Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Грег Иган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 52 страниц)

– При четвертой неудачной попытке угадать пароль система поставила бы вас в известность. К тому же проверяется голос говорящего. Пароли обычно крадут при помощи подслушивающей аппаратуры.

– Кроме меня, пароль знает только жена, но думаю, она им ни разу не пользовалась.

– В файле записаны два отпечатка голоса. Кому принадлежит второй?

– Мне. На случай, если придется вызывать систему управления офисом, находясь дома. Впрочем, я никогда этого не делал, так что сомневаюсь, что пароль хоть раз произносился вслух.

– Так, вот тут есть протоколы обоих прямых звонков…

– Это ни к чему, я записываю все свои разговоры и уже передал копии в полицию.

– Нет, я говорю не о записи разговоров. Из соображений безопасности начальная стадия разговора – тот момент, когда произносится пароль записывается отдельно и в зашифрованном виде. Если хотите прослушать эти записи, я скажу вам, как это сделать. Но чтобы санкционировать декодирование, вам придется самому сказать вслух пароль.

Дав объяснения, она отключилась, и вид у нее при этом был просто несчастный. Разумеется, она не знала, что звонивший имитировал Лорен. Она, видимо, полагала, что мне сейчас предстоит узнать, что звонки с угрозами исходили от моей жены.

Она, разумеется, ошибалась – но ошибался и я.

Через пять лет трудно вспомнить такой пустяк, как пароль. С третьей попытки я наконец угадал его и, собрав всю волю, приготовился вновь увидеть на экране поддельную Лорен.

Но экран остался темным, а голос, который сказал «Бенвенуто», был моим собственным.

* * *

Когда я вернулся домой, Лорен еще работала, и я не стал ей мешать. Я прошел в свой кабинет и проверил, нет ли почты на терминале. Ничего нового не было, но, пролистав список полученных сообщений за прошлый месяц, я нашел последнюю видеооткрытку от матери. Нам было очень трудно общаться непосредственно из-за различия в скорости реакций, поэтому мы предпочитали обмениваться предварительно записанными монологами.

Я сказал терминалу, что хочу просмотреть открытку. Там в конце было что-то важное, чего я никак не мог припомнить. Я хотел услышать это еще раз.

Моя мать постепенно омолаживала свою внешность с того момента, когда она воскресла на «Кони-Айленде». Сейчас ей было на вид лет тридцать. Она много занималась и своим домом, который уже превратился из почти точной копии ее последнего дома в реальном мире в подобие французского особняка восемнадцатого века, с резными дверями, креслами в стиле Луи XV, изысканной драпировкой на стенах и канделябрами.

Она задала дежурные вопросы о моем и Лорен здоровье, о том, как идут дела в галерее, о рисунках Лорен. Она сделала несколько едких замечаний о политической жизни на Острове и за его пределами. Ее моложавая внешность и роскошное жилище не были самообманом – она действительно уже не была старухой и действительно жила во дворце, а не в четырехкомнатной квартире. Было бы нелепо притворяться, что она обречена жить так, как в последние годы своей органической жизни. Она прекрасно знала, кто она и где находится, и стремилась извлечь из своего положения все что возможно.

Сначала я хотел быстро прокрутить все эти пустяки, но не смог. Я вслушивался в каждое слово, меня гипнотизировал сам вид этой несуществующей женщины, я пытался разобраться в своих чувствах к ней, найти истоки привязанности, верности, любви к этой… совокупности информации, чья прежняя телесная оболочка давно разложилась.

Наконец она сказала:

– Ты все спрашиваешь, счастлива ли я, не одиноко ли мне, нашла ли я себе кого-нибудь. – Она помолчала. – Нет, я не одинока. Твой отец, как ты знаешь, умер до того, как возникла эта технология. И ты знаешь, как я любила его. Так вот, я до сих пор люблю его. И поэтому он по-прежнему со мной. Если можно считать, что я жива, то он тоже жив. Он продолжает жить в моей памяти. Здесь, как нигде больше, этого совершенно достаточно.

Когда я смотрел эту запись впервые, последняя фраза показалась мне почти пошлой. Моя мать обычно не говорила подобных банальностей. Но сейчас я ощутил в ее заверениях вполне определенный намек, от которого у меня мурашки пробежали по коже.

Он продолжает жить в моей памяти.

Здесь, как нигде больше, этого совершенно достаточно.

Естественно, они не афишируют подобные вещи – органический мир еще не готов их принять. Но Копии могут себе позволить бесконечное терпение.

Вот почему мамин приятель ни разу мне не написал. Ему проще подождать столько десятилетий, сколько потребуется, пока я не попаду на «Кони-Айленд» «лично» – вот тогда-то мы с ним увидимся «снова».

* * *

Когда тележка закончила сервировать ужин в столовой, Лорен спросила:

– Сегодня никаких приключений не было? Техника не подвела?

Я медленно, подчеркнуто спокойно покачал головой, чувствуя себя так, будто изменил жене или еще похуже. Видимо, я хорошо скрывал переполнявшую душу тоску – по-моему, Лорен ничего не заметила. Она сказала:

– Конечно, это не та шутка, которую можно повторять дважды.

– Угу.

Лежа в постели, я вглядывался в давящую тьму, стараясь понять, что же делать дальше. Впрочем, похитители наверняка уже знали, как я поступлю. Они бы не стали затевать такое дело, не будучи уверены, что я им в конце концов заплачу.

Теперь мне все стало ясно. Слишком ясно. У Лорен не было скэн-файла, но они взломали мой. Зачем? На что им человеческая душа? К чему гадать, она сама все расскажет. Из всего, что они сделали, самое простое было добыть пароль прямой связи. Они разыграли с моей Копией штук сто различных сценариев и выбрали тот, который давал максимальную отдачу.

Сто воскрешении, сто иллюзий различных вариантов вымогательства, затем сто смертей. Все это слишком эксцентрично, чтобы взволновать меня, слишком нереально. Поэтому они и не сказали:

– Ваша Копия у нас…

Но поддельная Лорен – Копия даже не реальной женщины, а ее образа в моем сознании: о какой привязанности, верности, любви к ней может идти речь?

На «Кони-Айленде» создан новый метод воскрешения – воспроизведение чьей-либо памяти о человеке. Но в какой мере похитители воспользовались этим методом? Что именно они «пробудили к жизни»? Какова сложность компьютерной модели, стоящей за «ее» словами, «ее» жестами, «ее» выражением лица? Была ли она способна, подобно Копии, действительно испытывать те эмоции, которые изображала? Или она лишь воздействовала на мои чувства, ничего при этом не ощущая?

Мне не дано этого знать. Свою воскрешенную мать я считал в полном смысле «человеком», она так же относилась к моему отцу, воскрешенному по ее памяти, выхваченному из ее виртуального мозга. Но как мне было убедить себя, что вот этот сгусток информации отчаянно нуждается в моей помощи?

Я лежал в темноте, рядом с живой, из крови и плоти, Лорен, и думал о том, что может сказать мне через месяц ее компьютерная модель, созданная на основе моей памяти.

Модель Лорен: Дэвид, это ты? Они говорят мне, что ты здесь, что ты слышишь меня. Если это правда… я не понимаю. Почему ты не отдал им деньги? Что случилось? Может быть, полиция говорит тебе, что не надо платить? (Молчание). Я чувствую себя нормально, я держусь, но я не понимаю, что происходит. (Долгое молчание.) Обращаются со мной терпимо. Еда опротивела, но это не смертельно. Мне дали бумагу, я сделала несколько набросков…

Я знал, что никогда не смогу до конца избавиться от сомнений. Я не смог бы жить, терзаясь каждую ночь – а вдруг я ошибаюсь? Вдруг у нее все-таки есть сознание? Вдруг она точно такой же человек, каким стану я, когда меня воскресят? А я предал ее, бросил…

Похитители знали, что делали.

* * *

Компьютеры работали всю ночь, высвобождая мои средства, вложенные в различные предприятия. На следующее утро, в девять часов, я перевел полмиллиона долларов на указанный счет и стал ждать. Сначала я хотел восстановить прежний пароль прямого вызова – «Бенвенуто», но потом решил, что при наличии моего скэн-файла им не составит труда угадать новый пароль.

В десять минут десятого на гигантском экране снова появилась маска похитителя и сказала обычным голосом, без всякой декламации:

– То же самое через два года.

Я кивнул:

– Хорошо.

За два года – но ни месяцем меньше! – я мог восстановить эти деньги так, чтобы Лорен ничего не знала.

– Пока вы платите, она останется в анабиозе. Для нее не будет времени, не будет событий. Не будет никаких неприятностей.

– Благодарю вас, – поколебавшись, я заставил себя спросить:

– А потом, когда я…

– Что?

– Когда я буду воскрешен… вы отпустите ее ко мне?

– О, разумеется! – Маска великодушно улыбнулась.

* * *

Не знаю, как я смогу все объяснить модели Лорен. Не знаю, что она сделает, когда узнает о своей истинной природе. Может быть, воскрешение на «Кони-Айленде» для нее – воплощенный ад? Но из чего я мог выбирать? Оставить ее на растерзание похитителям – до тех пор, пока они не откажутся от своего плана? Или выкупить ее у них – для того, чтобы больше никогда не включать?

Когда мы оба будем на «Кони-Айленде», она сама решит, как быть дальше. А пока мне остается только взывать к небесам в надежде, что ей хорошо в ее бездумном анабиозе.

Пока что мне предстоит жить с Лорен из плоти и крови. И я должен, конечно, рассказать ей все. Каждую ночь, лежа рядом с ней, я воображаю наш предстоящий разговор.

Дэвид: Как я мог обречь ее на страдания? Как я мог оставить на произвол судьбы ту, которая в буквальном смысле соткана из всего, что я люблю в тебе?

Лорен: То есть ты спас модель модели? Спас ничто, которое не может страдать, не может ждать, которое нельзя ни бросить, ни спасти…

Дэвид: Разве я – ничто? Ты – ничто? Понимаешь, любой из нас для другого не более чем Копия, портрет, спрятанный в его голове.

Лорен: Ты считаешь, что я – всего лишь идея в твоей голове?

Дэвид: Нет! Но кроме этой идеи, другой тебя у меня нет. Значит, эта идея и есть предмет моей любви к тебе. Неужели ты этого не понимаешь?

И тут происходит чудо. Она понимает. В конце концов она все понимает.

И так каждую ночь.

Я с облегчением закрываю глаза и спокойно засыпаю.

Перевод: Е. Мариничева, Л. Левкович-Маслюк.

Ковры Вана

Паоло Венетти приходил в себя. Он лежал в любимой церемониальной ванне, шестиугольном бассейне на внутреннем дворике – черного мрамора с золотыми блестками – и ждал клонирования: его должны были скопировать тысячу раз и раскидать по пространству в десять миллионов кубических световых лет. Он облачился в традиционное тело, достаточно неуютное одеяние, но теплые струи, обтекающие спину и плечи, понемногу нагоняли приятную апатию. Паоло мог достичь такого состояния мгновенно, отдав себе приказ, но ситуация требовала полного ритуала: изысканной, вручную сотворенной имитации физических причин и следствий.

В тот самый момент, когда эмигранты достигли цели, прибежала, постукивая коготками по мрамору, маленькая серая ящерица. Остановилась на дальнем конце бассейна, и Паоло с восхищением смотрел на ее пульсирующее горлышко, следил, как она наблюдала за ним, а затем повернулась и скрылась в винограднике, окружающем дворик. Вокруг было полно птиц и насекомых, грызунов и мелких рептилий; они были прекрасны сами по себе, но служили и более абстрактной эстетике – смягчали неприятную лучевую гармонию одинокого наблюдателя, закрепляли имитацию, воспринимая ее с разных сторон. Правда, ящериц не спрашивали, хотят ли они клонирования. Зверьки участвовали в игре не по своей воле.

Небо над внутренним двориком было теплое и синее, безоблачное и бессолнечное – изотропное. Паоло спокойно ждал, приготовившись встретить любую из полдюжины возможных судеб.

Тихо ударил незримый колокол – три раза. Паоло удовлетворенно рассмеялся.

Один удар означал бы, что он остался на Земле; отнюдь не достижение, конечно, однако здесь были бы и свои преимущества. Все, кого он по-настоящему ценит, живут в полисе Картер-Циммерман, и далеко не каждый решил участвовать в эмиграции на каком-то уровне; его земное «я» никого бы не потеряло. Помочь тысяче кораблей безопасно достичь места также было бы приятно. А оставаться членом обширного земного сообщества, контактирующего со всей мировой культурой в реальном времени – это само по себе неплохо.

Два удара означали бы, что клон из Картер-Циммермана достиг безжизненной планетной системы. Паоло построил научную – но не ортодоксальную – модель такой ситуации, прежде чем решился принимать ее в расчет. Было бы очень полезно обследовать несколько неизведанных планет, хотя бы пустынных, не прибегая к хитроумным предосторожностям, необходимым, если рядом есть чужая жизнь. Популяция К-Ц уменьшилась бы наполовину, и не осталось бы многих из его близких друзей, но он наверняка соорудил бы себе новых.

Четыре удара означали бы, что найдены разумные существа. Пять – техническая цивилизация. Шесть – космические путешественники.

Три удара давали знать, что разведчики обнаружили несомненные признаки живых существ, и этого уже было достаточно для торжества. До самого начала предстартового клонирования – вплоть до субъективного момента перед звоном колокола – сообщений о внеземной жизни не было. И не было никакой уверенности, что эмигранты ее найдут.

Паоло приказал библиотеке полиса дать информацию; библиотека сейчас же сообщила непроцедурной памяти его смоделированного традиционного мозга все нужные сведения. Клон из К-Ц достиг Веги, второй ближайшей звезды из тысячи намеченных, в 27 световых годах от Земли. Паоло закрыл глаза, увидел изображение звездной карты с тысячью линий, протянутых от Солнца, затем – крупным планом – траекторию своего путешествия. Понадобилось три столетия, чтобы достичь Веги, однако почти все обитатели двадцатитысячного полиса запрограммировали свои внешние «я» так, чтобы их будили только если они прибудут в желательное место, не иначе. Девяносто два гражданина выбрали противоположное решение: испытать на себе любые путешествия с начала и до конца, пусть даже с риском гибели. Паоло теперь знал, что корабль, летевший к Фомальгауту, ближайшей к Земле цели, столкнулся с каким-то обломком и аннигилировал. Немного взгрустнул, думая об этих людях. Он не был близок ни с кем из них, предшественников клонирования, и история сверхлюдей, два века назад погибших в межзвездном пространстве, казалась ему такой же далекой, как древние бедствия телесной эпохи.

Паоло обследовал новое обиталище с помощью камер одного из зондов-разведчиков – сквозь непривычные фильтры своей наследственной системы зрения. В традиционных цветах Вега выглядела неистово сияющим бело-голубым диском, украшенным протуберанцами. Масса – три солнечных; диаметр и жар – вдвое, а яркость в шесть раз больше солнечной. Стремительно сжигается водород; Вега уже истратила половину из отпущенных ей пятисот миллионов лет жизни в главной звездной последовательности[23]23
  Главная последовательность звезд – условное обозначение периода эволюции светящихся звезд, во время которого происходят термоядерные реакции превращения водорода в гелий.


[Закрыть].

Единственная планета Веги, Орфей, казалась бесформенной кляксой даже сквозь лучшие лунные интерферометры; теперь Паоло смотрел на ее сине-зеленый полумесяц, висящий в десяти тысячах километрах от Картер-Циммермана. Орфей – твердая планета, хотя и покрытая почти целиком жидкой водой; состав – никель, железо, силикаты; несколько больше Земли и несколько теплее; до пылающей Веги миллиард километров. Торопясь увидеть всю планетную поверхность, Паоло замедлил ход своего времени в тысячу раз и К-Ц теперь облетал Орфей за двадцать субъективных секунд. На каждом витке дневной свет обнажал новую широкую панораму. Два узких, цвета охры континента с горными хребтами выступают над океаном; сверкающие ледяные шапки на полюсах – очень большая на северном, ее белые полуострова отсвечивают в темноте арктической ночи.

Атмосфера состоит в основном из азота; его в шесть раз больше, чем на Земле – возможно, он выделился из природного аммиака под воздействием ультрафиолета. Следы водяных паров и двуокиси углерода; того и другого недостаточно для парникового эффекта. Высокое атмосферное давление препятствует испарению – Паоло не увидел ни намека на облака; обширные теплые океаны связывают углекислоту и возвращают ее в кору планеты.

По сравнению с Солнечной системой, Вега и планета были молоды, но при большей массе Веги и более густом протозвездном облаке[24]24
  Автор придерживается теории, согласно которой звезды образуются из сгущения космической пыли и газов, в котором начинается термоядерная реакция.


[Закрыть] период родовых травм мог быть короче: ядерная вспышка и колебания яркости звезды на первом этапе, сгущение планеты из пыли и период бомбардировок – все могло пройти быстро. Библиотека доложила, что на Орфее относительно стабильный климат, и там не было серьезных потрясений по крайней мере сто миллионов лет.

Достаточный срок для появления примитивной жизни.

…Чья-то рука схватила его за лодыжку, погрузила в воду. Он не сопротивлялся и позволил картине планеты уйти в сторону. Только два человека в К-Ц имели свободный доступ к Паоло, но его отец не станет шутить с сыном, которому исполнилось две тысячи лет.

Элена дотащила его до дна, отпустила лодыжку и повисла над ним – темный силуэт на фоне сверкающей водяной поверхности. Она была в облике предков, но явно жульничала: говорила совершенно отчетливо и не пускала пузырей.

– Соня! Я ждала тебя семь недель!

Паоло изобразил равнодушие, хотя уже начал задыхаться. Велел внутреннему «я» преобразовать тело в двоякодышащий вариант человека – биологически и исторически достоверный, пусть не совсем соответствующий наследственному фенотипу[25]25
  Наследственная совокупность признаков и свойств организма.


[Закрыть]. Вода хлынула в его модифицированные легкие, и модифицированный мозг принял это с готовностью.

– Зачем мне без пользы маяться в сознании и ждать, пока зонды закончат осмотр? – спросил он. – Я проснулся, когда появилась полная информация.

Элена забарабанила кулаками по его груди; он потянул ее вниз, инстинктивно снизив свою плавучесть, и они, целуясь, покатились по дну бассейна. Она проговорила:

– Ты знаешь, что мы прибыли первыми из всех К-Ц? Летевшие на Фомальгаут погибли. Так что там осталась только одна пара нас с тобой. Там, на Земле.

– Вот как? – спросил он и вспомнил: Элена решила не просыпаться, если любая из других ее версий обретет жизнь. Какая бы судьба не ждала оставшиеся корабли, другим версиям Паоло придется жить без Элены. Он грустно кивнул и еще раз поцеловал ее. – Так что я хотел сказать? Что теперь ты в тысячу раз для меня драгоценней?

– Да.

– Эй, а как насчет тебя-меня на Земле? В пятьсот раз; так будет точнее.

– Пятьсот? Это непоэтично.

– Не сдавайся так легко. Перекоммутируй свои языковые центры.

Элена провела ладонями от его груди до бедер. Они творили любовь своими почти традиционными телами; Паоло изумился, когда тело вышло из повиновения, но вспомнил, что надо отключить сознание и капитулировать перед этим странным ощущением. Это не было похоже на цивилизованную любовь: уровень обмена информацией между ними был ничтожным с самого начала – но была примитивная основательность большинства наследственных удовольствий.

Потом они всплыли на поверхность, лежали на воде под сияющим бессолнечным небом. Паоло думал: «Я мгновенно пролетел двадцать семь световых лет. Обращаюсь вокруг первой планеты, на которой оказалась иная жизнь. И ничем не пожертвовал – не оставил позади ничего по-настоящему ценного. Это слишком хорошо… слишком хорошо». Уколола жалость к другим его «я» – было трудно представить их жизнь без Элены, без Орфея, но с этим пока ничего нельзя было поделать. Хотя до прибытия других кораблей оставалось время, чтобы посоветоваться с Землей, он уже решил – в основном ради клонирования. – что по велению сердца нельзя изменять ход своего многообразного будущего. Что бы ни думало его земное «я», оба они не могут изменить условия пробуждения. Больше нет «я», имеющего право принимать решения за тысячу других «я».

Ничего, ничего, подумал Паоло. Они еще отыщут – или соорудят – свои поводы для счастья. И не исключено, что один из них еще услышит четыре удара колокола…

Элена сказала:

– Если бы ты спал еще дольше, пропустил бы голосование.

Голосование? Разведчики на низкой орбите уже собрали всю информацию, какую могли, о биологии Орфея. Чтобы двигаться дальше, необходимо послать в океан микрозонды – развитие контакта, которое потребует участия двух третей полиса. Нет причин думать. что несколько миллионов крошечных роботов могут причинить хоть какой-то вред: все вместе они оставят в воде лишь несколько килоджоулей тепловой энергии. Однако начались разногласия, и это мнение надо отстаивать. Граждане Картер-Циммермана говорят, что готовы продолжать наблюдение еще десять лет – или тысячу, – обдумывать результаты и гипотезы, прежде чем начать вторжение… а тот, кто не согласен, может проспать все это время или найти себе другое занятие.

Паоло стал копаться в новой информации от библиотеки – насчет «ковров», единственной формы жизни, найденной пока что на Орфее. Свободно плавающие существа, живущие в океанских глубинах у экватора; очевидно, ультрафиолет их убивает, если они поднимаются слишком близко к поверхности. Вырастают до сотни метров, затем делятся на десятки частей, которые продолжают расти. Напрашивается вывод, что ковры – колонии одноклеточных организмов, но серьезных доказательств этому пока нет. Разведывательным зондам трудно наблюдать за поведением ковров через километровую толщу воды даже при мощном нейтринном потоке Веги, облегчающем задачу; нечего думать о дистанционных наблюдениях на микроскопическом уровне и тем более о биохимическом анализе. Спектроскопия показывает, что верхний слой воды полон очень интересных обломков молекул, но установить их связь с живыми коврами так же трудно, как воссоздать биохимию человека по его пеплу.

Паоло повернулся к Эленс и спросил:

– Что ты об этом думаешь?

Она театрально зевнула – должно быть, тема бесконечно обсуждалась, пока он спал.

– Микрозонды не принесут вреда. Они могут доложить, из чего состоят ковры, не потревожив ни единой молекулы. В чем здесь риск? Пресловутый культурный шок?

Паоло плеснул водой ей в лицо – ласково; казалось, причиной этого импульсивного жеста было его двоякодышащее тело.

– Но ты не можешь быть уверена, что они лишены разума.

– А ты знаешь, кто жил на Земле спустя двести миллионов лет после того, как она сформировалась?

– Может быть, микроорганизмы. Или вообще никто. Но ведь Орфей – не Земля.

– Верно… И все-таки, если даже предположить, что ковры разумны, то как они заметят присутствие таких крошечных роботов? А если они единые организмы, им незачем реагировать на окружение: там нет хищников, не надо добывать пищу, они просто дрейфуют по течению, так что у них вообще не может быть развитых органов чувств, тем более с микронным разрешением. А если это колонии одноклеточных существ, то повстречайся подобная колония с микрозондом и почувствуй своими рецепторами его присутствие… какой от этого вред?

– Понятия не имею. Но мое невежество не гарантирует безопасности.

Теперь Элена плеснула водой в Паоло.

– Раз ты сам говоришь о своем невежестве, поступи просто – отдай голос за то, чтобы послали микрозонды. Согласна, мы должны быть осмотрительны, но непонятно, зачем мы здесь, если нельзя узнать, что происходит в океане. И узнать немедленно! Не желаю ждать, пока на этой планете разовьется что-то настолько смышленое, чтобы посылать в космос информацию о своей биохимии. Если мы не решимся на пустяковый риск, Вега превратится в «красного гиганта»[26]26
  Одна из поздних стадий развития звезды главной последовательности.


[Закрыть] прежде, чем мы узнаем хоть самую малость.

Это было сказано просто так, мимоходом, однако Паоло попробовал представить себе такую картину. Пройдут двести миллионов лет; будут ли и тогда граждане К.-Ц спорить, насколько этично вторгаться на Орфей, либо потеряют к этому всякий интерес и двинутся к другим звездам, либо модифицируют себя в некие существа, абсолютно лишенные ностальгического сочувствия к органическим формам жизни?

Грандиозная картина – даже для того, кто прожил двадцать столетий. Фомальгаутский клон был уничтожен единственным крошечным метеоритом. В окрестностях Веги куда больше мусора, чем в межзвездном пространстве; даже в окружении защитников, столь же бесчисленных, как разведывательные зонды, веганский К.-Ц нельзя считать неуязвимым. Элена права: надо ловить момент, иначе можно замкнуться на своих планетах и забыть, что когда-то мы были искателями. Он вспомнил чистосердечное удивление своего приятеля из Эштон-Лаваля, тот говорил: «Ради чего искать инопланетян? В нашем полисе тысяча вариантов природной среды, биллионы связанных между собой видов. Что вы надеетесь найти там, далеко, такого, чего не можете вырастить у себя дома?».

Что он надеялся найти? Всего лишь ответы на несколько простых вопросов. Единственно ли человеческое сознание; охватывает ли оно все сущее в пространстве-времени с тем, чтобы объяснить самое себя? Или же когда-то была равнодушная Правселенная, породившая миллионы разновидностей сознательной жизни, страдающих той же манией величия, что и мы? Большинство полисов исповедует антропо-космологию; они замкнулись в себе; их позиция такова: физическая Вселенная создана человеческой мыслью, и потому не имеет особого статуса, возвышающего ее над виртуальной реальностью. Она могла появиться раньше – но ведь любая виртуальная реальность нуждается в компьютерном аппарате, подчиненном физическим законам, и это не ставит ее в привилегированное положение, когда речь идет о «действительности», противоположной «иллюзии». Если граждане Э-Л правы, то нисколько не честнее ставить физическую вселенную выше новой искусственной реальности, чем оставаться не в виде программы, а во плоти и крови – или не в человеческом облике, а в обезьяньем, или в форме бактерии.

– Мы не можем валяться здесь до бесконечности; банда тебя ждет, – сказала Элена.

– Где ждет?

Паоло ощутил укол ностальгии. На Земле его друзья собирались на изображении – в реальном времени – кратера Маунт-Пинатуго, снятом непосредственно с обзорных спутников. Запись изображения не даст такого эффекта.

– Сейчас покажу.

Она взяла его за руку. Бассейн, небо, дворик исчезли; Паоло снова смотрел на Орфей… ночная сторона, но вовсе не темная, окрашенная во все цвета его ментальной палитры – от длинных радиоволн до изотопных гамма-лучей и рассеянного космического излучения; все это перекодировано. Теперь половина абстрактных знаний, внедренных в Паоло библиотекой, лежала перед ним, как на ладони. Ровный термический отблеск океана говорил о трехстах градусах по Кельвину, и то же нашептывало инфракрасное свечение атмосферы.

Он стоял на длинной, металлической по виду балке у края огромной геодезической сферы, висящей над космическим пространством. Взглянул вверх и увидел полную звезд ленту Млечного Пути, идущую вокруг него от зенита до надира; он различал отсвет каждого газового облака, мог выделить каждую линию поглощения и излучения[27]27
  Линии видимые в спектрах излучения атомов, молекул и др. квантовых объектов.


[Закрыть], почти ощущал рассекающую его плоскость симметрии галактического диска. Некоторые созведия виделись искаженными, но общая картина была скорее знакомой, чем чужой. Паоло распознал по цвету большинство старых вех. Теперь он знал свое местоположение. В двадцати градусах от Сириуса, к югу в земной системе отсчета слабо, но отчетливо светило Солнце.

Элена стояла рядом; внешне она совсем не изменилась, хотя оба стряхнули с себя биологические путы. И Паоло, и она казались реальными макрообъектами, свободно падающими в вакууме[28]28
  С точки небесной механики, вращение по орбите есть форма свободного падения.


[Закрыть], не будучи притом моделями, построенными химическим путем – и тем более из плоти и крови. Они имели человеческий облик, но без тонкой микроструктуры, причем их разум вообще не был связан ни с чем телесным, а напрямую работал от сети процессоров.

Паоло радовался возвращению к норме. Церемониальный переход к древнему облику был освященной веками традицией К.-Ц, на время появлялось чувство самоутверждения, однако каждый раз. выходя из этого состояния, он ощущал себя так, словно освободился от кандалов, выкованных миллион лет назад. На Земле были полисы, в которых его теперешняя структура считалась бы почти такой же архаичной: сенсорная чувствительность доминирует над сознанием, иллюзия телесной формы, координаты единого времени. Последний человек во плоти умер еще до того, как изготовили Паоло, и полис К-Ц был консервативен почти настолько, насколько это доступно социуму, состоящему из сверхлюдей – если не сравнивать его с сообществами роботов Глайснера. Правда, глайснеры, упрямо сохранявшие телесный облик, первыми достигли звезд, но эмигранты из К-Ц скоро их опередят, считал Паоло.

Вокруг собирались друзья, без малейших усилий проделывая акробатические трюки в невесомости; здоровались с Паоло и сетовали, что он не выходил из гибернации до последней минуты. Подлетел Герман – химерическая гроздь руконог и сенсорных органов.

– Нравится тебе новое место встречи? – спросил он, паря над плечом Паоло. – Мы его назвали «спутником Пинатуго». Согласен, здесь диковато, но не хотелось изображать спуск на Орфей – это вызвало бы подозрения.

Паоло ментальным взором посмотрел на картинку, показанную зондом-разведчиком: типический кусок твердой почвы, выветренный красный камень. Проговорил:

– Внизу совсем неприютно, мне кажется. – Хотелось прикоснуться к грунту, чтобы тактильное ощущение сопровождало зрительное. Однако он воздержался, потому что этикет запрещал перемещаться куда-то во время разговора.

В вакууме они говорили, пользуясь модулированными инфракрасными лучами.

– Не слушай Германа, – вмешалась Лайсла. – Герман хочет затопить Орфей нашей чужеродной машинерией, не думая, к каким последствиям это приведет.

Лайсла выглядела, как бирюзовая бабочка со стилизованными золотыми изображениями человеческого лица на каждом крыле.

Паоло был удивлен – из слов Элены он вывел, что друзья пришли к согласию насчет запуска микрозондов, и только он, все проспавший, может поднять эту тему.

– О каких последствиях речь? Ковры…

– Забудь о коврах! Даже если они так просты, как кажется, мы не знаем, что там есть кроме них. – Крылья Лайслы вибрировали, и блестящие человеческие лица на крыльях, казалось, одобрительно поглядывали друг на друга. – На нейтринных изображениях мы едва достигаем разрешающей способности в метрах и отсчета времени в секундах. И ничего не знаем о малых формах жизни.

– И не узнаем, если тебя послушаемся, – объявил Карпал, бывший глайснер, как всегда, имевший облик человека. Когда Паоло бодрствовал в прошлый раз, Карпал был возлюбленным Лайслы.

– Но мы здесь пробыли только малую часть орфеанского года! Остается еще масса информации, которую можно собрать без вторжения! На берега могут быть выброшены редкие формы океанской жизни.

Элена сухо возразила:

– Точно, редкие… На Орфее ничтожные приливы, низкие волны и очень мало штормов. На берегу все поджарит ультрафиолет, прежде чем мы увидим что-то более полезное, чем в воде.