Текст книги "Армянское древо"
Автор книги: Гонсало Эдуардо Гуарч
Соавторы: Бальтасар Гарсон Реаль
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Лейтенант Якуб Исмет предложил мне сигарету. Я отказался. Мне показалось, что ему было трудно начать. Мы привязали лошадей к небольшому дереву и сели на камень. Действительно, оттуда вид был, как из обсерватории.
«Халил-бей, ты спросишь меня, почему я не начинаю информировать тебя. По правде говоря, я не знаю, с чего начать. Я постараюсь быть объективным и кратким.
Моему отряду поручено контролировать дорогу между Алеппо и Аль-Мосулом. Всего на этом участке – четыре отряда. Я – старший над ними.
Месяц назад я получил сообщение. Мой солдат привез его в руках из главного штаба в Алеппо. В пакете лежала телеграмма, которую надлежало сжечь после прочтения».
Якуб пристально посмотрел на меня. Потом он вытащил голубой лист бумаги из верхнего кармана своего мундира и передал мне его.
Развернув бумагу, я прочел: «Все армяне в восточных провинциях должны быть уничтожены с сохранением осторожности и секретности» Подпись: «Абдулхамид Ноури». Якуб следил за моей реакцией. Потом продолжал:
«Прочитав это, я ничего не понял. Что это значит? Почему этот приказ поступил именно мне? Я отпустил посыльного не дав ему никакого ответа. Потом всю ночь думал над этим посланием. Я не сжег его, а положил в журнал записей Не знаю, почему, я просто решил, что, если я сожгу послание, никто мне потом не поверит.
На следующий день рано утром мы выехали в Рас-аль-Аин. День обещал быть очень тяжелым, и мы выехали пораньше. Но еще до полудня нас догнали два солдата и попросили телеграмму. Произошла ошибка, и мне передали не тот приказ. В нем не было ничего про это. Приказы мне были вполне нормальными – пройти по маршруту, прибыть в Аль-Мосул и т. п. Ты понимаешь, что я имею в виду. Ничего особенного.
Я сказал им, что выполнил то, что мне было приказано – сжег сразу же после прочтения. Кто-то хотел пошутить со мной через зашифрованное послание. Глупая шутка, о которой я уже забыл.
Они приняли мое объяснение. Его так и передадут полковнику. Потом они забрали у меня двух лучших лошадей, оставив мне своих достаточно измотанных.
Никто не будет гробить двух лошадей из-за пустяка. Я знал что это была не ошибка. Кто-то должен был получить такую телеграмму. Халил, кто-то хочет изничтожить армян. Всех армян. Ты понимаешь, что это? Изничтожить».
Якуб посмотрел на меня с грустью и добавил:
«У меня мать армянка. Хотя никто этого не знает. Мой отец перед смертью заставил нас поклясться, что никому об этом не скажем. Но я уже не связан клятвой. Мы сейчас говорим о нечто ужасном».
Я попытался успокоить его. Я не собирался говорить ему, что я тоже армянин, потому что в его возбужденном состояний он может не понять меня. Но он не дал мне говорить.
«Несколько дней мне хотелось думать, что это чья-то зловещая шутка. Кто-то прознал про меня и захотел помучить. Я принял это послание за безобразную насмешку надо мной, но подумал, что, если кто-то узнает обо мне правду, меня могут уволить из армии. В последнее время на армян указывают пальцем. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Прошло несколько дней. Однажды вечером, когда мы были недалеко от Рас-ал-Аин, мне сообщили о прохождении какого-то каравана. Мы подъехали поближе, тем более что у нас не было официальных сообщений о нем. Я, по крайней мере, не знал, в чем дело».
Якуб в волнении встал, яростно жестикулируя.
«Это был не караван! Это были призраки. Почти все – женщины и малые дети. Немного стариков. Ни одного мужчины. Ни одного парня старше тринадцати или четырнадцати лет. А их вид! Многие женщины были одеты в жалкие лохмотья. Другие были практически голые, с многочисленными ранами и синяками от ударов. Некоторые явно изнасилованные. Все они были похожи на закоренелых преступников, отбывающих жестокое наказание за свои преступления.
Их конвоировало несколько солдат-пехотинцев из четвертого полка во главе с сержантом. Я поругал его. Он ответил, что только выполнял приказ… Приказ!
Тогда я понял, что телеграмма не была ни злой шуткой, ни розыгрышем. Я расспросил сержанта. Он рассказал, что полтора месяца тому назад, от силы два, поступили приказы депортировать всех армян без исключения. Это – указания сверху. За всем этим стоит Талаат. И, естественно, Энвер и Джемаль-паша. Я не могу понять этого. Это невозможно постичь.
Это настолько отвратительно, что вызывает тошноту. Как можно так обращаться с людьми? Из-за того, что они армяне. У меня тоже есть армянская кровь! И турецкая тоже. И я горжусь этой смесью. Лучше сказать – гордился. Сейчас же я не знаю ни что думать, ни во что верить.
Мы действительно уже много времени только и слышим пропаганду, враждебную к армянам. На самом деле среди них могут быть и плохие люди. Но то, что я увидел, мне кажется преступлением! Халил, ты всегда казался мне разумным человеком. Мне нужно было выговориться перед кем-нибудь. Я не могу говорить об этом с сослуживцами. Они в восторге от этой идеи. Мне пришлось уйти, чтобы не видеть, как оскорбляют этих бедных женщин.
Я не знаю, что делать. И не знаю, что будет дальше. Мне говорили, что такая картина повсюду. По всей Турции. Что в городах, поселках и в деревнях не остается армян. Все губернаторы получили строгие указания „уничтожить всех армян“. А мужчины? Куда девались армянские мужчины? Я отвечу тебе, сержант рассказал мне.
Солдаты в армянских батальонах были расстреляны без всякого сожаления. Мужчин захватывали в плен и в любом случае убивали. Молодых парней захватывали, расстреливали или забивали до смерти. Всех! В телеграмме все это было правда…»
И лейтенант Якуб разрыдался. Его сознание не могло примириться с таким преступлением. Он не знал, что я армянин, но доверился мне, потому что ему надо было найти человека, который сказал бы ему, что соглашаться с подобными явлениями нельзя.
Тогда и я рассказал ему о себе. Я объяснил, кто я на самом деле. Мне не надо было делать этого. Я поклялся, что не расскажу об этом никому и сохраню эту тайну до конца своих дней. Я буду жить с ней. Но я не смог. Якуб Исмет был таким же, как и я, османским офицером. Я был уверен, что таких, как мы, или похожих на нас, было немало.
Злодеи, организовавшие эту дикую агрессию против всего народа, еще будут наказаны. Как ни странно, я не чувствовал себя армянином. Я был османским офицером с нелепым прошлым, влюбленным в молодую турчанку. О, судьба! Ей еще не раз придется проявить себя…
Мы были уже совсем близко от Алеппо. Я бы предпочел никогда не приезжать туда. Я страшно боялся потерять Ламию. Никогда ранее я не испытывал ничего подобного. Она была очень нужна мне, как вода в пустыне, обожженной солнцем.
Ламия прекрасно понимала мое состояние. Я не знал, чувствовала ли она если не то же, что и я, но, по крайней мере, хоть что-нибудь ко мне. Я бы не вынес, если бы она сказала мне, что я ничего не значу для нее. Я подумал, что, если бы это случилось, тогда я ночью ускакал бы на лошади в пустыню с пустой флягой и умер бы там от жажды. По крайней мере, не мучился бы так долго.
Но когда Ламия улыбалась мне… в моей голове начинала играть нежная музыка. Я тогда понял, что стоило жить и что я готов на все. Я был готов без колебаний пойти на любое безумство ради нее.
И вновь судьба поджидала меня там, недалеко от Алеппо, возле железнодорожных путей, в каменистой сирийской пустыне.
Накануне вечером мы с большом трудом разбили лагерь, потому что сильный восточный ветер мешал нам закреплять палатки. Большую часть ночи мы не могли сомкнуть глаз. Порывы ветра, смешанные с проникающей повсюду пылью, вырывали крепления. Лошади были очень возбуждены, и сержант предложил попытаться добраться до Алеппо, используя моменты, когда ветер слегка утихает. Два года тому назад он пережил все усиливавшуюся бурю, превратившуюся в катастрофу.
Мне ничего не оставалось, как последовать его советам. На мне были лейтенантские знаки различия, Но у него был опыт. И я согласился. Это было разумно.
Так мы и сделали. В моменты, когда ветер утихал, мы демонтировали то, что оставалось от палаток. Ламия, как всегда, помогала. Она не возражала и ничего не требовала. Такое поведение мне очень нравилось. Она отнюдь не была грузом на наших ногах, совсем наоборот.
И тогда мы услышали, как к нам подходит длинная колонна. В клубах пыли они были похожи на призраки. К нам приближались маленькие привидения, которые, как ни странно, не видели нас. Их было более ста, более двухсот. Одетые в лохмотья, с болезненным видом, они шли медленно, раскачиваясь из стороны в сторону. Мы застыли, не в силах идти дальше. Что это значило? Откуда они?
Создавалось впечатление, что они пройдут через нас, не обратив на нас внимания. Как настоящие призраки, способные пройти через любое тело, не задев его.
Ламия подошла к первому из них. Это был мальчик лет десяти, может быть, одиннадцати. Она встала перед ним, взяла его за руки и спросила, кто они, куда идут, и вообще, что тут делают.
Мальчик остановился, за ним остановилась вся колонна. Он посмотрел на Ламию, как будто не понимая, что она говорит. Ламия отпустила его руки, и мальчик пошел дальше, не сказав ни слова.
Ламия посмотрела на меня глазами, полными слез. Может быть, это было от пустынной пыли и сильного ветра. Или от жалости. Я не стал спрашивать о причинах.
Вдруг один из мальчиков упал на землю. Ламия подбежала к нему, я тоже. Он смотрел на нас потухшими глазами. Я склонился над ним и спросил: «Ты кто? Где твои родители?» Он не ответил. Ламия увидела, как упал другой ребенок, и побежала к нему. Я взял флягу, наполнил металлический стакан и поднес его к губам мальчика. Было холодно, но его кожа пылала жаром. Я видел, что мальчик умирает.
Я поднялся. И тут до меня донеслось: «Джамбазян. Джам-базян…» Я вплотную наклонился к нему и прислонил ухо к его губам: «Джамбазян».
Потом он затих, глаза его остались открытыми. Они смотрели в небо и не видели его. Он умер.
Не знаю, как мы управились в тот день. Из ста семидесяти двух человек на следующий день осталось в живых сто пятьдесят девять. Мы никуда не пошли, оставшись на прежнем месте. Как смогли поставили палатки. Те же самые солдаты, которые – я хорошо знал – испытывали неприязненные чувства к армянам, помогали нам: приносили воду, раздавали одеяла, доили коз, сгрудившихся в сарае неподалеку.
Самым трудным оказалось довезти их до Алеппо. Заплатить добровольцам. Загрузить на небольшой парусник, доставивший апельсины из Кипра. Ламии пришлось достать мешочек с драгоценностями ее матери, чтобы капитан-турок стал смотреть в другую сторону.
Когда парусник отплыл в сторону Никозии, я понял, что другой такой женщины, как Ламия, у меня не будет никогда, даже если я проживу тысячу жизней. Время показало, что я не ошибся. Она – луч света в моей жизни.
Жизнь некоторых мужчин и женщин, возможно, изменилась благодаря ей. У них будут подъемы и падения. У них будут семьи, они будут отмечать дни рождения своих детей, а потом и внуков. Но всегда они будут помнить женщину, явившуюся в образе доброго ангела в густой золотистой песчаной пыли пустыни.
* * *
Когда я прочитал историю Надиных родителей, я решил, что круг замкнулся. Все эти люди прожили жизнь согласно своим этическим принципам. У кого-то хаос пробуждал их самые низкие инстинкты, у других – появлялась возможность помочь ближним, иногда не жалея собственной жизни. Ни собственные потери, ни своя боль не останавливали их.
Эти записки подтверждали мою теорию о том, что многие турки помогали армянам, не ожидая ничего взамен. Они руководствовались только своим моральным долгом, как говорил Кант: «Звездное небо надо мной, а законы морали внутри меня».
Ламия унаследовала от своих родителей этические принципы и применяла их всю свою жизнь, помогая тем, кому нужна была помощь и кого больно била судьба.
Не скрою, эти записки произвели на меня глубокое впечатление. Но в глубине души я был рад, что смогу поместить эти два произведения в сложную мозаику, которую я собирал.
С другой стороны, подумал я, судьба не играла здесь большой роли. Так же, как и везение. Каждому приходилось принимать свои собственные решения, выбирать свои дороги. Все остальное – лишь оправдания. Как легко можно было успокоить свою совесть! Все написано в книге судьбы! Ни одну букву нельзя изменить! Что касается меня, то у меня оставался свободный выбор, контролируемый только совестью.
Халил-бей и Ламия-паша – оба знали, каков должен быть их выбор. У них даже не было сомнений на этот счет. Просто они шли туда, куда направляла их своя этика.
* * *
Потянувшись, я заметил, что камин погас, а в комнате похолодало. Несмотря на это, я чувствовал себя хорошо. Надя и Лейла обращались со мной как с очень близким человеком, и это мне очень нравилось.
Но мой возраст не прощает излишеств, мне надо было немного поспать. Я пошел в спальню и надел пижаму. Почистил зубы, размышляя о превратностях судьбы. Когда я уже хотел было забраться в постель, на ночном столике я увидел листки бумаги. Их оставила Надя, не предупредив меня об этом.
Я понял, почему она проявила такую деликатность. На письме стоял логотип немецкого психиатрического учреждения. Надя получила это извещение о самоубийстве человека, который какое-то время был ее мужем. В письме мой сводный брат Крикор Нахудян пытался оправдать свое решение. Я никогда не общался с ним, но все же в наших жилах текла практически одна и та же кровь.
Не могу объяснить, что я почувствовал, прочитав его. Этот человек пошел по ложному пути. Возможно, его извиняет и снимает с него вину тяжкий груз наследия Кемаля и Османа, ставшего для него балластом в деле понимания окружавшей его реальности.
* * *
Тому, кого это касается.
Меня зовут Крикор Нахудян. Я родился в Берлине в 1922 году. В этом городе укрылся мой отец по окончании конфликта в Турции. Туда он перевез также мою мать-армянку по фамилии Алик Нахудян.
Мне известно с ее слов, что он покончил жизнь самоубийством в тот день, когда я родился. Предварительно он передал ей закрытый конверт, в котором рассказывал о себе и о своих делах.
Моя мать не могла простить ему его деяний против армян.
И тем более того, что он проделал с ее сводной сестрой Мари Нахудян.
Попытаюсь разъяснить. Несмотря на свой молодой возраст, мой отец пользовался большой властью в годы армянского геноцида. Он вел себя безжалостно по отношению к армянскому народу, став одним из самых жестоких его палачей. С сожалением признаю, что это я понял довольно поздно. Самое безобразное было то, что он устроил похищение Мари Нахудян, когда она жила в безопасности во Франции, вернул ее в Трапезунд, изнасиловал ее, а потом, когда у нее родился сын, бросил ее, а позже соблазнил и мою мать.
Когда в Константинополе начали действовать трибуналы, они бежали в Берлин. Там через несколько лет родился я.
Это очень долгий рассказ. Ее изгнали из Германии. Меня же воспитали как немца. Я был членом гитлерюгенда. Меня направили в офицерское училище мои друзья, уговорили меня пойти на службу в СС и помогли мне устроиться там.
Я был одним из немцев. Я действовал сообразно моим убеждениям. «Превосходство одной расы над другой», «окончательное решение вопроса с евреями» и т. п.
Однажды мне пришло письмо. Мои приемные родители погибли во время бомбардировки. Они оставили мне немалое наследство и закрытый, запечатанный сургучом конверт. В нем сообщалось, кто были мои настоящие родители.
К тому времени война заканчивалась. Я сдался американцам и провел три года в военной тюрьме. Потом меня просто выпустили. Без какого-либо суда. У них было много пленных немцев, и им нужно было запустить развитие Германии. Никто никогда не спрашивал меня, что я делал во время войны. Хотя, как это ни парадоксально, это не имело большого значения. Приходилось скрывать столько грехов, столько преступлений без наказаний с той и с другой стороны, что не стоило ворошить всю эту кучу дерьма. Поэтому меня отпустили. Мне как будто сказали: «Иди, мы не хотим больше знать тебя, лучше бы ты пропал где-нибудь…»
Тогда что-то надломилось во мне. Большую часть моей жизни я был обучен ненависти. Не доверять другому, вплоть до того, что лучше уничтожить его, чем пытаться его понять.
Трудно понять, что же случилось. Я вдруг почувствовал потребность вновь повидать свою мать. Я поехал в Турцию и попытался найти ее. Не получилось.
Обстоятельства привели меня в Дамаск. Там я познакомился с Надей Халил. С самого начала мне захотелось, чтобы эта женщина стала принадлежать мне. По какой-то странной причине она неудержимо влекла меня к себе.
Не буду скрывать – я обманул ее. Меня ведь научили обманывать. И я был неплохим учеником. 14 марта 1963 года наш брак был зарегистрирован в юридической конторе Ганновера.
В течение двух лет мы пытались осесть в Германии. Я хотел остаться там, а ее тянуло в Турцию. Наши отношения напряглись. Она забеременела, и наше взаимное влечение сошло на нет.
По правде говоря, мой характер стал меняться. По ночам мне снились общие могилы в Литве. Я видел, как туда падали тела евреев и как литовские наемники закапывали их, – многие люди были еще живы, когда на них падали первые комья земли.
Мы шутили на этот счет, что они еще надеются, что у них будет шанс сбежать.
Но это было не самое страшное. Несмотря на то, что прошло столько времени, я еще не разобрался в своем поведении. Когда в порыве откровенности я сказал ей об этом, она ответила, что больше не хочет меня видеть.
Она вернулась в Турцию, а я остался в Германии. У меня были проблемы с полицией, и, в конце концов, один судья заставил меня пройти лечение в психиатрической больнице.
Я предпочел покончить со всем этим. Мир был несправедлив ко мне. Так же, как и к моему отцу. В результате верх взяли лжецы. Я больше не могу так жить. Лучше всего покончить со всем этим раз и навсегда. Это мое окончательное решение.
* * *
Так заканчивалось письмо Крикора. Так же, как его отец и его дед, они запятнали всю нашу семью. Но, несмотря ни на что, в конце концов оставалась Лейла, поэтому Надя никогда не согласится с тем, что «была совершена ошибка». Она называла это по-другому: «сила обстоятельств».
* * *
Об этом я узнаю через несколько часов. Рано утром мне позвонил Мохамед Нури, мой старый приятель. Его недавно произвели в генералы, и он сказал, что в своей новой должности сможет иметь доступ к историческим архивам турецкой армии.
Я многократно пытался проникнуть туда. И всякий раз меня не пускали. Теперь обстоятельства были на моей стороне.
9
Затерянное донесение (ноябрь 1996 г.)
Найти это донесение было непросто. Капитан Саид Тофик не поддавался на мои уговоры, пока я не показал ему письмо генерала Нури. После этого он часто извинялся и старался быть очень услужливым. Это учреждение напрасно называлось архивом. По словам капитана, все документы исторического характера были собраны от разных воинских подразделений, разбросанных по всей стране, и помещены в новый Генеральный архив армии в Анкаре.
Когда я увидел состояние хранилищ и огромное количество ящиков, я подумал, что мы никогда не найдем то, что нам нужно. Это все равно, что искать иголку в стоге сена. Когда капитан спросил, что меня интересует, я ответил: «Эдремит, 1896 год». Тогда он, слегка волоча левую ногу, прошел между пыльных ящиков. «Курдская пуля в Дийарбакире», – пробормотал он. Потом он принялся искать в картотеке, и нашел «Эдремит». Он щелкнул языком и нервно пристукнул раненой ногой по полу.
Тофик пригласил меня проследовать за ним и деревянной рукой показал на длинную лестницу. Вдвоем мы подняли ее – я в моем немолодом возрасте, и он, наполовину инвалид. Он прислонил лестницу к полке, на которой была прикреплена темная бумажная этикетка с надписью «1896», и вновь улыбнулся мне. Он указал наверх, и я понял, что если хочу найти документы, то мне придется рискнуть жизнью.
Все началось уже давно и пошло от Нади. Ее брак с моим сводным братом Крикором Нахудяном, распавшийся под влиянием обстоятельств, от которого родилась Лейла, сблизил меня с ней.
Она нашла часть дневников Халил-бея в доме Нади и позволила мне скопировать их. Тогда я подумал, что если мне повезет, то смогу узнать, кто были родители Халил-бея, и стал заниматься исследованиями. В одной из газет появилась дата пленения и имя генерала, участвовавшего в нем. Я позвонил генералу Нури, занимавшему большой пост в Генеральном штабе. Нури сказал, что турецкая армия организована куда лучше, чем думают многие, и предложил мне поехать в Анкару, куда направлялись все армейские архивы.
* * *
Я нашел нужную папку с бумагами без особых проблем. На ней был слой пыли толщиной с палец, края были изъедены мышами, а бумага рассыпалась под пальцами. Но документы были здесь. Обрадованный, я спустился по лестнице под бормотание Тофика, что, мол, мне сильно повезло.
Он разрешил мне занять его кабинет и воспользоваться копировальной машиной. Но, поскольку она не работала, сообщение мне пришлось переписывать от руки. Это будет большим сюрпризом для Нади Халил и Лейлы, его дочери и моей племянницы.
Мое расследование было трудоемким, сложным, утомительным и нередко разочаровывающим. Но оно приносило и удовлетворение, самое главное из которых состояло в том, что можно было добавить еще одну ветвь на древо, которое, благодаря нашим усилиям, понемногу росло и набиралось сил.
Халил-бей никогда не знал о нем. Несмотря на все старания, он не смог найти бумаги, лежавшие передо мной. Я понял, что не зря приехал сюда в такую даль.
Тофик хотел продемонстрировать мне свое дружеское расположение – принес чашку чаю и тихо попросил разрешения удалиться. Он продолжит свою работу на той огромной горе бумаг.
Я отпил чай. Он был таким, как я люблю, – горячим и горьковатым. Я расстегнул веревочки на папке, открыл ее и смог прочесть то, за что Халил-бей отдал бы свою жизнь.
III. Императорская армия.
2-й пехотный полк.
Его Превосходительству Камил-паше, Великому визирю Империи.
Донесение генерала Юсуфа Бекира о зачистке, проведенной в Эдремите, озеро Ван, 22 и 23 ноября 1896 года.
Именем Всемогущего и Милостивейшего Бога.
Второй полк под моим командованием выполнил приказы Генерального штаба.
Полковник Хусейн Джафер.
Майоры Ахмед Фехми, Ибрахим Исхан, Осман Хамид.
Прочитав это имя, я почувствовал, как по мне прошла нервная дрожь. От волнения я пролил немного чая на стол. Осман Хамид! Это уже не была судьба. Там было написано имя моего деда. Развратное существо, тягостный след которого преследует меня уже много лет. Я хорошо его знал. Я следовал за ним, лучше сказать, преследовал его всю жизнь. Но в тот момент среди сотен тысяч рапортов и донесений, собранных в том огромном помещении, он снова удивил меня, представ перед моими глазами.
О, эта судьба! Никто так не верил в судьбу с большой буквы. Как ни парадоксально, но я всегда был сторонником полной и абсолютной свободы. Но время от времени она появлялась вновь, словно хотела предупредить меня: «Я здесь! Ты от меня не уйдешь!..»
Нет, я не мог уйти от нее. Она поджидала меня там, среди папок в плотной обложке, прячась под слоем пыли, словно хотела остаться незамеченной. Там меня поджидал Осман Хамид. Сто лет спустя он смотрел мне в глаза.
В соответствии с приказами Генерального штаба, Второй полк выдвинулся из Битлиса на Гурпинар. Была проведена зачистка в Гевасе и в самом Гурпинаре. Я назначил майора Османа Хамида ответственным за проведение рейда по зачистке Эдремита. Нам было известно, что несколько видных армян города укрылись в этой деревне, надеясь, вероятно, совершить побег через озеро Ван на другую сторону, где можно было пришвартоваться.
Назначение майора Хамида было вызвано тем, что у него имелся определенный опыт в проведении подобных рейдов и он хорошо знает армян и особенность их маневров.
При проведении зачистки нам было оказано сопротивление, из-за которого мы понесли потери – всего 11 человек, в том числе шесть убитых и пять раненых. Среди последних сам майор Осман Хамид. Операция прошла вполне успешно, поскольку все видные армяне были уничтожены.
Ван, 30 ноября 1896 года.
Примечание. Как обычно, прилагается донесение, надиктованное самим майором Османом Хамидом штатному писарю, поскольку майор Хамид ранен в правую руку.
Вот он. Осман Хамид. Отец Кемаль Хамида – человека, который зачал меня. Он пришел, чтобы сообщить мне лично о некоторых фактах, считавшихся затерянными под серой пылью того, что когда-то было сердцем Армении. А я уже был готов получить это затерянное наследство.
Временный лагерь на холмах Гурпинар, провинция Ван.
Его Превосходительству генералу Юсуфу Бекиру 26 ноября 1896 г.
Именем Всемогущего и Милостивейшего Бога.
Направляю настоящее донесение о моих действиях в поселке Эдремит вечером 22-го и утром 23 ноября 1896 года.
В соответствии с приказами вышестоящих инстанций я выехал из лагеря Гурпинар с подразделением в составе двадцати четырех всадников. Наше задание состояло в подавлении бунта армянских предателей, укрывшихся в Эдремите. Согласно поступившим сообщениям, один из их лидеров Ширак Арамян – глава семьи Арамян – был причастен к беспорядкам в армянском квартале в Ване. Мне было приказано употребить все человеческие и технические средства, чтобы захватить и уничтожить его а также его пособников и приближенных.
Как офицер, с удовлетворением докладываю Вам, что указанные приказы исполнены надлежащим образом, описанном в направляемом секретном приложении.
В подтверждение изложенного перед вышестоящим командованием подписываю настоящее донесение в месте и в день, указанные выше.
Подпись Османа Хамида была вычурной и нечитаемой. Я никоим образом не считаю себя опытным графологом, но в подписи Хамида были видны черты сильном и амбициозной личности. Эта подпись много говорила о нем, и я почувствовал сильный холодок в затылке.
К моему удивлению, «секретное донесение» находилось там же, в конверте с расплывшейся синей печатью с надписью «уничтожить». Но кто-то когда-то закрыл дело, не доведя его до конца. Или, может быть, прочел его и не захотел, чтобы это документальное свидетельство исчезло. Наде Халил, Лейле Халил и мне лично этот человек оказал очень большую услугу.
В донесении не было ни заголовка, ни подписи. В нем было всего два листа той бумаги, которой, как я убедился, часто пользуются военные. Я прочел его, стараясь сдерживать свои эмоции, поскольку весь я был очень напряжен.
Через стекло, отделявшее меня от соседнего помещения, я видел, как Тофик ходил туда-сюда, припадая на свой «курдский сувенир». Я старался не думать ни о Лейле, ни о Наде и сосредоточиться только на Халил-бее – армянском мальчике, сыне христианина Ширака Арамяна, одного из руководителей мятежа в Ване в 1896 году. А случилось это всего ничего – сотню лет назад.
* * *
Секретное донесение
Мы прибыли в окрестности Эдремита вскоре после полудня и заметили движение в домах, окружавших поселок с юго-востока.
Я приказал моим подчиненным развернуться в три колонны по шесть человек в каждой. В каждой из них был лейтенант и один сержант, всего насчитывалось двадцать четыре человека.
Мятежники встретили нас ружейными залпами, и мы решили, что еще одной операции нам не понадобится.
Мы заняли позиции, укрывшись за сохранившимися строениями. Удостоверившись, что силы примерно равны, я послал двух человек за подкреплением, поскольку не знал, каков объем вооружений, находящийся в распоряжении мятежников.
Перестрелка продолжалась почти до вечера. Мы видели, что четыре мятежника были поражены нашим огнем. К тому моменту подошло подкрепление, и я принял решение атаковать, предприняв обходный маневр.
Несмотря на их сопротивление, стоившее нам двух человек, и после долгой перестрелки нам удалось сократить их численность. Их было шестнадцать взрослых мужчин, двадцать две женщины и четырнадцать детей в возрасте от одного до двенадцати лет. Они были обеспеченными людьми, у них наверняка были спрятаны деньги и драгоценности, в связи с чем мы вынудили их начать переговоры.
Не добившись ничего, мы подвесили одного из детей за ноги над костром. Женщины сразу же стали вынимать алмазы, драгоценности и золото из подкладки своей одежды, причем все было так искусно запрятано, что мы вряд ли сами смогли бы найти их. Потом мы отвели мужчин на берег озера и в соответствии с приказом расстреляли их. Что касается женщин, то пришлось пристрелить двух самых старших, а остальных передать курдскому племени, предоставившему нам информацию.
Дети старше восьми лет в количестве семи человек были уничтожены. Из остальных семи мы отобрали двоих наиболее здоровых для передачи их, согласно обычаю, в Генеральный штаб для возможного покровительства им со стороны нашего господина султана.
Остальные были разыграны между офицерами.
Найденное имущество было описано. Дети, предназначенные для покровительства, были сыновьями главы мятежников Ширака Арамяна, о чем под нашим давлением призналась его жена.
* * *
Я не удержался и вскинул руки вверх. Я был в восторге. Я нашел его! Это казалось невозможным, но дополняло мое древо. На нем уже были Ширак Арамян, Халил-бей, Осман Хамид…
Никогда бы не поверил, что мне удастся найти их. Древо начинало расти, оно росло медленно, преодолевая катастрофы и неудачи, и приносило минуты мира и радости.
Не в силах сдержаться, я снова замахал руками. Подняв глаза, я увидел растерянное лицо Тофика, решившего, что я сошел с ума. Я улыбнулся ему. Этот человек мне нравился.
* * *
Так заканчивалась история той «зачистки». Она подтверждала, что Халил-бей был сыном Ширака Арамяна, видного человека, поднявшего мятеж в Ване и безуспешно пытавшегося спасти свою семью.
Это будет моим рождественским подарком для Нади Халил и ее дочери Лейлы Халил. Они никогда не поверили бы, что об этом можно узнать.
Я сложил все оригиналы в папку. Тофик постучал по стеклу. Он уже давно с нетерпением ждал меня, ему было пора уходить.
Я поблагодарил его за любезность и вышел из здания Генерального архива. В Анкаре наступал вечер.
В конце того же дня я улетел в Стамбул. Уже дома я позвонил Наде, но мне ответил только автоответчик. Мне срочно надо было переговорить с ней.
Я вышел на балкон. Босфор сверкал в лучах заходящего солнца, и я подумал, что Ширак Арамян и его семья заслуживали лучшей участи.
