Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Аэлин кивнула, ее глаза сразу загорелись интересом. Это была сложная, ответственная работа, требующая не только знаний, но и аналитического склада ума. Именно то, что нужно было Эльте.

– Я приступлю сразу, госпожа.

– И еще, – Эльта на секунду замолчала, снова частично уходя в астрал. Она почувствовала, как в голубом зале Вейнар безэмоционально зачитывает ее распоряжения управляющим. Никто не спорил. Лица были покорны. Страх перед драконидами и демонами за стенами сделал их послушными. Страх перед непредсказуемостью лорда – безупречно исполнительными. – Сегодня в полдень ты сопровождаешь меня на складские проверки.

Она заметила легкое удивление в глазах Аэлин. Проверки обычно проводили старшие мастера или управляющие.

– Вы хотите, чтобы я... – начала Аэлин.

– Я хочу, чтобы ты видела, как работает система изнутри, – прервала ее Эльта. – Не на бумаге. А в реальности. Где воры выдают кражу за порчу, а лень – за нехватку ресурсов.

Пока Аэлин погрузилась в изучение отчетов, Эльта снова отпустила сознание в астрал. Она парила невидимым наблюдателем над поместьем. Вот кухня – повара суетятся, готовя завтрак, их мысли мелькают, как стайка испуганных птиц. Вот оружейная – мастера проверяют арбалеты, их умы сосредоточенны и спокойны. А вот – детская, где младшие дети Лоры играют под присмотром служанки. Их сознания были чисты и просты, как родниковая вода.

Она нашла Лору. Гномья мыла полы в дальнем коридоре. Ее разум был похож на уставшее, но покорное животное. Ни ненависти, ни надежды. Только усталость и смутная тревога за детей. Эльта коснулась ее сознания легким, почти неощутимым импульсом – приказом работать медленнее, беречь силы. Лора даже не заметила вмешательства, лишь ее движения стали чуть менее резкими. Жестокость? Нет. Рациональность. Здоровая служанка прослужит дольше.

В полдень они с Аэлин вышли из покоев. Эльта шла впереди, ее шаги были бесшумны, а взгляд скользил по стенам, впитывая малейшие детали. Аэлин следовала за ней, держа папку с бумагами. Люди расступались перед ними, опуская глаза. Одни – со страхом, другие – с подобострастием, третьи – с холодной ненавистью, которую тщательно скрывали. Эльта чувствовала все эти эмоции, даже не пытаясь читать мысли. Они витали в воздухе, как разные оттенки запаха.

На складах она провела всего двадцать минут. Этого хватило. Ее вопросы были точны и беспощадны, как скальпель. Она указала на несоответствия, о которых не знали даже управляющие. Аэлин смотрела на нее с растущим изумлением, смешанным с уважением. Эльта ловила этот взгляд и чувствовала удовлетворение от работы хорошо отлаженного механизма. Но где-то на глубине, в том месте, где раньше жила ярость, шевельнулся холодный червячок предостережения. Талант – это не только эффективность. Это и голод. А голодный рано или поздно захочет есть за главным столом.

Вечером, вернувшись в кабинет, Эльта снова подключилась к Вейнару. Он подписывал бумаги, ее бумаги, ее рукой. Его присутствие в физическом мире было всего лишь удобной иллюзией, ширмой, за которой она могла спокойно работать.

Аэлин закончила свой отчет и молча положила его на стол. Эльта пробежалась глазами по цифрам. Безупречно.

– Завтра, – сказала Эльта, глядя на молодую гномью, – ты начнешь курировать распределение малых партий материалов между мастерскими. Самостоятельно.

Она видела, как в глазах Аэлин вспыхивает огонек – не только гордости, но и азарта. Талант требовал реализации, и Эльта давала ей такую возможность. Щедро. Но не безвозмездно.

Когда Аэлин ушла, Эльта подошла к окну. Сумерки окутывали сад, сливаясь с тенями, которые она сама отбрасывала на это место. Ее театр теней работал безупречно. Вейнар на сцене произносил нужные слова. Аэлин за кулисами помогала управлять механизмами. А она, режиссер, наблюдала за всем этим, невидимая и всемогущая.

Она чувствовала не триумф, а спокойную уверенность. Пустота, оставшаяся после мести, постепенно заполнялась чем-то иным – сложностью управления, удовлетворением от хорошо выполненной работы. Ее власть стала не целью, а инструментом. И этот инструмент она училась использовать с хирургической точностью.

Ее взгляд упал на огни мастерских, где еще трудились ремесленники. Среди них была и Аэлин, наверное, уже рассказывающая младшим братьям о своем новом назначении. Эльта позволила себе редкую, почти неощутимую улыбку. Она создавала систему, которая переживет и демонов, и драконидов. И в этой системе для таких, как Аэлин, нашлось место. Не из милосердия. Из рациональности.

Но где-то в глубине, под слоями льда и расчета, шевелился вопрос: что будет, когда система станет совершенной? Когда не останется ни врагов, ни сопротивления, ни даже возможности для ошибки? Не превратится ли ее идеальный механизм в такую же золотую клетку, какой когда-то было для нее поместье Вейнара? Не повторяет ли она путь драконидов, выжигающих хаос ценою самой жизни? Она создавала порядок, чтобы выжить. Но не ведет ли абсолютный порядок к той же духовной Пустыне, что и за стенами?

Она отогнала эту мысль. Слишком много работы впереди. Слишком много теней, которыми нужно было управлять. Но семя сомнения было посажено. И оно тихо зрело в темноте, питаясь самой сутью ее власти.

Глава 53: "Голод и Отбор"

Воздух в подземном зале был тяжелым и спертым, пахшим вековой пылью, сухим камнем и той особенной, сладковатой гнилью, что исходит от тел, давно отказавшихся от жизни, но не могущих обрести покой. Это не была лаборатория; это был склеп, святилище, где на каменных полках лежали свитки, испещренные почерком, которому были сотни лет. Каин стоял перед ними, его неподвижная фигура казалась частью каменной кладки. Тишину нарушал лишь сухой шелест пергамента под его пальцами и прерывистое, хриплое дыхание у входа.

Там, в кольце вампиров, стоял молодой сородич, Элиас. Его тело билось в мелкой дрожи, глаза горели лихорадочным огнем невыносимого голода.

– Довольно! – его голос сорвался на визгливый фальцет. – Мы прячемся, как крысы! Пока они сражаются, мы гнием здесь! Надо атаковать людей! Их лагеря полны крови! Или зверолюдов! Их берсерки...

– Молчи, – голос Каина не повысил громкости, но он разрезал воздух, как лезвие. Он не обернулся, продолжая изучать схему ритуала на пожелтевшем свитке. – Твоя истерия – это дым, выдающий наше убежище. Мы – не стая голодных гончих. Мы – лезвие. А лезвие ждет своего часа.

– Мы вымираем! – Элиас сделал шаг вперед, его когти непроизвольно выщербили камень под ногами.

Каин медленно повернулся. Его взгляд был тяжелым и безразличным, как взгляд хищника, оценивающего добычу.

– Ты прав. Мы вымираем. И твой поступок лишь ускорит этот процесс.

Он не сделал ни жеста, не издал ни звука. Но двое старших вампиров, стоявших в тени, двинулись с места с обманчивой плавностью. Их руки, быстрые, как удары змеи, схватили Элиаса. Молодой вампир вскрикнул, пытаясь вырваться, но его сила была ничтожна против выдержанной в веках мощи.

– Ты предлагал охоту на людей, – продолжал Каин, подходя. Его голос был ровным, словно он читал лекцию. – Это привлекло бы драконидов. Ты предлагал охоту на зверолюдов – их берсерки отравлены порчей. Ты предлагал смерть. Я же предлагаю путь.

Он остановился в сантиметре от Элиаса. Его бледные пальцы коснулись горла сородича.

– Но путь этот начинается с очищения. От трусости. От глупости. От всего, что делает нас слабыми.

Раздался тихий, костяной хруст. Элиас обмяк, его глаза остекленели. Каин отпустил его, и тело безжизненно рухнуло на камень.

В зале воцарилась мертвая тишина. Никто не дрогнул. Страх перед голодом был вытеснен страхом перед тем, кто стоял перед ними.

– Он был прав в одном, – Каин вытер пальцы о плащ. – Ждать – значит сгнить.

Он повернулся к свиткам.

– «Очищение Скверны». Древний ритуал. Он не дарит силу. Он возвращает нашу. Но слабые не выживут. Их воля не выдержит обратного пути. Цена – жизнь. Готовы платить? Зверолюды – лишь сосуды для скверны, их разум слишком слаб, чтобы вместить ее. Наша природа иная. Наша воля – вот тот тигель, что способен отделить чистую энергию Порчи от безумия, что ее сопровождает. Или испепелить нас.

Он приказал привести пленного берсерка-зверолюда. Существо, привезенное с одной из вылазок, рвалось с цепи, его глаза застилала багровая пелена безумия. От него тянуло смрадом порчи и дикой яростью.

Ритуал был простым и ужасающим. Не требовалось аппаратов, только воля, древние слова и кровь. Каин сам провел черту на камне собственной кровью. Он заставил берсерка выпить приготовленный эликсир – концентрат трав и алхимических компонентов, смешанный с кровью вампиров-добровольцев. Затем он обратился к своим людям.

– Кто из вас готов пройти путем предков? – спросил он. – Ритуал перенесет скверну из него в вас. Ваше тело станет горнилом, в котором яд будет переплавлен в эликсир. Или вы станете его жертвой.

Первой шагнула вперед Анира. Ее лицо было спокойно.

– Мы и так медленно умираем, Каин. Лучше смерть в борьбе.

Еще двое последовали ее примеру. Они вошли в круг. Ритуал начался. Воздух загудел, заколебался. Берсерк забился в агонии, из его рта хлынул черный, вязкий поток энергии. Он впивался в вампиров, стоявших в круге. Анира вскрикнула, ее тело выгнулось в неестественной судороге. Казалось, кости хрустят под натиском чужой воли. Кожа не просто покрылась прожилками – они пульсировали, впитывая в себя черную, вязкую энергию, и с каждой пульсацией Анира бледнела, но взгляд ее, полный боли, оставался ясным и непокоренным. Один из мужчин не выдержал – он рассыпался в прах с тихим шепотом. Второй упал, корчась, но сумел удержать сознание.

Когда все закончилось, берсерк лежал бездыханный. Его тело было чистым, багровая порча исчезла. Анира и выживший вампир стояли на ногах. Они были бледны, истощены, но в их глазах горел ровный, чистый свет. Голод отступил. На смену ему пришла ясность и призрачная, но реальная сила.

Каин наблюдал, не выражая эмоций, но под плащом его рука сжалась в кулак так, что ногти впились в ладонь. Пепел третьего добровольца все еще оседал на камнях, безмолвный упрек. Необходимость, а не жестокость, – повторял он про себя, выжигая сомнения каленым железом воли.

– Это не победа, – произнес он. – Это отсрочка. Но она доказывает: мы можем сражаться. Не как мародеры, а как хирурги, иссекающие заразу. Наше место не в тени. Наше место – на поле боя. И для этого нам нужны союзники. Сильнейшие из выживших.

Он посмотрел на выживших. Они кивнули. Цена была ужасна, но альтернатива была хуже. Он смотрел на них и видел не торжество, а цену. Они больше не были жертвами. Отныне они были лезвием, отточенным их собственной болью. И Каин знал – первая кровь, которую оно прольет, может быть их собственной.

Глава 54: "Тяжелая Ноша"

Воздух в пещере был густым и спертым, пропахшим дымом, потом и влажной землей. Ракса лежала на грубой шкуре, ее тело обливалось холодным потом. Каждый вдох давался с усилием, каждый удар сердца отдавался тупой болью во всем существе. Это не было цветением. Это было увяданием, медленным и неумолимым.

Она вспоминала других женщин. Тех, что слабели, но чья беременность была естественной, ожидаемой. Ее же тело отвергало то, что росло внутри. Ее тошнило не от пищи, а от самого воздуха, пропитанного тонким, незримым смрадом порчи, что витал над землями. Но странным образом, тот же смрад вызывал у нее и приступы дикого, животного голода – ее тело разрывалось между отторжением и потребностью. По ночам ей снился один и тот же кошмар: багровый вихрь, и из него доносился голос, холодный и безжалостный, как скрежет камня о камень. Он звал не ее, а того, кто был у нее внутри.

Гром сидел рядом, его массивная фигура казалась горой, готовой обрушиться. Он смотрел на ее осунувшееся лицо, на темные круги под глазами, и его огромные руки беспомощно сжимались в кулаки.

– Ты должна есть, – его голос был тихим, похожим на отдаленный раскат грома, приглушенный заботой.

– Не могу, – прошептала Ракса, отворачиваясь. Запах вяленого мяса, который он принес, вызывал у нее новый приступ тошноты. Ей хотелось чего-то острого, живого, полного энергии. Крови. Эта мысль пугала ее больше любой боли.

Зуг, прячась в тени у входа, нервно перебирал свои длинные пальцы.

– Это не просто болезнь, – прошипел он, его глаза бегали по ее фигуре. – Она... связана с этим местом. С ними. Ребенок... он притягивает порчу, как магнит.

Гром рыкнул, вставая. Его тень накрыла гоблина.

– Хватит! Ребенок – наш. И мы защитим его. И ее.

– Защитим? – в смехе Зуга не было веселья, только истеричная горечь. – А если он родится... не таким? Если он будет одним из них? Мы все умрем!

Гром шагнул к нему, и в его единственном глазе вспыхнул огонь, который Зуг видел лишь в самых жестоких схватках.

– Он – наш, – повторил орк, и каждый звук был обточен, как булыжник. – Мы не люди. Мы не бросаем своих. Если он будет другим... мы научим его быть нашим. Или защитим от всего мира. Понял?

Зуг съежился и кивнул, испуганно отползая. Страх перед Громом в этот момент был сильнее страха перед неизвестностью.

Ракса слышала их. Их слова доносились до нее сквозь пелену боли и страха. Она положила руку на живот, чувствуя слабое, но настойчивое движение. Это не было шепотом древней мудрости. Это был простой, живой толчок. Ребенок. Ее ребенок. Чужой, пугающий, но ее.

Гром вернулся к ней, опустившись на колени. Его огромная, шрамированная рука неуверенно потянулась к ее руке. Он боялся причинить ей боль.

– Мы справимся, – сказал он, и в его голосе не было ни капли сомнения. Это была не надежда, а констатация факта. Закон природы.

Ракса посмотрела на него, и в ее глазах, полных страдания, вспыхнула слабая искра благодарности. Она сжала его пальцы. Ее рука была холодной и влажной.

– Я боюсь, – призналась она, и это было самой страшной правдой. – Не за себя. Я боюсь, что он будет не как мы. Что он будет один. Что мир не примет его.

Гром покачал головой.

– Мир уже не тот. И мы – не прежние. Он будет таким, каким будет. А мы будем его семьей.

В ту ночь боль усилилась. Ракса сжала зубы, чтобы не кричать, не пугать других. Боль сжимала ее внутренности стальными тисками. Она чувствовала, как багровая энергия мира впитывается в ее ребенка, отравляя его и делая сильнее. Это была ее ноша. Не благословение, не проклятие, а долг. И пока дыхание Грома было слышно рядом, а его рука сжимала ее пальцы, она знала – эту ношу она понесет до конца. Они справятся.

Глава 55: "Стена Скорби"

Воздух у границы Пустыни был абсолютно сухим и безжизненным, словно сам ветер здесь умирал, не в силах переносить хоть какое-то дыхание. Он был не просто пустым – он был выхолощенным, прошедшим через фильтр абсолютного безразличия. Алрик стоял на краю, и его «коэффициент риска» молчал, выдавая лишь белый шум онтологической безнадеги. Перед ними простиралась не земля, а идеальная, монолитная плита из пепла и соли, уходящая за горизонт. Ни теней, ни перепадов, ни намека на то, что здесь когда-то могла существовать жизнь.

Ильва стояла рядом, ее пальцы сжимали лук так, что костяшки побелели. Гром, находившийся чуть поодаль, казалось, даже дышал реже, инстинктивно подавляя в себе все, что могло нарушить это гробовое безмолвие.

– Они не наступают, – тихо сказала Ильва, ее голос был грубым от вдыхаемой пыли. – Они просто... стоят.

Вдоль всей линии горизонта, на стыке мертвого и еще дышащего мира, стояли они. Дракониды. Тысячи. Неподвижные, как каменные идолы, они образовывали живую, дышащую стену. Их коллективное безразличие было осязаемым – оно висело в воздухе тяжелее любого страха.

И тогда они увидели это. С востока, из чащи, что еще не была тронута Пустыней, выполз отряд демонов-мародеров. Около двадцати искаженных гуманоидов с горящими багровыми глазами. Увидев Стену, они не остановились. С диким, яростным ревом они бросились на нее.

Это было самое жуткое зрелище, которое Алрик видел за всю войну. Демоны врезались в линию драконидов, и... ничего не произошло. Не было вспышек энергии, не было схватки. Демоны просто исчезали. Входили в зону абсолютного порядка и переставали существовать. Их тела не рассыпались в пыль – они стирались, как ошибка на пергаменте. Без звука. Без усилия.

– Боги, – прошептал кто-то из людей, стоявших сзади.

– Не боги, – поправил Алрик, не отрывая взгляда от немой бойни. – Санитары. А мы – культура бактерий, которую они изучают. Или просто отходы, которые еще не утилизировали.

Он посмотрел на Грома. Орк стоял, вперившись в горизонт, его мощное тело было напряжено, но в его позе читалось не желание сражаться, а глубокая, животная покорность – та самая, с которой трава склоняется перед ураганом, не надеясь его пережить, а лишь принимая неизбежность.

– Они сдерживают их, – сказала Ильва, и в ее голосе прозвучало странное облегчение, смешанное с ужасом. – Дракониды сдерживают демонов.

– Нет, – Гром покачал своей массивной головой. Он понял это раньше других, его новые инстинкты подсказывали ему правду. – Они сдерживают заразу. А демоны... мы... мы все – часть этой заразы.

Алрик кивнул, и его внутренний «коэффициент риска» наконец-то выдал осмысленную цифру. Вероятность выживания при атаке драконидов: 0%. Вероятность выживания, пока дракониды стоят на границе: чуть выше нуля.

– Они не наступают, – повторил он, глядя на то, как последний демон бесследно растворился в безвоздушном пространстве перед Стеной. – Они карантируют. И пока они заняты этим, демоны, которые не сумели прорваться... – он обернулся, глядя на восток, откуда пришли мародеры, – ...разворачивают всю свою ярость на то, что осталось. На нас.

Они стояли молча, вглядываясь в багровую дымку на восточном горизонте. Там, в сердце того, что еще не было Пустыней, бушевала война. И теперь они понимали – их форт, их хрупкий союз, их отчаянная надежда были не целью спасения. Финальная битва была не за будущее. Будущего не осталось. Она была за честь быть последним клочком гнили, который Порча съест самой последней.

Глава 56: "Кровавый Расцвет"

Воздух над фортом «Оптимизм» изменился. Он стал густым, тягучим, насыщенным не запахами, а предчувствием. Сперва это было едва уловимое давление, зудящий фон в самой подкорке сознания, заставлявший птиц замолкнуть, а людей – инстинктивно жмуриться и втягивать голову в плечи. Затем пришел запах. Не знакомый смрад порчи, а нечто новое – сладковатый, тяжелый аромат гниющей падали, смешанный с озоном и химической горечью, словно где-то плавили металл и кости одновременно. Он плыл с востока, и с каждым часом становился все явственнее, оседая на языке металлической пылью.

Алрик стоял на частоколе, и его «коэффициент риска» больше не молчал. Он выдавал одну-единственную, монотонно повторяющуюся цифру, которая отпечаталась на сетчатке, словно выжженная раскаленным железом: 99,9%. Он смотрел на восток, где багровая мгла на горизонте не просто клубилась – она пульсировала, как гигантское, больное сердце, и из нее выползала тьма.

Это не была орда. Это было наводнение. Живое, дышащее, бесконечное. Они не шли – они текли, заполняя собой лощины, сметая редкие уцелевшие деревья, перекатываясь через холмы черно-багровой волной. Не было слышно ни криков, ни топота. Только нарастающий, низкочастотный гул, исходящий от самой земли, и шелест – бесчисленных тел, трущихся друг о друга, шелест крыльев насекомых-мутантов, шелест искаженной маны, выжигающей воздух.

Ильва отдавала приказы, ее голос был ровным и жестким, но пальцы, перебирающие стрелы в колчане, выдавали мелкую, неконтролируемую дрожь.

– Первая линия – лучники! Вторая – копейщики! «Развитые» на флангах, как договаривались! Никто не стреляет без команды!

Гром стоял внизу, среди своих. Его орки, гоблины и ящеролюды сбились в тесную, молчаливую группу. Они не нуждались в приказах. Они смотрели на надвигающуюся стену плоти и энергии, и в их глазах не было страха. Было пустое, почти ритуальное спокойствие хищников, знающих, что это их последняя охота. Гром встретился взглядом с Алриком и коротко кивнул. Мост был перекинут. Теперь им предстояло сгореть на его концах.

Первая волна обрушилась на частокол. Это были не демоны-воины, а живой таран – бесформенные сгустки плоти с костяными щупальцами и панцирями, вздутыми от багровой энергии. Они не атаковали – они налипали на дерево, и оно под ними чернело, гнило и рассыпалось в труху за секунды. Лучники Ильвы выпустили залп. Стрелы впивались в мягкие тела, но не останавливали их. Существа продолжали ползти, из ран их сочилась черная слизь, разъедающая камень.

– Огонь! – скомандовал Алрик, и со стен полетели глиняные горшки с самодельным зажигательным составом.

На мгновение все исчезло в багровом зареве. Воздух наполнился треском лопающейся плоти и тем самым сладковатым, тошнотворным запахом горелого мяса. Но когда огонь утих, стало ясно – это не помогло. Из-за первой волны уже катилась вторая, третья. Они шли, не обращая внимания на потери, заполняя рвы телами павших и карабкаясь по ним, как по живой лестнице.

– Они не воюют! – крикнул кто-то в панике. – Они жрут! Жрут саму землю!

Это была правда. Демоны не стремились убить защитников. Они стремились поглотить. Поглотить дерево, камень, магию, жизнь. Все, что имело хоть каплю энергии. Их аура, ядовито-багровая, висела над полем боя плотным одеялом, и под ее давлением гасли факелы, тускнели зачарованные амулеты, а люди начинали чувствовать невыносимую духоту и тошноту.

Гром с его орками врезался в бок наступающей массе. Это был не бой, а мясорубка. Дубины и топоры «Развитых» крушили кости и плоть, но на место каждого убитого демона приходили десять. Они облепляли орков, впивались когтями и зубами, и даже могучие тела «Развитых» не выдерживали – плоть чернела и отмирала, кости рассыпались в порошок. Гром ревел, расшвыривая тварей, но их было слишком много. Они затягивали его, как трясина.

Ильва видела, как рушится левый фланг. Видела, как люди, отравленные демонической аурой, в панике бросали позиции, и их тут же накрывала багровая волна. Она стреляла, не целясь, выпуская одну стрелу за другой, но это было каплей в море.

Алрик спустился с частокола. Его «коэффициент риска» застыл на 100%. Расчеты были окончены. Оставалось только действовать. Он скомандовал отход ко второй линии обороны – к полуразрушенной каменной цитадели в центре форта. Это была не тактика. Это была отсрочка. Пять минут. Десять. Не больше.

Они отступали, прикрывая друг друга – люди, орки, гоблины. Старые враги, ставшие спиной к спине в последнем круге ада. Воздух был густ от криков, запаха крови и гари, и всепроникающего, удушливого смрада Порчи.

Забаррикадировавшись в цитадели, они получили передышку. Короткую, кровавую передышку. Гром, весь в черной, едкой крови, тяжело дышал, прислонившись к стене. Раненые стонали в подвале. Ильва перевязывала глубокую царапину на руке Алрика.

– Они ждут, – хрипло проговорил Гром, глядя в узкую бойницу. – Собираются для последнего удара.

Алрик кивнул. Демоны не штурмовали цитадель. Они окружали ее, смыкая кольцо. Они были подобно хищнику, который, загнав добычу в угол, теперь не спешит, зная, что бегству нет пути.

– Они не просто хотят нас убить, – сказал Алрик, и его голос был усталым до глубины души. – Они хотят все. Нашу ману. Нашу жизнь. Наше отчаяние. Это для них – пир.

Он посмотрел на собравшихся – измученных, окровавленных, обреченных. Его «коэффициент риска» больше не показывал цифр. Он показывал лишь обратный отсчет.

И тогда с запада, со стороны пустыни, донесся новый звук. Не гул орды. Не рев демонов. А тонкий, пронзительный вой, в котором смешались ярость, голод и холодная, безжалостная решимость.

Глава 57: "Немая Клятва"

Подвал цитадели был адом в миниатюре. Воздух стоял спертый, густой от запаха пота, крови и страха. Раненые стонали в полумраке, их голоса сливались в монотонный, подавленный хор отчаяния. Снаружи доносился приглушенный гул битвы, удары по баррикадированным дверям и тот пронзительный вой, что пришел с запада, внося новую, незнакомую ноту в симфонию уничтожения.

В самом углу, на груде мешков с зерном, прикрытая несколькими плащами, лежала Ракса. Ее тело било в конвульсиях, лицо заливал пот, а губы были в кровь изкусаны от сдерживаемых криков. Это не было рождением. Это была пытка. Ее тело, и без того истощенное, выворачивало наизнанку, стремясь извергнуть то, что росло внутри. Каждая схватка была похожа на удар багровой молнии, прожигающей ее изнутри. Она чувствовала, как не только ее тело, но и сама реальность вокруг искажается и рвется от напряжения, пытаясь изгнать в мир нечто, чему в нем не было места.

Гром стоял на коленях рядом, его огромная рука сжимала ее ладонь. Он был беспомощен. Он, способный сокрушить череп демона одним ударом, не мог остановить эту боль. Он видел, как ее глаза закатываются, как тело напрягается до предела, и чувствовал, как его собственная ярость, холодная и бесплодная, копится внутри, не находя выхода.

Зуг метался у их ног, его тщедушная фигура подрагивала от каждого удара в дверь.

– Не сейчас... – бормотал он, заливаясь. – О, предки, только не сейчас... Они прорвутся, и мы все...

– Замолчи, – прошипел Гром, не отрывая взгляда от Раксы. В его голосе не было угрозы. Только тяжесть, способная раздавить.

Двери снаружи содрогнулись от мощного удара. Посыпалась каменная крошка. Кто-то из раненых вскрикнул. И в этот момент Ракса издала тихий, разрывающийся звук, и все было кончено.

Наступила тишина. Даже гул снаружи словно отступил на секунду.

Ребенок не заплакал.

Он лежал на грубом плаще, маленький, сморщенный, и молчал. Его кожа была странного, темно-лилового оттенка, а на голове, в месте, где у младенцев обычно бывает родничок, проступали странные, симметричные белые уплотнения, похожие на крошечные, неразвившиеся рожки или коралловые наросты. Он был жив – его грудь поднималась в быстром, прерывистом ритме, но его глаза... Они были открыты. И они не были глазами младенца. В них не было младенческой мутности. Они были темными, почти черными, и смотрели в потолок подвала с невозмутимым, древним спокойствием.

Все замерли. Раненые забыли о своей боли. Зуг застыл с открытым ртом, его глаза вылезли из орбит. Даже Гром на мгновение остолбенел. Он ожидал чего угодно – монстра, урода, но не этого... этой пугающей, неестественной безмятежности.

Ракса, обессиленная, с трудом приподняла голову. Увидев ребенка, она прошептала одно слово:

– Жив...

И тогда Зуг нашел свой голос.

– Тварь... – выдохнул он с неподдельным ужасом. – Это... это не наш. Смотри на него! Он один из них!

Гром медленно повернул голову. Его единственный глаз уставился на гоблина, и в нем не было ни ярости, ни спора. Только непоколебимая уверенность.

– Он наш, – сказал Гром. Его голос был тихим, но в нем слышался лязг стали.

– Но посмотри на него! – завопил Зуг, отступая. – Он даже не плачет! Он смотрит как... как драконид! Он принесет нам гибель!

В этот момент ребенок повернул голову. Его темные, бездонные глаза скользнули по перекошенному от ужаса лицу Зуга, затем поднялись на Грома. Казалось, он не просто видит – он оценивает, анализирует.

Гром не дрогнул. Он смотрел на это странное, безмолвное существо, на эти белые наросты на его голове, на его неестественно осознанный взгляд. Он не чувствовал отцовской нежности. Он не чувствовал умиления. Он чувствовал... ответственность. Он смотрел на эти темные, понимающие глаза и видел в них не сына, а долг. Самый тяжелый долг из всех возможных. Защитить это чудовище. Или защитить мир от него. Или найти для него место между этими двумя крайностями.

Он медленно, почти ритуально, протянул свою огромную, покрытую шрамами и кровью руку. Его ладонь была размером почти с всего младенца. Он не взял его. Он просто поднес руку, позволяя ребенку видеть ее.

Младенец поднял свой крошечный, лиловый кулачок и на мгновение коснулся грубого, заскорузлого пальца Грома. Прикосновение было легким, как дуновение ветра.

И тогда Гром принял решение. Оно не требовало слов. Он аккуратно, с неожиданной для его исполинской силы нежностью, поднял ребенка с плаща. Он не прижал его к груди. Он просто держал его на своих ладонях, как держал бы самое хрупкое и ценное сокровище в этом гибнущем мире.

Он обернулся к Зугу, к раненым, ко всем, кто смотрел на него с ужасом и непониманием.

– Он – наш, – повторил Гром, и на этот раз в его голосе прозвучала не просто констатация, а приговор. И клятва. – Его будут звать Каэл. И мы защитим его. От демонов. От драконидов. От всего мира. Пока жив хоть один из нас.

Он стоял, держа на руках молчаливого младенца с темными, всепонимающими глазами, а снаружи грохотала война, и вой вампиров становился все ближе. В этом жесте не было красоты. Не было пафоса. Была только голая, простая, животная правда. Они были его семьей. И они не бросают своих.

Ракса, наблюдая за этим, тихо закрыла глаза. Снаружи рушился мир. В подвале пахло кровью и страхом. А на ладонях у Грома лежало их немое, лиловое будущее. И в этом аду этого было достаточно.

Глава 58: "Щит Отчаяния"

Воздух в поместье Вейнара был стерильным, как всегда, но теперь в этой стерильности висело новое напряжение. Эльта стояла в центре своей обсерватории, но ее взгляд был обращен не на звездные карты или схемы. Ее сознание, пронизывающее поместье невидимой паутиной, уловило нечто новое. Не всплеск маны. Не зов силы.

Она почувствовала боль. И не только ее. Сквозь всеобщий страх пробивалось что-то иное. Что-то твердое и теплое. Ее сознание, скользя по полю боя, наткнулось на источник не ярости и не отчаяния, а... решимости. Абсолютной, бескомпромиссной. Она ощутила массивную, шрамированную руку, сжимающую крошечный, лиловый кулачок. Уловила простую, как закон природы, мысль: «Он – наш. Мы не бросаем своих». Это была та самая бескорыстная сила, которой в ней не было никогда. И видение этого щита, возведенного не из страха или жажды власти, а из долга и чего-то, что она с трудом опознала как любовь, стало последней каплей.

Она была далекой, приглушенной, словно доносящейся из-за толстого стекла. Но она была повсюду. Волна чистого, животного страха, исходящая с востока, из того места, что ее разум метил как «Форт Оптимизм». Это был не просто страх смерти. Это был страх поглощения, растворения, полного и окончательного уничтожения. И в этом страхе, как знакомый привкус, она узнала собственное отражение. Это был тот же страх, что кристаллизовался в ее сердце ледяным осколком в день ее Падения. Страх быть поглощенной собственным творением, своим одиночеством, своей безмерной силой. И теперь, чувствуя его извне, она внезапно поняла: она не уникальна в своем аду.