Текст книги "Армянское древо"

Автор книги: Гонсало Эдуардо Гуарч

Соавторы: Бальтасар Гарсон Реаль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Думаю, что только нам и удалось спастись. Обернувшись назад на храм, я увидела, что он превратился в огромный пылающий погребальный костер. Жар обжигал щеки, и слезы тут же высыхали. Там нечего было больше делать, и мы в замешательстве, в глубоком горе отошли от того места, где пережили такое страшное несчастье.

Едва мы вышли из церкви, как в нас стали бросать камни. Камень попал мне в голову, и я упала, как подкошенная.

Я пришла в себя в какой-то темной комнате. Поднеся руку ко лбу, я пыталась унять нестерпимую боль, и вдруг почувствовала, что пальцы мокры от крови. Я вспомнила все, что со мной произошло, и меня охватило чувство тоски и неверия в то, что с нами стряслось.

Я пролежала без движения несколько часов. Какие-то тени входили в комнату и выходили из нее, и я поняла, что осталась жива. Что произошло со мной, я не понимала, и пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы понять, что именно случилось. Кто-то проникся сочувствием ко мне и спас меня при крайних обстоятельствах.

Какие-то женские руки помогли мне прийти в себя. Я хотела спросить, кто они и почему помогали мне, но не смогла произнести ни слова. Мне поднесли чашку чая, и я сделала несколько глотков, хотя и приняла твердое решение умереть. Как легко было умереть, и одновременно как трудно!

Я провела в той комнате нескольких дней. Одна старушка давала мне еду, промывала рану на голове, очищала язвы на ногах какой-то коричневой жидкостью. Когда я набралась сил, я встала и прошла от одной стены к другой. Я не могла думать о том, что произошло со мной, потому что каждый раз, когда я вспоминала, меня охватывала паника и я теряла способность размышлять.

Однажды утром старушка попросила меня переодеться. Я отказывалась, но она настояла, говоря, что иначе ее накажут, поэтому я уступила ей, хотя и очень неохотно. Потом она причесала меня как смогла тщательно, и я подчинилась ей, не понимая, что именно меня ждет.

Она проводила меня в сад. Мы находились, видимо, в большом доме, потому что вошли в выложенный камнем внутренний дворик, который иногда служил входом. Потом она провела меня в полутемный салон и сделала мне успокаивающим жест.

Спустя несколько минут в комнату вошел мужчина среднего возраста. У него была внешность грубого и крепкого человека. Я сидела на длинной скамье, протянувшейся, как это часто бывает в турецких домах, вдоль всей стены, и смотрела на него с вызовом, вкладывая в свой взгляд все мои чувства по отношению к нему. В те моменты я испытывала жуткую ненависть ко всем мусульманам. Я винила всех их без исключения в ужасном преступлении, совершенном в церкви и во всем городе Урфа.

Мужчина остановился посреди комнаты, скрестив на груди руки. Он посмотрел на меня с ухмылкой, и это вызвало у меня отвращение, поскольку в этом взгляде выразились все его чувства. Потом он заговорил по-турецки в жестком, не допускающем возражений тоне.

«Я не знаю, как тебя зовут, христианка. Да мне это и неважно. С сегодняшнего дня тебя будут называть Салима и ты примешь фамилию этого дома – Хамид. Я решил спасти тебе жизнь, но я не хочу, чтобы ты строила себе иллюзии. Я это сделал только для того, чтобы иметь тебя при себе. Я буду пользоваться этим так часто, как захочу. И мне наплевать, что ты думаешь и какую ненависть ты ко мне испытываешь. Я предупредил тебя, что мне все это безразлично».

Я выслушала эту гнусную речь, и не один мускул не дрогнул на моем лице. Я чувствовала себя очень далеко от всего того, что происходило, и вышла из комнаты, даже не посмотрев на него.

Тогда мужчина сменил свою позу равнодушия и с несвойственной его возрасту ловкостью кинулся ко мне и, схватив за руку, швырнул на пол. Он избивал меня ногами, бил по лицу.

Так началась моя жизнь с Османом Хамидом в его доме в Урфе. Этот мужчина ненавидел меня. Вообще он испытывал жуткую ненависть ко всем христианам и особенно к армянам.

Осман несколько раз насиловал меня, хотя я делала все, чтобы избежать этого. Поначалу, чтобы добиться своей цели, он даже связывал меня. Мне пришла мысль о том, что все это было частью наказания, которое по непонятной мне причине Бог послал на армян.

Когда я сопротивлялась, он бил меня изо всех сил. Он хотел показать, кто был хозяин, а кто рабыня. Я испытывала к нему огромное отвращение и показывала ему это, оскорбляла его и провоцировала выполнить свою угрозу убить меня.

Потом я впала в апатию. Я позволяла ему владеть мной и намеренно показывала свое равнодушие. Но когда я оставалась одна, глубочайшая ненависть разрывала меня изнутри и я придумывала самые разные способы мщения. Он был для меня виновником всего, что произошло с нами. Он воплощал для меня все самое плохое. В какой-то момент мне показалось, что это был сам дьявол в образе человека, о чем мне рассказывали в детстве в школе.

В один из дней я узнала, что забеременела, и мне захотелось отомстить ему. Я решила убить плод нашей проклятой связи. Но у меня не поднялась рука. Конечно, решение было принято на холодную голову, и я собиралась сообщить ему, когда все будет сделано. Я представляла себе его удивление и его гнев, когда он узнает о том, что произошло, ведь когда он овладевал мной, он бормотал, что хотел от меня сына.

Однажды утром я решила, что время пришло. Я больше не могла вынашивать плод. Я ощутила в себе перемены и какие-то неудобства. Нашла большую иглу… Но мужество оставило меня.

В отчаянии я стала биться о мебель, о стены, я каталась по полу, пытаясь за один раз покончить со всем этим.

Меня вдруг охватила паника, которая возникла где-то в глубине моего организма. Я села на пол, пот градом катил с меня, я была ужасно возбуждена, не понимала, что со мной происходит. Комната закружилась вокруг меня, и я упала навзничь, сильно ударившись головой об пол.

Тогда, находясь почти в бессознательном состоянии, я осознала, что не надо было этого делать. Я должна была оставить жизнь существу, которое зародилось внутри меня. Оно действительно появилось в результате постоянных актов насилования Османом Хамидом, но не оно было виновато в этом изнасиловании.

И я разрыдалась в полном отчаянии. Я плакала по моим родителям, братьям и сестрам, по всей моей семье. По всем безвинным армянам, убитым в церкви Урфы.

В то мгновение я поняла, что, несмотря ни на что, мне повезло. Я продолжала жить, и должна быть благодарна Богу за это. Осман Хамид был не более чем испытанием, посланным мне. Он мог овладевать моим телом, насиловать меня, избивать оскорблять, но он ничего не получит от меня. Никогда.

Я поняла, что мне надо сделать. Мне надо было улучшить момент и бежать. Но я сбегу не одна. Я возьму с собой свою дочь – тогда мне казалось, что связанное со мной крохотное создание, непременно должно быть девочкой. Я назову ее Мари Нахудян.

Именно в те дни султан разослал во все провинции указ который предписывал уважать жизнь и имущество его подданных христиан. Армяне могли пока еще пожить. Султан не хотел, чтобы убийства и преследования продолжались.

К тому периоду моя беременность становилась заметной и Осман оставил меня в покое. Когда он возвращался из поездок в Константинополь, куда его нередко вызывали, он с сомнением и ухмылкой смотрел на меня, будучи уверенным, что моя кротость являлась доказательством его победы. Он получит от меня то, чего добивался, – сына, турка и мусульманина. Какая разница, что его мать была армянкой? Никакой. Это не имело никакого значения. Все дело в том, что ему удалось удовлетворить свои каприз.

Мое новое положение позволило мне перемещаться с чуть большей свободой. Сначала я ходила только по дому, а потом выходила и на рынок в постоянном сопровождении старой Самы. Лицо мое всегда было закрыто. Для него это была всего лишь публичная демонстрация его успеха.

Осман Хамид занимал очень важную должность мутесарифа Урфы. Он пользовался доверием Высокой Порты[4]4
  Порта (также Оттоманская Порта, Блистательная Порта, Высокая Порта) – фр. potre и итал. porta – дверь, врата – принятое в истории дипломатии и международных отношений наименование правительства (канцелярии великого везира и дивана) Османской (Оттоманской) империи, распавшейся после Первой мировой войны.


[Закрыть], что обеспечивало ему абсолютную безнаказанность и, кроме того, явилось источником его обогащения.

Самой главной стороной личности Османа Хамида была жадность. Он был готов убить из-за денег. Он мог украсть все, на что падал его взгляд. Потом он разговаривал с шейхом или каким-нибудь имамом и как-то успокаивал свою совесть. Этот человек любил золото куда больше, чем кого-либо из своих близких, и горе тому, кто попадался на его пути с какими-нибудь богатствами.

В один из дней Османа срочно вызвали в Константинополь. Поездка обычно была долгой – на дорогу туда и обратно уходило больше месяца, да и то, если в Константинополе у него не было других дел.

Со мной он даже не разговаривал. Да и что он мог сказать мне? Из опасения повредить ребенку он уже не отваживался бить меня. Признаться, это обстоятельство уберегло меня от многих побоев, ведь я не упускала случая продемонстрировать ему мою ненависть и презрение. Он как-то выносил мою ненависть, но мое презрение выводило его из себя. В этих случаях он предпочитал уходить, бормоча оскорбления и угрозы, а иногда кричал, что как только родится сын, он отдаст меня на растерзание своим слугам, а потом убьет.

Для меня все это не имело значения… Какая разница, что он сделает со мной? У меня появилась причина, ради которой стоило выносить все это. Я убегу от него со своей дочерью. Я не могла сдержать улыбки, представляя себе, что произойдет потом. Он лопнет от отчаяния и злости!

Но мне приходилось соблюдать осторожность. Не показывать, что питаю какие-то надежды. Наоборот, я была сама покорность и молчаливость, как если бы смирилась с неодолимой судьбой.

Сама ходила за мной как тень. Ей наверняка были даны строгие указания и высказаны такие угрозы, которые, как ей было хорошо известно, были далеко не пустыми словами. Осман Хамид считался одним из самых коварных и опасных людей Урфы. В этом городе у него не было необходимости отчитываться перед кем бы то ни было за свои самые жестокие поступки.

На следующий день после отъезда Османа Хамида в Константинополь я обнаружила, что дверь его личного кабинета не была закрыта на ключ. Видимо, в спешке сборов он забыл закрыть дверь. Сама была на кухне, так что я могла свободно ходить по всей квартире. Никто не предупреждал меня, что мне запрещено входить в его кабинет, впрочем, в этом не было необходимости – кабинет всегда был наглухо закрыт.

Было невозможно преодолеть соблазн. Я заглянула в галерею – никого не было. Тогда я вошла в кабинет и закрыла дверь изнутри на ключ. Дверь имела глазок, так что никто не смог бы войти в кабинет неожиданно. Да и вообще, кабинет был закрыт, каким всегда его оставлял Осман Хамид.

Я осмотрелась. В большой комнате стоял полумрак. Главное место в ней занимали два больших кедровых стола с инкрустациями из жемчуга. Большой книжный шкаф был забит связками документов и книгами, многие из которых были завернуты в пергамин.

На столе я увидела раскрытое письмо. Оно было напечатано на бланке султана и адресовано большому визирю.

Я быстро пробежала текст: «Вы приглашаетесь на координационное совещание. Возникшая проблема вытекает из продолжающегося восстания, что может вызвать интервенцию европейских держав. Целесообразно прекратить преследования и восстановить нормальную ситуацию до получения новых указании. Подпись: Камиль-паша».

Вот почему Осман так поспешно выехал в Константинополь.

* * *

На этом заканчивался незавершенный рассказ Азатуи Назарян. Трагедия этой женщины, моей бабушки, напрямую ударила по мне. Во время чтения я сдерживал дыхание – впервые в моей жизни некто, живший задолго до меня, незнакомый мне, но одновременно очень мне близкий, рассказывал мне из первых уст, как все начиналось.

Азатуи Назарян… Что случилось с ней? А с моим дедушкой Богосом Назаряном? А с Алик и Оганнесом?

Я не мог устоять. Мне надо было побольше узнать о происшедшем. Я всю ночь думал об этом. Когда рассвело, я уже знал, где искать важные документы.

На следующее утро я пошел в бюро путешествий и заказал билеты в Лондон. Мой друг Джеймс Гамильтон не подведет меня. У него были ключи от основного архива Форин Офис, и, кроме того, он был мне кое-чем обязан.

На всем пути до Лондона я думал об Османе Хамиде. И хотя я испытывал ненависть к нему, он все-таки был отцом моего отца, и я не мог оставаться абсолютно объективным. Из прочитанного мной рассказа было видно, что Осман Хамид был лишен этики и моральных принципов. Такая беспомощная женщина, как Азатуи, много натерпелась от него. Меня распирало любопытство узнать, что же произошло потом.

Джеймс встретил меня на вокзале. В Лондоне стояла промозглая погода, и я с тоской вспомнил жаркое восточное солнце, которое оставил в Стамбуле несколько дней назад.

Мы поехали прямо в здание Исторического архива. Директор – невозмутимый англичанин, выслушал меня бесстрастно, лишь изредка кивая головой. Джеймс, судя по всему, был его большим другом, потому директор без всяких промедлений нажал на кнопку звонка, и служащая отвела нас в архив. Эти люди были прекрасно организованы, уже через несколько минут я держал в руках маленькую картонную карточку.

Хамид, Осман

Осман Хамид (1856–1920). Турок. Сын Мохаммеда Хамида и Амины Бельхадж. Родился в Диарбекире, Турция. Майор 2-й армии. Назначен мутесарифом Диарбекира (1895–1909 гг.). Женат на Айхе Сугур. Его сын Кемаль Хамид также несет ответственность за массовые убийства армян.

Вместе с карточкой мне вручили картонную папку, в которой находился конверт из плотной коричневой бумаги. На конверте была наклеена этикетка с надписью на английском языке:

Осман Хамид родился в Диарбекире в 1856 году. Поступил в кадетское училище в 1872 году, которое закончил в чине офицера в 1876 году. Его карьера не была блестящей. Мы знаем лишь о его участии в качестве командира в массовых убийствах в г. Ван в 1894 году. Но он получил политическое признание и через несколько месяцев был назначен мутесарифом Диарбекира. В чем состояли его заслуги? В том, что не проявлял ни малейшей жалости к армянам и вообще к христианам, а также отличался абсолютной верностью султану. Покончил жизнь самоубийством в военной тюрьме Константинополя в 1920 году после того, как был приговорен к пожизненному заключению.

Эта заметка, напечатанная на машинке каким-то архивариусом, отдавала каким-то прогорклым запахом. Документу было, вероятно, лет восемьдесят. Я был взволнован и обеспокоен. Я словно открыл ящик Пандоры, ведь вся эта информация непосредственно касалась меня.

Я достал из конверта другие бумаги. Там было всего три официальных документа, но их оказалось достаточно, чтобы понять многое из того, что произошло в те страшные дни.

Документ № 1. Протокол показаний Османа Хамида на заседании трибунала Военного совета в Константинополе (перевод с турецкого языка с арабскими буквами).

Именем Бога Милостивейшего и Всемогущего.

Я, Осман Хамид Казим, офицер армии Османской империи, мутесариф Диарбекира в период с 1895 по 1909 годы имею честь разъяснить Трибуналу мои действия, в связи с чем ЗАЯВЛЯЮ:

1. Мое поведение как офицера и джентльмена безупречно, лишь наилучшим образом исполнял полученные указания. Я никогда не превышая своих полномочий, единственной моей заботой было обеспечить благополучие и безопасность моих солдат.

2. Что касается должности мутесарифа Диарбекира, которую мне было поручено исполнять, заявляю следующее:

В эти годы наша родина испытывала сильное политическое, экономическое и военное давление со стороны иностранных держав. Я лишь выполнял то, что следовало из решений правительства, назначенного Его Величеством Султаном Абдул Гамидом Вторым.

В связи с вышеизложенным нет ничего, что заставило бы меня устыдиться, или что нанесло бы ущерб интересам моей страны, ради которой я служил.

С учетом всего изложенного выше убедительно прошу Трибунал (далее неразборчиво) и таким образом незамедлительно освободить и реабилитировать меня. 19 сентября 1920 года.

Подпись: Осман Хамид Казим.

Документ № 2. Обвинительное заключение (краткое изложение).

Первое. Доказано также, что обвиняемый Осман Хамид действовал с намеренной жестокостью, о чем свидетельствуют собранные военные сводки его старших начальников, исполненные в годы, когда и не предполагалось, что когда-нибудь они будут предъявлены беспристрастному Государственному трибуналу.

Осман Хамид не был хорошим офицером. Он дурно обращался с подчиненными. Он заставлял расстреливать всех призванных в армию армян, служивших в подчиненных ему подразделениях. Он никого не брал в плен, за исключением лишь тех, кого подвергал пыткам, а затем расстреливал. Он неизменно уничтожал своих противников. Он бравировал своей тактикой «выжженной земли». Осман Хамид не был хорошим воином. Турецкая армия всегда заботилась о чистоте своего знамени…

Второе. О мутесарифе Диарбекира. Его пребывание на этом посту было губительным. Во время печальных событий в Урфе на Рождество 1895 года он проявил неописуемую жестокость при поджоге храма, в котором находилось много армянских христиан. Эти действия не согласуются с нашим Кораном. Совеем наоборот. Он содействовал тому, чтобы иностранная пресса нападала на нашу родину в весьма болезненный для нее период. Его действия представляли собой один из самых отвратительных варварских актов, вызвавших наступление иностранных держав…

Документ № 3. Из персональных заметок, найденных в кабинете дома, принадлежавшего Осману Хамиду в Диарбекире в 1915 году. Отрывок из последнего документа (приобщен в качестве вещественного доказательства Трибуналом Константинополя).

Наконец наступил день, когда воды вернутся в свое русло. Эти армянские собаки получат по заслугам. И не только здесь, в Диарбекире, но и по всей стране. Пришел час мщения. Смерть христианам.

Таково было мировоззрение человека, ненавидевшего тех, кто был непохож на него. Осман Хамид и люди его пошиба добивались своих целей, отдавая себе отчет в том, что их намерения могли привести к катастрофе.

Эти документы объясняли многое. Было неясно, как они попали в архив МИД Великобритании. Возможно, они фигурировали на заседаниях военных советов, проходивших в Константинополе в двадцатых годах.

Я уже собирался уходить, когда вернулась служащая архива. Una еще кое-что нашла. Это была еще одна папка из плотной бумаги. В ней находилась тетрадь размером сантиметров двадцать в длину и четырнадцать в ширину в черном клеенчатом переплете.

Служащая сказала, что, пока я читал, она продолжала поиски. Были другие «Хамиды», но эта папка была определенно связана с Османом. Наклеенная на обложке этикетка гласила: «Кемаль Хамид – массовые убийства армян».

Она положила тетрадь передо мной и впервые за все время улыбнулась. Я смотрел на женщину и удивлялся своему везению. До сих пор я был уверен, что ничего больше не найду, и вдруг обнаружил признание, написанное собственноручно человеком, который зачал меня. Мне было неприятно называть его отцом. Его образ, далекий и мрачный, неизменно вызывал у меня внутреннюю дрожь. Если бы я лучше знал его, может быть, тогда я лучше бы понял причины его поступков. Но я с самого начала ненавидел его. Он являлся причиной того состояния, в котором находилась моя мать – существо без эмоций и каких-либо стимулов. Я вспомнил, что в течение многих лет Кемаль Хамид был для меня сатаной, воплощением зла. Это мучило меня всю мою жизнь, и даже сейчас его образ продолжал ужасать меня.

Я раскрыл эту потрепанную тетрадь. Ее страницы слегка склеились. Много лет никто не притрагивался к ним. Может быть, она так и осталась бы невостребованной, если бы не моя интуиция, которая привела меня сюда.

Записи были на турецком языке, и я легко читал их. Я поблагодарил служащую за любезность и снова засел за чтение короткого рассказа, который мне показался потрясающим. Этот документ стоил поездки и дурной погоды в Лондоне.

* * *

Биографические заметки майора Кемаля Хамида. Служба разведки Третьей турецкой армии.

Я решил написать эти строчки, потому что понял, что судьба направила меня в нужное место в дни, когда решалась судьба армянского вопроса. Хочу описать все это, чтобы оно не стерлось с памяти. Не буду скрывать, что благодаря моему специальному образованию я способен помнить о событиях в самых мелких деталях. Я не хотел бы также, чтобы обстоятельства повлияли на мою оценку этого явления, и потому я решил описать с максимальной точностью все то, о чем тогда говорилось, и кто именно принимал участие в тех событиях.

Берлин, 16 февраля 1920 года

Меня зовут Кемаль Хамид. Я сын Османа Хамида и Айхе Сугур. Он был мутесарифом Диарбекира. Думаю, что сейчас наступил момент, чтобы объяснить, что именно случилось и каково было мое настоящее участие в тех событиях.

В течение многих лет нас называли преступниками, убийцами, и даже развратниками. Но когда наступил день суда, никто не захотел вспоминать, почему именно все это произошло. Нас судил не турецкий народ. Нас судили иностранцы. Державы, которые выиграли войну. И правосудие превратилось в месть.

Я хорошо знаю, что именно произошло. Я знаю, потому что был очевидцем. Я участвовал в подготовке. Я подчинялся приказам и исполнял их. Наша родина была в опасности. И наша религия тоже. В какой-то момент в меня закрались небольшие сомнения, и я переговорил с муллой. Он заверил меня, что Бог на нашей стороне. Что нам только надо следовать его предначертаниям. Бог изъясняется прямо, хотя и может показаться, что порой витиевато. Так сказал мулла, который благословил меня. Он был доктором теологии и хорошо знал, что говорил.

В Военной академии на последнем курсе кто-то пришел к нашему директору полковнику Осману Юсуфу. Меня вызвали к нему. Человек крестьянской наружности выступал от имени Комитета за единение и прогресс. Полковник выглядел весьма возбужденным и соглашался со всем, что говорил посетитель.

Я подумал, что речь шла о каком-нибудь важном политическом деятеле. Он говорил о родине. Об отсталости нашей страны.

О ее недругах. Говорил о сирийцах, греках, армянах. В основном об армянах.

У меня в ту пору был друг армянин Ардаг Джамбазян. Он всегда казался мне хорошим человеком. Но этот посетитель (как я узнал позже, его звали Атиф-бей) открыл мне глаза. Он сказал, что армяне – те же евреи. Их интересуют только деньги. Они хотят захватить лучшие земли, лучшие дома, банки. Многие из них изучали медицину или право, но при этом преследовали свои собственные цели. Посетитель убеждал, что армяне потихоньку овладевают душой нашего народа. Если так дело пойдет и дальше, очень скоро они станут нашими господами, и было бы нелепостью допустить это. В тот момент я все сразу понял. Было бы логично решить этот вопрос радикально… Или я не прав?

В том же кабинете мне предложили вступить в партию. Я согласился не без гордости. До сих пор никто не предлагал мне ничего подобного. У меня не было покровителей. Моя мать плохо ко мне относилась, а мне хотелось только идти вверх по лестнице. Расти. И – почему нет – делать деньги. Есть люди, которым стыдно признаваться в этом. Мне – нет.

Помню, полковник предложил мне сигарету, когда посетитель, похожий на крестьянина, ушел. Он выглядел очень довольным и впервые обратился ко мне с большой сердечностью, как если бы между нами произошло нечто важное. По правде говоря, это было странно. Полковник Юсуф был жестким, суровым человеком, вся академия его боялась. Но что-то произошло между нами, он улыбался. Я тоже был доволен. В любом случае было бы глупо не использовать эту ситуацию. Все равно, что плыть против течения.

Начиная с этого дня для нескольких человек, – тех, кто был отобран, – был прочитан курс лекций. Главное в нем было – борьба с внутренним врагом. Бороться против групп сепаратистов и националистов. Не допускать проникновения иностранных держав внутрь империи. Мы получили наименование «Специальная организация» (Techkilat-i Mahsousse).

Еще до окончания курса мы поехали в Анкару, где познакомились с другими товарищами. Почти все они были военными, хотя встречались и гражданские лица. Нашим командиром там был подполковник Хусамеддин-бей. Его задача состояла в том, чтобы обучить нас специальным приемам.

Не знаю почему, меня назначили в отдел контрразведки. Как мне говорили, я отвечал требованиям, предъявляемым к этой специальности. Какие-то положительные стороны у меня были. Мое воинское звание в тот момент было лейтенант (я только что получил назначение), однако согласно действовавшему в армии положению, если нужно было, я мог отдавать приказы даже майору.

Я узнал немало интересных приемов. Меня научили лгать и обманывать так, чтобы ни один мускул у меня не дрогнул. Это всегда у меня получалось неплохо, но кое-какие недостатки мне удалось преодолеть. Научили меня проникновению в ряды противника. Я узнал, как маскироваться, прятаться, как выживать. Для этого надо было ужесточить наше отношение к возможным врагам. Мы должны были понимать, что можем использовать их в наших целях, но это никак не должно затрагивать нас лично. Нас обучили очень важному делу – пыткам. А также весьма необходимому умению убивать, оставаясь хладнокровным, – иногда это может быть жизненно важно.

Но все это относилось лишь к техническим приемам. Больше всего меня интересовало, как научиться допрашивать, добывать правду из человека. Если к индивидууму применять надлежащие методы, он не сможет сохранить свою твердость, как бы он ни упорствовал, как бы ни пытался скрыть информацию. В конце концов он заговорит.

Наша организация владела безотказным оружием. По существу, мы были второй властью. Никто не был выше нас – ни судьи, ни обычные военнослужащие, ни парламент. Уже на конференции в Эрзеруме было принято решение, что Специальная организация будет представлять власть от внешних до внутренних границ.

Я быстро поднимался по служебной лестнице. Меня направили на несколько месяцев в Германию. Там я познакомился с немецким послом в нашей стране бароном фон Вангенхаймом. Это произошло на одном из приемов в Берлине. Он представил меня Фридриху Науманну. Оба они считали, что Турция является лучшей союзницей Германии. Действительно, кайзер глубоко восхищался нашим народом.

Именно в Германии я впервые услышал об «армянском вопросе». Науманн прочитал нам лекцию, в которой со всей прямотой сказал, что мы, турки, излишне терпимы к нетурецким народам, живущим в нашей империи. Именно об этом говорил мне раньше Атиф-бей. Все сошлось, логика казалась очень убедительной.

Жизнь в Берлине отвечала всем моим мечтам. Платили нам там намного больше, чем в Турции. Нас приглашали на приемы, конференции и разные праздники. Создавалось впечатление, что нас носили на руках. Для желающих всегда находились девочки.

Но я берег себя. Я знал, что когда-нибудь нам придется так или иначе показаться публично. И я хотел полностью использовать те знания, которые нам давали в Германии. У нас были хорошие преподаватели. Очень культурные люди, подлинные ученые, и все к нашим услугам. Нам рассказывали о мировой истории, о том, как одни расы господствовали над другими, о человеке-арийце. Все это меня очень интересовало, и я понял, что встретил здесь свое настоящее призвание.

В Берлине меня представили Хуманну. Он был личный представитель кайзера в немецком посольстве в Константинополе. Никогда до этого я не встречал человека настолько открытого и настолько остроумного, и он сразу же проникся ко мне дружескими чувствами.

Я очень ценил его дружбу. Хуманн поддерживал тесные дружеские отношения с Энвером-пашой. Кроме того, я знал, что Хуманн занимает высокое положение в секретной службе Военно-морских сил Германии, которыми командовал фон Тирпиц и с которым я однажды познакомился. Ганс Хуманн стал знаменитым после своего невероятного подвига – когда военный корабль «Лорелей», охранявший немецкое посольство в Константинополе, смог пробраться сквозь Дарданеллы несмотря на преследования со стороны англичан. В Берлине говорили, что этот эпизод подтолкнул к началу войны с русскими.

Хуманн по-настоящему любил Турцию. Да и как ему было не любить ее, если он родился в ней? В Смирне его отец привил ему большую любовь ко всему турецкому. В том числе, к нашей археологии.

Ему нужен был такой человек, как я. Он понимал, что обстоятельства очень скоро заставят Турцию изменить свою внутреннюю политику. Как и у Германии, у нас было много врагов. Если мы, турки, хотим выжить, то нам нужно прежде всего вычистить наш дом изнутри.

Вообще-то, я верил только в три вещи: в Комитет за единение и прогресс, в Специальную организацию, в которой состоял, и в самого себя. И все это было направлено на то, чтобы превратить Турцию в современную страну.

Кроме того, находясь в Берлине, я понял, турецкая империя представляет собой лакомый кусочек для великих держав. Все они, за исключением Германии, испытывают страшную зависть к нашим безмерным владениям. Они хотят расчленить нас, уничтожить, а потом, как хищники, поделить добычу.

Франция мечтала заполучить Сирию. Англия уже давно проникла в Египет и Месопотамию. Россия хотела укрепить свои границы на Кавказе, обеспечить навигацию в Черном море и выход через Босфор. Греция стремилась не только к полной независимости, но и требовала себе так называемую «единую территорию». Такая страна, как Греция, требовала себе «единую территорию»! Того же добились или продолжали добиваться Сербия, Албания, Болгария, Румыния – страны, обязанные своим рождением Турции.

Нет, так больше нельзя. Тучи войны закрывали небо и предвещали наш конец, если только мы немедленно не изменим нашу политику.

Вместе с Хуманном я побывал на совещании фонда Гобино – Ферайнигунг. Там я впервые встретил уже тогда знаменитого доктора Назима в сопровождении Ахмеда Ризы. Оба они приехали из Парижа для участия в совещании.

Я чувствовал себя среди привилегированных людей. Я толком не мог понять, почему выбор пал именно на меня. Кем я был в то время? Амбициозный молодой офицер, и только. Но с того момента, как Атиф-бей обратил на меня внимание, все, казалось, шло как по маслу.

Однажды вечером мы ужинали в небольшом ресторане, специализировавшемся на баварской кухне. Там находились Хуманн, очень довольный тем, что подтвердили его назначение в Константинополь, доктор Назим, которого мне представили несколько дней назад как архитектора перемен, Ахмед Реза – лидер либералов, которые завершили присоединение своей группы к Комитету, Фалих Хилки – новый влиятельный человек, недавно сблизившийся с Талаатом. В качестве специального приглашенного там находился знаменитый писатель Пауль Рорбах, пришедший в сопровождении аристократа графа Ф. В. фон дер Шуленбурга. Среди них я был никто. Я отчаянно робел при мысли, что любой из них мог вдруг спросить меня, кто я такой и какие имею заслуги. Сначала, еще до того, как все расселись, я спрашивал себя, не лучше ли было сказать Хуманну, что я чувствую себя здесь очень неловко, и уйти.