Текст книги "Спартак (Роман)"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

III

В те времена Рим был как сердце, которое перекачивает свою кровь вдоль римских дорог в каждом уголке мира. Другая нация будет жить тысячу лет и построит одни третьесортные дороги, которые, возможно, свяжут главные города. С Римом было иначе. «Постройте нам дорогу!» сказал Сенат. Они имели навык. Инженеры вычертили ее; контракты были розданы и строители взялись за реализацию; трудовые бригады построили эту прямую как стрела дорогу именно там, где она должна была идти. Если гора встает на пути, вы избавлялись от горы; если была глубокая долина, вы бросали мост через долину; если была река, вы строили мост через реку. Ничто не остановит Рим и ничто не остановило Римских дорог.

Этот прямой путь, по которому трое беззаботных молодых людей путешествовали к югу от Рима до Капуи, был назван Аппиевой дорогой. Это была добротно построенная, широкая дорога из чередующихся слоев вулканического пепла и гравия, впоследствии сверху уложенная булыжником. Когда Римляне укладывали дорогу, они проложили ее не в этом или следующем году, но в течение многих столетий. Так было при закладке Аппиевой дороги. Она была символом прогресса человечества, производительности Рима, могущества и организаторских способностей Римского народа. Она заявляла, совершенно ясно, что Римская система была лучшей системой из когда – либо созданных человечеством, системой порядка, справедливости и интеллекта. Свидетельства интеллекта и порядка были везде, и люди, которые путешествовали по дороге пользовались им так много, как само собой разумеющимся, что вряд ли это осознавали.

Например, кто оценил указатели расстояния? Каждая миля пути была отмечена вехой. Каждый этап давал соответствующую информацию A путешественник мог знать. Вы знали, точно, в любой момент, насколько далеко вы были от Рима, от Формии, от Капуи. Каждые пять миль, был общественный дом и конюшня, где можно было найти лошадей, прохладительные напитки и, если необходимо, жилье на ночь. Многие из общественных зданий были довольно великолепны, с широкими верандами, где подают еду и напитки. В некоторых были бани, где усталые путники могли бы освежиться, а другие имели хорошие, удобные спальные помещения. Более новые общественные здания были построены в стиле Греческих храмов, и они добавили красоты естественной красоте пейзажа по пути.

Там, где местность была низинной, болотистой или равнинной, дорога возводилась на террасах, гладкий путь возвышался на десять или пятнадцать футов над окружающей сельской местностью. Там, где местность была пересеченной или холмистой, дорога чтобы сократить путь, пересекала узкие ущелья мостами на каменных арках.

Дорога провозглашала стабильность, и по ней текли все элементы Римской стабильности. Идущие по дороге солдаты могли бы сделать тридцать миль в один день и повторять те же самые тридцать миль день за днем. Торговые караваны текли по дорогам, нагруженные товарами республики, пшеница и ячмень, чугун и пиломатериал, лен и шерсть, масло и фрукты, сыр и копченое мясо. На дороге были граждане занимающиеся законным бизнесом, подобающим гражданам, благородные господа, со всех стран и мест, коммерческие путешественники и туристы, караваны рабов, ведомые с рынков и на рынки, люди всех земель и каждого народа, все они могли испробовать твердость и упорядоченность правил Рима.

А в это время, рядом с дорогой, через каждые несколько футов, был воткнут крест, и на каждом кресте висел мертвый человек.

IV

Утро оказалось теплее, чем ожидал Гай, и через некоторое время запах мертвечины стал довольно неприятным. Девушки то и дело нюхали надушенные платки, но это не могло защитить от внезапной волны сладкого и тошнотворного запаха, который плыл над дорогой, и не могло предотвратить реакцию на этот запах. Девушки страдали, и Гаю в конце концов пришлось отстать и отойдя в сторону от дороги, опорожниться. Это почти испортило утро.

К счастью, распятия не было в пределах полумили от общественного дома, где они остановились на обед, и хотя сейчас у них осталось маловато аппетита, они были в состоянии вознаградить себя за перенесенные страдания. Этот придорожный трактир был построен в Греческом стиле, одноэтажная закусочная для путешественников с красивой верандой. Веранда, на которой расположились столики, была сооружена над небольшим оврагом, через который бежал ручей, и грот с которым он встречался и ручей были окружены зелеными и ароматными соснами. Здесь не было никакого другого запаха, но только сосновый, влажный, сладкий запах леса, и ни звука, кроме вежливого гула разговоров обедающих и музыки ручья. – Какое совершенно восхитительное место, – сказала Клавдия Гаю, который останавливался здесь раньше, нашел для них столик и начал заказывать обед с большим авторитетом. Домашнее вино, игристый янтарный напиток, сухой и освежающий, был поставлен перед ними немедленно, и пока они потягивали его, их аппетит вернулся. Они были в задней части дома, отделенной от общей комнаты в передней, где ели солдаты, ломовые извозчики и иностранцы; здесь было тенисто и прохладно, и хотя этот вопрос вставал редко, негласно было признано, что только всадники и патриции обедали здесь. Это делало его далеко не элитным заведением, многие всадники были коммерческие путешественники, купцы и мануфактурщики, комиссионные торговцы и работорговцы; но это был общественный дом, а не частная вилла. Кроме того, в последнее время, всадники подражая манерам патрициев, становились менее громкими, навязчивыми и неприятными.

Гай заказал утку холодного копчения и засахаренные апельсины, и пока еду не подали, затеял разговор о последнем спектакле, показанном в Риме, довольно надуманной комедии, плохой имитации комедии Греческой, как и многие до того.

Сюжет касался некрасивой и вульгарной женщины, заключившей договор с богами, взявшейся доставить им в обмен на один день прожитый как изящная красавица, сердце ее мужа. Муж спал с женой одного из богов, сложный и дрянной сюжет был основан на тонкой мотивации мести. По крайней мере, это было мнение Елены, но Гай возразил, что, несмотря на его поверхностность, думается, в нем было много умных моментов.

– Мне понравилось, – сказала Клавдия просто.

– Я думаю, что мы слишком озабочены тем, как говорят, вместо того, чтобы задуматься о том, что говорят. – Гай улыбнулся. – Со своей стороны, я иду в театр, чтобы забавляться чем – то умным. Если кто-то хочет драмы о жизни и смерти, можно пойти на арену и посмотреть как гладиаторы рубят друг друга. Я заметил, однако, что лишь не особенно блестящие и глубокие типы, часто посещают игры.

– Тебе кажется допустимой скверная литературная форма, – возразила Елена.

– Отнюдь нет. Я просто не думаю, что литературное качество имеет в театре большое значение. Дешевле нанять Греческого писателя, чем носильщика, и я не из тех, кто делает культ из Греков.

По его словам, Гай последним заметил человека, стоящего рядом с их столом. Остальные столы были заняты, и этот конкретный человек, какой – то путешествующий коммерсант, спросил, может ли он к ним присоединиться. – Просто перекусить, и я буду отправляться, – сказал он. – Если вы не против вторжения. Он был высокий, представительный, хорошо сложенный человек, очевидно, процветающий, судя по его дорогой одежде; и не почтительным, ведь знатность семьи и ранг молодых людей к которым он обратился, были очевидны. В старые времена, всадники не относились к землевладельческой знати; это началось только тогда, когда они стали очень богатыми, как класс, который обнаружил древних предков, что было одним из самых трудных товаров для покупки, и тем самым его стоимость увеличилась. Гай, как и многие из его друзей, часто говорил о противоречии между громкими демократическими настроениями этих людей и их интенсивными классовыми устремлениями.

– Меня зовут Гай Марк Сенвий, – сказал всадник. – Не стесняйтесь отказать мне.

– Пожалуйста садитесь, – ответил Елена. Гай представил себя и девушек, и он был рад совсем другой реакции.

– Я имел кое – какие отношения с некоторыми членами вашей семьи, – заметил всадник.

– Сделки?

– Сделки касательно крупного рогатого скота. Я колбасник. У меня завод в Риме и другой в Taррацине, куда я направляюсь теперь. Если вы ели колбасы, вы съели мою колбасу.

– Уверен, – Гай мысленно улыбнулся, – он ненавидит меня до кишок, посмотрите на него. Теперь он ненавидит меня до кишок, но ему по-прежнему приятно сидеть здесь. Какие они свиньи!

– Покупка свиней, – сказал Сенвий, как если бы он прочитал его мысли.

– Мы очень рады встретиться с вами и возвращаясь обратно мы доставим отцу ваши добрые пожелания, – сказал Елена осторожно. Она сладко улыбалась Сенвию и он то и дело поглядывал на нее. Как если бы сказал, – Ты женщина, моя дорогая, патрицианка ты или нет. Это так ясно читалось Гаю – так ты бы хотела пойти переспать со мной, ты маленькая сучка? Они улыбались друг другу, а Гай мог бы убить его, но свою сестру он ненавидел больше.

– Я не хотел прерывать ваш разговор, – сказал Сенвий. – Пожалуйста, продолжайте.

– Мы ведем нудный разговор о утомительной театральной игре.

Подали пищу, и они начали есть. Внезапно Клавдия остановила руку с куском утки на полпути ко рту и сказала то, что Гай впоследствии посчитает самой удивительной вещью:

– Вы должно быть так обеспокоены знаками.

– Знаками?

– Распятия.

– Обеспокоен?

– Потеряно столько свежего мяса, – сказала Клавдия спокойно, не с умным видом, а просто спокойно, а потом продолжила есть свою утку. Гаю пришлось сделать серьезное лицо, чтобы удержаться от готового вырваться смеха, а Сенвий покраснел, а затем побелел. Но Клавдия, даже не зная, что она сделала, просто продолжала есть. Только Елена почувствовала что он более сложен, чем обычный колбасник, и ее кожа защипала в ожидании. Она хотела, чтобы нанесли ответный удар, и была рада, когда он это сделал.

– Обеспокоен не то слово, – наконец сказал Сенвий. – Я не люблю отходов.

– Отходов? – спросила Клавдия, разбирая засахаренный апельсин на мелкие дольки и так деликатно помещая каждый маленький кусочек между своими губками. – Отходов? – Клавдия удостаивалась жалости от некоторых мужчин и гнева немногих; нужно быть необыкновенным человеком, чтобы увидеть глубже.

– Они были хорошо сложены, эти люди Спартака, – пояснил Марк Сенвий, – И хорошо откормлены тоже. Предположим, что они в среднем весят сто пятьдесят фунтов каждый. То есть более шести тысяч из них установлены там, как пугала для птиц. Это девять сотен тысяч фунтов свежего мяса – или бывшего свежим, во всяком случае.

– О, нет, он не может иметь в виду это, – подумала Елена. Все ее тело теперь горело в ожидании; но Клавдия, которая ела засахаренный апельсин, знала, что он имел в виду, и Гай спросил:

– Почему вы не делаете предложение?

– Я сделал.

– Но они не будут продавать?

– Мне удалось купить четверть миллиона фунтов.

Что он задумал, задавался вопросом Гай, и подумал, – Он пытается шокировать нас. Свойственным ему вульгарным, грязным образом, он отплатит нам за то, что сказала Клавдия. Елена, однако, видела истинную суть, и Гай был удовлетворен, зная, что кто-то, наконец, залез ей под кожу.

– Людей? – прошептала Клавдия.

– Инструментов, – сказал колбасник точно цитируя этого замечательного молодого философа Цицерона. – Бесполезных инструментов. Я закоптил их, измельчил в фарш, и смешал его со свининой, специями и солью. Половина идет в Галлию, половина в Египет. И цена в самый раз.

– Я думаю, что ваш юмор плохо принят, – пробормотал Гай. Он был очень молод, куда ему было до зрелой остроты колбасника. Всадник бы никогда в своей жизни не смог забыть оскорбление Клавдии, и он будет всегда припоминать его Гаю, потому что Гай совершил ошибку.

– Я не пытаюсь шутить, – ответил Сенвий на подразумевающийся вопрос. – Молодая госпожа задала вопрос, и я ответил на него. Я купил четверть миллиона фунтов рабов превратившихся в колбасу.

– Это самая страшная и отвратительная вещь, которую я когда – либо слышала, – сказал Елена. – Ваше естественная грубость, господин, приняла странный оборот.

Всадник встал и перевел взгляд с одного на другую. – Простите меня, – сказал он, и обратился к Гаю, – Спросите своего дядю, Силлия. Он заверил сделку, и он в очередной раз кое – что выгадал для себя, раз сделал это.

Затем он отошел. Клавдия продолжала спокойно поедать засахаренные апельсины, только остановилась, чтобы высказать замечание, – Каким невозможным человеком он оказался!

– Тем не менее, он говорит правду, – сказал Елена.

– Что?

– Конечно, правду. Почему вы должны быть настолько шокированы?

– Это была глупая ложь, – сказал Гай, – сказанная исключительно для нашей пользы.

– Разница между нами, моя дорогая, – сказала Елена, – в том, что я знаю, когда кто – то говорит правду.

Клавдия стала белее, чем обычно. Она встала, извинилась, а затем прошествовала с величавым достоинством к комнате отдыха. Елена слегка улыбнулась, почти про себя, и Гай сказал:

– Ничто не шокирует тебя на самом деле, а, Елена?

– С чего бы?

– По крайней мере, я не ем колбасу.

– Я никогда не ела ее, – сказала Елена.

V

Двинувшись по дороге, в первой половине дня, они свалились на голову сирийскому торговцу янтарем, чье имя было Mуцел Шабаал, тщательно завитая борода которого блестела умащенная ароматным маслом, и чье длинное вышитое платье свисало вниз по обе стороны боков стройной белой лошади, на которой он ехал, и чьи пальцы сверкали перстнями с дорогими камнями. Следом за ним семенила дюжина рабов, Египтяне и Бедуины, каждый из них нес на голове массивный сверток. На протяжении всего Римского мира, дорога была великим уравнителем, и Гай оказался втянут в довольно одностороннюю беседу с опытным коммерсантом, даже несмотря на то, что вклад молодого человека в нее, был лишь чуть больше, чем случайный кивок. Для Шабаала было большой, более чем большой честью встретиться с любым Римлянином, потому что он наиболее глубоко восхищался Римлянами, всеми Римлянами, но особенно хорошо воспитанными и благорасположенными Римлянами, такими как Гай, что было наиболее очевидно. Были некоторые жители востока, которые не понимали некоторые вещи о Римлянах, как, например, свобода, с которой их женщины двигаются; но Шабал не один из них. Царапни Римлянина и ты найдешь железную жилу, свидетелем тому эти знаки рядом с дорогой, и он был очень доволен уроком, преподанным его рабам, просто видящим эти самые поучительные распятия.

– Вы вряд ли поверите, молодой господин, – сказал Mуцел Шабаал на своей беглой, но с любопытными ударениями латыни, – но были люди в моей земле, которые в полной мере ожидали падения Рима перед Спартаком, и было даже небольшое восстание среди наших собственных рабов, которых мы должны были подавить жесткими мерами. Как мало вы понимаете Рим, сказал я им. Вы приравниваете Рим к тому, что вы знали о нем в прошлом, или к тому, что вы видите вокруг. Вы забыли, что Рим что – то новое для этой земли. Как я могу описать им Рим? Я например, говорю серьезно. Что это значит для них? В самом деле, что это значит для тех, кто не видел Рим своими глазами, не водил дружбу и не имел бесед с жителями Рима? Серьезность – убедительная, с тем чувством ответственности, с каким бывают серьезными и имеют серьезные намерения. Мы понимаем, что легкомыслие – это наше проклятие, мы легкомысленны с вещами, мы живем лишь для удовольствия. Римлянин не пустяк; он является учеником добродетели. Индустрия, обучение, экономика, милосердие – вот для меня замечательные слова характеризующие Рим. Это есть тайна мира Римской дороги и Римского владычества. Но как можно объяснить это, молодой господин? Со своей стороны, я смотрю с серьезным удовлетворением на эти символы наказания. Рим не мелочь. Наказание соответствует преступлению, и, таким образом, у вас есть Римская справедливость. Наглостью Спартака было то, что он поставил под сомнение все, что было лучшим из всего. Он попытался грабежом и убийством расстроить Римский порядок и потому Рим отверг его…

Гай слушал и слушал, и, наконец, некая часть его скуки и отвращения передалась другим. Засим Сириец, со многими поклонами и извинениями, представился Елене и Клавдии, каждой с янтарным ожерельем. Он рекомендовал себя им и членам их семей и всем их возможным торговым знакомцам, а потом исчез.

– Слава богу, – сказал Гай.

– Мой серьезнейший, – улыбнулась Елена.

VI

Позже в тот же день, незадолго до того, как они съехали с Аппиевой дороги на маленькую боковую дорогу, ведущую к вилле, где они должны были провести ночь, произошел инцидент, нарушивший монотонность путешествия. Манипул третьего легиона, дорожно – патрульной службы, отдыхал чуть в стороне от дороги. Щиты, мечи и шлемы были уложены рядами возле маленьких трехгранных палаток, воткнутые в землю короткие копья подпирали высокие щиты, с тремя надетыми на копья шлемами, кивавшими с каждой оружейной груды, всему миру, как сложенные в поле снопы зерна. Солдаты заполняли лагерь, толклись в тени палаток, требуя пива и больше пива, пили его пинтами из деревянных чаш называемых ножными ваннами. Они были жесткие, с суровыми лицами, бронзовотелые мужчины, распространявшие вокруг сильный запах пота, от пропитанных им кожаных штанов и безрукавок, голосистые и сквернословящие, и до сих пор осознающие тот факт, что знаки наказания вдоль дороги были результатом их недавней работы.

Когда Гай и девушки остановились, чтобы понаблюдать за ними, их капитан вышел из шатра, с чашей вина в одной руке, приветственно махая другой Гаю тем более охотно, так как с Гаем было две очень красивых молодых дамы.

Он был старым другом Гая, молодой человек по имени Селлий Квинт Брут, он делал хорошую карьеру военного, а также был дерзок и красив. Елену он уже знал, с Клавдией он был весьма рад встретиться, и он тут – же очень профессионально и экспромтом спросил их, что они думали о его мальчиках.

– Крикливые, много сквернословят, – сказал Гай. – но хороши.

– Я не должна ничего бояться, вместе с ними, – сказала Клавдия, и добавила, – кроме них.

– Сейчас они ваши рабы, и теперь они вместе с вами, – заметил Брут галантно.

– Где вы решили остановиться?

– Мы остановимся сегодня на Вилла Салария, – сказал Гай – и если ты помнишь, дорога ответвляется примерно в двух милях отсюда.

– Тогда в радиусе двух миль, ты не должен бояться ничего на земле, – воскликнул Брут и спросил Елену:

– Вы когда – нибудь путешествовали в сопровождении почетного караула легионеров?

– Я нет, и никогда не была столь важной персоной.

– Вот именно, но вы так важны для меня, – сказал молодой офицер. – Просто дайте мне шанс. Просто наблюдайте. Я положу их у ваших ног. Все они принадлежат вам.

– Они являются последней вещью в мире, которую я хотела бы видеть у моих ног, – запротестовала Елена.

Он допил вино, бросил чашу высунувшемуся из дверей рабу, и засвистел в маленький серебряный свисток, который свисал со шнурка на его шее. Было странно слышать требовательную трель четырех высоких и четырех низких нот, и в ответ легионеры глотнули пивка, выругались себе под нос, и бросились туда, где были сложены их копья, щиты и шлемы. Свисток Брута звучал снова и снова, извлекая из себя резкую, настойчивую мелодию, и манипул ответил, как будто ноты, которые они услышали, непосредственно воздействовали на их нервную систему. Они сошлись, сгруппировались в отряды, развернулись кругом, а затем разделились на две колонны, по одной с каждой стороны дороги, в поистине удивительном проявлении контролируемой дисциплины. Девушки зааплодировали, и даже Гай, несколько раздраженный проделкой своего друга, вынужден был восхититься той точности, с какой отряд исполнял команду.

– Они хороши в бою? – задал он вопрос.

– Спросите Спартака, – ответствовал Брут, и Клавдия воскликнула:

– Браво!

Брут поклонился, отдал ей честь, и она расхохоталась. Это была необычная реакция для Клавдии, но многое в ней сегодня необычайно поражало Гая. Щеки горели румянцем, а глаза блестели от волнения, глядя на слаженные действия исполняемые манипулом. Гай чувствовал себя не столь обойденным вниманием, сколь удивленным тем, как она начала общаться с Брутом, внимание которого то и дело перескакивало с одних носилок на другие и взял на себя все руководство процессией.

– Что еще они умеют делать? – спросила Клавдия.

– Маршировать, сражаться, ругаться.

– Убивать?

– Убивать – да, они убийцы. Разве они так не выглядят?

– Мне нравится, как они выглядят, – сказала Клавдия.

Брут изучал ее холодно, а потом тихо сказал, – На самом деле я думаю о том, что умеете делать вы, моя дорогая.

– Что еще?

– Что еще вы хотите? – спросил Брут. – Вы хотите услышать их? Шагом марш! – крикнул он, и глубокие голоса солдат скандировали в ногу:

 
«Небо, земля, дороги, камень!
Сталь кости крошит!»
 

Вирши звучали невнятно и грубо в этих глотках, а слова было трудно понять. – Что это значит? – Елена хотела бы знать.

– Ничего на самом деле. Это просто походный марш. Их сотни, и они ничего не значат. Небо, земля, дороги, камень – ничего на самом деле, но с ними маршируют лучше. Этот родился во время Рабской Войны. Некоторые из них не для женских ушей.

– Некоторые из них для моих ушей, – сказала Клавдия.

– Я прошепчу его для вас, – он улыбнулся, и наклонился к ней на ходу. Потом он выпрямился, и Клавдия повернула голову, чтобы посмотреть на него. Снова распятия вдоль дороги, свисающие тела, нанизанные, как бисер вдоль пути. Брут махнул в их сторону. – Вы хотите, чтобы вот это было благородно? Это их работа. Мой манипул распял восемьсот из них. Они малоприятные; они жестокие и твердые и убийственные.

– И это делает их лучшими солдатами? – спросила Елена.

– Это предполагается.

Клавдия попросила, – Пусть один из них подойдет сюда.

– Зачем?

– Потому что я хочу.

– Хорошо, – он пожал плечами и крикнул, – Секст! Выйти и присутствовать!

Солдат вышел из рядов, сделал два шага вперед и встал между носилок, отдал честь, и выступил на шаг впереди офицера. Клавдия села, скрестила руки, и пристально его изучала. Он был среднего размера, c темной кожей, мускулистый мужчина. Его голые предплечья, шея, горло и лицо было загорелым почти до цвета красного дерева. Черты острые, выступающие, обветренное лицо, влажное от пота. На нем был металлический шлем, большой, квадратный щит висел на спине поверх ранца. В одной руке он нес пилум, толстое, шестифутовое копье из лиственницы, двух дюймов в диаметре с надетым на одном конце опасным, тяжелым, восемнадцатидюймовым треугольным железным острием. Одет лишь в короткую рубаху, на поясе тяжелый испанский меч, к кожаной безрукавке были приклепаны три железные пластины на груди, три полукруглых на каждом плече. Три дополнительные железные пластины опускались из-за пояса на бедра, гремя при ходьбе. Он носил кожаные штаны и высокие кожаные башмаки, и под этой огромной массой металла и дерева, он шагал легко и, видимо, без усилий. Весь металл на нем был смазан, так же, как и его смазанная броня; вонь масла, пота и кожи смешивались и стали профессиональным запахом силы, военной машины.

Со своего места, Гай мог видеть лицо Клавдии в профиль, губы приоткрыты, язык облизывает их, глаза пожирают солдата.

– Я хочу, чтобы он шел рядом с носилками, – прошептала Клавдия Бруту.

Он пожал плечами и бросил приказ солдату, чьи губы только чуть дернулись в тусклой улыбке, когда он сделал шаг назад и пошел рядом с Клавдией. Только один раз его глаза взглянули на нее, а потом он смотрел прямо перед собой. Она протянула руку и коснулась его бедра, едва коснулась его, там где мышцы собирались гармошкой под кожей, а затем сказала Бруту:

– Скажи ему, чтобы ушел. Он воняет. Он отвратителен.

Лицо Елены окаменело. Брут снова пожал плечами и велел солдату, вернуться обратно в строй.