Текст книги "Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз"

Автор книги: Грегори Магвайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

3

– Как тебе новый лектор? – спросил Бок Эльфабу, когда профессор Никидик отпустил их на перерыв.

– Мне сложно сосредоточиться на его словах – так хочется снова услышать Дилламонда. В голове не укладывается, что его больше нет.

На ее лице отразился хмурый укор судьбе.

– Я как раз об этом и собирался с тобой поговорить. Ты столько рассказывала про его открытия. Как ты думаешь, может, в его лаборатории что-нибудь осталось? Что-нибудь очень важное, чего еще не успели вынести? Ты ведь записывала за ним. Вдруг из этих записей можно сделать какие-нибудь выводы или хотя бы наметить план для будущих исследований?

Эльфаба одарила его презрительным взглядом.

– Думаешь, тебе первому пришла в голову эта мысль? В тот же день, когда нашли профессора – еще не успели опечатать дверь, – я пробралась в его лабораторию. Ты что, меня совсем за идиотку держишь?

– Ну что ты, как можно. Лучше расскажи, что ты нашла.

– Все его записи. Они теперь в надежном месте, и я пытаюсь с ними разобраться. Пока моих знаний недостаточно, ноя учусь.

– То есть ты даже не намерена показать их мне? – опешил Бок.

– Ты ведь никогда особенно не интересовался научной стороной вопроса. К тому же какой смысл что-то рассказывать, когда главное еще не сделано? По-моему, Дилламонд так и не нашел ответ на основной вопрос.

Ничего себе! Ты почти убедила меня, что Гудвин пытается вытеснить Зверей в деревни, чтобы угодить недовольным Фермерам и дать им дешевую рабочую силу. Это подло и касается в том числе наших деревень, а значит, и меня. Я имею право знать то же, что и ты. Может, вместе мы быстрее разберемся что к чему и придумаем, как быть дальше.

– Нет-нет, у тебя слишком многое поставлено на карту. Лучше я одна буду этим заниматься.

– Чем именно?

Но она только покачала головой.

– Чем меньше будешь знать, тем для тебя же лучше. Убийца Дилламонда не остановится ни перед чем. Какой из меня друг, если я втяну тебя в такое опасное дело?

– А из меня какой друг, если я оставлю тебя одну?

Но Эльфаба оставалась непреклонной и игнорировала записки, которые он посылал ей всю вторую часть лекции. Впоследствии, вспоминая об этом, Бок думал, что размолвка могла бы и вовсе охладить их дружбу, если бы не скандал с новичком.

Профессор Никидик рассказывал о жизненной силе. Накручивая на руки свою длинную раздвоенную бороду, он говорил монотонным, периодически затихающим голосом, так что с задних рядов было слышно только начало каждого предложения. Когда профессор вытащил из жилетного кармана флакончик и пробормотал что-то про «живительный порошок», только на первом ряду студенты распахнули глаза и подались вперед. Боку же и Эльфабе слышалось примерно следующее:

– Ну а теперь, на десерт, бу-бу-бу, представим, что сотворения мира еще не бу-бу-бу, несмотря на обязательства всех разумных бу-бу-бу, любопытный опыт, чтобы на задних рядах тоже бу-бу-бу, взгляните на маленькое чудо бу-бу-бу.

Оживление первого ряда передалось назад. Профессор откупорил темный флакон и слегка его встряхнул. Оттуда вырвалось белое облачко, будто споры из раздавленного гриба-дымовика. Никидик несколько раз взмахнул руками, и облачко, отчего-то не рассеиваясь, поплыло вверх. Он тут же предупредительно поднял палец, призывая к полнейшей тишине, чтобы вздохи удивления не сдули облачко с пути. Студенты послушно затаили дыхание, но не могли сдержать улыбки. Над трибуной между церемониальными горнами и оленьими рогами висели четыре масляных портрета отцов-основателей Колледжа Озмы. Облаченные в древние одежды, они строго взирали на нынешних учеников. Если живительное облачко коснется одного из великих отцов, что-то скажет он, увидев разнополую аудиторию? Все замерли в предвкушении.

Тут сбоку от трибуны открылась дверь, и в зал заглянул новый, странно одетый студент в замшевых брюках, белой хлопчатой рубашке и с татуировками в виде синих ромбиков на смуглом лице и руках. Никто прежде не видел ничего подобного. Бок схватил Эльфабу за руку и прошептал:

– Смотри, мигун!

И действительно, получалось, что новенький студент-винк или, как в шутку звали этот народ, мигун в праздничной одежде опаздывал на урок и ошибся кабинетом, но дверь за ним уже захлопнулась, а свободных мест поблизости не было, поэтому он просто сел спиной к двери, надеясь, видимо, остаться незамеченным.

– Проклятие, ты все испортил! – рявкнул профессор Никидик, наблюдая, как от струи воздуха облачко всколыхнулось и проплыло мимо ученых мужей, которым так и не суждено было снова заговорить. – Что же ты на уроки опаздываешь, разбойник?

Облачко окутало оленьи рога и будто запуталось в них.

– Ну, от рогов мы вряд ли дождемся чего-то разумного, а тратить порошок на опыты я больше не намерен, – заявил Никидик. – Работа по изучению порошка все еще бу-бу-бу, и я думал бу-бу-бу. Придется вам самим бу-бу-бу. Я бы меньше всего хотел настроить вас бу-бу-бу.

Тут рога задергались, сорвались с креплений и под смех и гиканье студентов рухнули на пол. Смешнее всего, что сам лектор долго не мог сообразить, из-за чего такой шум. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как рога поднялись и грозно нацелились на него, словно боевой петух, готовый кинуться в драку.

– Ну, что уставились? – строго сказал профессор рогам. – Не я вас сюда звал. Все претензии – вон к нему. – И махнул на винка, который с таким ужасом смотрел на все происходящее, что самые циничные из старшекурсников начали подозревать, не подстроено ли это представление.

Рога развернулись и, по-паучьи перебирая ветвями, вмиг промчались по трибуне и прижали винка к стене, придавив его шею. Студенты с криком и Визгом повскакивали со своих мест. Профессор Никидик поспешил было на помощь, но споткнулся и упал на больные колени. Прежде чем он поднялся, двое ребят с первого ряда уже набросились на рога и оторвали их от винка. К тому уже вернулся дар речи, и он залопотал на неизвестном языке.

– Да это же Кроп с Тиббетом! – воскликнул Бок и хлопнул Эльфабу по плечу. – Смотри!

Студенты-маги взобрались на стулья и пытались поразить рога заклинаниями. Рога вырывались, но наконец Крону и Тиббету удалось переломить сначала одну ветвь, затем другую, и потерявшие опору обломки беспомощно задергались на полу.

– Бедняга, – сказал Бок, кивнув на винка, который, скорчившись у двери, громко рыдал, закрыв лицо татуированными руками. – Приехать из далекой страны и получить такой прием.

Случай с винком породил всевозможные сплетни и пересуды. Наследующий же день на уроке магии Глинда спросила у учительницы, почему живительный порошок профессора Никидика, действующий как волшебное снадобье, им показали на уроке биологии, а не магии. Есть ли вообще какая-нибудь разница между наукой и магией?

– О, – произнесла мисс Грейлин и задумчиво запустила руку в волосы. – Наука, дорогие мои, – это постоянное препарирование природы в попытке отыскать те мельчайшие части, которые более или менее подчиняются вселенским законам. Магия движется в противоположном направлении. Она не разрушает, а восстанавливает. Не анализирует, а синтезирует. Создает новое, вместо того чтобы раскрывать старое. В Руках мастера… – Тут она укололась булавкой в волосах и невольно вскрикнула. – В руках мастера – это искусство. Еще более высокое и изящное, чем живопись, поэзия и театр, ибо оно не отражает мир, а творит его. Благороднейшее занятие. – От собственных слов в глазах растроганной мисс Грейлин заблестели слезы. – Разве есть на свете желание чище, чем изменить мир к лучшему? Не строить фантастические проекты, а собственными силами взять – и изменить. Перевоспитать порочных, вывести заблудших, оправдать существование нашего несчастного мира. С помощью магии – выжить!

Этот манифест произвел такое впечатление на Глинду, что за чаем она пересказала его сестрам Тропп.

– Только Безымянный Бог способен создавать, – возмутилась Нессароза. – И если мисс Грейлин не умеет отличать магическое от божественного, то бойтесь, как бы она не разложила ваши нравы.

– Ну, мне-то уже бояться нечего, – сказала Глинда, вспоминая, какую страшную болезнь придумала для мисс Клютч.

– Тем более, – твердо возразила Нессароза. – Тогда если и использовать магию, то только для исправления собственного характера. Если задаться такой целью, то действительно из магии может выйти что-нибудь хорошее. Главное – чтобы ты ею управляла, а не она тобой.

Глинда представила Нессарозу в роли проповедницы и поморщилась. Правда, совет запомнила.

Тут вмешалась Эльфаба.

– А ведь сам вопрос очень интересный; жаль, мисс Грейлин так на него и не ответила. Мне тоже тот кошмар с рогами показался скорее волшебством, чем научным экспериментом. Бедный новичок! Что, если спросить самого Никидика?

– Да кто посмеет? – отмахнулась Глинда. – Мисс Грейлин хотя бы совершенно безвредна, а профессор, со своими непонятными словами, – он такой… важный.

На следующей лекции по биологии все поглядывали на новичка-винка. Он пришел рано и выбрал место на балконе, как можно дальше от преподавательской кафедры. Бок как истинный фермер относился с подозрением к кочевым народам, какими считались винки, но был вынужден признать, что у новичка умное лицо. Эврик, подсев к Боку, начал сплетничать.

– Говорят, он какой-то принц, только без трона и денег. Князек одного маленького племени. Нищий голубых кровей. Учится в Колледже Озмы, зовут Фьеро. Он самый настоящий винк. Интересно, как ему цивилизация?

– Если натравливание оживших рогов на опоздавших студентов считается цивилизацией, то он, наверное, мечтает вернуться к своим диким соплеменникам, – отозвалась Эльфаба с другой стороны от Бока.

– Зачем, интересно, он так раскрашивается? – продолжал разглагольствовать Эврик. – Только лишнее внимание к себе привлекает. А кожа! Что за дерьмовый цвет!

– Что за дерьмовые слова!

– Ну хватит вам, – сказал Бок. – Успокойтесь.

– Ах да, я забыл, – не отступал Эврик. – Кожа – твое больное место.

– Вот только не надо меня сюда втягивать. Ты портишь мне пищеварение хуже гороха на завтрак.

– Я сейчас от вас отсяду, – пригрозил Бок, но тут вошел профессор Никидик. Все встали в привычном приветствии, потом шумно, все еще перешептываясь, опустились на места.

Несколько минут Эльфаба тянула руку, чтобы привлечь внимание лектора, но тот, не замечая ее, тянул о чем-то своем. Отчаявшись, Эльфаба повернулась к Боку.

– После перерыва сяду поближе.

Закончив свое монотонное введение, профессор попросил студента открыть ту самую дверь сбоку от трибуны, через которую на прошлой неделе так неудачно вошел Фьеро. Ассистент вкатил в зал столик, на котором сжался испуганный львенок. Его хвост, маленький бежевый хлыстик, нервно подрагивал, лопатки ходили под кожей. Львенок вертел голой, безгривой головой, словно оценивая угрозу, потом раскрыл пасть и затравленно мяукнул. По залу пронесся вздох умиления.

– Почти что котенок, – сказал профессор Никидик. – Я хотел назвать его Мррр, но он больше трясется, чем мурлычет, поэтому я зову его Бррр.

Львенок опасливо покосился на профессора и отполз в Дальний угол тележки.

– Вопрос нашей сегодняшней лекции таков: учитывая повышенный интерес профессора Дилламонда к проблеме бу-бу-бу. Кто может сказать, зверь этот львенок или Зверь?

Эльфаба не стала дожидаться, когда ее заметят. Она поднялась и громко сказала:

– Ответить может его мать. Где она?

По залу прокатился рокот изумления.

– Я вижу, что попался на неточной формулировке вопроса, – радостно отозвался Никидик. Теперь он говорил громче, как будто впервые осознал, что в зале есть последние ряды. – Похвально, мисс, похвально. Попробую спросить иначе. Готов ли кто-нибудь высказать обоснованное предположение относительно природы этого экспоната? Перед нами очень юное животное, в том нежном возрасте, когда ни один из его собратьев еще не способен разговаривать, даже если такая способность в нем заложена. Итак, до появления языка – вернее, до его развития, – можно ли определить, зверь это или Зверь?

– Простите, профессор, – снова подала голос Эльфаба. – Но вы не ответили на мой вопрос. Львенок совсем маленький. Где его мать? Почему его разлучили с ней в столь раннем возрасте? Он ведь даже не может сам есть.

– Ваши вопросы не имеют ни малейшего отношения к научной проблеме, – ответил Никидик. – Ноя понимаю: в ваши годы сердце берет верх над разумом. Его мать, скажем так, безвременно скончалась. Давайте ради интереса предположим, что невозможно было сказать, львица она или Львица. В конце концов, сейчас многие недовольные Звери возвращаются в дикую природу.

Эльфаба села, не зная, что ответить.

– Нехорошо это, – сказала она Боку с Эвриком. – Принести на лекцию такого маленького львенка. Он же напуган до смерти. Вон как дрожит. А ведь здесь тепло.

Студенты начали высказываться, но профессор отметал все доводы. Выходило, что в отсутствие речи и других признаков разумной деятельности на столь ранних стадиях развития львенка невозможно было уверенно отнести ни к зверям, ни к Зверям.

– Отсюда следуют политические выводы, – громко сказала Эльфаба. – Я думала, у нас урок биологии, а не политинформация.

Бок и Эврик зашикали на нее. Эльфаба и так уже приобретала репутацию скандалистки.

Профессор еще долго продолжал свои рассуждения, хотя все уже поняли, что он пытался доказать. Наконец Никидик перешел к следующему вопросу.

– Ну а как вы думаете, если бы мы могли разрушить ту часть, которая отвечает за речь, смогли бы мы устранить разум а вместе с ним осознание боли? Предварительные опыты на данном экспонате уже дают интересные результаты.

Он взял в одну руку шприц, в другую – резиновый молоточек. Львенок выгнулся дугой, попятился, упал с тележки и метнулся к двери, закрытой, как и тогда, с рогами.

Зал за вол но вал ся. Тут уже не только Эльфаба – другие тоже повскакивали с мест и кричали лектору: «Разрушить мозг?! Устранить боль?! Да вы с ума сошли! Мало ему мучений?! Вы посмотрите, какой он крохотный! Какой испуганный!»

Профессор опешил, потом воинственно взмахнул молоточком.

– Это что еще за хулиганство? Немедленно прекратить! За своими дикими эмоциями вы не видите красоты научного эксперимента! Верните экспонат! Верните сюда немедленно! Девушки, я кому говорю? Я рассержусь!

Но те подхватили львенка и выскочили с ним наружу. Зал гудел. Профессор Никидик демонстративно вышел следом.

– Так я и не задала Глиндин вопрос про магию и науку, – нетвердым голосом сказала Эльфаба. – Не пойми чем сегодня занимались.

– Ты из-за львенка расстроилась? – Бок был тронут. – На тебе аж лица нет. Давай плюнем на все и пойдем пить чай на Вокзальную площадь. Как прежде, а?

4

В любой компании случайных приятелей есть золотое время, когда робость и недоверие уже проходят, а разочарование и неприязнь еще не наступили. Вот и теперь Боку казалось, что его летнее увлечение Галиндой было прелюдией к замечательной дружбе.

Юношам запрещалось посещать Крейг-холл, а девушкам – все мужские колледжи. Однако теперь во время лекций делались исключения, а центр города стал естественным дополнением аудиторий. После занятий и на выходных ребята встречались в парке возле канала за бутылкой вина или в кафе за чашкой чая, в студенческих барах или просто на улицах города, где гуляли, обсуждая достоинства местной архитектуры или высмеивая странности преподавателей. Бок и Эврик, Кроп и Тиббет, Эльфаба и Нессароза (и конечно, няня), Глинда, иногда с Фэнни, Шень-Шень и Милой. Кроп привел в их кружок Фьеро, после чего Тиббет с неделю на дулся на друга, пока Фьеро не упомянул в своей обычной вежливой манере: «О да, я женат. Мы, винки, рано женимся». Изумленные собеседники почувствовали себя совсем еще детьми.

Нет, конечно, Эльфаба и Эврик постоянно осыпали друг-друга колкостями, Нессароза надоедала своими нравоучениями, а Кропа и Тиббета не раз скидывали в канал за сальные замечания – но их дружбе это не мешаю. Неожиданно оказалось, что страсть Бока к Глинде угасла. Он любил наивную, самовлюбленную кокетку, проще говоря, Галинду, а она вдруг повзрослела и превратилась в Глинду. В кого-то другого и непонятного, кого любить он уже не мог. Зато с кем теперь мог дружить.

Счастливые были дни…

Одним холодным вечером к сестрам Тропп пришел Громметик с просьбой явиться к директрисе (сами девушки упорно избегали мадам Кашмери). Няня обреченно вздохнула, повязала свежий фартук и повела девушек вниз, в директорский кабинет.

– Терпеть не могу этого Громметика, – жаловалась Нессароза. – Как он вообще работает? Это просто механизм, или тут опять не обошлось без магии?

– Мне всегда лезет в голову какая-то глупость, – призналась Эльфаба. – Будто там внутри сидит гном или целое семейство эльфов и каждый управляет определенной частью. Когда я его вижу, мои руки так и тянутся к молотку.

– Надо же, какие умные руки!

– Да тише вы, – оборвала их няня. – Он все слышит. Мадам Кашмери просматривала деловые бумаги и сделала несколько отметок на полях, прежде чем обратила внимание на посетительниц.

– Я вас надолго не задержу. Ваш дорогой отец прислал мне письмо, и я решила, будет лучше вам его пересказать.

– Что случилось? – побледнела Нессароза.

– Почему не нам? – спросила Эльфаба. Мадам Кашмери оставила ее слова без внимания.

– Ваш отец спрашивает о здоровье и успехах Нессарозы и просит передать, что будет поститься и молить бога о возвращении на престол Озмы Типпетариус.

– А, благословенное дитя! – оживилась няня. – Когда Гудвин захватил власть и упек регента Пасториуса за решетку, мы все ждали, что маленькая Озма вот-вот обрушит на него свой гнев. Но говорят, ее усыпили и упрятали в пещеру, как когда-то Лурлину. Неужели у Фрекспара хватит сил ее пробудить?

Мадам Кашмери поморщилась.

– Я пригласила вас не для того, чтобы выслушивать россказни вашей опекунши и клевету на великого Гудвина. Всем известно: власть сменилась мирно, а то, что здоровье регента пошатнулось, когда он был под домашним арестом, – всего лишь досадная случайность. Что же касается способности вашего отца пробудить принцессу от загадочного летаргического сна, то вы сами говорили, что отец ваш человек странный, если не сказать большего – сумасшедший. Я от души желаю ему не надорваться. Вас же, девушки, хочу предупредить, что мы здесь не поощряем бунтарских настроений. Надеюсь, вы не разделяете отцовского роялизма.

– Мы признаем над собой только Господа, а не земных правителей, будь то Озма или Гудвин, – гордо произнесла Нессароза.

– А мне вообще все равно, – пожала плечами Эльфаба. – Отец любит ввязываться в заведомо проигрышные дела.

– Ну и хорошо, – сказала мадам Кашмери. – Вот и договорились. А еще он послал вам посылку. Нессарозе, насколько я понимаю.

Она протянула Эльфабе деревянную коробку. Няня заинтересованно придвинулась.

– Открой, пожалуйста, – попросила Нессароза сестру. Эльфаба развязала шнурок, открыла коробку и достала из груды опилок сначала один башмачок, потом другой. Серебряные? Или синие? Или даже красные? Или так наполированы, что переливаются всеми цветами радуги? Непонятно, да и не важно; главное – эффект. Даже мадам Кашмери ахнула от такого великолепия. В свете огня по поверхности башмачков бежали сотни отражений, словно бесчисленные капельки бурлящей крови под увеличительным стеклом.

– Он пишет, что купил их для Нессарозы у старой башмачницы рядом с Оввельсом, – пояснила мадам Кашмери, – и украсил посеребренными стеклянными бусинами, которые сделал сам… Кто-то его научил…

– Черепашье Сердце, – угрюмо произнесла няня.

– И еще, – директриса перевернула письмо и прищурилась, разбирая почерк, – он пишет, что хотел подарить Нессарозе что-нибудь приятное перед отъездом в университет, но в связи с обстоятельствами… внезапной болезнью мисс Клютч… м-хм… не успел. Поэтому шлет ей теперь со всей отеческой любовью эти башмачки, чтобы они сохранили ее нежные ножки.

На всякий случай Эльфаба еще раз погрузила пальцы в опилки, но больше в коробке ничего не было. Ничего для нее.

– Какая прелесть! – воскликнула Нессароза. – Эльфи, ты мне их не наденешь? Ух, как сверкают!

Эльфаба опустилась на колени перед сестрой, царственной, как Озма – спина прямая, лицо лучится радостью, – сняла с нее домашние тапочки и надела ослепительные башмачки.

– Какой заботливый папа! – восхитилась Нессароза.

– Не переживай, когда-нибудь и у тебя такие будут, – тихо сказала няня Эльфабе и сочувственно положила ей руку на плечо. Эльфаба с досадой сбросила руку.

– Очень красиво, – хрипло, с трудом проговорила она. – Тебе идет.

– Только не дуйся, – сказала Нессароза, любовно разглядывая, как сидят башмачки. – Не порть мою маленькую радость, хорошо? Отец ведь знает, что тебе такого не нужно.

– Конечно, – согласилась Эльфаба. – Зачем мне?

Тем вечером друзья допоздна сидели в таверне и пили вино – бутылку за бутылкой. Няня вздыхала, укоризненно цокала языком и напоминала про время, но поскольку пила не меньше других, к ней никто ие прислушивался. Фьеро рассказывал, как в семилетнем возрасте его женили на девочке из соседнего племени. Все замерли, ожидая бесстыдных подробностей, но оказалось, что он видел свою супругу лишь однажды, да и то случайно, когда им было по девять лет. «Мы начнем жить вместе только после того, как нам исполнится двадцать, мне пока восемнадцать», – добавил он. Убедившись, что Фьеро так же невинен, как и остальные, друзья на радостях заказали еще бутылку.

Свечи мерцали, за окном моросил осенний дождь. Эльфаба поежилась и поплотнее завернулась в плащ, подумав о дороге домой. Первая обида и ревность уже прошли, и сестры стали вспоминать забавные истории из своего детства, словно доказывая себе и другим, что между ними все по-прежнему. Нессароза пила мало, зато вдоволь шутила над собой.

– Несмотря на мой вид, а может, именно благодаря ему папа всегда звал меня лапочкой и красотулькой, – говорила она, впервые открыто упоминая про свое уродство. – «Иди сюда, моя лапочка, – звал он меня, – я угощу тебя вкусненьким». И вот я, довольная такая, вперевалочку чапаю к нему, шатаюсь туда-сюда, падаю на его колени и тянусь к руке, а он кладет мне в рот кусочки яблока.

– А тебя он как звал? – повернулась к Эльфабе Глинда.

– Ее он звал Фабалой, – подсказала Нессароза.

– Дома, только дома, – отмахнулась Эльфаба. – Никогда при посторонних.

– Да, ты была его Фабалой, – тихо, задумчиво сказала няня, сидевшая чуть поодаль. – Фабалой, Фаблусей, Эльфабой.

– А вот лапочкой он меня не называл, – сказала Эльфаба и подняла бокал. – И, как видите, не обманул: лапочкой действительно была Несса. За что и получила обновку. Поздравляю!

Нессароза слегка покраснела.

– Зато ты покоряла папино сердце своим пением.

– Покоряла сердце? Ха! Ты хотела сказать, развлекала его?

– Такты поешь? – оживились остальные. – Тогда ты и нам Должна спеть! Официант, еще бутылку! Отодвинь-ка этот стул. Мы не уйдем, пока ты не споешь!

– Только если с вами по очереди, – заявила Эльфаба. – Бок? Манчурскую плясовую? Эврик? Гилликинскую балладу? Глинда, ты тоже что-нибудь. Няня, колыбельную?

– А я спою арджиканскую охотничью песнь, – добавил Фьеро. Все взвыли от восторга и стали одобрительно хлопать его по спине.

Эльфабе ничего не оставалось делать, как отодвинуть стул, прокашляться и, взяв для пробы несколько нот, запеть, как когда-то отцу.

Хозяйка замахала тряпкой на шумную компанию подвыпивших старичков, метавшие дротики мужчины отвлеклисьот игры. В таверне стало тихо: все слушали, как Эльфаба выводит песню, которую она сочиняла на ходу, – песню о мечтах и разлуке, о неведомых далях и грядущих днях. Посетители закрывали глаза и слушали.

Бок тоже вслушивался в этот удивительный голос. Он видел сказочные земли, о которых пела Эльфаба: страны, где нет ни жестокости, ни гнета бессердечных тиранов, ни всепожирающей засухи. Голос был выразительный, но в то же время естественный, не театрально-наигранный. Бок слушал до конца, пока последние звуки песни не растворились в тишине. Позднее, вспоминая, он будет говорить, что мелодия таяла, как радуга после грозы, как стихающий ветер, оставляя после себя легкость, покой и веру в лучшее.

– Ты следующий, ты обещал! – воскликнула Эльфаба, указывая на Фьеро, но никто не решался петь после нее. Нессароза кивком попросила няню утереть ей слезы.

– Эльфаба говорит, что не верит в бога, но послушайте, с каким чувством она поет о загробной жизни, – сказала она.

Никто не стал спорить.

Ранним морозным утром, когда иней затянул окна, Громметик принес Глинде записку. Мисс Клютч была при смерти. Глинда и ее соседки поспешили в лазарет. Там их встретила мадам Кашмери и проводила в комнатку без окон, где мисс Клютч металась по постели и горячо спорила с наволочкой.

– Не надо мне никакого снисхождения! – настаивала она. – Сама подумай, чем я тебе отплачу? Я воспользуюсь твоим мягким характером, буду пачкать твою тончайшую ткань своими сальными волосами и ковырять во рту кружевной оборкой. Дура ты бестолковая, раз позволяешь все это. И нечего мне говорить про долг службы. Это все ерунда, слышишь? Е-рун-да!

– Мисс Клютч, мисс Клютч, посмотри на меня, – взмолилась Глинда. – Это я, Глинда.

Но опекунша упрямо мотала головой.

– Твои возражения оскорбительны для памяти предков! – отчитывала она наволочку. – Не для того на полях возле Тихого озера рос хлопчатник, чтобы ты позволяла невесть кому на тебе лежать. Нет, голуба, так не пойдет!

– Мисс Клютч, – простонала Глинда. – Ты бредишь, очнись!

– Ага! – торжествующе воскликнула опекунша. – Нечем крыть?

– Приди в себя хоть ненадолго, – упрашивала девушка.

– Пресвятая Лурлина, ужас-то какой! – охнула няня. – Если и со мной когда-нибудь такое случится, лучше сразу отравите.

– Ее время на исходе, – сказала Эльфаба. – Я много раз видела умирающих и хорошо знаю предвестники смерти. Говори все, что хочешь ей сказать, Глинда, не медли.

– Не могли бы вы оставить нас, мадам Кашмери? – попросила Глинда.

– Мой долг – быть рядом с моими студентками в минуты нужды, – ответила та и упрямо уперлась в бока мясистыми руками, но Эльфаба с няней оттеснили ее из комнатки и выпроводили из лазарета.

– Это очень любезно с вашей стороны, госпожа директор, – квохтала няня, – но право же, вам нет никакой нужды оставаться, мы сами все устроим.

Глинда сжала руку опекунши. Мисс Клютч попыталась вырваться, но силы ее таяли. На лбу выступили крупные капли пота.

– Бедная мисс Клютч, – сказала Глинда. – Ты умираешь, и все из-за меня.

– Ай, перестань, – поморщилась Эльфаба.

– Из-за меня! – упрямо возразила Глинда.

– Да не об этом речь! Она умирает, а ты мямлишь, как на исповеди. Ну же, сделай что-нибудь.

Глинда поймала вторую руку опекунши и сжала еще сильнее.

– Я верну тебе разум, – сказала она. – Мисс Клютч, слушай меня внимательно. Я, твоя госпожа, взываю к тебе! Повинуйся!

Закрыв глаза, Глинда забормотала непонятные звуки. Опекунша заскрежетала зубами, закатила глаза и запрокинула голову, точно пыталась проткнуть подбородком невидимого беса, парящего над ней.

– Смотри не взорви ее, как тот бутерброд, – предостерегла Эльфаба.

Глинда не ответила: тяжело дыша, она произносила заклинания и раскачивалась на кровати. Глаза больной бегали с пугающей скоростью под закрытыми веками, словно пережевываемые глазницами.

– Магникордиум сенсус овинда клене! – громко произнесла Глинда заключительную формулу. – И если это не поможет, я сдаюсь.

Мисс Клютч затихла, потом медленно открыла красные, с кровоподтеками, глаза.

– Ой-ой-ой, – простонала она. – Я что, уже умерла? Галинда, девочка моя, с тобой все хорошо?

– Нет, дорогая мисс Клютч, ты жива, и да, со мной все хорошо, не беспокойся. Но послушай, родная, говорят, что ты умираешь.

– Конечно, умираю: разве не слышишь – ветер шумит по мою душу. Неужели не слышишь? Ну, не важно. А, Эльфи, и ты здесь? Прощайте, мои хорошие. Держитесь подальше от этого ветра, пока не придет ваше время, или он, чего доброго, занесет вас не туда.

– Мисс Клютч, я хочу сказать… я хочу попросить у тебя прощения… – начала Глинда, но Эльфаба, нагнувшись, заслонила ее от опекунши и проговорила:

– Прежде чем вы нас покинете, ответьте: кто убил профессора Дилламонда?

– Неужели вы не догадываетесь?

– Мы хотим знать наверняка.

– Ну что ж, я почти видела убийство. Оно только произошло: нож еще был там, и на нем не успела засохнуть кровь.

Мисс Клютч перевела дыхание.

– Рассказывайте, – торопила ее Эльфаба. – Что вы видели? Это важно.

– Я видела нож, я видела, как налетел ветер, чтобы забрать профессора, и видела, как железная рука оборвала его жизнь.

– Это был Громметик, да? – подгоняла Эльфаба.

– Ну я же говорю, – подтвердила мисс Клютч.

– И что, он вас заметил? Напал? Это из-за него вы заболели?

– Я заболела потому, что пришло время болеть, – мягко ответила мисс Клютч. – Мне не на кого жаловаться. А теперь подходит время умирать, так что не мучь меня больше. Вот возьми мою руку.

– Но ведь это я виновата, – начала опять Глинда.

– Лучше помолчи, дорогая, – ласково сказала мисс Клютч и похлопала ее по руке, потом закрыла глаза и пару раз глубоко вздохнула. Девушки тихонько сидели рядом с больной. Из коридора доносились шаги директрисы. Потом по комнате и вправду будто пронесся ветер – и мисс Клютч не стало. Только слюнка поползла из угла рта по щеке на угодливую наволочку.