Текст книги "Армянское древо"

Автор книги: Гонсало Эдуардо Гуарч

Соавторы: Бальтасар Гарсон Реаль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Мой отец не хотел, чтобы мы знали, что именно происходит. И даже чтобы Оганнес не знал ничего. Но это было уже невозможно, – действительность стучала нам в дверь.

У отца был дальний родственник в Константинополе – Вардгес Серенгулян. Каждый раз, когда отец бывал в столице, – а по делам ему приходилось ездить туда довольно часто, – он заходил к нему в гости и приносил какой-нибудь подарок – несколько бутылок лучшего вина, маленький ковер или еще что-нибудь. В эту последнюю поездку, Серенгулян показался ему пессимистом. Все осложнялось. Правительство младотурок повернулось ко всем своей худшей стороной. Триумвират, руководивший страной – Знвер, Талаат и Джемаль, – готовил что-то ужасное и зловещее против армян. Ситуация оказалась настолько плоха, что мой отец принял решение сразу после возвращения в свой порт бежать со всей семьей за границу.

Как-то он сказал моей матери, не зная, что я слышу, что слова Серенгуляна сняли пелену с его глаз и позволили увидеть действительность такой, какая она есть. И добавил, что его вдруг охватил страх перед тем, что может произойти.

Моя мать, однако, отказывалась уезжать. Она сказала, что в нашем районе ничего дурного не произойдет. У нас было много турецких друзей, которые очень хорошо к нам относились. Они всегда были добры и приветливы с нами. В конце-концов мы были родом из этих краев и переживали те же трудности, что и наши соседи. Она говорила снова и снова, что с нами ничего не может случиться.

Она понимала, что должна быть сильной и бороться против своей собственной меланхолии. Но мой отец был жутко упрямый человек. Появились признаки того, что дела в стране идут очень плохо и что гнев и бессилие правительства могут быть обращены против самого слабого и доступного врага. Кроме того, мой отец очень боялся главы Трапезунда Джемаля Азми. Это был бессовестный человек, известный своей жестокостью и способностью пойти на все ради денег.

Эта пасмурная картина привела к тому, что через несколько дней мой отец принял решение. Мы убежим в Одессу на корабле. Там жил дядя Мурадян, у него были достаточно прочные финансовые позиции, которых он достиг, экспортируя ковры членам царского двора. Он, конечно, предоставит нам кров. Тигран Мурадян убедил многих своих родственников уехать из Турции. Он, вероятно, доказывал, что туркам верить нельзя, несмотря на то, что самое страшное чудовище оставило свои пост. Как и многие армяне, говорившие на эту тему вполголоса и только между собой, Мурадян имел в виду султана Абдул-Гамида Второго, Красного султана.

Речь не шла о том, чтобы продать наш дом или окружавший его маленький сад, где моя мать выращивала розы, ни даже нашу мебель. Все должно быть, как всегда, а как только буря пройдет, мы вернемся обратно.

Оганнес, разумеется, тоже вернется со всеми. И не важно, что его назовут дезертиром. Моя мать не выдержала бы, если бы он один остался в Турции, пусть даже и в казарме. В любом случае мы решили бежать, самое плохое, что могло бы с нами случиться, это остаться на несколько лет в Одессе с дядей Мурадяном. Как говорят, судьба армян хранится внутри одного чемодана.

Те дни мы провели в тоске и нервозности. Мой отец не хотел, чтобы о наших планах стало известно кому бы то ни было. Слишком многое было поставлено на карту, и нам нужно было, чтобы никто не догадался о наших намерениях. Разумеется, никто пока не препятствовал нашему отъезду, но тот глубокий ужас, который внушал нам вали[5]5
  Глава исполнительной власти.


[Закрыть] и его тайная полиция, заставляли нас быть благоразумными.

И все-таки мама не смогла сохранить тайну, или, возможно, не хотела этого делать. Она рассказала все своим золовкам, Асмик и Лусин. Она передала слова Серенгуляна и сообщила, что эти заявления произвели большое впечатление на ее мужа.

Вскоре наш отъезд перестал быть тайной, и в один из вечеров к нам пришли дядя Атом и старый друг нашей семьи Лядуяд Дадрян, которого мы тоже называли дядей и всегда приветствовали его поцелуями в обе щеки, как если бы он принадлежал к нашему семейному клану.

Мой отец принял их с вымученной улыбкой, стараясь делать хорошую мину при плохой игре. У него были определенные приемы, выработанные им в его работе, но он был неспособен скрыть свои чувства. Дядя Атом – муж Асмик – был весьма уважаемым человеком благодаря своему интеллекту и невероятной памяти, и его было трудно обвести вокруг пальца.

С другой стороны, оба они полностью доверяли моему отцу и хотели узнать непосредственно от него, что именно у нас происходит. Они подумывали даже отговорить моего отца от этого безумия. Как это убежать из собственного дома? Где еще мы можем быть в большей безопасности, если не в нашем родном городе, в окружении родственников и друзей?

Мой отец пригласил их к себе в кабинет. Там можно было спокойно поговорить и никто не мог их прервать.

Кабинет моего отца представлял собой огромную залу, занимавшую собой большую часть нижнего этажа. Там складировался товар, предназначенный для продажи в Константинополе, в Афинах, в Измире и даже в других, более далеких местах. Там стояли ящики, пакеты разных размеров, ковры, книги, другие предметы, которые он покупал или продавал. Все накапливалось в этом помещении, ожидая своего часа.

Я не могла устоять перед искушением, мне захотелось узнать, о чем будут говорить взрослые. Я вошла раньше их в кабинет и притаилась там, спрятавшись за одним из самых отдаленных от стола ящиков.

Все трое вошли почти сразу за мной. Дядя Атом тяжело шаркал по полу из-за своего хронического ревматизма. Дадхад Дадриан, как всегда, проявлял большой интерес ко всем тем богатствам, которые хранились в помещении. Последним вошел мой отец и повернул ключ в замке, чтобы никто не мог узнать содержания их встречи.

Потом они довольно долго молчали. Папа, наверное, обдумывал, как объяснить им свое решение, а они не решались прерывать его мысли.

«Вы знаете, что в феврале я плавал в Константинополь, – голос моего отца звучал глухо, но отчетливо, – у меня было много товара и мало наличности. Я не мог больше откладывать свой отъезд, хотя в последние месяцы моя жена не очень хорошо себя чувствовала и я не решался оставить ее одну с детьми. Но однажды она сама подтолкнула меня: „Ты должен ехать. Больше нельзя оставлять это на потом. Нам нужны деньги…“ Я подумал, что она права и что жизнь не стоит на месте.

С другой стороны, мне действительно было совершенно необходимо ехать. В Константинополе у меня истекали сроки векселей, представьте себе… Есть вещи, которые не могут ждать. Времени на размышления не оставалось, и мой корабль должен был быть готов к отплытию через неделю. Я погрузил на него товар и отплыл.

Я знал, что это плавание не будет легким. Черное море было напичкано военными кораблями. Некоторые из них были вражескими. До меня доходили сведения о захватах судов в море. А если бы это коснулось меня? Если бы я потерял „Эль-Сиргу“, это был бы конец.

Поверьте, для меня было не важно потерять собственную жизнь. А семья? Что станет с ней? Это меня пугало.

В одну из ночей я простился с семьей. Дождь лил ручьем, и я не разрешил им провожать меня до пристани, как в прошлые разы. На душе у меня было тяжело. Из порта мы вышли в полной тишине, – команде передалось мое настроение. Свет маяка вскоре пропал из виду, и мы оказались в абсолютной темноте. Впервые в моей жизни я понял, почему это море назвали Черным.

Несмотря на дурные предчувствия, мы без проблем добрались до Константинополя, и это приободрило меня. В хорошем расположении духа я спустился на пристань, будучи уверенным, что все будет хорошо, – я проведу выгодные сделки и вернусь домой без осложнений. Но эти ожидания оказались напрасными. И глаза мне открыл Вардгес Серенгулян.

Вы знаете, что он мой двоюродный племянник. Он всегда выделял меня и нежно относился ко мне. Это началось с тех пор, как мы познакомились поближе, – мы были детьми, когда родители направили его сюда, в Трапезунд, чтобы он подлечился на пляжах Трапезунда от какой-то легочной болезни. Мы оба жили в старом городе, а его дом стоял недалеко от дворца Комнина. В те дни мы много играли друг с другом, и это навсегда осталось у нас в памяти. Так, в течение многих лет мы поддерживали доверительные отношения, и я каждый раз вижусь с ним, когда бываю в Константинополе.

Я заехал в его дом в армянском квартале. Его слуга сообщил мне, что Варткес находится в парламенте, где идет чрезвычайная сессия. Я знал, где его можно найти, потому что когда все депутаты парламента выходили, армянские парламентарии шли в кафе Джамбазян. И правда, Вардгес Серенгулян оказался там. С ним были три других парламентария – армяне Врамян, доктор Пашаян и Крикор Зохраб. Последнего я встречал раньше и считал его неразлучным другом Серенгуляна. Вместе с ними были также писатель Даниэль Варуджан и поэт Рубен Зартарян.

Когда я увидел, что никто из них не улыбается и все они бросают на меня таинственные взгляды, словно им стала известна какая-то тайна, я понял, что случилось что-то дурное».

Мой отец надолго замолчал. Дядя Атом и Дадхад не решались прерывать его, уверенные в том, что им сейчас сообщат что-то тревожное и неожиданное. С другой стороны, мой отец слыл прагматичным человеком, привыкшим сразу переходить к делу. Пауза в рассказе, похоже, не встревожила их, как раз наоборот. Папа глубоко вздохнул и продолжал:

«Все они находились в помещении, принадлежавшем хозяину кафе Асатуру Джамбазяну и предназначенном для дружеских бесед. Это было специальное место, где беседовали писатели и политики. Они знали, что там можно было разговаривать спокойно и что агенты правительства их не смогут отследить. Сегодня в Константинополе это звучит почти как фантастика.

В тот момент как раз говорил Серенгулян. Вы знаете его ораторский талант, благодаря которому он стал знаменит на всю Турцию. Его большие усы беспрерывно двигались, а выразительные глаза поочередно останавливались то па одном, то на другом лице, как будто пытались передать его глубокое беспокойство.

Мне не надо делать больших усилий, чтобы вспомнить его слова, они взволновали меня, и я повторю их вам так, как сам услышал.

Мои товарищи и друзья. Никогда еще наш народ не находился так близко от катастрофы. Двадцать лет тому назад тысячи и тысячи армян были зверски убиты тираном Абдул-Гамидом. Собственность, имущество армян, их семьи – все было уничтожено и разбито этим подонком, который ненавидел нас больше, чем кого бы то ни было на свете. Его единственная цель состояла в том, чтобы уничтожить нас, и, если бы не народы, которые стали нашими историческими покровителями, он добился бы этого. Франция, Англия и Россия пригрозили ему прямым вторжением. А он знал, что это означало бы полное уничтожение Турции.

Вы хорошо помните, что Абдул-Гамид потерял за время своего пребывания у власти кавказские провинции, Болгарию, остатки турецкой империи в Монтенегро, в Румынии и Боснии-Герцоговине. Кроме того, Сербию. Даже Греция пыталась дать ему пощечину. Что произошло бы с его собственной страной? Здесь живем мы – армяне, курды, большая греческая диаспора, евреи, сирийцы, черкесы…

Тиран знал, что грубая сила находится на его стороне. Но справедливость, истина и этика далеко нет. Именно эта, и никакая другая причина питала его ненависть к меньшинствам, и в первую очередь к тем из них, кто, как мы, армяне, не склоняли перед ним головы.

Мы всегда были настоящими хозяевами земли, на которой жили. Христианский островок в бурном море мусульман, которые появились тогда, когда мы уже веками мирно обживали наши долины и горы.

Вы знаете, что то, что я говорю, это не демагогия. Многие турки смотрят на нас с ревностью и завистью, потому что благодаря нашему неустанному труду, нашему порядку и способности предвидеть мы научились жить в достатке и правильно воспитывать наших детей.

Наши исторические провинции: Тарон, Тайк, Арарат, Лори, Гугарк, Сюник, Васпуракан, в течение многих веков были нашей родиной. Пока не пришли турки. С ними начались набеги, непомерные и неоправданные налоги, жестокие рейды против армян.

Потом несколько веков мы жили как на острие ножа между византийцами и турками. Вечно в борьбе и преследованиях. Турки и иранцы сжимали нас в жестоких тисках.

С незапамятных времен мы были лучшими архитекторами, врачами, художниками при дворах султанов и визирей. Мы были промышленниками, которые смогли развить страну. Нет необходимости напоминать вам такие фамилии, как Бальян, Дузьян, Беэджян и многие другие. Кто как не мы создали банковское дело в Турции? Кто самые лучшие бизнесмены? Кто самые успешные коммерсанты? Это мы, армяне. Никто, даже наши самые заклятые враги, не могут отрицать эти очевидные факты.

И в этом корень всех вопросов. Кто-то определил человека как завистливое животное. Зависть – это мать ненависти и родственница насилия. Сейчас змея вынашивает свое зло. Нам нужно только оглянуться назад, вспомнить историю и понять, что делали люди в подобных случаях.

Сегодня здесь мы не можем назвать нашу страну родиной, потому что слово „родина“ близко к слову „родители“, а это означает любовь, понимание и доброту. Мы же время от времени имеем примеры того, что именно турки думают о нас. Мы для них практически ничто, неверные без души, хуже животных, обреченных на убой».

Мой отец замолк на мгновение. Я хорошо помню, что волнение мешало ему говорить. Он извинился, сказал, что никогда еще не видел своего родственника настолько взволнованным. Но он явно хотел продолжить свой рассказ, излагая речь Вардгеса Серенгуляна.

«Братья. Один турок, оказавшийся в силу обстоятельств в Комитете, и чье имя я не могу назвать, мыслящий как европеец и не разделяющий мнения своих товарищей, предупредил меня, что этот Комитет за единение и прогресс на своем последнем тайном совещании под председательством Талаат-паши в Президентском дворце принял резолюцию по армянам.

Да, братья мои, речь уже не идет о набегах, отдельных убийствах, грабежах или о чем-нибудь подобном. Сейчас речь совсем о другом. Как заявил Талаат, наступил день, когда мы должны ответить за все, потому что мы для них не более чем пыль, уносимая ветром истории».

Серенгулян остановился и, повторяю, я никогда еще не видел его в таком волнении. Он потел всеми порами своего тела, но был так бледен и изможден, что я боялся, что с ним случится удар. Как вы знаете, это сильный и мужественный человек, но из-за сильного волнения он выглядел подавленным. Его речь не была выступлением политика. Перед нами стоял морально разбитый человек, старавшийся предупредить своих близких, что мир, в котором они живут, подходит к своему концу. Но позвольте мне закончить рассказ о его выступлении. Я предпочитаю повторить его слова, запавшие в мою душу и сердце, чем предлагать мое бледное изложение его энергичного выступления.

«Братья, – продолжал Серенгулян, – этот турок предупредил меня как человек, не желающий быть соучастником геноцида. Я уверен, что история спасет его, если то, о чем там говорилось, к сожалению, случится.

Несколько дней назад там, в одном из залов дворца Талаата, собрались министр обороны Энвер, Большой визирь Саид Халим, который, как вы знаете, не любит светиться нигде, и министр военно-морского флота Джемаль-паша, никогда не поднимавшийся на борт ни одного военного корабля, но зато большой любитель цеплять себе на грудь немецкие награды.

Там находились также доктор Сулейман Нуман, всегда ненавидевший армян, Ахмед-паша – отец Энвера, воспитавший своего сына в ненависти к нашему народу, Хуссейн Джахид – один из основателей этого Комитета, и Меджид – мерзкий зять султана, находящийся на побегушках у своего босса, друг Талаата и Энвера. Был там и другой зять султана – Селахеддин, этот подлый предатель, женившийся по расчету и не имеющий друзей.

На этом шабаше не обошлось и без Митхада Шукри – нового генерального секретаря Комитета. Был там также и ответственный за снабжение армии Исмаил Хакир. Ведь не забывайте, что эта операция прежде всего – война. Это беспощадное, не на жизнь, а на смерть сражение мощной армии против безоружных армян, против армянских стариков, женщин и детей. Да, особенно против детей. Потому что в них – будущее нашей нации, и они – главная опасность.

В совещании принимал участие также губернатор Змюрния Рахми и посол в Вене Хусейн Хильми. Последний должен был разработать правдоподобную версию для остального мира, чтобы о Турции не подумали как о виновнице самого страшного в мире преступления.

Я оставил на самый конец рассказ о том, кто был мозгом этой операции. Человек… Нет, не так… Это не человек, это – ненасытный волк. Вы уже знаете, о ком я говорю. О докторе Назиме. Он один из основателей Комитета. Один из руководителей „Иттихада“. Это безумный националист, возомнившим, что через кровь он получит родину, о которой мечтает. Родину, очищенную от тех, кто не такой, как он, и кто думает иначе чем он. Это человек жестких и предвзятых идей. Он много раз говорил, что турки должны изгнать всех тех, кто не принадлежит к этой нации. А турками являются, по его мнению, только те, кто происходит от туркменов. Это турки, образовавшие в конце Средних веков незначительное княжество во главе с Османом, владевшим лишь византийской провинцией Битиния.

Они пришли оттуда. Воспользовались слабостью Византии, которая, в конце концов, пришла в полный упадок. Она оставила богатейшие земли, которые стремились захватить эти кочевые племена.

Назим продолжает верить во все это. Он возомнил себя посланцем судьбы, чтобы повернуть все к Османской империи. А себя он представляет новым Османом. Но он всего лишь лживый пророк. Человек из тени. Растленный доктринер. Я знаю, что он о себе думает. Мне знакомы его речи. Он говорит о необходимости, и даже о полезности уничтожения нас».

Серенгулян глубоко вздохнул, словно ему стоило больших усилий говорить.

«Так вот, эти люди решили превратиться в демонов-истребителей нашего народа. Они наполнили свои души желчью зависти и насилия. Она сначала холодна, как лед, на горе Арарат, а потом, когда проникает в сердце злодеев, она становится огнеподобной, как пламень самого ада. В нее добавлены капли жадности, потому что они тоже мечтают прибрать к рукам наши богатства, наши дома, наши земли и наше имущество. Они претендуют на то, чего сами лишены, – нашей радости от повседневной жизни. И, кроме того… О, братья мои! Может быть, может быть, мне не стоит продолжать. Но нет. Если я умолчу о том, что знаю, я не сделаю вам легче.

Назим, этот монстр, говорил о том, чтобы захватить то, что мы более всего любим. Речь идет о наших самых красивых дочерях, которых они хотели бы превратить в своих наложниц. О наших самых маленьких сыновьях, не умеющих еще говорить, которых они хотят сделать мусульманами, обманом заставить их поверить, что родились турками, и воспитать в духе ненависти к армянскому народу. Нет более низкого преступления, чем пытаться обмануть саму невинность!

Я хорошо знаю, к чему он ведет дело. Он хочет уничтожить не только армян. За ними наступит очередь других меньшинств.

Греков из Анатолии, сирийцев из Силиции, евреев из столицы. Всех нацменов. Всех „гяуров“.

Какими же мы были наивными! Когда немногим более чем шесть лет тому назад свергли султана, мы восторженно аплодировали. Нам казалось, что с ним ушла в прошлое ужасная часть нашей истории. Это он, ненавистный Абдул-Гамид, пролил реки крови двух поколений армян. Гнусные преступления этого сатрапа приводили в ужас весь мир.

А какие мы доверчивые! На его место пришли волки, алчущие крови, накинувшие на себя овечьи шкуры. Они протягивали нам руку только для того, чтобы проверить нашу силу. О, братья! Мы всегда любили книги, искусство, науку. Мы заперли себя в наших церквях и храмах. Когда нас ударяли по одной щеке, мы подставляли другую…

Но сейчас другая реальность стучится нам в дверь. Эта ужасная, противная, неотвратимая реальность, которую принесли нам Энвер, Джемаль и Талаат, эти приспешники сатаны Абдул-Гамида, который, наверное, улыбается себе от удовольствия, что его заветы выполняются с лихвой.

Да, нас обманули. Мы вывели наших сыновей на путь добра, научили их отвечать добром на зло, ценить слова выше, чем оружие.

И знаете, что я вам скажу? Мы ошиблись. Мы обманули наш народ. Мы поверили, что силы зла не справятся с силами добра. А сейчас, когда пришел час испытаний, мы представляем собой лишь овец, готовых идти на заклание.

Я прошу вас простить меня за мои рассуждения, которые исходят не из моего разума, а из моего сердца. Я, Вардгес Серенгулян, состоял и сейчас состою членом парламента, который, собственно, никогда не был парламентом. Сейчас я это понял. Так же, как и ты, Пашьян, как ты, Врамян, как ты, Зохраб, все мы считали, что сила слова превыше всего, что только слово чего-то стоило и только оно отличало нас от других народов. Но нет. Совсем нет. По крайней мере, здесь, в Турции.

Сейчас нам надо думать о том, как защитить наш народ. Но сегодня я понял, что уже поздно, что мы в руках божьих, и, опасаясь впасть в богохульство, я думаю, что наш Бог смотрит в другую сторону».

«Там, – помню, что Серенгулян указал на восток, где находился дворец Талаата, – там родилось чудовище. Там Назим создал монстра – „Специальную организацию“, так называемую „Текилат Махсуссе“. Вы знаете, что я хочу этим сказать? Я не уверен, что смогу точно сформулировать, – это нечто слишком безумное, чтобы поверить, что оно родилось в человеческом мозгу.

Именно Назим разработал порядок его осуществления. Думаю, правда, что сама идея возникла у кого-то чуждого нашим землям. Он странный тип. Это некто Хуманн, он был в Константинополе около шести лет тому назад по приглашению Красного султана. Именно он завез сюда эти семена. Сейчас эти цветы приносят свои зловещие плоды.

Убийцы, злоумышленники, насильники – весь человеческий мусор Турции вывезен сейчас на подготовку в специальные лагеря. Большинство из них находится в Чоруме. Вы представляете, во что хотят их превратить? По выражению ваших изумленных лиц, по тому, как вы все бледны, я вижу, что вы догадываетесь. Да, эти отморозки станут орудием в руках Талаата, Энвера, Назима, тех, кто так же, как и они, хотят, прежде всего, нашего полного уничтожения.

Этим подонкам обещана часть добычи. Часть золота и драгоценностей. Если захотят, они смогут завладеть нашими домами и землями. И что самое невероятное, самое гнусное, так это то, что с нами, армянами, они будут делать, что хотят, и никто не спросит их за это.

Представляете себе? Они будут насиловать наших женщин и девочек. Будут пытать юношей. Потом убьют их. Вот что произойдет, и видит Бог, я боюсь, что уже поздно помешать им.

Поэтому, братья, сейчас надо бороться. Я узнал, что несколько дней тому назад были разосланы телеграммы с приказами начать депортацию. Депортировать нас? Куда? Это лишь повод, ведь они не могут напрямую заявить иностранным послам, что будут уничтожать нас. Они боятся, что скажут и что могут предпринять наши старинные друзья – Англия и Франция. Они боятся также и Соединенных Штатов, которые пригрозили вторгнуться в Турцию.

И мы должны попытаться использовать именно это. Чтобы эти, а также другие страны – такие как Россия, – вмешались и заставили понять турок, что они не должны прибегать к преступлениям и геноциду, иначе цивилизованный мир спросит с них и размах бесчестья будет таков, что история веками будет указывать на Турцию как на страну, позволившую уничтожить целый народ».

Я до сих пор волнуюсь, когда в ходе этого впечатляющего выступления Серенгуляна Крикор Зохраб не смог выдержать и прервал его своим истошным криком:

«Нет, нет и тысячу раз нет! Мы не можем допустить, чтобы это страшное несчастье выпало на долю нашего народа! Ничего у этих турок, будь они прокляты, не получится!»

Его дыхание стало прерывистым и хриплым, и я побоялся, как бы с ним не случился припадок, мы все знали, что у Зохраба слабое сердце. Я точно помню, как он закрыл лицо руками. Его глаза наполнились слезами, и на какой-то миг он хотел спрятать это. Потом он поднял руки кверху, как будто взывал к небу.

«Бог! Бог наших предков! Ты привел нас в эти долины, а в те дни они были сплошным пустырем! Там во многих местах мы воздвигли тебе храмы. Зачем Ты посылаешь на нас эти жестокие кары? Чем мы обидели Тебя? В чем мы ошиблись? Боже мой, если Тебе нужна жертва, возьми меня! Меня и моих близких! Но не уничтожай весь народ!»

И Зохраб упал вдруг на колени. Все мы, кто там находились, были страшно взволнованы. Его товарищи хорошо понимали его чувства, ведь Крикор Зохраб неоднократно предупреждал их, что наступит день и угроза станет реальностью.

Серенгулян обнял своего друга и, хотя тот был массивнее, поднял его. Эта волнующая сцена и у меня вызвала слезы. В голове у меня все перемешалось. Сердце мое так билось, что я почувствовал его через грудь. Я подумал о моей жене и детях, и неудержимый страх сдавил мою душу. Что значили эти слова? Что, все турки стали вдруг убийцами? Мы что, до сих пор жили в уверенности, что окружены людьми с теми же достоинствами и пороками, что и мы, и что на самом деле это были кровавые звери? Я не мог поверить тому, что услышал.

Все мы поклялись, что не допустим, чтобы эти зловещие предсказания сбылись. Договорились, что Серенгулян незамедлительно переговорит с французским послом. Пашаян должен был побеседовать с Генри Моргентау – послом США, евреем по национальности, человеком широких взглядов, хорошо относившимся к армянам, считавшим их настоящими друзьями американского народа.

Что касается Врамяна, то у него были хорошие отношения с корреспондентом газеты «Франкфуртер Цайтунг» Паулем Вейцем, и он думал, что сможет поговорить с ним, чтобы он повлиял на немецкое общественное мнение, которое в те дни было больше озабочено войной с Францией и Англией, чем маленьким далеким народом, практически неизвестным немцам.

В общем, договорились как можно быстрее провести эти встречи и собраться снова. Рубен Зартарян и Чилингирьян должны были поехать в основные армянские города и предупредить там епископов и старейшин.

Мы отдавали себе отчет в серьезности ситуации. Мы не могли поддаваться самообману и считать, что все за нас должно было сделать Провидение.

Зохраб казался сердитым на самого себя. Он бормотал, что мы поступаем неразумно. Что эта ситуация назревает уже давно и что он никогда не верил фальшивой демократии младотурков.

Он сказал, что предпочел бы такого жестокого тирана, как султан Абдул-Гамид, чем этих подонков, которые выдают себя не за тех, кем являются на самом деле, ведь в этом случае можно было бы своевременно подготовиться к тем жестоким временам, которые надвигаются на нас.

«Как видите, – обратился к своим друзьям мой отец, – я ушел оттуда буквально дрожа от страха. Я вернулся в полуразрушенный порт и отдал капитану команду отплывать, как только вернется на корабль отпущенная в Константинополь команда.

В ту же ночь, уже на рассвете, мы вышли из порта. Во время перехода, продолжавшегося трое суток (и это при том, что мы шли на полном ходу), слова Серенгуляна не выходили у меня из головы. Все это казалось мне невероятным. Как наши соседи турки, с которыми мы поддерживали внешне хорошие отношения, могли пойти на подобное вероломство? Ведь они такие же люди, как мы! Нет, я не мог поверить в это, и вскоре я чуть было не впал в депрессию.

Но правда, проклятая правда состоит в том, что я не могу выкинуть все это из головы. Именно поэтому, и только поэтому я рассказал вам всю эту историю. Хочу узнать, что вы думаете обо всем этом. Помогите мне принять мое трудное решение. Нужно ли отнестись к этому серьезно, предупредить людей, забрать семью и уехать из страны навсегда? Никогда не думал, что события могут принять такой тяжелый поворот. Ведь для меня все это похоже на конец света».

После ужасного рассказа моего отца установилась тяжелая пауза. Из своего укрытия я слышала астматическое дыхание дяди Атома и нервное покашливание Дадхада Дадриана. Первым заговорил дядя Атом. Его низкий голос прозвучал в зале как барабан.

«Богос, – так назвали моего отца при крещении. – Ты хорошо знаешь историю нашего народа. Мы всегда ходили по острию ножа. Нас били и те и другие. Арабы и турки, персы и русские, а до этого греки и римляне, потому что именно мы занимали эти земли. Нас преследовали с помощью набегов, погромов, грабежей, убийств. Дожить до сегодняшнего дня было нелегко. Совсем нет, очень даже тяжело. – Дядя Атом глубоко вздохнул. – Но мы здесь. Даже несмотря на это исчадие ада – Абдул-Гамида, который попытался нас уничтожить в 1895 году. Ему не удалось, хотя он и приложил немало усилий. Тебе известно об этом лучше, чем нам. Он действительно уничтожил тысячи наших земляков. Но я тебе скажу одну вещь. Все это – цена за то, что мы остаемся такими, какие мы есть. В крови утоплен каждый десятый из наших братьев. Мы знаем, что все это было ужасно несправедливо. Но он и его приспешники были убийцами. В истории Абдул-Гамид останется как „великий убийца“. Мы лишь жертвы обстоятельств, нас пожирают те кошмарные боги, которым нужна их доля крови. Но мы, армяне, остаемся здесь несмотря ни на что.

Я думаю, Богос, что тебе не нужно уезжать. Нас, армян, уже достаточно много. Мы должны оставаться сильными здесь, на нашей земле. И если такие люди, как ты, как твои родственники, под влиянием страха уедут отсюда, то это будет только на руку нашим врагам, – они ведь только этого и добиваются: извести нас тем или иным способом. А если мы оставим нашу землю, значит, они определенным образом достигнут своей цели.

Но послушай меня – ты должен поступать только так, как тебе подсказывает твоя совесть. Мы знаем, что, если ты уедешь, ты останешься армянином, а там, где живет хоть один армянин, там и есть Армения. Я прошу тебя обдумать все и действовать по своей совести».

В комнате снова наступила тишина. Дадхад Дадриан был немногословным человеком, но, когда он говорил, его стоило послушать. По крайней мере, так мне всегда говорил мой отец, который в тот момент сидел и ждал, когда заговорит старый Дадриан.

Дадхад заговорил хриплым и низким голосом, что, возможно, объяснялось охватившим его волнением.

«Богос Нахудян. Сын Атома и внук Бадрига. Я хорошо знал твоего отца и твоего деда. То были другие времена, хотя и они были достаточно трудными для нас. Это верно, что кое-кто из армян в свое время жил прекрасно – вспомним моего дядю Никогоса Бальяна, он вместе с моим дедом Карбертом разработал планы дворца Долмабахче для султана Абдулы Месита. А вы помните, это были годы реформы Танзимата. Мы, армяне, ошибочно считали тогда, что подходил к концу период репрессий, потому что, помимо прочего, армянский миллет[6]6
  Миллет – объединение, колония армян.


[Закрыть] уравнивался в правах в Турции с другими народностями. На самом же деле Меселль ограничивал полномочия своих служащих.