Текст книги "Доверенное лицо"

Автор книги: Грэм Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Вы боитесь?

– Да.

– Тогда почему бы вам не переехать отсюда? Скажем, ко мне. Кровать для вас найдется.

– Не могу. У меня остались кое-какие дела в гостинице.

Такси остановилось. Он вышел из машины, она – за ним. Они стояли на тротуаре у дверей отеля. Она сказала:

– Я могу подняться с вами… на случай, если…

– Лучше не надо.

Он держал ее за руку, чтобы протянуть время и оглядеться – слежки, кажется, нет. Интересно все-таки, управляющая гостиницей – с ним или против него. А мистер К.? Он сказал:

– Перед тем, как вы уйдете, мне хотелось бы еще раз напомнить вам… Насчет места для девочки, о которой я говорил. Я ручаюсь за нее. Ей можно доверять.

Она сказала резко:

– Я и пальцем не пошевелю, даже если она подыхать будет!

Таким же тоном (кажется, вечность прошла с тех пор!) она требовала виски у бармена на пароходе: «А я хочу еще одну! Я все равно выпью еще одну!» Голос ребенка, раскапризничавшегося в гостях у взрослых.

– Отпустите мою руку! – сказала она.

Его пальцы разжались.

– Идиотское донкихотство. Возитесь с какой-то сироткой, а пока пусть в вас стреляют и убивают! Вы просто не от мира сего.

Он сказал:

– Вы не хотите понять меня. Девочка – почти ребенок, она годится мне в…

– Дочки, – подхватила она. – Продолжайте в том же духе. Только учтите – я тоже гожусь вам в дочки. Смешное совпадение, не правда ли? Но у меня всегда так. Я знаю. Я вам не врала, когда говорила, что не люблю романтики. Просто у меня, наверно, «Эдипов комплекс»[15]. По тысячам разных причин ненавидишь собственного папашу и вот влюбляешься в мужчину того же возраста. Знаю, что ненормально. Уж тут романтикой и не пахнет… звоню вам по телефону, назначаю свидание…

Он смотрел на нее, со смущением осознавая свою полную неспособность чувствовать что-либо кроме страха и разве что жалости. Поэты семнадцатого столетия утверждали, что можно навеки потерять сердце. Современная психология говорит иначе: можно чувствовать такую тоску и отчаяние, что атрофируются все иные эмоции. Он стоял перед открытой дверью второсортной гостиницы, которая скорее была домом свиданий, и ощущал свою безнадежную непригодность для нормальной человеческой жизни.

– Если бы только не война… – сказал он.

– Для вас она никогда не кончится, вы сами говорили.

Она была красива. Никогда, даже в дни молодости, не встречал он такой красивой девушки. И уж конечно его жена, внешне простенькая и незаметная, на нее не походила. Но это не имело значения. Чтобы вспыхнуло желание любить, видимо, особой красоты и не требуется.

Он обнял ее, так, для эксперимента.

Она спросила:

– Можно я поднимусь с вами?

– Для вас тут неподходящее место.

Он опустил руки – чуда не произошло.

– Я почувствовала, что со мной что-то не то творится, когда вы подошли вчера вечером к машине. Дрожащий, как в ознобе, но очень вежливый. Когда я поняла, что они вас избили, во мне что-то оборвалось. Я думала – перебрала, вот и разнюнилась. А сегодня утром проснулась, – на душе по-прежнему… Ведь я раньше никогда не влюблялась. Как называется детская влюбленность – телячьи нежности?

От нее исходил запах дорогих духов. Ему хотелось почувствовать к ней нечто большее, чем жалость. В конце концов то был шанс, который судьба дарила немолодому человеку, бывшему преподавателю романских языков.

– Милая, – сказал он.

– Такая любовь коротка, я понимаю. Да она и не может быть долгой. Вас ведь убьют, это ясно как дважды два.

Он неуверенно поцеловал ее и сказал:

– Роз, милая, мы увидимся… завтра. К тому времени все мои дела закончатся. Мы встретимся и отпразднуем…

Он понимал, что слова его звучат неубедительно, но это был не тот случай, когда следует раскрывать душу. Она слишком молода, чтобы выдержать правду.

Она сказала:

– Даже у Роланда, я думаю, была женщина…

И он вспомнил: эта женщина – ее звали Альда – упала замертво, когда ей принесли весть о гибели Роланда. В легендах всегда, когда обрывается жизнь одного из влюбленных, умирает и другой. Считалось, что иначе быть не может. Недаром менестрель посвятил Альде лишь несколько формальных строк. Но его жизнь не кончилась после расстрела жены.

Он сказал:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она пошла по улице в ту сторону, где чернели деревья. Нет, она слишком хороша, чтобы работать на Л., – подумал он. Он почувствовал в себе желание любить, это было равносильно предательству, но стоило ли терзаться – завтра все будет улажено, и он вернется на родину… Интересно, выйдет ли она все-таки замуж за Фурстейна?

Он толкнул внутреннюю, стеклянную дверь, и она легко поддалась. Он автоматически сунул руку в карман, но вспомнил, что безоружен. Свет в холле не горел, но кто-то там был – он слышал дыхание у той стены, где стояла ваза с цветами. Он был весь на виду перед дверью, освещенный уличными фонарями. Идти дальше нет смысла – стрелять будут они, а не он. Он вынул из кармана пачку сигарет, попытался совладать с дрожью в пальцах, но страх перед ожидаемой болью не отпускал. Он сунул сигарету в рот и полез за спичками – вспышка у стены будет для них неожиданностью. Он сделал шаг и внезапно чиркнул спичкой о стену. Спичка царапнула по раме картины и вспыхнула. Бледное детское лицо выплыло, как воздушный шарик, из темноты. Он сказал:

– О, господи, Эльза, ты меня напугала. Что ты здесь делаешь?

– Жду вас, – прошептал тонкий дрожащий голос. Спичка погасла.

– Зачем?

– Я думала, вы ее приведете сюда. Моя обязанность – провожать гостей в номера.

– Какая чепуха!

– Но ведь вы поцеловали ее?

– Это был ненастоящий поцелуй.

– Почему ненастоящий? Вы могли поцеловаться и по-настоящему – после того, что она вам сказала.

Уж не ошибся ли он, оставив ей документы – еще чего доброго уничтожила их из ревности. Он переспросил:

– Что она сказала?

– Она сказала, что вас все равно убьют, ясно, как дважды два.

Он с облегчением рассмеялся.

– Мы говорили о войне у меня на родине. Там, верно, людей убивают. Но она никогда не видела, как это происходит.

– Здесь за вами тоже охотятся, – сказала девочка.

– Ничего серьезного они мне сделать не могут.

– Что вы! У нас тут такой ужас был, – сказала она. – Они там сейчас наверху разговаривают.

– Кто? – спросил он резко.

– Хозяйка и один человек.

– Что за человек?

– Маленький, седой, очки в стальной оправе.

Так. Значит, он выскользнул из кино раньше них. Девочка продолжала шептать:

– Они задавали мне всякие вопросы.

– Какие вопросы?

– О чем вы со мной говорили, не видела ли я каких-нибудь бумаг. Ну, конечно, я отвечала только нет и нет. Я б им все равно ничего не сказала, хоть под пыткой.

Его тронула ее преданность. Почему в этом мире такие душевные сокровища растрачиваются понапрасну? Она сказала горячо:

– Пусть хоть убьют.

– Тебе это не грозит.

Ее голосок задрожал:

– Она на все способна. Она, знаете, иногда, как сумасшедшая, если ей перечат. Ну и пусть. Я вас не подведу. Вы джентльмен.

Аргумент был абсолютно несостоятельный. Она печально продолжала:

– Я для вас все сделаю, как та ваша девушка.

– Ты уже сделала значительно больше.

– Она уедет с вами вместе в вашу страну?

– Что ты, конечно, нет.

– А мне можно?

– Маленькая, – сказал он, – ты не представляешь, что там у нас творится.

Он услышал долгий, разочарованный вздох.

– А вы не знаете, что тут у нас творится!

– Где они сейчас? Управляющая и этот ее знакомый?

– На втором этаже, – сказала девочка. – Они ваши заклятые враги, да?

Бог знает, из каких грошовых книжонок вычитала она это выражение.

– Скорей наоборот – они мои друзья. Но точно не знаю. Хорошо бы мне это выяснить до того, как они обнаружат, что я пришел.

– О, они уже знают. Она все слышит. Из кухни слышит, что говорят на чердаке. Она велела мне ничего вам не рассказывать.

Его пронзила мысль: неужели и этому ребенку тоже грозит опасность? Быть того не может. Что они могут ей сделать? Он осторожно начал подниматься по неосвещенной лестнице. Одна ступенька скрипнула. Лестница сделала поворот, и он неожиданно ступил на площадку. Дверь комнаты, выходившей на площадку, была распахнута. Электрическая лампочка под розовым, шелковым, в сборочку абажуром освещала фигуры двух людей, терпеливо дожидавшихся его.

Д. вежливо приветствовал их:

– Бона матина. Вы не сказали мне, как будет ночь на энтернационо.

– Войдите и закройте за собой дверь, – приказала управляющая.

Он повиновался – ничего другого не оставалось. Ему подумалось, что пока ему ни разу не позволили взять на себя инициативу. Он был чем-то вроде кегли, которую все норовят сбить шаром.

– Где вы были? – требовательно спросила управляющая.

У нее было бычье лицо – ей бы родиться мужчиной с эдакой-то квадратной челюстью да прыщавой физиономией.

Д. сказал:

– Мистер К. вам все расскажет.

– Что вы делали с той девицей?

– Развлекался.

Стоило приглядеться к этому логову. Точнее слова не подыщешь, во всяком случае ничто не свидетельствовало о том, что здесь живет женщина. Массивный стол без скатерти, обитые кожей стулья, тумбочка для обуви. Ни цветов, ни безделушек. Дверца тумбочки была распахнута, и виднелись здоровенные, тяжелые туфли на низком каблуке.

– Ваша девица – знакомая Л., – продолжала управляющая.

– Я тоже знаком с Л.

Даже дешевые цветные картинки на стене подбирались на мужской вкус: на каждой непременно присутствовали женщины в шелковых чулках и нижнем белье – он как будто попал в комнату закоренелого холостяка. Что-то смутное, пугающее, как тайное робкое желание порочной близости витало в воздухе. Неожиданно заговорил мистер К. Пожалуй, именно он внес женскую ноту в мужской разговор. Он начал визгливо, истерично:

– Пока вы были в кино, сюда кто-то звонил – хотели вам что-то предложить.

– Едва ли. Уж они-то должны были знать, что меня нет в гостинице.

– Вы ведь готовы отказаться от завтрашней встречи, если они примут ваши условия. Они их приняли.

– Я никому не ставил никаких условий.

– Но они просили меня передать вам об этом, – вставила управляющая.

– Следовательно, их не смущало, что об этом все узнают? И вы, и К.?

Мистер К. сцепил костлявые пальцы.

– Мы хотим убедиться, – сказал он, – что секретные документы все еще при вас.

– Боитесь, что я их уже продал? По дороге в гостиницу?

– Мы обязаны проявлять осторожность, – сказал К., словно прислушиваясь, не ходит ли за дверью доктор Беллоуз на бесшумных резиновых подошвах. Видно, его даже здесь не отпускал смертельный страх быть оштрафованным на шиллинг.

– Вы действуете по инструкции? – спросил Д.

– Наши инструкции достаточно гибкие. Многое оставлено на наше усмотрение. Быть может, вы все-таки покажете нам бумаги?

Женщина молчала – она предоставила слабым помериться силами.

– Нет, не покажу.

Он посмотрел на К., потом на нее. Ему показалось, что инициатива, наконец-то, переходит в его руки. Еще бы поэнергичней на них поднажать… Но он был слишком измотан. Англия на каждом шагу воскрешала в его душе образы былого и напоминала, что он занимается не своим делом. Сидеть бы сейчас в библиотеке Британского музея и читать средневековые рукописи на старофранцузском. Он сказал:

– Я допускаю, что нами руководят одни и те же люди. Но доверять вам у меня нет никаких оснований.

Седой человечек сидел, как приговоренный. Опустив голову, он разглядывал свои обгрызанные ногти. Его сообщница в упор смотрела на Д. У нее было грубое властное лицо, хотя вся ее власть ограничивалась гостиницей сомнительного пошиба. Он знавал немало людей по обе стороны фронта, позже расстрелянных за предательство, чьи лица и манеры не внушали подозрений. Людей типа Ганелона по внешности не распознаешь.

– Уж не оттого ли вы так волнуетесь, что хотите получить свою долю из тех денег, которые я выручил за продажу документов? Так вот знайте – я не торгую государственными секретами.

– Ну, что ж, тогда вы, вероятно, не откажетесь прочитать это письмо? – внезапно сказала женщина. Единоборство мужчин кончилось, управляющая брала игру на себя.

Он медленно и внимательно прочел письмо. В его подлинности не могло быть никаких сомнений. И подпись, и даже сорт бумаги, на которой в министерстве писали такого рода документы, были ему хорошо знакомы. Все без обмана. Стало быть, это конец его миссии – женщине предоставлялось право забрать у него секретные бумаги, с какой целью – не указывалось.

– Как видите, – сказала женщина, – вам не доверяют.

– Почему же вы не предъявили мне это письмо, когда я приехал?

– Доверять вам или нет – было оставлено на мое усмотрение.

Фантасмагория! Ему поручили доставить бумаги в Лондон; мистеру К. велели следить за его передвижениями по городу, но не сообщили о секретном смысле его миссии; этой бестии готовы были доверить и документы, и содержание задания, но опять-таки с оговоркой «только в крайнем случае» – если его поведение окажется подозрительным. Он вдруг сказал:

– Вам, конечно, известно содержание бумаг.

Она отрубила:

– Конечно.

Но он понял по ее каменному лицу игрока в покер – ни черта она не знает. Следовательно, это еще не конец сложным хитросплетениям полудоверия и полуобмана. А что, если министерство ошиблось, что если он отдаст им документы, а они продадут их Л.? Он знал, что верить можно только себе. Больше он ничего не знал. В комнате отвратительно пахло дешевыми духами – единственный признак того, что здесь жила женщина. И это было противно, как пахнущий духами мужчина.

– Теперь вы видите, – сказала она, – что можете ехать обратно? Ваша работа закончена.

Ситуация была одновременно слишком простой и слишком неопределенной. Министерство полностью не доверяет ни ему, ни им, ни вообще кому-либо на свете. Они в свою очередь не верят друг другу. Только каждый в отдельности знает о себе, честен он или ведет двойную игру. Мистер К. знает, как К. собирается поступить с документами. Управляющая знает собственные намерения. Ни за кого нельзя поручиться, – только за себя. Он сказал:

– Мне таких приказов не давали. Бумаги останутся у меня.

Мистер К. закричал пронзительно:

– Если вы будете действовать за нашей спиной…

В прыгающих глазках полунищего преподавателя энтернационо горели жадность и зависть. Да и чего ждать от человека с такой зарплатой? Под покровом высоких идей в измученных душонках идеалистов нередко вызревает предательство.

Управляющая тянула свое:

– Вы – человек сентиментальный. Буржуа, профессор. Со склонностью к романтике. Если вы нас обманете, с вами такое будет… Вам даже трудно себе представить, что произойдет.

Теперь он боялся взглянуть ей в лицо, как страшился бы заглянуть в преисподнюю. Она умела действовать на воображение. Прыщи на лице казались следами какого-то постыдного акта, от которого она так и не оправилась. Он вспомнил слова Эльзы: «Она как сумасшедшая».

– Кого обману? Вас или народ?

Он, действительно, не был уверен, как следует понимать ее слова. Стоя перед людьми, которые вполне могли оказаться его врагами, он чувствовал себя потерянным и измученным. Чем дальше уходишь от открытой схватки, тем больше ты одинок. Можно только позавидовать тем, кто сейчас в окопах, на передовой… Он вдруг и впрямь ощутил себя там – ему почудился звон колоколов пожарных машин, завывание карет скорой помощи. Налет окончился, откапывают трупы, спасательные команды осторожно разгребают груды щебня, ищут заваленных. Бывает, нечаянно ломом приканчивают тяжелораненого. Мир вокруг него вдруг окутался туманной дымкой, похожей на уличную пыль после налета. Ему стало плохо. И снова возле самого его лица та же мертвая кошка – кошачий мех почти касается его губ, а он не может даже шевельнуться.

Комната закачалась. Голова управляющей раздулась, словно пузырь. Он услышал, как она сказала:

– Заприте дверь, быстрее.

Надо взять себя в руки. Что они хотят с ним сделать? Враги они ему?.. Или друзья?.. Он вдруг понял, что стоит на коленях. Время замедлило ход, стало тягучим. Мистер К. с ужасающей медлительностью плыл к двери. Пыльная, как кошачья шкура, черная юбка управляющей касалась его губ. Ему хотелось завопить, но мешало чувство собственного достоинства, точно кляпом заткнувшее ему рот. Даже если на темя обрушивается дубинка тюремщика, все равно нельзя кричать. Управляющая, склонившись над ним, шипела: «Где бумаги?» И опять омерзительная смесь дешевых духов и никотина – полубаба, полумужик…

Он произнес, словно извиняясь:

– Вчера били, сегодня стреляли.

Толстые беспощадные пальцы надавили ему на зрачки. Погружаясь в кошмар, он прохрипел:

– У меня их нет.

– Где они?

Большой палец сильнее надавил на правый глаз. Мистер К. все еще ковырялся у двери. – Она не запирается, – донесся его голос.

– Не в ту сторону поворачиваете ключ.

Д. попытался приподняться, но палец снова упирается в глаз и уже не двинешься с места. Д. почувствовал ужас, словно у нее не только на лице, но и на пальцах гнездилась какая-то зараза. Здоровенная туфля прижимает его ладонь к полу. У двери опять верещит, жалуясь на что-то, мистер К. И вдруг испуганный, но решительный голосок из-за двери:

– Это вы звонили, мадам?

– Нет.

Д., шатаясь, поднялся на ноги.

– Это я звонил, Эльза, – сказал он. – Мне стало плохо. Небольшое головокружение. Кажется, машина скорой помощи на улице?.. Однажды меня засыпало во время налета. Дай мне руку, пожалуйста, помоги добраться до кровати.

Комната снова качнулась – тумбочка для обуви, девицы на стенах в черных шелковых чулках, массивные стулья. Он сказал:

– Я запрусь в номере, иначе всю ночь буду ходить во сне по всему дому.

Они медленно поднимались на верхний этаж. Он сказал:

– Ты вовремя пришла. Я мог бы выкинуть какую-нибудь глупость. Думаю, что послезавтра утром мы сможем отсюда уехать.

– И я тоже?

– Да, и ты тоже, – пообещал он опрометчиво. Как будто в этом взбесившемся мире можно что-то предсказать хотя бы на секунду вперед…

III

Кошачий мех и пыльная юбка преследовали его всю ночь. Покой его обычных снов рухнул – ни цветов, ни тихих рек, ни старых джентльменов, рассуждающих о лекциях. После того, самого страшного налета он больше всего боялся удушья. Хорошо, что противник расстреливает, а не вешает тех, кто попадается ему в руки. Нет ничего кошмарнее затягивающейся на шее веревки.

Настал день, но сумрак за окном не рассеялся. Улица тонула в желтом тумане. Метров за двадцать уже ничего не было видно. Когда он брился, вошла Эльза и принесла на подносе яйца, копченую рыбу и чайник.

– Ты напрасно беспокоилась, – сказал он, – я бы спустился вниз.

– Я подумала, что это хороший предлог. Вы, наверное, хотите, чтобы я отдала вам ваши бумаги. – Она сняла туфлю, потом начала стягивать чулок. – О Господи, что они подумают, если сюда войдут. – Она села на кровать и засунула руку в чулок.

– Что это? – сказал он, напряженно прислушиваясь. Он вдруг понял, что смертельно боится забирать свои документы. Когда бремя ответственности чревато бедой, его хочется переложить на кого-то другого, незнакомого. Она встала и тоже прислушалась. Звуки шагов затихли внизу.

– Да это мистер Мукерджи – индийский джентльмен. Он не похож на других индийцев, которые живут внизу. Мистер Мукерджи – очень порядочный человек.

Он взял у нее бумаги – ну, теперь уже он скоро от них избавится. Она снова натянула чулок и сказала:

– Вот только он любит расспрашивать. Задает всякие вопросы.

– Какие?

– Ну, обо всем. Верю ли я гороскопам? Верю ли газетам? Что я думаю о мистере Идене[16]? И ответы записывает. Не знаю, зачем ему это.

– Странно.

– Вы думаете, у меня из-за этого могут быть неприятности? Когда мне охота поболтать, я говорю ему всякие глупости – и про мистера Идена и вообще про все. Для смеха, понимаете. А иногда, как подумаю, что он записывает каждое мое слово, страшно становится. А то, бывает, оглянусь и вижу, что он наблюдает за мной, как будто я зверек какой. Но он всегда очень почтительный.

Он перестал слушать, мистер Мукерджи его мало заботил. Он сел завтракать. Но девочка не уходила, она словно всю жизнь его дожидалась, чтобы выговориться – его или мистера Мукерджи.

– А вы правду сказали вчера вечером: будто мы вместе уедем отсюда?

– Да, – сказал он, – я это как-нибудь устрою.

– Я не желаю обременять вас, – она опять заговорила языком дешевых романов. – Я всегда могу пойти к Кларе.

– Я придумаю для тебя что-нибудь получше, чем Клара. – Он снова попросит Роз, вчера вечером она просто была не в настроении.

– А можно мне уехать с вами в вашу страну?

– Нет, нельзя.

– Я читала, – сказала она, – как одна девушка переоделась…

– Так бывает только в книжках.

– Я боюсь оставаться с ней.

– Ты здесь не останешься, – заверил он.

Внизу бешено зазвонил колокольчик. Она сказала:

– Не зря его зовут Гам. Настоящий шум-гам.

– Кто это?

– Индиец со второго этажа.

Она неохотно пошла к двери и, берясь за ручку, еще раз спросила:

– Вы мне обещаете, да? Сегодня вечером меня здесь не будет?

– Обещаю.

– Перекреститесь.

Он повиновался.

– Этой ночью, – сказала она, – я не могла уснуть. Я боялась, она сделает что-нибудь ужасное. Вы бы видели ее лицо, когда я вошла. Я спрашиваю: «Это вы звонили?» – «Нет», – говорит и как зыркнула на меня – будто насквозь проткнула. Я, как вернулась от вас, сразу заперлась у себя в комнате. Что она хотела с вами сделать?

– Не знаю. Но ничего серьезного она сделать не может. Знаешь, она вроде как черт из сказки – разведет дыму, серы, а сделать ничего не сделает. Главное, не бояться ее, тогда она не причинит нам никакого вреда.

– Ох, до чего же я буду рада, когда уберусь отсюда.

Она радостно, как ребенок в день рожденья, улыбнулась ему с порога.

– Не будет больше ни мистера Гама, – сказала она, – ни гостей «на часок», ни мистера Мукерджи, и ее никогда больше не увижу. Сегодня у меня самый счастливый день!

Она словно прощалась со всей своей нынешней жизнью, чтобы начать новую.

Заперев за ней дверь, он посидел еще у себя, пока не пришло время отправляться к лорду Бендичу. Он не хотел рисковать – спрятал бумаги во внутренний карман пиджака, пальто застегнул под горло. Теперь ни один карманник не доберется до его документов. Разве только попытаются отобрать силой. Что ж, такая опасность не исключена. Ведь сейчас они будут знать наверняка, что бумаги – при нем. Оставалось надеяться, что Лондон гарантирует ему безопасность. Особняк лорда Бендича был для него, как «домик» для ребятишек, играющих в прятки в заросшем, незнакомом саду. Через сорок пять минут, думал он, когда часы покажут 11.15, все так или иначе решится. Но они, наверное, попробуют воспользоваться туманом.

Маршрут его будет таков: по Бернард-стрит до Рассел-сквер – в метро они вряд ли что-нибудь предпримут, затем от Гайд-Парк-корнер до Чэтем-террас десять минут пешком в этом тумане. Конечно, можно позвонить и вызвать такси и проделать всю дорогу в машине, но на это уйдет уйма времени. Уличные «пробки», шум и туман дадут новые возможности его паникующим противникам, а в том, что они паникуют, он уже почти не сомневался. Кроме того, не исключено, что они додумаются подсунуть ему свое такси. Если ему понадобится взять машину до Гайд-Парк-корнер, он выберет ее сам на стоянке.

С сильно бьющимся сердцем он начал спускаться вниз по лестнице. Напрасно он пытался внушить себе, что днем в Лондоне с ним ничего не может случиться, что он в безопасности. Он обрадовался, когда индиец в потертом цветастом халате выглянул из своей комнаты на втором этаже. Как будто это был друг, свидетель, который в случае чего мог дать показания в его пользу. Ему хотелось оставить за собой на всем пути какие-нибудь явные следы – неоспоримые приметы своих действий.

Он ступил на ковровую дорожку. Он спускался тихо, не испытывая ни малейшего желания оповещать хозяйку о своем уходе. Но он не смог проскользнуть незаметно – она сидела в своей холостяцкой комнате, за столом, перед открытой дверью. На ней было то же черное заношенное платье, что и во время вчерашнего кошмара. Он задержался у двери:

– Я ухожу.

Она сказала:

– Вам лучше знать, отчего вы не подчинились инструкции.

– Я вернусь через несколько часов. Вечером я уезжаю.

Она взглянула на него с полнейшим безразличием. Это его насторожило – как будто она знает о его планах больше, чем он сам, словно она уже все давно предусмотрела и рассчитала своими хитроумными мозгами.

– Я полагаю, – сказал он, – что вам заплатили за мою комнату.

– Да.

– Горничной за неделю вперед я уплачу сам.

– Не понимаю.

– Эльза вас тоже покидает. Вы запугивали ребенка. Не знаю уж, зачем вы это делали…

Лицо ее выразило явное любопытство – он не заметил никаких признаков гнева. Ему показалось, что он навел ее на какую-то мысль, за что она была даже благодарна ему.

– Вы хотите сказать, что забираете девочку?

Ему стало не по себе – не надо было говорить ей об этом. Он будто услышал чей-то предостерегающий шепот: «Осторожней!» Он оглянулся – конечно, никого не было. В конце коридора закрылась дверь какой-то комнаты – это тоже было как предупреждение. Он сказал ей резко:

– Советую вам больше не запугивать ребенка.

Почему-то ему было трудно сойти с места. Но почему? Бумаги находились в безопасности в его кармане. Однако он чувствовал, что оставляет за собой что-то, что нуждается в его заботе. Глупо – ведь девочке ничто не угрожает. Он враждебно взглянул на грубое, прыщавое лицо хозяйки:

– Я скоро вернусь. Я спрошу у нее и, если только вы…

Вчера вечером он не заметил, какие у нее толстые большие пальцы. Сейчас она спокойно сидела, спрятав их в пухлые кулаки, – считается, что это симптом невроза. Колец она не носила. Она сказала твердо и довольно громко:

– Я по-прежнему ничего не понимаю.

И тут вдруг лицо ее исказилось, одно веко опустилось и она подмигнула ему с какой-то непонятной вульгарной усмешкой. Кажется, совершенно успокоилась и чувствует себя хозяйкой положения, – подумал он. Он повернулся и пошел к дверям. Сердце его все еще стучало в своей клетке, как будто шифром пыталось предупредить его о некой опасности, но он не знал этого шифра.

Мы слишком разговорчивы, – думал он, – типично интеллигентская слабость. Он мог ей все сказать, когда вернется. А если не вернется? Ну что же, в конце концов девочка – не рабыня, ее нельзя замучить в неволе. К тому же лучшая полиция в мире – лондонская.

Когда он спустился в холл, чей-то подчеркнуто почтительный голос произнес:

– Не соизволите ли оказать мне величайшую честь, сэр?

Рядом с ним стоял индиец с заискивающими карими глазами. Он был в ярко-голубом костюме и оранжевых туфлях. Должно быть, это и есть мистер Мукерджи. Он сказал:

– Не могли бы вы ответить всего лишь на один вопрос? Каким образом вы копите деньги?

Уж не сумасшедший ли этот мистер Мукерджи? Д. ответил:

– Я вообще не коплю денег.

У мистера Мукерджи было крупное, открытое, доброе лицо с глубокими складками вокруг рта. Он воскликнул взволнованно:

– Совсем? А ведь многие люди откладывают медные монетки, особенно викторианские пенни. Есть ведь национальные сберегательные общества и строительные кооперативы.

– Нет, я совсем не откладываю.

– Благодарю вас, – сказал мистер Мукерджи, – именно это я хотел знать. – И он начал что-то быстро писать в блокноте.

За спиной мистера Мукерджи появилась Эльза. Она провожала его взглядом. Снова он почувствовал какую-то необъяснимую радость, наверное, от присутствия мистера Мукерджи – все-таки он не оставлял девочку наедине с хозяйкой. Он улыбнулся Эльзе поверх согнутой спины мистера Мукерджи и помахал рукой. Она робко улыбнулась в ответ. Так бывает перед отходом поезда – пока влюбленные и родственники торопливо прощаются, о чем-то просят, стараясь не очень демонстрировать свою нежность или растерянность, у постороннего – вот такого, как мистер Мукерджи, – есть возможность заглянуть в чужую жизнь. Мистер Мукерджи оторвался от блокнота, раскланялся и сказал с несколько преувеличенной любезностью:

– Возможно, мы еще увидимся и так же интересно побеседуем.

Он протянул руку, но тут же поспешно отдернул ее, будто испугавшись, что ему не ответят тем же. На лице его появилась извиняющаяся улыбка.

Д. вышел на улицу, в желтый туман.

Если бы, расставаясь, мы точно знали, на сколько расстаемся, тогда, наверное, мы обращали бы больше внимания и на прощальные улыбки, и на последние слова. Гостиница скрылась в тумане. Итак, его поезд тронулся, провожающие стали расходиться, и даже те, кто еще оставался на перроне, махая ему рукой, тоже вот-вот скроются из глаз.

Он быстро шел, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. Мимо промелькнула девушка с сумкой через плечо, почтальон сошел с тротуара и растворился во мгле. Он чувствовал себя, как летчик, которому предстоит пересечь Атлантику – пока еще самолет летит над берегом, но дальше – прыжок через океан. Все должно занять не более получаса. Дело решится быстро. Он не допускал и мысли, что они с Бендичем могут не столковаться – те, кто послал его в Англию, готовы дать за уголь любую цену. Его обступил плотный туман. Он прислушивался к шагам прохожих, но слышал только стук собственных каблуков по каменным плитам. В тишине таилась опасность, – он нагонял людей и различал их лишь, когда их фигуры неожиданно прорывались из мглы. Если за ним следят, он этого не заметит. Но, с другой стороны, в состоянии ли они вести слежку в укутавшем город тумане?

Однако где-нибудь они, конечно, нанесут удар.

Вдоль тротуара медленно двигалось такси. Шофер окликнул: «Такси, сэр?» Он забыл о своем решении взять машину только на стоянке. Он сказал: «Гвин-коттедж, Чэтем-террас», и сел в такси. Они медленно пробирались сквозь непроницаемую мглу, поворачивали куда-то, кружили. Он подумал внезапно: «Мы едем не туда. Какой же я дурак!» И сказал: – Остановитесь, – но такси продолжало ехать. Он не мог разглядеть, где они находились, все, что он видел, – широкая спина шофера и туман. Он постучал по стеклу. – Выпустите меня. – Такси остановилось. Он сунул шиллинг шоферу в руку и выскочил на тротуар. Послышался удивленный возглас: – Что за фокусы!

– Кажется, он зря его заподозрил. Нервы его напряглись до предела. Он наткнулся на полисмена.

– Это станция метро Рассел-сквер?

– Вы сбились с дороги. Идите обратно, первая улица налево.

Он, наконец, дошел до метро – ему показалось, что он шел очень долго. Он дождался лифта[17] и вдруг понял, что поездка в метро потребует от него больше выдержки, чем он думал. Он не спускался под землю с того самого дня, когда оказался замурованным под развалинами дома. После того случая во время воздушных налетов он забирался на крышу. Лучше погибнуть сразу, чем медленно задыхаться рядом с мертвой кошкой. Пока не закрылись двери лифта, он стоял, стиснув зубы, сдерживая отчаянное желание рвануться к выходу. Нервы сдавали. Он сел на скамью, и стены поплыли вверх. Он обхватил голову руками, чтобы не видеть и не чувствовать спуска. Лифт остановился. Он был под землей.