просто составляет длинный список свойств этих чужих миров, ни одно из которых не будет достоверным или особенно интересным. Самый убедительный момент творчества Лавкрафта – в его описаниях разделения между объектами и их проявлениями (appearances), или объектами и их качествами. Лавкрафт показывает себя с лучшей стороны не в прямых высказываниях или утомительных перечислениях, а в намеках.

Следовательно, для Лавкрафта контрпродуктивно давать нам так много сведений о существах древнего мира. Они должны оставаться совершенно недоступными познанию; нам нужно только ощущать их присутствие, а не знакомиться со всеми тончайшими деталями их повседневной жизни. Другой прискорбный момент второй половины «Хребтов безумия» – удушающая банальность вывода о том, что существа из древнего мира совершенно такие же, как мы. У них тоже есть цивилизации, которые переживают периоды подъема и спада, у них тоже есть враги, которые хотят причинить им вред (шогготы). В этом можно открыть большой потенциал поучительной антирасистской аллегории (хотя вряд ли Лавкрафт был склонен к поучительным аллегориям), но для литературного хоррора это будет полной катастрофой. Воистину ужасающее впечатление первой части повести совершенно подрывается избыточно детализированной экскурсией Дайера и Данфорта по изукрашенному фресками антарктическому городу. Нечто похожее происходит и в случае с исследованием складчатых конусов, проведенным Пизли. После того, как мы познакомились с юриспруденцией конусов и узнали, что они, как и мы, пользуются пером и чернилами, нам уже сложно обнаружить в них аллюзию, ускользание и ужас.

95. Чудовищная пластичность

«Ходили неясные слухи об их чудовищной пластичности, об умении временно становиться невидимыми; кое-кто приписывал им способность вызывать и направлять движение ураганов» (ST 750; ГВ 472).

Рассматриваемый отрывок повествует о борьбе разных форм потусторонней жизни. Складчатые конусы (Великая Раса), похоже, уничтожаются антарктическими монстрами (Старцами), и это побудило их к отчаянной затее по масштабной проекции сознания в тела всевозможных существ. Завораживающее описание борьбы этих видов можно было бы дать двумя взаимоисключающими способами. Во-первых, невероятно способный писатель-фантаст мог бы сделать нас свидетелями этих сражений и эмоционально вовлечь в происходящее. Это был бы очевидный путь мейнстримного писателя, достаточно одаренного, чтобы превзойти уровень бульварного чтива. Во-вторых, можно было бы дать расплывчатые намеки и загадочные аллюзии на эту борьбу, вместо того, чтобы создавать невозможное детальное описание. Это был бы подходящий для Лавкрафта вариант, который не раз доказал свое умение достигать нужного эффекта таким способом. Но вместо этого писатель выбирает неэффективный средний путь, просто перечисляя детали культур и их борьбы. Например: «Политическая и экономическая система в каждом из них [регионов Великой Расы – Г. X,] была некой разновидностью социал-фашизма...» (ST 749; ГВ 468). Социал-фашизм?! Мы также узнаём, что после одного волнующего сражения «были замурованы почти все выходы, за исключением нескольких люков, сохраненных в стратегических целях, для борьбы со Старцами, совершившими прорыв в неожиданных местах» (ST 731; ГВ 472 – пер. изм.). Деградация Лавкрафта как стилиста здесь вызывает почти тревогу, и я опасаюсь, как бы мне не скатиться в разрушительную критику, напоминающую Эдмунда Уилсона в самом недоброжелательном настроении. Замурованные входы как элемент войны между инопланетными расами – похоже на подростковое чтиво, во всяком случае, когда о таких вещах пишут столь прямо и пресно.