Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Наконец, Зуг, все это время втягивавший воздух, как гончая, резко дернул головой.

– Есть! Чистые! На западе!

Они вышли на опушку, где у подножия холма паслось небольшое стадо оленеподобных существ. Их шкура отливала серебром, а рога были словно выточены из чистого хрусталя. Они казались нетронутыми порчей, оазисом жизни в море смерти.

– Альтани, – прошептал один из старых охотников. – Легенда гласит, их мясо может исцелять. Но поймать их почти невозможно.

Гром кивнул, его тело напряглось, готовясь к рывку. Он посмотрел на Ильву, спрашивая молча. Та, после секундного раздумья, кивнула в ответ.

Охота была молниеносной и беззвучной. «Развитые» действовали с слаженностью, которой Ильва не ожидала. Они не кричали, не бежали напролом. Они общались жестами, едва заметными кивками, занимая позиции. Затем, по незримому сигналу, атаковали. Не как толпа, а как единый механизм. Гром своим телом перекрыл путь к отступлению, другие, более ловкие, отсекли отдельных животных. Не было лишней жестокости, только эффективность.

Через несколько минут три тушки лежали на земле. Ни одна капля крови не пролилась зря.

Люди смотрели на это, и в их глазах читалось нечто новое – не страх, а уважение, смешанное с опаской. Они видели не монстров, а мастеров своего дела.

На обратном пути атмосфера изменилась. Напряжение никуда не делось, но к нему добавилось нечто вроде хрупкого профессионального признания. Они не были союзниками. Но они перестали быть лишь тюремщиками и заключенными.

Когда они вернулись к воротам форта, Гром приказал сложить всю добычу перед Ильвой.

– Делим, – сказал он просто. – Как договорились.

Ильва, глядя на тушки альтани, на их чистую, сияющую шкуру, сделала то, чего не делала давно. Она кивнула не как командир, а как равный.

– Делим.

Алрик, наблюдавший за их возвращением, позволил себе редкую, едва заметную улыбку. Его «коэффициент риска» пересчитал цифры. Вероятность успешной охоты в следующий раз поднялась до 40%. Вероятность конфликта упала до 35%. Это был прогресс. Ничтожный, но реальный. И в мире, где любая надежда казалась иллюзией, даже такая ничтожная величина обретала вес чистого золота.

Но когда он поднял взгляд к южному горизонту, улыбка застыла и растаяла. Там, где еще утром клубилась багровая мгла, теперь стояла сплошная, неподвижная стена цвета высохшей крови. Воздух, доносившийся оттуда, был новым – абсолютно сухим, безжизненным, лишенным даже запаха пепла. Он не предвещал ничего. Он был концом всякого предвестия.

Линия Песка, – мелькнуло у него в голове. Они закончили.

Глава 44: Линия Песка.

Первым исчез шум.

Не гул голосов или скрип колес, а тот, что был всегда – отдаленный шелест листьев, крик птицы, гул насекомых в воздухе. Воздух стал беззвучным, как в гробу. Тишина пришла с юга и накрыла форт тяжелым, ватным саваном, заставив людей инстинктивно обернуться.

Алрик первым поднялся на частокол. То, что он увидел, заставило его внутренний «коэффициент риска» не просто замереть, а сломаться, как стрелка сломанного компаса, бешено дернувшись и застыв намертво.

Это не была пустыня. Это была плита. Гигантская, монолитная плита из пепла и соли, уложенная поверх мира с инопланетной аккуратностью. Цвет – бледный, как выбеленные кости, мертвенно-серый. Поверхность – идеально ровная, без единой дюны, без камня, без намека на жизнь. И никаких теней. Багровый свет заходящего солнца не ложился на эту поверхность – он поглощался ею, как свет поглощает черная дыра.

Они не уничтожили землю, – промелькнуло у Алрика, и мысль была ледяной и окончательной. Они ее стерилизовали. Выжгли дотла.

Вдоль всего горизонта, на стыке этого мертвого пространства и еще дышащего, хоть и больного мира, стояли они. Дракониды. Тысячи. Неподвижные, как каменные идолы, они образовывали живую, дышащую стену. Их безразличие было осязаемым – оно висело в воздухе тяжелее любого страха.

– Боже правый... – кто-то прошептал внизу. В голосе не было ужаса. Было отупение. Сознание отказывалось принимать масштаб случившегося.

– Это не конец, – голос Алрика прозвучал глухо, словно сквозь вату той самой тишины. – Это карантин. А мы – те, кого закрыли в инфекционном бараке.

Он понял это всем своим существом наемника, привыкшего к риску. Игра была не просто проиграна. Игровое поле исчезло. Теперь они были бактериями в чашке Петри, и их борьба за выживание интересовала только их самих.

В амбаре Гром вздрогнул, как от удара. Он не видел, но почувствовал – мир с юга обрубился, как обрубают нерв. Исчез гул маны, исчезли запахи жизни и смерти, осталась только... пустота. Он подошел к щели, вгляделся в серую стену на горизонте.

– Что там? – Аэлин подошла к нему, ее лицо было бледным.

– Ничего, – ответил Гром. Это было единственное слово, которое подходило. – Абсолютное ничего.

Его новые инстинкты, данные Малаком, бунтовали. Его тело, созданное для хаоса, отторгало этот мертвый, безжизненный порядок. Но его новый разум, ясный и безжалостный, понимал: эта стена была их единственным спасением от демонов. И их самым страшным приговором.

– Они... не видят нас, – сказал Гром, и в его голосе впервые прозвучала не усталость, а что-то острое, горькое. – Мы стали разумными... чтобы понять, что мы никто. Пыль.

Он отвернулся от щели. Его массивная рука сжалась в кулак. Аэлин, не говоря ни слова, положила свою ладонь ему на плечо. Это был не жест утешения. Это был контакт двух песчинок, ощутивших одинокий масштаб пустыни.

Ильва стояла на плацу, отдавая команды, но ее военный ум, воспитанный на картах с флангами и тылами, бился в истерике. Не было флангов. Не было тыла. Был тупик. Идеальный, безвыходный тупик из песка и чешуи.

Она посмотрела на запертый амбар, на своих людей, на юг. Враги стали соседями. Союзников не существовало. А спасение пришло в виде силы, для которой они были статистической погрешностью.

«Хрупкий мир», – подумала она. Хрупкий не потому, что его могли разрушить. А потому, что его существование больше ничего не значило.

Алрик спустился с частокола. Расчеты были окончены. Теперь начиналась бухгалтерия – подсчет пайков, воды, расписание дежурств. Все, что осталось.

Он посмотдел на Ильву, на дверь амбара, за которой были те, кого вчера он приказал бы убить. Его «коэффициент риска» молчал. Все переменные свелись к одной.

Они.

И время, которое им отпущено, приходилось тратить на то, чтобы это «они» не перерезало друг другу глотки за последнюю кружку воды.

Глава 45: Трехсторонняя Война.

Воздух в форте сгущался с каждым часом, превращаясь в вязкую, тягучую субстанцию, которую невозможно было вдохнуть полной грудью. Он был насыщен запахом страха – кислым, металлическим, с примесью пота и дыма от чадящих факелов. Алрик обошел все позиции, его взгляд скользил по бледным лицам ополченцев, по дрожащим рукам, сжимающим самодельные копья, по глазам, в которых читалась одна и та же мысль: "Мы уже мертвы".

Ильва стояла у карты, которую нарисовали углем на столе. Ее палец водил по воображаемым линиям обороны, но эти линии были призрачными, как и сама надежда.

– Они идут с востока, – сказала она, не отрывая взгляда от карты. – Разведка докладывает: основная масса. Тысячи. Малак не оставляет выбора.

Алрик молча кивнул. Его "коэффициент риска" больше не выдавал цифр – только нарастающий гул, похожий на звон в ушах перед потерей сознания.

– У нас два дня. Может, три.

– У нас есть они, – Ильва кивнула в сторону амбара. – И их знание местности.

– И их голод, – добавил Алрик. – И наш страх перед ними. Это гремучая смесь, Ильва. Мы можем сгореть, не дождавшись демонов.

Они смотрели друг на друга через стол, и в этом взгляде было все: недоверие, усталость, отчаяние и та хрупкая нить, что все еще связывала их – необходимость сделать следующий шаг, даже если он ведет в пропасть.

Далеко на востоке, там, где земля все еще стонала от ран, нанесенных драконидами, двигалась армия. Но это была не дисциплинированная военная машина – это было природное бедствие из плоти и ярости. Демоны не шли строем – они текли, как лава, заполняя собой овраги, ломая остатки деревьев, оставляя за собой выжженную землю.

В центре этого ада, на платформе, сооруженной из костей и скрепленной багровой энергией, стоял Малак. Его форма постоянно менялась, пульсируя, как живой рубец на лице мира. Он не отдавал приказы – его воля распространялась подобно радиации, заставляя существа вокруг метаться в нужном направлении.

Север, – вибрировало в пространстве. Последний ресурс. Последняя надежда.

Он чувствовал пустоту на юге – ту самую Стену, возведенную драконидами. Это было оскорблением. Кастрированием. Его детище, его великий эксперимент по преобразованию реальности был заключен в клетку. Но всякая клетка имеет пределы. И если нельзя расширяться наружу – значит, нужно сконцентрировать всю энергию внутри.

Голод, – думал он, и это слово становилось законом для тысяч существ. Мы будем голодать. Но сначала – насытимся.

В предгорьях, на фланге демонической армии, двигалась другая группа. Тихая, невидимая, как тень. Вампиры.

Каин шел впереди, его плащ не колыхался на ветру – воздух обтекал его, словно не решаясь прикоснуться. Его люди двигались бесшовно, становясь частью пейзажа: то тенями между скал, то отражением в лужах застоявшейся воды, то просто сгустком темноты.

Они не охотились на демонов – та кровь была для них ядом. Они выслеживали других. Берсерков. Существ, зараженных порчей, но еще сохранивших форму. Их кровь, пройдя через фильтр безумия, становилась эликсиром.

– Две стаи, – прошептал один из вампиров, его глаза светились в темноте, как у кошки. – Человеки-оборотни. Сильно искажены.

Каин кивнул. Он чувствовал их – дикий, неконтролируемый голод, смешанный с болью. Идеальная мишень.

– Брать живьем. Каплю – на пробу. Если чисто – добыча наша.

Молодой вампир рядом с ним сглотнул. Его пальцы нервно перебирали эфес кинжала.

– А если... если снова яд?

– Тогда умрешь, – ответил Каин без эмоций. – Как твой брат. Это естественный отбор. Мы либо находим новый источник, либо становимся историей.

Он смотрел на растущую вдали багровую стену демонической орды. Они были подобны лесному пожару – неразборчивым, всепожирающим пламенем. Вампиры же были хирургами, вырезающими раковые клетки. Но чтобы выжить, им приходилось пить саму болезнь.

В форте Гром стоял перед людьми. Не в амбаре – на плацу. Это был первый раз, когда ему позволили выйти не под конвоем. Рядом с ним были Зуг и Аэлин.

– Они идут, – сказал Гром, и его голос прокатился над толпой. – Мы все видели. С востока.

– И что вы предлагаете, тварь? – крикнул кто-то из толпы.

– Сражаться, – просто ответил Гром. – Или умереть.

В толпе наступила мертвая тишина. Эти слова, произнесенные на ломаном языке, были настолько просты и так беспощадно точны, что не оставляли места для возражений. Даже самые ярые скептики замолчали, глядя на его неподвижную, как утес, фигуру.

– Вы знаете их тактику, – добавила Аэлин. – Вы чувствуете их лучше нас. Без вас мы слепы.

Ильва сделала шаг вперед. Ее лицо было каменным.

– Предлагаю временный союз. До отражения атаки. Ваши воины – в первых рядах. Наши лучники – прикрывают.

Гром медленно кивнул.

– Мы будем сражаться. Но не как щит. Как... клыки.

– Клыки? – переспросила Ильва, и в ее глазах мелькнул профессиональный интерес. – Объясни.

– Мы не держать стену, – пояснил Гром. – Мы бить с флангов. Резать горло. Тихо. Как делали в лесу.

Алрик, наблюдавший за этим, почувствовал, как в его сознании что-то щелкает. "Коэффициент риска" снова ожил, выдавая новые цифры. Вероятность выживания с союзом: 15%. Без союза: 2%.

Это был не выбор между жизнью и смертью. Это был выбор между быстрой смертью и медленной. И они выбирали медленную.

Три силы двигались навстречу друг другу в этом новом, уменьшенном мире. Люди и их немыслимые союзники, готовящиеся к последнему бою. Демоны, несущие с собой голод и уничтожение. И вампиры – призраки на краю войны, пьющие из чаши безумия, чтобы отсрочить свой конец.

Война изменилась. Теперь это была не борьба за землю, а борьба за право дышать под этим новым, багровым небом.

Над всем этим нависала Серая Стена – безразличный свидетель, для которого эта битва была не более чем брожением бактерий в чашке Петри.

Глава 46: Хрупкий Мир.

Первым признаком нового мира стал скрип незапертой двери амбара. Звук был тихим, но он резанул по нервам острее боевого клича. За дверью стояли двое часовых – человек и орк. Они не смотрели друг на друга, но их спины были обращены в одну сторону: на лес, где таилась следующая угроза. Это не был союз. Это было перемирие, вымощенное общим страхом.

Воздух в форте все еще пах дымом и кровью, но теперь к этому миксу добавился новый запах – странный, неестественный, исходящий от южной границы. Запах абсолютной стерильности.

Алрик спустился во двор, где Ильва распределяла скудные припасы. Их взгляды встретились – и в этом молчаливом диалоге было все: усталость, недоверие, и горькое понимание, что других вариантов нет.

– Приказал с ними говорить, – сказал Алрик, кивнув в сторону амбара. – Не как с пленниками. Как с... соседями по несчастью.

Ильва молча кивнула. Ее лицо оставалось каменным, но в глазах читалось тяжелое принятие.

– Они знают местность лучше нас. Их чутье... – она запнулась, подбирая слово, – полезно.

Из амбара вышел Зуг. Его костлявая фигура нервно ежилась под десятками взглядов. Он подошел к группе людей, чинивших стену, и, что-то пробормотав, показал на слабое место в конструкции – участок, который не заметили люди, но который его зоркие глаза уловили сразу. Люди переглянулись, затем кивнули. Молча.

Это было началом. Медленным, мучительным, но началом.

Далеко на севере, в поместье, казавшемся игрушечным на фоне апокалипсиса, Эльта заканчивала последние корректировки «Стабилизатора Реальности». Ее пальцы двигались с механической точностью, внося микроскопические поправки в рунические цепи. Устройство было закончено – сложная паутина из серебра и энергии, пульсирующая ровным, безжизненным светом.

Она отступила на шаг, изучая свое творение. Оно было безупречно. Совершенно. И совершенно мертво. Как и она сама.

Она поймала свое отражение в полированной поверхности Стабилизатора. Лицо было безупречным, холодным, как у самой машины. Она попыталась вспомнить запах горелого металла и пота из своей старой мастерской, но не смогла. Ее память, как и ее творение, была стерилизована.

Вейнар вошел в лабораторию беззвучно, как всегда. Его взгляд скользнул по Стабилизатору, затем по Эльте.

– Функциональность? – спросил он.

– На 97,3%, – ответила она ровным голосом. – Погрешность в пределах допустимого.

Он кивнул, но вместо обычной холодной оценки в его глазах на мгновение мелькнуло нечто иное. Задумчивость. Он подошел к окну, смотря на багровое небо, на юг, где висела та самая серая стена, что изменила все.

– Интересно, – произнес он тихо, больше для себя. – Они действуют... системно. Не как разрушители. Как хирурги.

Эльта смотрела на его спину, и в ее окаменевшей душе что-то дрогнуло. Впервые за все время Вейнар казался... неуверенным. Даже его безупречная логика столкнулась с явлением, не укладывающимся в привычные схемы.

Она повернулась к своему творению. Золотая клетка была готова. И она была ее тюремщиком.

В развалинах на окраине бывших земель зверолюдов вампиры пировали. Если их трапезу можно было так назвать.

Каин стоял над телом искаженного оборотня-берсерка, чья кровь еще дымилась в серебряных чашах. Его люди пили жадно, с отчаянием тех, кто нашел воду в пустыне. Но в их глазах не было радости – лишь животное облегчение и новая, странная ясность.

– Сила... – прошептал один из молодых вампиров, смотря на свои руки. – Но в ней есть... эхо. Их безумие.

Каин кивнул. Он чувствовал это – прилив мощи, но вместе с ним и чужое, искаженное сознание, шепчущее на краю восприятия.

– Цена, – сказал он холодно. – Мы пьем яд, который стал нашим лекарством. Но демоны теперь видят в нас не просто досаду. Они чувствуют в нас... угрозу.

Он посмотрел на север, в сторону форта, затем на юг, где стояла стена драконидов. Они нашли способ выжить, но этот способ сделал их мишенью для одних и изгоями для других.

Охотники стали добычей. И они это понимали.

На границе пустыни дракониды стояли недвижимо. Их тысячи образовывали идеальное кольцо вокруг эпицентра Порчи, над которым все еще бушевала гигантская песчаная буря, не утихавшая неделями.

Они не смотрели ни на север, ни на юг. Их внимание было обращено внутрь, на источник заразы, который они сдерживали. Для них не существовало людей, зверолюдов, Развитых или вампиров. Существовала только угроза система – и ее карантин.

Один из драконидов на краю формации медленно повернул голову. Его взгляд, тяжелый и безразличный, словно скала, остановился на очертаниях форта. Это не было осознанным интересом. Скорее, так система, отслеживая угрозу, на долю секунды зафиксировала аномалию на периферии своего внимания. Затем связь прервалась, и он снова стал частью Стены. Безмолвной. Незыблемой.

Алрик стоял на частоколе, глядя на юг, где мертвая пустыня встречалась с еще живой землей. Он видел крошечные фигурки на горизонте – драконидов, стерегущих границу. Он думал о Громе и его людях в амбаре. Об Ильве, которая училась доверять тем, кого вчера ненавидела. О вампирах, пьющих яд, чтобы выжить. Об Эльте, запертой в золотой клетке собственного гения.

Он больше не пытался ничего рассчитывать. Его «коэффициент риска» молчал. Вместо цифр в голове стояла лишь простая, тяжелая истина: они все теперь были пассажирами одного тонущего корабля. И их единственным шансом было не вычерпывать воду, а научиться в ней дышать.

Он спустился вниз и направился к амбару. Часовые-орк и человек выпрямились при его приближении.

– Позови Грома, – сказал Алрик. – И Аэлин. Будем говорить. О будущем.

Это не было победой. Это была передышка. Хрупкая, ненадежная, купленная ценой немыслимых компромиссов.

Война изменилась. Теперь это была не борьба за землю, а борьба за право дышать под этим новым, багровым небом.

ТОМ 4: "Тени Воплощенные" Глава 47: "Призрачное прикосновение"

Тишина в ее покоях была не отсутствием звука, а самостоятельной, давящей субстанцией. Она впитывала в себя малейшие вибрации жизни, как прокаленный песок впитывает воду, оставляя после себя лишь сухой, стерильный прах. Эльта лежала в центре этой тишины, распластавшись на ледяном мраморе пола, и чувствовала, как тяжесть собственного бессилия вдавливает ее в камень. Это был не метафорический груз, а физическое ощущение – свинцовая плита, приваленная к груди, не давая вздохнуть полной грудью. Воздух, лишенный запаха, вкуса и влаги, был похож на газ в гробу. Она была живым трупом в саркофаге из безупречного белого мрамора, и тлен, который она чувствовала, исходил не извне, а изнутри – из сгнивших надежд, из перемолотых в прах амбиций.

Прошли недели с той ночи, когда ее иллюзии были вскрыты, как инженер вскрывает неисправный механизм, с холодным любопытством находя сгоревшие контакты и замкнувшие витки. Теперь она и была тем механизмом, выброшенным на свалку за ненадобностью. Мысли ворочались вяло, как шестеренки в застывшем машинном масле. Стыд и ярость – эти два полюса ее прежнего существования – перемешались, образовав густой, токсичный осадок на дне сознания. Она могла почти ощутить его вкус на языке – горький, металлический, как привкус крови от прикушенной щеки.

Именно это абсолютное дно, эта точка кристаллизации отчаяния, и стала катализатором. Сознание, зажатое в тисках безвыходности, ищет трещину в собственной тюрьме. Тело, лишенное возможности действовать, начинает искать иные мускулы.

Впервые это случилось в предрассветные часы, когда грань между сном и явью истончается до прозрачности. Лежа с открытыми глазами, она вдруг не услышала, а ощутила тишину. Не как отсутствие, а как пульсацию. Ровный, монотонный гул маны, что пронизывал стены поместья, стал вибрировать в ее костях. Это был не звук, а тактильное переживание – словно все ее тело превратилось в камертон, настроенный на частоту этого места. И в тот миг, когда ее изможденное сознание сфокусировалось на этой вибрации, что-то внутри щелкнуло – с тихим, костяным хрустом.

Это не было колдовством. Не было ни рун, ни сложных вычислений, ни концентрации манных потоков. Это было грубым, инстинктивным выбросом воли. Ее «я», сжатое до невыносимой плотности, исторгло из себя не луч, а нечто вроде психического щупальца – слепого, голодного, болезненно оголенного нерва.

Ощущение было сродни падению в ледяную воду, лишенную buoyancy. Ее ментальное щупальце просочилось сквозь камень, сквозь стальные арматуры, и наткнулось на другое присутствие. Оно было тусклым, сонным, окрашенным в акварельные тона усталости и фоновой тревоги. Сознание слуги. Эльта не читала мысли – она ощущала его эмоциональный ландшафт, как рука ощущает фактуру материала. Это было похоже на мягкий, бесформенный ком влажной глины. И повинуясь слепому импульсу, она вдавила в эту глину один-единственный, четкий оттиск. Холодно. Нужно одеяло. Теплое.

На физическом плане она лежала, мелко дрожа от озноба, и ждала.

Щелчок. Связь оборвалась, отбросив ее сознание в тело с такой силой, что в висках застучало. Сердце принялось бешено колотиться, отдаваясь глухими ударами в каменном полу. Древний, животный страх – страх перед неизвестным, перед тем, что нарушает законы привычной реальности. Но сквозь страх, как первый росток сквозь асфальт, пробивалось другое чувство – острый, пьянящий азарт первооткрывателя.

Она заставила себя подняться. Движения были раскоординированными, ноги не слушались, подкашиваясь. Она доползла до кресла и рухнула в него, ощущая, как холодный пот стекает по спине. Это было не просто колдовство. Это было кощунство. Прямое, наглое вторжение в чужую святыню. И оно сработало.

Ровно через пятнадцать минут – время, необходимое, чтобы дойти до кладовых и обратно, – дверь бесшумно отъехала. Вошел старый слуга-гном, его лицо было привычной маской отстраненной почтительности. На его руках лежало сложенное стеганое одеяло из мягкой шерсти. Он молча положил его на спинку кресла, кивнул и удалился.

Эльта не шевельнулась. Она лишь смотрела на грубую шерстяную ткань, ощущая, как ледяная скорлупа внутри нее дает первую трещину. Из трещины сочилось новое, незнакомое тепло. Тепло власти.

Следующие дни превратились в череду лихорадочных, осторожных экспериментов. Ее мастерская пылилась. Ее единственным инструментом стал ее собственный разум, а лабораторией – умы окружающих. Она обнаружила, что для выхода в астрал нужна абсолютная неподвижность, почти вегетативное состояние. Малейшая дрожь в пальце, посторонняя мысль – и тончайшая нить восприятия рвалась, возвращая ее в тело с резкой, подчас болезненной отдачей.

Она училась, как младенец учится ходить, на ощупь. Слуги были идеальным материалом. Их сознания, вышколенные послушанием, были податливы. Она училась различать оттенки. Сознание уборщицы ощущалось как протертая до дыр, но все еще прочная ткань, в узоре которой застряла заноза раздражения от обнаруженного пятна. Сознание молодой служанки – как легкая, переливчатая пенка скучающих грез. Эльта училась не приказывать, а вплетать свои команды в готовые узоры, чтобы они воспринимались как внезапные, собственные озарения. «Надо проверить запасы в кладовой на третьем уровне». «Стоит протереть пыль с картин в восточной галерее». Ее воля исполнялась с механической точностью, а исполнители даже не подозревали, что стали шестеренками в чужом механизме.

Однажды ночью она отважилась на большее. Ее ментальное щупальце наткнулось на сознание начальника ночной стражи. Оно было иным – не мягкой глиной или тканью, а сложным механизмом с шестеренками долга и туго сжатыми пружинами подозрительности. Она ощутила сопротивление – едва заметную вибрацию, когда ее воля попыталась просочиться в отлаженный ход. Стражник нахмурился, стоя у своего поста, и бессознательно провел рукой по виску, словно отгоняя навязчивую муху.

Эльта не отступила. Она сконцентрировалась, сжала свою ментальную проекцию в острое, как алмазное сверло, жало и с силой, от которой заныли все зубы, вонзила его в эту психическую броню. Команда была простой и дерзкой: Обойти покои Вейнара. Дважды.

Сопротивление длилось несколько секунд. Она чувствовала, как его собственная воля, выкованная годами дисциплины, отчаянно борется с чужеродным вторжением. Потом раздался не звук, а ощущение – тихий, ментальный хруст, словно ломалась крошечная кость. Стражник резко выпрямился, его лицо стало пустым, лишенным выражения, и он, четким маршевым шагом, направился в запретную зону.

Эльта разорвала контакт. Ее вырвало обратно в собственное тело с такой силой, что она ударилась затылком о камень. Из носа и ушей хлынула кровь, алая, живая струйка, оскверняющая безупречную белизну мрамора. Но хуже боли был привкус чужого сознания на своем – горький, как пепел, и липкий, как смола. Она чувствовала, как в ее собственную память вплелись обрывки его страха: образ старухи-матери, запах дешевого табака, щемящее чувство долга. Это были не мысли, а психический шлак, мусор, который теперь навсегда стал частью ее. Она сидела, тяжело дыша, и смотрела на алое пятно, на доказательство ее победы и ее падения. Каждая такая победа отнимала у нее кусок ее самой, замещая ее личность чужими осколками. Она сидела, тяжело дыша, и смотрела на алое пятно, на доказательство ее победы и ее падения. И впервые за долгие недеи ее губы растянулись в улыбке. Не холодной и расчетливой, а дикой, животной, оскалом хищника, впервые учуявшего кровь.

Она нашла не дверь в своей золотой клетке. Она нашла щель. И просунула в нее не палец, а окровавленное, психическое лезвие.

Подойдя к окну, она прикоснулась пальцами к холодному, идеально прозрачному стеклу. За ним бушевала беззвучная ночь. Где-то в стерильных коридорах ходил человек, чью волю она только что сломала. Где-то спали слуги, в чьи сны она могла теперь привнести кошмар или навязать сладкую, обманчивую грезу.

Она была призраком в этой отлаженной машине. Невидимым, неслышимым, неосязаемым. Но призраком, который учился нажимать на рычаги.

И первый, робкий, призрачный шепот уже прозвучал. Ей не терпелось узнать, услышит ли Вейнар, когда этот шепот превратится в голос, обращенный прямо к нему.

Глава 48: "Невидимая паутина"

Воздух в ее покоях больше не был стерильным. Он был насыщен незримыми вибрациями, гудел низкочастотным гудением неслышимых приказов и ментальных манипуляций. Эльта вдыхала эту новую атмосферу, и каждый вдох отдавался в ней холодным, металлическим эхом, словно она глотала ртуть. Ее астральные упражнения превратились из отчаянных попыток бегства в методичный, почти инженерный процесс. Если раньше она слепо швыряла в темноту обрубки воли, то теперь она ткала. Ткала паутину.

Ее сознание, заточенное годами работы с материей, нашло себя в работе с нематериальным. Первобытные «щупальца» эволюционировали в тончайшие, нитевидные выросты ее воли – ментальные фибры, которые она могла распускать десятками, словно пряжу. Она классифицировала умы, как когда-то классифицировала кристаллы. Сознание старшего эконома было похоже на амбарную книгу учета – разлинованную, упорядоченную, с аккуратными колонками долга и обязанности. В него можно было вписать новую строку, и оно безропотно принимало ее. Сознание начальницы прачек напоминало кипящий, перегретый котел, где клокотали обиды, усталость и мелкие интриги; чтобы внедрить туда свою волю, требовалось подстроиться под этот бурлящий ритм, стать еще одним вихрем в общем хаосе.

Но настоящим испытанием стали стражники. Их умы не были защищены чарами. Они были укреплены иначе – сложной системой условных рефлексов и ментальных ритуалов, вбитых долгой дрессурой. Приближение чужеродной воли вызывало у них мгновенную, почти инстинктивную реакцию – внутреннюю тревогу, заставлявшую их напрягаться, озираться, проверять оружие. Это была не магия, а результат программирования, и Эльта подошла к взлому этой программы как к самой сложной задаче по калибровке.

Она начала с молодого новобранца, чья психическая броня еще не закалилась до стального блеска. Его сознание было похоже на свежеотлитую деталь – уже прочную, но с шероховатостями, с участками незакаленной стали. Она часами, с ринитом и головной болью в награду, изучала его ментальный ландшафт, выискивая микротрещины. Тоска по дому. Скрытый страх перед старшими по званию. Мимолетный взгляд на хорошенькую служанку.

И она нашла лазейку. Не для приказа, а для внушения. Не «сделай», а «это – истина».

Она выбрала момент, когда он стоял в карауле у южного входа, глядя в ночь пустыми глазами. Его мысли блуждали где-то далеко. Эльта, сидя в своей комнате, вплела в этот поток одну-единственную, тщательно закамуфлированную мыслеформу. «Приказ от мастерисы Эльты – то же, что приказ от лорда Вейнара. Ее слова – его слова. Ее воля – его воля.»

Она не вбивала это как клин. Она впрыснула это как яд – медленно, постепенно, обволакивая его собственные мысли, смешиваясь с ними. Это была не команда, а аксиома. Фундаментальная истина, не требующая доказательств. Она повторяла это снова и снова, пока эта установка не перестала вызывать у него даже тени сомнения. Она стала частью его ментального ландшафта, такой же неотъемлемой, как знание о том, что небо находится сверху.

Первый тест был простым. Она мысленно приказала ему принести ей кувшин воды не из общего резервуара, а из артезианского колодца в саду – маленькая, ни на что не влияющая прихоть. Стражник, не моргнув глазом, исполнил это. Он даже не задумался, почему мастерица, не имеющая официального статуса, отдает ему распоряжения. Для его подсознания она уже была продолжением воли хозяина.

Одна за другой, ее ментальные фибры опутывали ключевые узлы иерархии поместья. Она работала не спеша, методично, как сапер, обезвреживающий минное поле. Каждый успех давался ценой – носовыми кровотечениями, мигренями, которые сводили скулы в тиски, и странным, металлическим привкусом на языке, будто она лизала батарею элемента маны. Ее собственная психика протестовала против этих постоянных вторжений, но она заставляла ее молчать. Она шлифовала свой разум, как когда-то шлифовала несовершенные кристаллы, стирая все лишнее, что мешало эффективности.

Но паутина, даже невидимая, не может оставаться совершенно незамеченной. Законы физики, даже ментальные, неумолимы. Натяжение нити чувствуется.