Текст книги "Доверенное лицо"

Автор книги: Грэм Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Дверь открыла пожилая женщина в переднике. Ее высохшее, морщинистое лицо было белым, как старая чистая кость.

– Миссис Беннет? – спросил Д.

– Да. – Она преградила ему вход, поставив ногу на порог.

– У меня к вам письмо, – сказал Д., – от мисс Каллен.

– Вы знаете мисс Каллен? – переспросила она недоверчиво и неодобрительно.

– Вы все прочтете.

Она тут же, на пороге принялась читать письмо, не впуская Д. в дом. Читала медленно, без очков, держа бумагу почти у самых глаз, выцветших, но упрямых.

– Она здесь пишет, – сказала старуха, – что вы ее добрый друг. Может, зайдете в дом? Она пишет, что я должна помочь вам… Но не говорит – как.

– Простите, что я в такую рань.

– Это единственный поезд в воскресенье. Не идти же вам пешком. Джордж Джарвис тоже приехал?

– Да.

– Понятно.

Маленькая гостиная была битком набита фарфоровыми безделушками и фотографиями в витых серебряных рамках. Круглый стол из красного дерева, тахта с бархатной накидкой, жесткие стулья с изогнутыми спинками и бархатными сиденьями, газеты, расстеленные на полу для сохранения ковров, – все это походило на декорации для пьесы, которую не сыграли и вряд ли когда-нибудь сыграют. Миссис Беннет сказала сурово, показав на фото в серебряной рамке:

– Узнаете, я надеюсь?

Беленькая пухленькая девочка неуклюже держала в руках куклу. Он ответил:

– Боюсь, что я…

– А, – сказала миссис Беннет почти злорадно, – значит, она вам семейные альбомы не показывала. Понятно. Видите эту подушечку для булавок?

– Да.

– Она сделана из платья, в котором Роз была представлена ко двору. Переверните ее, там есть и число, когда это было. – На нижней стороне подушки и впрямь белели вышитые шелком цифры. Тот самый год, когда он сидел в тюрьме, ожидая расстрела, был и годом ее жизни. – А здесь, – показала миссис Беннет, – она как раз в этом платье. Уж эту фотографию вы, наверное, видели.

Очень торжественная, неправдоподобно молодая и донельзя похожая на себя, Роз смотрела на него из бархатной рамки. Маленькая комната была, казалось, полна ею.

– Нет, – признался он, – и этой фотографии я никогда не видел.

Она бросила на него удовлетворенный взгляд:

– Недаром говорят: старый друг – лучше новых двух.

– Должно быть, вы очень старый друг?

– Самый старый, – отрезала она. – Я знала Роз, когда ей не было и недели от роду. Даже сам лорд еще не видел ее – он первый раз взглянул, когда ей исполнился месяц.

– Она очень тепло говорила о вас, – соврал Д.

– Еще бы, – подтвердила миссис Беннет, тряхнув седой головой. – После того, как умерла ее мать, все для нее делала я.

Всегда как-то странно чувствуешь себя, когда узнаешь от кого-нибудь о прошлом любимого человека, – будто нашел в старом столе потайной ящик, полный интереснейших документов.

– Она была послушной девочкой? – спросил он с улыбкой.

– У нее был твердый характер. А больше мне ничего и не надо от ребенка, – сказала миссис Беннет. Она, волнуясь, переходила с места на место, то поглаживая подушечку для булавок, то поправляя фотографии. – Нельзя требовать, чтобы тебя помнили. И я не жалуюсь на лорда. Он великодушен. Собственно, так оно и должно быть. Иначе, как бы мы жили, особенно сейчас, когда шахты закрыты?

– Роз говорила мне, что она вам регулярно пишет. Уж она-то помнит вас.

– По праздникам, – согласилась миссис Беннет. – Много она не пишет, но у нее, конечно, мало времени в Лондоне из-за всех этих званых вечеров и прочего. Конечно, она могла бы написать мне, что сказал ей тогда его величество король, но, в конце концов…

– Может, он ей ничего не сказал?

– Обязательно сказал. Она милая девушка.

– Вы правы…

– И надеюсь, – ядовито заметила миссис Беннет, переставляя фарфоровые безделушки, – что она разбирается в своих друзьях.

– Да уж, обвести себя вокруг пальца не позволит, – подтвердил он, вспоминая о мистере Форбсе, частных сыщиках и обо всем том мрачном мире недоверия, в котором она жила.

– Вы не знаете ее так, как знаю я. Помню, однажды, в Гвин-коттедж, она прямо-таки выплакала себе глаза. Ей было четыре года, и гадкий лживый мальчишка Питер Триффин стащил у нее заводную мышку. – Былое негодование снова вспыхнуло на лице старухи. – Готова поклясться, что из мальчишки так и не вышло толку.

Странно было подумать, что от этой женщины во многом зависело воспитание Роз. Уж, наверное, не меньше, чем от рано скончавшейся матери. Должно быть, старалась вырастить девочку по своему образу и подобию – на худом, кожа да кости, лице миссис Беннет, если присмотреться, временами мелькало почти то же выражение, что и у Роз.

Старуха внезапно спросила:

– Вы ведь иностранец?

– Да.

– Понятно.

Он сказал:

– Мисс Каллен должна была написать вам, что я здесь по делам.

– Она не написала, по каким делам.

– Она думает, что вы сможете мне кое-что рассказать о вашем городе.

– Что именно?

– Ну, хотя бы, кто здесь руководит местной профсоюзной организацией.

– Вы хотите с ним увидеться, так что ли?

– Да.

– Ничем не смогу помочь вам. Мы с такого рода людьми не знаемся. И не уверяйте меня, что мисс Каллен водится с этими социалистами.

– В конце концов, ее мать…

– Мы знаем, что представляла собой ее мать, – резко оборвала его миссис Беннет, – но она умерла, и о мертвых худо не говорят.

– Стало быть, вы не в силах помочь мне?

– В силах, но не хочу.

– И даже имени его не назовете?

– Сами узнаете. Ну, да ладно – вам скажу. Бейтс его зовут. – По улице проехал автомобиль, скрипнули тормоза. – Кто бы это мог пожаловать в «Красный Лев»? – заинтересовалась миссис Беннет.

– Где он живет?

– На Пит-стрит… Вот так же однажды приехал член королевской семьи, – миссис Беннет прижалась к стеклу, стараясь рассмотреть, кто выходит из машины. – Очень был приятный молодой человек, зашел ко мне и выпил чашку чаю – ему хотели показать, что есть шахтеры, у которых в доме все блестит. Он намеревался заглянуть к миссис Терри, но ему сказали, что она больна. У этой Терри шаром покати. Потому и не пустили. Ему б там пришлось не по вкусу.

– Мне пора идти.

– Можете передать мисс Роз, что нечего ей якшаться с Бейтсом, – сказала миссис Беннет тоном человека, привыкшего когда-то командовать: «надень теплые чулки», «не ешь конфет», «выпей это лекарство», но хорошо понимающего, что те времена давно миновали.

В гостиницу «Красный Лев» вносили чемоданы, улица моментально оживилась. Люди стояли кучками, боязливо, готовые в любую минуту разойтись по домам. Детский голосок спросил: «Дядя герцыг приехал?» Неужели лорд Бендич уже действует? Быстрая работа! Контракт был подписан только вчера. Тут же пополз слух – и откуда только он взялся? Кто-то крикнул: «Шахта открывается!» И толпа зашумела, подхватив слух. Люди окружили автомобиль, как будто на его роскошном полированном кузове могли прочесть точную информацию. Какая-то женщина пискнула: «Ура!», но ее не поддержали.

Д. спросил у первого встречного:

– Кто приехал?

– Уполномоченный лорда Бендича.

– Не могли бы вы мне сказать, где Пит-стрит?

– Прямо и в конце улицы налево.

Он шел, а из всех домов выходили люди, как будто их подхватила волна надежды. Пожилая женщина стучала в окно соседке: «Нелл, в «Красном Льве» уполномоченный лорда!» Д. вспомнил, как однажды в голодном городе пронесся слух, что привезли продовольствие – люди кинулись на набережную, вот как сейчас. Продовольствие оказалось танками, и они с мрачным безразличием смотрели, как их разгружали. Хотя танки были очень кстати.

Он спросил прохожего:

– Где живет Бейтс?

– Номер семнадцать. Если он там, конечно…

Дом стоял как раз за баптистской церковью, серым каменным символом религии под шиферной крышей. На стене, рядом с загадочной надписью «Придорожная мысль», висела еще одна: «Красота жизни незаметна лишь для усталых глаз». Он постучал в дверь дома № 17, еще и еще. Никто не отвечал. По улице по-прежнему спешили люди – в старых плащах, уже не способных защитить от ветра, в застиранных и оттого уже не греющих фланелевых рубашках. Это были те, за кого он сражался, и у него возникло пугающее ощущение, что теперь они его враги – ведь он приехал, чтобы отнять у них надежду. Он стучал снова и снова, но по-прежнему никто не отвечал.

Тогда он попробовал постучать в дом девятнадцать – дверь открыли тут же, он даже не ожидал такой быстроты. Он поднял глаза и увидел Эльзу.

– Ну, чего надо? – сказала она, стоя в дверном проеме как привидение – такая же изможденная недоеданием и непосильной работой девчонка. Он был потрясен и долго всматривался, пока не уловил разницу – шрам на шее и одного зуба нет. Конечно, это была не Эльза. На одну колодку обеих сделали несправедливость и недоедание.

– Я ищу мистера Бейтса.

– Его дом рядом.

– Я не могу достучаться.

– Так он, наверное, пошел со всеми в «Красный Лев».

– Да, все куда-то бегут, спешат…

– Говорят, шахта открывается.

– А ты почему дома?

– Кто-то же должен за печкой смотреть, – она поглядела на него с вялым любопытством. – А вы тот иностранец, что приехал на поезде вместе с Джорджем Джарвисом?

– Да.

– Он сказал, что хорошего от вас не жди.

Он подумал не без ужаса, что двойняшка этой девочки, действительно, ничего хорошего от него не дождалась. Для чего экспортировать жестокость в чужую страну? Лучше понести поражение там, на родине, чем втягивать в борьбу посторонних… Идея, безусловно, еретическая, его партия абсолютно права, не доверяя ему. Девчонка добавила примирительно:

– А вообще никто особенно не обращает внимания на Джорджа. Зачем вам нужен Бейтс?

Что ж, он ведь хотел, чтобы узнали все, в конце концов, он и уповал на демократию, с кого-то надо начинать, почему бы не с нее? Он сказал:

– Я хотел объяснить ему, куда пойдет этот уголь, – мятежникам в моей стране.

– О, – протянула она уныло, – значит, вы один из этих?

– Да.

– А что до этого Бейтсу?

– Я хочу, чтобы шахтеры отказались добывать для них уголь.

Она изумленно посмотрела на него.

– Отказались? Мы?

– Да.

– Да вы совсем чокнулись, – сказала она. – Какое нам дело, куда идет уголь?

Он повернулся и зашагал прочь. Безнадежно. Он понял: это приговор. Приговор, произнесенный детскими устами. Она крикнула вслед:

– Не сходите с ума! Какое нам дело?

Он упрямо шагал по улице. Он будет стоять на своем, пока ему не заткнут рот, не повесят, не расстреляют, не освободят от выполнения долга и не дадут отдохнуть.

У «Красного Льва» слышалось пение, события разворачивались быстро. Очевидно, им уже официально сообщили. Одновременно звучали, мешая одна другой, две старые песни. Он слышал их много лет назад, когда работал в Лондоне – бедняки удивительно верны старым мелодиям: «Забудь свои тревоги» и «Спасибо скажем Богу». Толпа подхватывала то ту, то эту, но в конце концов мирская песня победила. Ее знали лучше. По рукам ходили газеты, воскресные выпуски. Пачки газет лежали на заднем сидении стоящего рядом автомобиля. Д. схватил кого-то за руку и спросил нетерпеливо:

– Где Бейтс?

– Он там, наверху, с уполномоченным.

Д. пробрался сквозь толпу. Кто-то сунул ему в руку газету. Заголовок на первой странице бросался в глаза: «Сделка с заграницей. Шахты открываются снова». Солидная, не склонная к фантазиям воскресная газета подтвердила приговор. Он ворвался в вестибюль гостиницы. Необходимо что-то делать, немедленно, сейчас же, пока еще надежды окончательно не превратились в уверенность… Вестибюль был пуст. На стенах под стеклом висели чучела рыб – должно быть, в эти места прежде наведывались рыболовы-спортсмены. Он кинулся вверх по лестнице – тоже никого. На улице пели, кричали «Ура!». Что-то свершилось. Он распахнул тяжелую дверь с табличкой «Гостиная» и сразу же увидел себя на другой стене, в высоком зеркале в золоченой раме – небритый человек, из-под пластыря торчит клочок ваты. Огромное французское окно было распахнуто, в нем стоял человек и что-то кричал вниз, толпе. За столом, спиной к Д., сидели двое. Пахло пыльным бархатом.

– Завтра утром на работу должны выйти только забойщики, машинисты подъемников и механики. Но не бойтесь. Через неделю работа будет всем – кризис кончился! Можете спросить своего мистера Бейтса. Он здесь. И не на каких-нибудь четыре дня в неделю, нет, работенки хватит на все триста шестьдесят пять дней в году. – Он то приподнимался на носках, то опускался, маленький хитрый человечек в гетрах, похожий на агента по продаже недвижимости.

Д. подошел к нему и сказал:

– Простите, могу я поговорить с вами?

– Не сейчас. Не сейчас, – сказал человечек, не оборачиваясь, и закричал в окно: – А теперь отправляйтесь по домам и отпразднуйте это дело. К Рождеству каждый получит работу. И мы, в свою очередь, надеемся…

Д. обратился к двум спинам за столом:

– Кто из вас мистер Бейтс?

Оба обернулись. Один из них был Л.

– …что вы поработаете на славу, – надсаживался оратор у окна. – Будьте уверены, что угольная компания Бендича умеет держать свое слово!

– Я Бейтс, – сказал второй.

По озадаченному виду Л. он понял, что тот не узнал его. Д. сказал:

– Я вижу, что с агентом мятежного генерала вы уже познакомились. Теперь послушайте меня, мистер Бейтс.

Тут лицо Л. прояснилось, улыбка скользнула по его губам, веко дернулось – он узнал Д. Оратор обернулся и спросил:

– В чем дело?

Д. объяснил:

– В том, что этот уголь пойдет не в Голландию, как записано в контракте. У него совсем другой адрес.

Он смотрел на Бейтса, моложавого человека с романтическим чубом надо лбом и безвольным ртом.

Бейтс сказал:

– А я тут при чем?

– Люди вам верят, я полагаю. Скажите им, чтоб они не спускались в шахту.

– Постойте, постойте, – вмешался уполномоченный Бендича.

Д. продолжал:

– Ваш профсоюз торжественно заявил, что никогда не станет помогать мятежникам.

– Уголь для Голландии, – сказал Бейтс.

– Это ширма. Наше правительство поручило мне закупить ваш уголь. Вот этот человек позаботился, чтобы у меня выкрали доверенность на сделку.

– Он сумасшедший, – убежденно объявил уполномоченный, то поднимаясь, то опускаясь на носках. – Джентльмен, которого он обвиняет, – друг лорда Бендича.

Бейтс беспокойно заерзал в кресле.

– Что я могу сделать? – сказал он. – Это дело правительства.

Л. мягко сказал:

– Я знаю этого человека. Он фанатик и его ищет полиция.

– Надо послать за констеблем, – подхватил уполномоченный.

– У меня в кармане револьвер, – сказал Д. Он не сводил глаз с Бейтса. – Я знаю, что значит для ваших шахтеров год работы. Но для нас это – смерть. И ваши люди погибали у нас, слышали?

Внезапно Бейтс взорвался:

– Какого черта я должен верить вам? Уголь предназначен для Голландии. – У него было неуверенное произношение ученика вечерней школы. Он выбился из низов, это было видно, и старался скрыть следы своего плебейского происхождения. Он добавил: – И ничего подобного я не слышал…

Но Д. почувствовал, что Бейтс заколебался. Над безвольной отвислой губой лихой чуб Бейтса выглядел фальшиво, как парик, надетый актером, чтобы подчеркнуть решительность и боевитость своего персонажа – качества, каковыми Бейтс явно не обладал.

– Если вы не хотите им сами сказать, то скажу я.

Человек в гетрах бросился к двери. Д. остановил его.

– Сядьте. Позовете полицию, когда я кончу. Я ведь в ваших руках, так? Можете спросить этого джентльмена, в скольких смертных грехах меня обвиняют, а то я уж сам начинаю забывать: фальшивый паспорт, кража автомобиля, незаконное хранение оружия. А теперь еще добавится подстрекательство к мятежу.

Он подошел к окну и крикнул:

– Товарищи! – Он увидел в толпе старого Джарвиса, скептически посматривающего на него. Внизу стояло человек полтораста. Добрая половина уже разошлась по домам с приятным известием. – Я должен поговорить с вами.

Кто-то выкрикнул:

– Зачем?

Он сказал:

– Вы не знаете, куда пойдет этот уголь.

У шахтеров был веселый, торжествующий вид.

– На Северный полюс, – ответил какой-то шутник.

Д. сказал:

– Его отправят вовсе не в Голландию…

Люди начали расходиться. Да, он читал лекции, но никогда не был митинговым оратором. И не зная, как удержать толпу, крикнул:

– Черт побери, да послушайте вы! – Он схватил со стола пепельницу и грохнул ею по оконному стеклу.

– Эй, – крикнул Бейтс возмущенно, – это собственность гостиницы.

Звон разбитого стекла заставил всех обернуться. Д. сказал:

– Вы хотите добывать уголь, чтобы им убивали детей?

– Ладно, заткнись! – угрюмо ответил кто-то.

– Я знаю, как это важно для вас. Но для нас это – все. – Краем глаза он видел в зеркале отражение лица Л., самодовольного, невозмутимо ожидающего, пока он закончит. Теперь уже будь, что будет. Он крикнул:

– Почему им нужен ваш уголь? Потому что наши шахтеры не хотят на них работать. Горняков расстреливают, но они не работают…

Он снова заметил в толпе старого Джорджа Джарвиса, стоящего немного в стороне, недоверчивого, не верящего ни единому его слову. Кто-то крикнул:

– Послушаем Джо Бейтса.

В толпе подхватили: «Джо Бейтс, давай!»

Д. сказал:

– Дело за вами, – и повернулся к профсоюзнику.

Человечек в гетрах, похожий на агента по продаже недвижимости, пригрозил:

– Уж я постараюсь, чтобы вы получили за это шесть месяцев отсидки.

– Старайтесь, – сказал Д.

Бейтс нехотя подошел к окну. Он манерно вскинул голову, отбрасывая со лба непокорную прядь, и Д. подумал, что это движение, скопированное у профсоюзных лидеров, наверное, единственная смелость, на какую он способен. Бейтс сказал:

– Друзья! Мы услышали очень серьезное обвинение.

Неужели все-таки не побоится, не свернет в кусты?

– Милосердие начинается дома! – взвизгнула какая-то женщина.

– Наверное, – сказал Бейтс, – самое правильное, что мы можем сделать, – это потребовать решительного заверения от уполномоченного лорда Бендича в том, что уголь идет в Голландию и только в Голландию.

– Что толку в его заверениях? – вставил Д.

– И если он подтвердит это, мы можем с чистой совестью спускаться завтра в шахту.

Маленький человечек в гетрах бросился вперед и заорал:

– Правильно! Мистер Бейтс совершенно прав! И я заверяю вас от имени лорда Бендича… – окончание фразы потонуло в радостном гуле толпы. Крики не стихали, двое мужчин отошли от окна, и Д. оказался лицом к лицу с Л.

– Знаете ли, вам следовало вовремя принять мое предложение, – сказал Л. – А теперь я вам не завидую… Мистера К. нашли.

– Мистера К.?

– Женщина по фамилии Глоувер вчера вечером возвратилась домой. Она сообщила полиции, что ее мучили предчувствия. Об этом напечатано в утренних газетах.

Уполномоченный кричал в окно:

– Что касается этого человека, его ищет полиция за жульничество и кражу…

Л. сказал:

– Разыскивают человека, которого вместе с молодой женщиной видел в квартире миссис Глоувер ее сосед по имени Фортескью. У человека была заклеена пластырем щека, но полиция предполагает, что пластырь лишь скрывает шрам.

Бейтс сказал:

– Пропустите, пожалуйста, констебля.

– Вам бы лучше исчезнуть, а? – посочувствовал Л.

– У меня осталась еще одна пуля.

– Для меня или для вас?

– Мне бы узнать, – сказал Д., – как далеко вы зашли. – Он страстно хотел, чтобы обстоятельства вынудили его к выстрелу: услышать подтверждение, что именно Л. приказал убить девочку, и после этого, ненавидя и презирая, выстрелить. Но Л. и ребенок принадлежали к разным мирам. Не верилось, чтобы Л. отдал такой приказ. С тем, кого убиваешь, надо хоть что-то иметь общее, в противном случае проще расправиться с человеком из дальнобойного орудия или бомбой с самолета.

– Поднимайтесь сюда, констебль, – крикнул кому-то в окно уполномоченный лорда Бендича. У людей его класса существует примитивное убеждение, будто один полицейский может справиться с кем угодно, даже с вооруженным человеком.

Л. сказал:

– Между прочим, не все потеряно. Можно вернуться назад…

До чего самоуверен! Весь образ жизни Л. угадывался за его спокойным невозмутимым голосом: длинные коридоры особняков и подстриженные сады, дорогие книги и картинная галерея, письменный стол с инкрустациями и старые, обожающие его слуги… Но что значит «вернуться», если неотступные призраки пережитого ничего не дадут забыть. Д., колеблясь, нащупал в кармане револьвер. Л. сказал:

– Я знаю, о чем вы думаете. Но та женщина сумасшедшая, в полном смысле сумасшедшая.

Д. сказал:

– Благодарю вас. В таком случае…

Ему внезапно стало легче на сердце, как будто сумасшествие управляющей гостиницей привнесло в мир элемент нормальности. Он бросился к двери.

Уполномоченный лорда Бендича отвернулся от окна и заорал:

– Держите его!

– Пусть идет, – успокоил Л. – Там же полиция…

Д. сбежал по лестнице. Констебль, пожилой человек, входил в вестибюль. Он внимательно посмотрел на Д. и спросил:

– Послушайте, сэр, не видели ли вы…

– Там наверху.

Он обогнул дом и понесся через двор. Уполномоченный вопил, свесившись из окна:

– Констебль, вон он! Вон!

Он продолжал бежать, двор был пуст. Вдруг он услышал позади крик и глухой стук – констебль поскользнулся и упал. Чей-то голос рядом скомандовал: «Сюда, приятель», – и он автоматически повернул к уборной. Все произошло в одно мгновение. Кто-то сказал: «Подсади его», – и он понял, что перемахнул через стену. Он тяжело плюхнулся на корточки около мусорного ящика и снова услышал шепот: «Тихо». Он оказался за забором в маленьком садике, несколько квадратных футов редкой травы, тропинка из шлака, косматый кокосовый орех, болтающийся на веревочке, зацепленной за выступ кирпича в заборе для приманки птиц.

– Что вы делаете? Для чего? – спросил он.

Садик показался ему знакомым – ну да, это же садик миссис Беннет. Она не замедлит позвать полицию. Он хотел объяснить им, но все исчезли. Он был один, как мешок с трухой, который перебросили через стену и забыли о нем. На улице слышались крики. Он опустился на колени, вялый и бессильный, как огородное пугало. Мысли путались. Ему было тошно, снова закипала злость. Его опять пытаются загнать в угол. Для чего? Он конченый человек. Тюремная камера казалась отсюда островком спокойствия. Он сделал все, что мог. Он сел на землю и опустил голову на колени, чтобы прошло головокружение. Он вспомнил, что у него ничего не было во рту после пирожного на вечере в школе энтернационо.

И снова чей-то торопливый шепот совсем рядом:

– Вставайте.

Он поднял голову и увидел трех юнцов.

– Кто вы?

Они, ухмыляясь, смотрели на него. Старшему едва ли было больше двадцати. У них были детские, округлые, но диковатые лица. Старший ответил:

– Не имеет значения. Пойдемте в сарай.

Как во сне, он повиновался им. В темной конуре едва хватало места для четверых. Они присели на куски угля и обломки старых ящиков, приготовленных для растопки. Сквозь дыры в стене пробивался слабый свет. Он сказал:

– Для чего все это? Миссис Беннет…

– Старуха не пойдет за углем в воскресенье. Это известно, она такая…

– А сам Беннет?

– Он уже наклюкался.

– Кто-нибудь все-таки мог заметить?

– Не-е. Мы следили.

– Будут искать по домам.

– Без ордера они не могут. А судья – в Вулхэмптоне.

Он сдался и устало сказал:

– Наверное, я должен вас поблагодарить.

– Плевать на вашу благодарность, – сказал старший из трех, – у вас ведь есть пистолет.

– Да. Револьвер.

Парень сказал:

– Шайке нужен этот револьвер…

– Вот как! А что за шайка? Это вы?

– Мы самые. Точняк.

Они жадно уставились на него. Он уклончиво сказал:

– Что случилось с полицейским?

– Наши дружки об этом позаботились. – Младший паренек задумчиво погладил лодыжку.

– Чистая работа.

– У нас организация, – сказал старший.

– И нас десятки.

– Нашему Джо однажды всыпали. Выпороли.

– Понятно.

– Шесть розог получил.

– Это было до того, как мы организовались.

Старший повторил:

– Теперь нам нужен ваш пистолет. Вам он больше не понадобится. О вас заботимся мы.

– Заботитесь?

– Мы все устроили. Вы останетесь здесь, а когда стемнеет и пробьет семь, двинетесь вверх по Пит-стрит. Все в это время пьют чай или сидят в церкви. За церковью увидите аллею. Стойте там и ждите автобуса. Крики проследит, чтобы все было в порядке.

– А кто этот Крики?

– Один из наших. Он кондуктор. Он позаботится, чтобы вы благополучно добрались до Вулхэмптона.

– Вы все обдумали. Но зачем вам пистолет?

Старший наклонился к нему поближе. Лицо у него было бледное, без кровинки, глаза пустые, как у пони, заезженного на подземных работах. И никакого в них не было бешеного анархического задора. Вся анархистская идея сводилась, кажется, к желанию отчебучить со скуки что-нибудь запретное.

– Мы слышали, что вы там говорили. Вы не хотите, чтобы шахта работала. Можно это сделать. Нам все равно.

– Разве ваши отцы не работают на шахте?

– А нам-то что до этого?..

– Но как вы это сделаете?

– Мы знаем, где хранится динамит. Нужно только взломать склад и высыпать в шахту заряды. На полгода хватит разбираться!

У парня скверно пахло изо рта. Д. почувствовал отвращение.

– А в шахте никого нет?

– Ни души.

Его долг использовать и эту возможность. Но он колебался.

– А зачем пистолет?

– Собьем пулей замок на складе.

– А умеете пользоваться оружием?

– Не беспокойтесь.

Он сказал:

– У меня последняя пуля…

Они сидели в сараюшке, сгрудившись. Их руки почти касались его рук, изо ртов несло кислятиной. Ему казалось, что его окружает стая животных, для которых тьма – естественная среда обитания, в то время, как он мог видеть только на свету. Он спросил:

– А вам-то зачем все это нужно?

Равнодушный детский голос ответил:

– Да так, для забавы.

«Петля по мне плачет», – подумал он и вздрогнул.

– Ну а если кто-то окажется в это время в шахте?

– Мы проверим, что мы себе – враги?

Нет, они себе не враги – серьезное наказание им не грозит: они несовершеннолетние. Но все равно, твердил он себе, его долг – сорвать поставки угля мятежникам, даже если без жертв не обойтись. Жизни иностранцев – ничто по сравнению с судьбой его народа. Когда идет война, общепринятый моральный кодекс исчезает – дозволено творить зло во имя победы добра.

Он вынул из кармана револьвер, и шершавая рука старшего парня мгновенно вцепилась в него.

Д. сказал:

– Потом сразу же бросьте револьвер в шахту. И не оставляйте на нем отпечатки пальцев.

– Точняк. Так и сделаем. Не сомневайтесь.

Он все еще не разнимал пальцев, не выпуская револьвера – не отдавал последний свой выстрел. Парень сказал:

– Мы не проболтаемся. Наши никогда не болтают.

– А что там в поселке? Где полиция?

– Их всего двое. У одного мотоцикл, он поехал в Вулхэмптон, чтобы получить ордер на обыск. Они думают, что вы у Чарли Стоува. А Чарли не хочет впускать их. У него с ними старые счеты.

– У вас считанные минуты после того, как собьете замок. Успеете бросить заряды и удрать?

– Мы подождем до темноты.

Он отпустил револьвер, и он тут же исчез у кого-то в кармане.

– Не забудьте, – напомнил старший, – в семь у церкви. Крики будет на страже.

Когда они ушли, он вспомнил, что надо было попросить хоть кусок хлеба. С голоду время тянулось особенно медленно. Он чуть приоткрыл дверь сарая, но увидел лишь сухой куст, дорожку, посыпанную шлаком, и кокосовый орех на грязной веревочке. Он попытался составить план действий, но что проку в планах, когда жизнь швыряет его, как разгулявшееся море – щепку. Если он даже попадет в Вулхэмптон, удастся ли ему уехать? На вокзале его наверняка подстерегают. Он вспомнил о пластыре на подбородке – теперь он ему ни к чему. Он сорвал нашлепку. Чертовское невезение – надо же было этой женщине так быстро вернуться и найти тело мистера К. Впрочем, ему не везло с той самой минуты, как он высадился в Англии. Он снова увидел Роз, идущую по платформе с булочкой в руке. Откажись он ехать с ней вместе в Лондон, пошло бы все по-иному. Его бы не избили, он бы не опоздал в гостиницу. Мистер К. не заподозрил бы его в продажности и сам не поспешил бы продаться. Эта управляющая гостиницей… «Она просто сумасшедшая», – сказал Л. Что он имел в виду?.. А в общем, сколько ни раздумывай, все началось с Роз, стоящей на платформе, и кончилось трупом Эльзы в номере на четвертом этаже.

На кокосовый орех вспорхнула птичка – как ее называют по-английски? – и принялась быстренько выклевывать из него что-то вкусное. Допустим, до Вулхэмптона он доберется. А дальше – в Лондон или куда? Когда он прощался с Роз, у него был план, но все переменилось, тем более, если его разыскивают еще и по делу об убийстве К. Охотятся, наверное, куда серьезнее прежнего. Ни в коем случае нельзя еще глубже впутывать в это дело Роз. Насколько было бы проще, – подумал он устало, – если бы сейчас в сарай вошел полицейский и… Птица внезапно вспорхнула с кокосового ореха. На дорожке послышался шорох, будто кто-то шел на цыпочках. Он терпеливо ждал ареста.

Оказалось – кошка. Черная, с длинным хвостом, она смотрела на него с дорожки, как смотрит один зверь на другого, и неторопливо ушла, оставив после себя легкий запах рыбы. Он вдруг подумал о кокосовом орехе: вот стемнеет, и я до него доберусь. Но время тянулось ужасающе медленно. Из кухни запахло жареным мясом, потом из верхнего окна донеслась ругань: «Какой позор! Пьяная скотина!» – не иначе, как миссис Беннет пыталась вытянуть мужа из постели. Ему показалось, она сказала: «Вот лорд узнает…» Но окошко тут же захлопнулось и что последовало дальше, осталось неведомым – соседям не положено знать семейные секреты чужого дома, который, как известно, «моя крепость». Птичка вернулась и снова села на кокосовый орех. Он следил за ней с завистью – она орудовала клювиком, как рабочий ломом. Ему захотелось спугнуть птаху. Полуденное солнце стояло над садиком.

Больше всего его беспокоила сейчас судьба револьвера. Напрасно он все-таки доверился этим юнцам. Они вообще могли выдумать всю историю про взрыв склада – просто хотели побаловаться оружием. В любой момент может случиться все, что угодно. Они могут пустить оружие в ход просто из озорства, смешно ждать высокой морали от сопляков с такими отвратными физиономиями. Однажды ему послышался выстрел – он обмер, но тут же раздался второй такой же – наверно, «чихал» автомобиль уполномоченного. Стало темнеть. Наконец, когда он не мог уже разглядеть кокосового ореха, он вышел из сарая. У него буквально слюнки текли от предвкушения объедков с птичьего стола. Под его ногой скрипнул шлак на дорожке, и тотчас в доме отдернули занавеску – миссис Беннет испуганно таращила на него глаза, прижавшись носом к кухонному стеклу. Он ясно видел ее, разодетую для похода в церковь, ее костистое суровое лицо. Он застыл на месте. Неужто не заметила? Это невозможно. Но в саду было темно, и старуха опустила занавеску.

Он обождал немного и направился к ореху.

Пиршество получилось не из приятных, мякоть кокоса оказалась жесткой, драло горло. Он прокрался обратно в сарай. Ножа у него не было, пришлось выскребывать пальцем белые сухие волокна. Даже самым долгим ожиданиям приходит конец, за это время он успел передумать обо всем – о Роз, о будущем, о прошлом, о ребятах с револьвером. Чем еще занять голову? Он попытался вспомнить стихотворение, которое осталось в записной книжке, украденной шофером Л.: «И все равно стук сердца моего летит вослед твоим шагам…» Дальше припоминать не хотелось, а ведь прежде эти строки значили для него очень много. Он подумал о жене и почувствовал, что нити между ним и ее могилой начинают ослабевать. Такова подлость жизни. Надо умирать вместе, а не поврозь.