Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Первым признаком стало поведение старого слуги-гнома. Выполняя ее мысленный приказ поправить складку на занавеси, он вдруг замер на полпути. Его рука дрогнула. Эльта, чье сознание в тот момент было с ним сцеплено, почувствовала не просто тревогу, а резкий, холодный спазм отторжения. Не осознанное сопротивление, а глубокая, животная неприязнь, острую, как запах гнили. Инстинкт старого, опытного зверя, почуявшего не своего. Он выполнил приказ, но сделал это медленнее, его движения стали осторожными, почти церемонными. Он больше не был просто глиной. В глине шевелились черви.

Затем – начальница прачек. Внедряя в ее кипящее сознание идею о необходимости срочной стирки, Эльта столкнулась с внезапным, яростным всплеском. Не мысли, а чистой, необузданной эмоции. Ярости. Краткой, как вспышка магния, и такой же ослепительной. Женщина резко выпрямилась у корыта, сжала кулаки и прошипела что-то себе под нос.

Эльта отдернулась, но было поздно. Эхо того слепого гнева, жгучее и кислое, как желудочный сок, на мгновение вспыхнуло в ее собственном разуме. Ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и ей с трудом удалось подавить иррациональный порыв швырнуть на пол ближайшую вазу. Это был не просто укол. Это была инъекция чужого безумия, короткое замыкание, перекинувшееся с одной психики на другую. Приказ был выполнен, но Эльта осталась сидеть, тяжело дыша, с липким, чужеродным осадком ненависти на душе.

Они не понимали, что происходит. Их сознания, не обученные ментальной защите, не могли идентифицировать вторжение. Но их души, их древние инстинкты самосохранения, начинали бунтовать. Они чувствовали паутину. Чувствовали, как что-то невидимое опутывает их волю, и инстинктивно пытались сбросить эти оковы, и этот бунт отравлял саму ткань ее власти.

Эльта отступила в свои покои, физически ощущая эти отголоски сопротивления как мелкие, болезненные уколы по всему телу. Она стояла посреди комнаты, дыша глубоко и ровно, пытаясь заглушить фантомную боль и вытолкнуть из себя привкус чужой ярости. Страх вернулся, но на сей раз это был не страх открытия, а страх архитектора, видящего, как в фундаменте его творения появляются первые трещины.

Она подошла к зеркалу. Лицо, отражавшееся в нем, было бледным, с темными кругами под глазами. Но в этих глазах горел новый огонь – не ярости и не отчаяния, а холодной, безжалостной решимости. Они смотрели на нее, как глаза хирурга, оценивающего рискованный, но необходимый разрез.

Они чувствовали паутину? Что ж. Значит, пора плести ее плотнее. До той поры, пока сопротивление не станет не просто бесполезным, но и немыслимым.

Она мысленно потянулась к сознанию начальника стражи, того самого, чью волю она сломала в первую ночь. Его разум теперь был идеально откалиброванным инструментом в ее руках. Она отдала новый, тихий приказ. Не слугам, а ему. Усилить ночные патрули. Обращать внимание на «странное поведение» среди прислуги. Докладывать лично ей.

Она более не просто пряталась в щели. Она начинала перестраивать механизм изнутри, механизм, выточенный волей Вейнара. Она заменяла его безупречные шестеренки на свои, грубые и пока неточные. И первые, робкие скрежеты протеста были для нее музыкой – механизм ее тюрьмы начинал работать по ее правилам.

Глава 49: "Холодное милосердие"

Воздух в покоях Эльты был густым и тяжким, словно выдох самого поместья. Она сидела в своем кресле, глаза закрыты, но ее сознание было разбросано по всей цитадели, как ртуть по стеклу. Десятки ментальных фибр, тонких как паутина, были натянуты до предела, каждая вибрировала, передавая ей обрывки мыслей, эмоций, намерений. Она больше не просто чувствовала свою паутину – она стала самой паутиной. Нервной системой невидимого организма, имя которому – Власть.

И сейчас эта система регистрировала сбой. Глухой, нарастающий гул отчаяния, доносившийся извне, из внутреннего двора, превращенного в лагерь для беженцев. Это был не просто ментальный шум – это было физическое давление, волна чужого горя, бьющаяся о стены ее сознания. Эльта открыла глаза. В них не было ни страха, ни гнева – лишь холодная ярость хирурга, обнаружившего метастазы в идеально отлаженном организме.

Она не выйдет к ним. Зачем? У нее есть более совершенные инструменты.

Ее сознание, словно щуп, погрузилось в ближайший и самый важный узел ее паутины – разум лорда Вейнара. Ощущение было сродни погружению в океан из жидкого серебра. Его сознание, когда-то неприступная крепость холодной логики, теперь было пронизано ее волей, как мрамор пронизывают прожилки. Она не ломала его – она перепрограммировала, слой за слоем, оставляя фасад безупречного эльфа, но меняя ядро.

На физическом плане она поднялась и направилась в его покои. Дверь бесшумно отъехала перед ней. Вейнар стоял у окна, наблюдая за суетой во дворе. Его поза была безупречна, но Эльта, чье сознание было с ним сцеплено, чувствовала под этой маской – пустоту, ожидающую команды.

– Лорд Вейнар, – произнесла она вслух, и ее голос прозвучал как щелчок выключателя.

Он обернулся. На его лице не было ни удивления, ни раздражения. Его взгляд был ровным, почти отсутствующим. Это была их новая реальность: наедине он был чистым сосудом, готовым принять ее волю.

– Угроза, – сказала она, не тратя слов на предисловия. – Во дворе. Три узла нестабильности. Их нужно устранить.

Он кивнул, его движения были плавными, как у хорошо смазанного механизма.

– Какие указания?

Эльта подошла ближе, ее пальцы легли на его руку. Прикосновение было холодным, лишенным страсти. Это был не жест любовницы, а проверка связи.

– Человек с украденными припасами. Зверолюдка с ненавистью в сердце. Гном, сеющий сомнения в нашей воле. Они – раковая опухоль. Вырежь ее. Публично. Через стражу. Пусть все увидят, что беспорядок карается смертью.

– Хорошо, – его голос был лишен каких-либо интонаций.

Она наблюдала, как он отдает приказы, ее сознание все еще сцеплено с его. Он делал это безупречно – холодно, эффективно, с ледяным спокойствием, которое когда-то было его естественным состоянием, а теперь стало лишь отражением ее воли. Через окно она видела, как стража, чьи умы также были прошиты ее командами, четко и безжалостно выполняет приказ. Три фигуры были выдернуты из толпы. Три взмаха мечей. Три безмолвных падения.

Волна животного страха, донесшаяся со двора, была сладкой и острой, как вино, но где-то в глубине, под слоями контроля, она почувствовала ответный спазм – древний, животный страх стаи, почуявшей у своего логова голодного хищника куда страшнее ее. Этот хаос за стенами был голодным зверем, и никакая паутина не могла удержать его вечно.

Ментальный гул во дворе сменился оглушительной волной страха. Чистого, животного, парализующего страха. Идеальный инструмент контроля.

Эльта отпустила ментальную связь с Вейнаром. Он стоял, глядя в окно, его поза вновь обрела привычную властность. Фасад был восстановлен.

– Вечером, – сказала она, поворачиваясь к выходу. – Ты пригласишь меня в свои покои. У нас есть что обсудить.

Он кивнул, и в этом кивке не было ни капли унижения. Пока на них могли смотреть.

Вечером она вошла в его покои без стука. Сцена была тщательно отрепетированной частью их нового ритуала. Вейнар стоял в центре комнаты. Когда-то ее появление здесь заставляло его поворачиваться с холодным любопытством, как к интересному насекомому. Позже – с плохо скрываемым раздражением. Затем – с молчаливым ожиданием.

Теперь же, когда дверь закрылась, оставляя их наедине, его поза изменилась. Плечи, всегда бывшие прямыми, слегка ссутулились. Голова, всегда высоко поднятая, склонилась. Он медленно, с почти театральной торжественностью, опустился на колени. Его безупречные одежды мягко шуршали о паркет.

– Госпожа, – прошептал он, и в его голосе не было ни тени того холодного превосходства, что звучало в нем всегда.

Эльта подошла к нему, склонилась и взяла его подбородок в руку, заставляя его поднять взгляд. Его глаза, всегда бывшие бездной безразличия, теперь были пустыми, как чистый пергамент, готовый принять любой ее приказ.

– Ты хорошо служил мне сегодня, – сказала она, и ее голос был тихим, но абсолютно властным. – Но наша работа не закончена. Порядок должен быть абсолютным.

– Что прикажете? – его дыхание было ровным, подчиненным.

– Завтра ты объявишь, что лагерь будет реорганизован. Разделишь их по профессиям. Сильных – на работы. Слабых – в услужение. Неподчиняющихся – в шахты. Сделаешь это милостью, исходящей от тебя. Они должны благодарить тебя за свою участь.

– Будет сделано.

Она отпустила его подбородок и отошла к столу с вином, наливая себе бокал. Ее движения были спокойными, владельческими. Она пила, глядя на него, все еще стоящего на коленях.

– Теперь, – сказала она, ставя бокал. – Подойди ко мне.

Он поднялся и подошел. Его движения были лишены прежней эльфийской грации – теперь это была точная, почти механическая покорность.

– Сними с меня платье, – приказала Эльта.

Его пальцы, когда-то касавшиеся ее с холодным, экспериментальным любопытством, а позже – с привычной снисходительностью, теперь дрожали. Дрожали не от страсти, а от напряжения абсолютного подчинения. Он расстегнул застежки, и тяжелая ткань мягко соскользла на пол. Она стояла перед ним обнаженной, но это была не нагота любовницы или рабыни. Это была нагота статуи, божества, требующего поклонения.

– Теперь свою одежду, – продолжила она, и в ее голосе зазвучали стальные нотки.

Он повиновался, его движения были лишены какой-либо стыдливости или гордости. Он был инструментом.

Эльта окинула его взглядом. Его тело, всегда бывшее символом его недосягаемого превосходства, теперь было просто объектом, сосудом ее власти. Она провела рукой по его щеке, затем резко схватила за волосы, заставляя его встретиться с ее взглядом.

– Ты – моя тень, – прошептала она, и ее дыхание было холодным, как лед. – Мое отражение. Мое орудие. И сегодня ты доказал свою полезность.

Она отпустила его и легла на его роскошное ложе, раскинув руки.

– Теперь докажи свою преданность. Сделай так, чтобы твоя госпожа забыла о сегодняшних заботах.

Он подошел к ложу и опустился перед ней на колени, его движения были отточены многонедельной практикой под ее ментальным руководством. Его прикосновения, когда-то бывшие либо холодно-техничными, либо проявлением собственнического права, теперь были идеально выверенной комбинацией служения и покорности. Он не просто удовлетворял ее – он поклонялся. И по его безупречной щеке, в тот миг, когда ее тело содрогнулось от волны контролируемого наслаждения, скатилась единственная, абсолютно бесстрастная слеза. Он даже не заметил ее. Она заметила. И это доставило ей самое острое удовольствие за весь вечер.

Позже, лежа рядом с ним и чувствуя, как его сознание, чистое и податливое, дремлет под ее постоянным ментальным контролем, Эльта смотрела в темноту. Она чувствовала холодное удовлетворение от хорошо выполненной работы. И странную, звенящую пустоту на месте той ярости, что горела в ней все эти недели. Ярость сгорела, оставив после себя лишь пепел абсолютного контроля.

Ее паутина держала. Лорд Вейнар, неприступный эльф, был ее самым ценным трофеем. И через него, как через идеальный проводник, она управляла всем поместьем. Беженцы боялись его. Слуги повиновались ему. Стража охраняла его. И никто, абсолютно никто не подозревал, что он – всего лишь марионетка в руках той, кого все считали лишь фавориткой.

Она повернулась на бок, положив руку на его грудь, чувствуя ровный пульс под пальцами. Ее губы тронула холодная улыбка. Завтра она начнет реорганизацию лагеря. И каждый приказ, отданный ее марионеткой, будет еще одной нитью, затягивающей петлю на горле этого мира. А она, невидимая кукловодша, будет дергать за ниточки, наслаждаясь зрелищем того, как ее тюрьма по кирпичику превращается в ее королевство.

Глава 50: "Призраки прошлого"

Воздух в личном кабинете Эльты был густым и тяжелым, словно пропитанным самой тишиной. Запах старого дерева, воска для полировки и легкий металлический привкус озона создавали сложный букет, который она вдыхала с закрытыми глазами, наслаждаясь предвкушением. На столе перед ней лежали списки – не просто перечень имен, а карта человеческих судеб, которую она изучала как инженерный чертеж. И один узор вызывал особый резонанс в ее памяти: «Лора, вдова Карстена, пятеро детей».

Когда дверь бесшумно отъехала, впуская гномью, воздух в комнате изменился. Появились новые запахи – грубого мыла, пота и того особого, древесного аромата, что исходил от зрелой гномьей бороды. Лора вошла, ее приземистая фигура казалась инородным телом в утонченной эльфийской геометрии комнаты. Двое старших дочерей – еще безбородые, с испуганно блестящими глазами – робко жались к ее широкой спине. Мальчик лет десяти, с уже пробивающимся темным пушком на щеках, стоял чуть поодаль, пытаясь выглядеть взрослее. За ними служанка вела самых младших – совсем маленьких, с круглыми, ничего не понимающими глазами.

Эльта жестом отпустила слуг, пообещавших накормить детей. Когда дверь закрылась, в комнате остались лишь они вдвоем. Лора стояла, сцепив грубые, работящие руки на животе. Ее борода, аккуратно подстриженная, но не скрывающая возраста и усталости, слегка дрожала.

– Садись, – сказала Эльта, и ее голос прозвучал как удар маленького молоточка по хрусталю.

Лора медленно опустилась на край стула. Ее поза выражала готовность в любой момент вскорить и бежать.

– Я знала твоего мужа, – начала Эльта, откидываясь на спинку кресла. – Карстен работал со мной. Был... ценным сотрудником. В память о нем я хочу предложить тебе работу здесь, в поместье.

На лице гномьи мелькнула робкая надежда, смешанная с недоверием.

– Работу? Я... я не особо разбираюсь в механизмах, госпожа. В мастерской мне не место...

– Я говорю не о работе в мастерской, – мягко прервала ее Эльта. Ее губы тронула чуть заметная улыбка. – Твой муж обслуживал меня в постели. Был моей личной проституткой. Теперь это место вакантно. Думаю, будет справедливо, если его вдова займет его место.

Воздух в кабинете застыл. Лора сидела неподвижно, ее лицо под густой бородой побледнело. Глаза метались, не находя точки опоры. Эльта наблюдала за этой внутренней бурей с холодным любопытством. Она видела, как в сознании гномьи сталкиваются шок, унижение и отчаянный расчет.

– Я... – начала Лора, но слова застряли у нее в горле.

– Подожди, – Эльта снова подняла руку. Ее голос стал жестче, как сталь. – Позволь прояснить твое положение. Всех действительно полезных уже взяли на службу. Осталась только тяжелая работа – рудники, очистные сооружения. Шансы выжить там ненамного выше, чем в диких землях. В твоей семье работать можешь только ты. Старшая дочь... – Эльта бросила взгляд в сторону, где секунду назад стояли дети, – слишком молода. Ее сломают в первую же неделю. А я предлагаю тебе работу не сложнее, чем у дешевых проституток в портовых борделях. Только платить буду лучше.

Лора медленно подняла на нее взгляд. В ее глазах Эльта увидела не ненависть, а глубокое, бездонное смятение. Борьба между материнским инстинктом и унижением.

– Я... – снова попыталась она сказать.

– Я предлагаю тебе стать проституткой, – четко повторила Эльта, наслаждаясь каждым звуком этого слова. – Или ты предпочитаешь увидеть, как твои дети умрут от голода и болезней в бараках?

Лора закрыла глаза. Ее плечи содрогнулись. Когда она снова открыла их, в них читалась только усталость и принятие.

– Спасибо, – прошептала она. – Я боялась, что не уйду живой, как только увидела вас. И когда вы сказали... что хотите сделать меня проституткой... я поняла, что это милость.

Эльта почувствовала странное разочарование. Гномья сдалась слишком быстро.

– Милость? – переспросила она.

– Да, – Лора медленно, с какой-то странной торжественностью, опустилась с стула на колени. – Это значит, что нам с детьми не придется платить жизнями за действия мужа. Его долги... его предательство... они не падут на них.

Она наклонилась, и ее губы, шершавые от бороды, коснулись замшевой поверхности сапога Эльты. Поцелуй был не страстным, не унизительным, а... формальным. Актом заключения договора. И в тот миг, когда ее губы касались сапога, взгляд Лоры на долю секунды встретился с взглядом Эльты. И в нем не было ненависти. Была усталая, бездонная жалость. Не к себе, а к Эльте. К той, кому для того, чтобы чувствовать себя живой, требовалось ломать других.

Эльта не шевельнулась, наблюдая. Она чувствовала прикосновение сквозь тонкую кожу, ощущала смешанный запах пота, простого мыла и чего-то древесного.

Лора подняла голову, ее глаза были сухими и пустыми.

– Я и, если желаете, мои дети – к вашим услугам, Госпожа.

Эльта кивнула, внезапно почувствовав усталость.

– Встань. Твои обязанности начнутся завтра. Ступай к детям.

Когда дверь закрылась за гномьей, Эльта осталась одна в гробовой тишине кабинета. Она сжала кулаки, и ее идеально отполированные ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Не от ярости, а от необходимости почувствовать что-то, что подтвердило бы ее реальность в этом мире призраков, который она сама и создала.

С Вейнаром было иначе. Его падение было завоеванием. Падение Лоры было... констатацией факта. Она не сломала ее – она просто обнаружила, что та уже сломлена. И в этом не было победы.

Эльта почувствовала не просто досаду, а щемящее чувство пустоты. Она готовилась к битве, а ей подали чашу с пеплом. Она жаждала сломать гордый дух, а обнаружила, что дух уже давно истлел, оставив лишь оболочку, согласную на все. Возможно, со временем... но пока эта сломленная гномья была всего лишь еще одной безликой тенью в ее коллекции. И от этой мысли ее собственная власть внезапно показалась ей такой же бесплодной и пыльной, как выжженная драконидами пустыня за стенами.

Она подошла к окну, глядя на сумеречный сад. Ее империя призраков росла, но каждый новый подданный делал ее королевство более безжизненным. И где-то в глубине, под слоями льда и расчета, шевельнулся первый, едва уловимый страх – что когда все вокруг станут тенями, она и сама превратится в тень.

Глава 51: "Безбородая"

Воздух в бараках для беженцев был густым и ядовитым, пахшим немытыми телами, страхом и сладковатым душком гниющей соломы. Аэлин прижимала к себе младших братьев, стараясь дышать ртом, но едкий запах проникал даже сквозь сжатые губы, оседая на языке горькой пылью. Ее пальцы непроизвольно тянулись к собственному подбородку, к гладкой коже, которой не касалась бритва. Это была ее тайна, клеймо, спрятанное под капюшоном, – отсутствие, которое могло стоить ей всего.

Она не была дочерью Карстена. Смутные воспоминания детства хранили образ другого мужчины – высокого, безбородого, с грубым, но мягким в улыбке лицом. Мать отказывалась говорить о нем. «Он ушел», – и все, тон голоса остротой запрета. Карстен вошел в их жизнь, когда Аэлин была еще младенцем. Потом появились братья и сестры – настоящие, чистокровные гномы с правильными чертами лица. И ее странность, ее чуждость, стала проявляться явственнее с каждым годом.

«В твоем возрасте пора бы появиться бороде, – как-то сказал ей Карстен, его взгляд был тяжелым и озабоченным. – Чтобы на тебя не смотрели косо, говори, что ты на три года младше».

Так они и жили. Она, шестнадцатилетняя, притворялась тринадцатилетней. Ее настоящий возраст был спрятан, как запретный свиток. А когда у младшей сестры, настоящей тринадцатилетней, начал пробиваться первый, пушковый узор будущей бороды, стало ясно, что обман вскоре раскроется. Они бежали из городов гномов под предлогом поиска лучшей доли. Карстен, талантливый инженер, нашел работу у эльфийского лорда. Поселились в комнатах для прислуги в огромном, стерильном поместье, где витал запах озона и безупречности. Мать тогда вздохнула с облегчением – здесь, среди эльфов и людей, на отсутствие бороды у гномьего подростка смотрели бы как на курьез, а не на проклятие, позорящее род.

Но спокойствие было обманчивым, хрупким, как тонкое стекло. Карстен стал пропадать на работе надолго, возвращался уставшим, от него пахло дорогим вином и чем-то горьким, чужим – запахом унижения, который Аэлин тогда еще не могла распознать, но чувствовала кожей. Она как раз закончила негласное обучение в поместной мастерской и готовилась получить постоянное место, мечтая о собственном верстаке, о запахе машинного масла и металла, ставшем для нее роднее запаха свежеиспеченного хлеба.

Однажды он ворвался домой пьяный, его обычно аккуратную бороду косили спазмы ярости.

– Не могу больше терпеть эту надменную шлюху! – просипел он, хватая мать за руку так, что та вскрикнула от боли. – Собирай детей. Уезжаем. Сейчас же.

Они уехали в тот же день. К счастью, у Карстена были деньги – много денег, пахнущих чужим потом и, как она теперь понимала, стыдом. Хватило, чтобы купить повозку и припасы. Остановились на самой границе с землями зверолюдов, где воздух был густым и диким, пах хвоей и свободой. А потом начался кошмар. Багровая порча, демоны, паника, всколыхнувшая землю. Прошло несколько месяцев хаоса и скитаний, прежде чем они, обессиленные, присоединились к каравану беженцев, который, по иронии судьбы, двигался обратно – к тому самому поместью, от которого когда-то сбежали.

Бараки. Грязь. Голод, сводивший желудок в тугой, болезненный узел. Мать, осунувшаяся и посеревшая, запретила ей упоминать о своих навыках. «Молчи, – шептала она, ее глаза, всегда такие ясные, теперь были полны старого, знакомого страха, обращенного куда-то внутрь, в прошлое. – Ни слова о мастерской». Аэлин не понимала, чего та боится сильнее – неопределенности будущего или конкретного, знакомого призрака, ждущего их за стенами поместья.

Их нашли. Целенаправленно, как будто кто-то вел невидимую нить. Пригласили в поместье. Перед тем как переступить порог, мать сунула ей в руку маленький, туго набитый монетами мешочек – все их сбережения, пахнущие теперь не надеждой, а отчаянием.

– Если что-то случится. Беги, – прошептала она, сжимая руку дочери так, что кости хрустели. – Беги с детьми, если я скажу. Сразу. Не раздумывай.

Их разделили. Мать увели в кабинет к той, кого она так боялась. Аэлин с младшими оказались на кухне. Им дали поесть – настоящей, горячей еды, от запаха которой слезились глаза и сводило скулы. Она ела, чувствуя, как дрожь в руках постепенно утихает, сменяясь тяжестью в животе и странным, щемящим чувством вины. Позже пришла мать. Она выглядела... спокойной. Слишком спокойной, будто все эмоции в ней выгорели дотла.

– Мы возвращаемся в наши старые комнаты, – сказала она. Ее голос был ровным, монотонным, лишенным каких-либо интонаций. – Теперь мы принадлежим госпоже фаворитке.

Принадлежим? Слово повисло в воздухе, тяжелое и незнакомое, как ошейник. Рабы? Но на них не надели цепей. Не погнали на рудники, откуда доносился лязг и привкус железной руды на ветру. Может, это просто фигура речи, оборот, принятый среди прислуги?

Первый день в мастерской стал для Аэлин возвращением домой. Запах машинного масла, металлической стружки и озонированной маны был ей роднее запаха выпечки. Но мать, странно взволнованная, принесла ей утром комплект нижнего белья. Не простое, хлопковое, а нечто стыдно-роскошное – шелк, холодный и скользкий, кружева, впивающиеся в кожу, открытые участки, которые должны были скрывать, но лишь подчеркивали. Белье, которое носят в борделях. Аэлин смотрела на него с ужасом, ее пальцы не слушались, отказываясь прикасаться к этой пародии на одежду.

– Надень, – приказала мать, и в ее глазах стоял тот самый, знакомый, животный страх. – Это необходимо.

«Неужели мне придется обслуживать старых мастеров?» – с ужасом думала Аэлин, надевая эту мерзость под свой обычный, грубый комбинезон подмастерья, плотно застегивая все пуговицы, пытаясь спрятать, забыть. Но день прошел как обычно. Никто не смотрел на нее с похотью. Мастера хвалили ее работу, ее руки, помнящие движения, которым учил еще Карстен, – точные, выверенные, почти элегантные в своей эффективности.

– Смотрите, – сказал один из старых мастеров, поглаживая свою седую бороду, – ловкость! Прямо как у госпожи Эльты в ее годы. Та же уверенность, та же... неестественная для гнома грация.

Сравнение с фавориткой? Сначала Аэлин подумала, что это из-за отсутствия бороды – общая черта, клеймо. Но нет, в их голосах звучало неподдельное, почти профессиональное восхищение, смешанное с легкой завистью. Она и правда была на голову выше других подмастерьев, ее разум схватывал сложные схемы быстрее, а пальцы воплощали их точнее. Выходит, у них с госпожой было две общие черты: талант и... гладкие щеки, но для мастеров важен был лишь талант.

Мать постепенно успокоилась, напряжение в ее плечах немного спало. Она ждала унижений, расправы, а вместо этого Аэлин делала карьеру, ее ценили. Но этот дурацкий, унизительный ритуал с бельем продолжался. Каждое утро. Аэлин уже злилась, сжимая зубы, когда шелк касался кожи. Зачем? Ради кого? Она видела, как мать смотрела на нее с странной смесью надежды и вины, и постепенно до нее стало доходить. Карстен. Он был любовником госпожи. И он ее предал, сбежав. Мать пыталась любым способом смягчить гнев могущественной полукровки, предложив ей... замену. Сначала себя. А когда это не сработало, ее старшую дочь, ее тело, одетое в шелк, как подарочную упаковку. Но госпожа, похоже, не оценила жертву. Мать вскоре перевели из личных служанок в общую прислугу. Она надоела. Перестаралась в своем рабском рвении, в своем отчаянном желании выжить.

Аэлин стала младшим мастером. Всего за месяц. Ее талант был слишком очевиден, слишком ценен, чтобы его игнорировать. И госпожа Эльта снова обратила на нее внимание. Встретила ее в коридоре, остановила и долго, пристально смотрела ей в лицо. Ее взгляд был острым, аналитическим, лишенным всякой страсти, словно она изучала сложный механизм.

– Ты ведь старше, чем выглядишь, – сказала Эльта. Ее голос был тихим, но каждое слово падало, как капля ледяной воды. – Мне не показалось. Ты и правда безбородая.

Слово «безбородая» прозвучало не как оскорбление, а как констатация редкого, интересного факта. Но у Аэлин похолодело внутри. Все годы обмана, все предосторожности, все страхи матери – и вот так, одним взглядом, все рухнуло. Она почувствовала себя голой, более голой, чем в том шелковом белье. Госпожа видела не ее талант, а ее изъян, ее главную тайну. В этом взгляде была странная, почти научная симпатия, но от этого не становилось легче.

И вот Аэлин снова стоит перед зеркалом в их скромных покоях. Мать, с каким-то исступленным, уже бессмысленным блеском в глазах, застегивает на ней новое, еще более откровенное белье. Аэлин молча терпит, сжав кулаки. Она понимает: мать до сих пор, по инерции страха, пытается выслужиться, предложить ее телу в качестве уплаты по старым, чужим долгам. Но теперь это бессмысленно. Сегодня ее официально назначили личным ассистентом госпожи Эльты. И это случилось не благодаря шелку и кружевам, а вопреки им. За профессиональные заслуги. Ее талант признали.

Она смотрит на свое отражение – юное, безбородое лицо, скрытое под строгой, функциональной одеждой ассистента. Ее будущее было неоднозначным, но ясным. Она стала частью системы, которую больше не могла и не хотела избегать. Ее место здесь было оплачено не унижением матери и не шелком под одеждой, а уверенностью ее рук и остротой ее ума. Обычные дни закончились. Начиналась новая реальность, и в ней Аэлин была намерена выжить на своих условиях.

Глава 52: "Театр теней"

Утро начиналось с ритуала, отточенного до автоматизма. Эльта лежала с закрытыми глазами, ее сознание уже было разбросано по поместью, как паутина, улавливающая первые проблески мыслей, запахи пробуждения, звуки начинающегося дня. Воздух в ее покоях был прохладным, но он гудел от невидимой активности – ментальные фибры вибрировали, передавая информацию. Она больше не нуждалась в полной неподвижности для астральных путешествий. Ее разум научился существовать в двух реальностях одновременно: физической и той, что была сплетена из воли и восприятия.

Первым делом – проверка главной марионетки. Ее сознание коснулось разума Вейнара. Ощущение было похоже на прикосновение к идеально отполированному, холодному камню. Ни трещин, ни шероховатостей. Только гладкая, безвольная поверхность, готовная принять любую отпечатанную на ней команду. Она не пробивала больше его защиту – ее просто не существовало. Его психика стала продолжением ее собственной, еще одной конечностью, которой она управляла без усилий.

Подъем. Совещание с управляющими в голубом зале. Прояви легкое недовольство отчетом о запасах зерна, но утверди его. Пусть думают, что ты следишь, но не вмешиваешься в мелочи.

На физическом плане она почувствовала, как в покоях Вейнара раздается мягкий звонок будильника. Как его тело поднимается с кровати. Как он начинает одеваться с той же безупречной, лишенной эмоций точностью. Она могла бы заставить его петь или танцевать, но это было бы расточительством энергии. Эффективность превыше всего.

Раньше она чувствовала себя механиком, кропотливо чинящим сломавшиеся шестеренки. Теперь она была архитектором. Она не тратила силы на микроменеджмент. Ее гениальность была в расстановке кадров. Аэлин и несколько других перспективных управленцев, чьи умы она не сломала, а лишь слегка «настроила» на лояльность и инициативность, отлично справлялись с рутиной. Вейнар был ее тяжелой артиллерией, которую она приберегала для ключевых, символических ударов, поддерживающих миф о его власти. Это была более сложная, но и более устойчивая система. Она не чинила – она проектировала. И каждый человек, каждая комната, каждая мысль в этом поместье были кирпичиками в здании ее нового мира.

Сегодня у нее была новая задача – ввести в этот отлаженный механизм новый элемент. Аэлин.

Когда девушка вошла в ее кабинет, Эльта уже сидела за столом, изучая чертежи. Она позволила себе на мгновение сосредоточиться только на физическом мире, отозвав часть своего сознания из астрала. Воздух в комнате пах озоном и свежим пергаментом.

– Садись, – сказала Эльта, не поднимая глаз от схемы усовершенствования системы вентиляции мастерской.

Аэлин молча заняла место напротив. От нее пахло металлом и мылом – запах человека, который уже успел поработать. Эльта это одобряла.

– Твои первые задачи, – Эльта отодвинула от себя папку с документами. – Сверь эти отчеты по расходу материалов с фактическими остатками на складах. Затем составь прогноз потребления на следующий квартал. Мастера завышают запросы, полагая, что в хаосе этого не заметят.