Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Илна, молодая волчица с шерстью, выцветшей от химикатов и отчаяния, рухнула на колени. Дрожь, пробежавшая по ее телу, была не от слабости, а от электрического шока откровения. Она когда-то верила, что ее работа, ее жертвы помогут спасти сестру, умиравшую от магической чахотки. Теперь эта похороненная надежда воскресла в виде этой далекой, совершенной силы, идущей сквозь ад.

– Чувствуете? – прошептала она, и ее хриплый голос сорвался в рыдании, в котором смешались боль и экстаз. – Он… это искупление… Окончательный ответ…

Сарра, старая рысь со шрамом через всю морду, прижала ладони к прутьям так сильно, что костяшки побелели. Ее потухшие глаза загорелись отблеском того самого чистого пламени, что она чувствовала.

– Никакого хаоса… – ее слова были едва слышны, полны благоговейного ужаса. – Только порядок. Только мощь. Абсолютная и безразличная…

Илна подняла голову. Слезы катились по ее грязной шерсти, оставляя чистые следы.

– Вот он… – ее шепот был молитвой, выдохом обретенной веры, последним якорем в море безумия. – Совершенство. К нему… мы и шли, даже не зная пути…

Их трагедия была не в плену. Их трагедия была в том, что они, фанатики силы, жаждавшие преодолеть ущербность своей природы, обожествили то, что несло им лишь безразличное уничтожение. Они видели в Ашкароне апофеоз своих стремлений, не понимая, что этот бог был не спасителем, а воплощенным отрицанием их самого существования.

Глава 26: Безликая Могила.

Новая тактика демонов, холодная и безжалостная, была приведена в действие. Ашкарон, приближаясь к самому эпицентру Прорыва, был встречен не демонами, а живой, дышащей стеной. Бесконечной, безликой массой монстров – искаженных волков с клыками из обсидиана, медведей со щупальцами вместо лап, гоблинов с кожей, покрытой язвами, орков с горящими багровым светом глазами. Они не бросались с яростью. Они накатывали волнами, с пустотой в глазах, движимые одной лишь чужой волей, как биомасса, направленная в топку.

Ашкарон не ускорился. Не замедлился. Его золотые глаза, по-прежнему лишенные выражения, смотрели сквозь них, вперед, на пульсирующий багровый кристалл вдали. Каждое существо, входившее в пределы его ауры, высыхало и рассыпалось. Они гибли десятками, сотнями. Их трупы, еще не успевшие превратиться в пепел, накапливались, образуя движущуюся, умирающую гору. Они не могли пробить его защиту. Они не могли причинить ему вред. Они могли лишь навалиться грудой, используя свою массу как оружие.

С фланга, из глубокого разлома в скале, за этим сюрреалистическим зрелищем наблюдали Гром и Зуг. Орк стоял неподвижно, его могучие руки сжимали древко топора так, что дерево трещало, а костяшки пальцев побелели. Гоблин, обычно юркий и вертлявый, нервно теребил край своего самодельного плаща из шкуры, его большие глаза были полены ужасом.

– Они… они просто бросают их, – прошипел Зуг, его взгляд бегал по полю боя, не в силах остановиться на одной точке. – Словно дрова в печь… Смотри! Вон, орки из клана Красной Скалы… наши…

Гром молчал. Его новый, «развитый» разум, обычно занятый сложными и мучительными мыслями, был пуст, заполнен лишь леденящим наблюдением. Его взгляд упал на знакомую фигуру в атакующей массе – молодого орка по имени Гарк. Всего неделю назад они с ним сцепились из-за пайки, обменявшись парой синяков и парой грубых шуток. Гарк был дерзок, силен и полон жизни. Теперь его лицо было пустой маской, а в глазах горел тот же багровый огонь, что и у всех. Он с рыком, который больше походил на стон, врезался в ауру Ашкарона. Его могучее тело не взорвалось и не отбросило. Оно сморщилось, высохло за долю секунды и рассыпалось, как старый, пересохший лист, унесенный ветром. Без звука. Без усилия со стороны драконида. Не было битвы. Было утилизацией. Конвейером смерти.

Гора тел росла с пугающей скоростью. Ашкарон, все так же неумолимый, медленно погружался в эту движущуюся, умирающую массу. Его золотой, украшенный рунами шлем скрылся из виду. Затем массивные плечи. Мощная грудь.

– Он… он тонет, – выдавил Зуг, и в его голосе прозвучал непривычный, чистый ужас, не связанный с расчетом или выживанием. – Их просто… слишком много. Они его завалят.

Гром смотрел, как его сородичей, тех, с кем он делил и ярость, и страх, с кем когда-то дрался за место у костра или кусок мяса, используют как расходный материал, как песок, который бросают, чтобы засыпать колодец. Он видел не поражение Ашкарона. Он видел страшную, безликую логику демонов, которую он впервые осознал в полной мере. Числа против качества. Масса против индивидуальности. И в этой новой, уродливой арифметике войны для таких, как он и Зуг, для «развитых», обладающих самосознанием, места не было. Они были мясом. Пушечным мясом в войне, где их воля, их разум не имели никакой ценности.

Глава 27: Слезы по Идолу.

В пещере лаборантки замерли у решетки, словно прикованные к ней невидимыми цепями. Они больше не чувствовали ни усталости, ни голода, ни унижения. Все их существо было настроено на одну, доминирующую частоту – пульсирующую, чистую, неопровержимую ноту маны Ашкарона. Илна, прижавшись лбом к холодным, зазубренным прутьям, чувствовала каждый его «вздох», каждый всплеск его силы, гасящей десятки, сотни жизней. В ее измученном, но очищенном верой сознании это не было уничтожением. Это было великое очищение. Священное шествие, сметающее скверну с лица мира огненным бичом абсолютной власти. Ее бог, воплощение мощи, к которой она инстинктивно стремилась всю свою недолгую, полную страданий жизнь, шел к ним, к самому сердцу порчи, чтобы исцелить его или стереть с лица земли.

– Вот… вот… – бормотала она, сжимая прутья так, что ее пальцы онемели, а под когтями выступила алая кровь, медленно стекающая на ржавый металл. – Он близко… Чувствуешь, Сарра? Он почти здесь, он дышит на нас!

Старая рысь молча кивнула, ее глаза были прикрыты, все ее существо, каждый нерв, были сосредоточены на этом трансцендентном ощущении. На ее морде, испещренной морщинами и шрамами, застыла гримаса блаженства, смешанного с почти болезненным напряжением.

И вдруг… что-то изменилось. Сначала это было едва уловимо – будто далекий, совершенный аккорд начал фальшивить. Чистота потока помутнела, в его мощную, ровную симфонию ворвалась чужая, визгливая, навязчивая нота. Илна моргнула, пытаясь очистить восприятие, смахнуть помеху, но диссонанс лишь нарастал, превращаясь в оглушительную какофонию. Сила… не слабела, а выгибалась, уступая дорогу чему-то грубому, давящему, бесформенному. Давление его маны, давившее на их сознание, стало не ослабевать, а отступать. Менять свой вектор. Ашкарон был уже на подступах к пещере, они чувствовали это всем нутром, каждой клеткой. И вот… его движение замедлилось, стало тяжелым, прерывистым. Его присутствие, яркое и неоспоримое, как полуденное солнце, замерло, а затем начало гаснуть, подавляемое бесконечной, удушающей массой багровой энергии, что душила его, погребая под грудой тел, под весом безликой арифметики.

– Нет… – простонала одна из других женщин, юная лисица, в голосе которой прозвучал первый трепет сомнения.

– Нет… – эхом повторила Сарра, открывая глаза, в которых уже не было блаженства, а лишь нарастающее, леденящее недоумение и давнишняя, горькая правота. «Перестань, дитя», – прошептала она, но Илна уже не слышала.

– НЕТ! – закричала Илна, яростно тряся решетку, словно могла ее разорвать голыми руками, силой одной своей веры. Ее голос сорвался в животный, полный отчаяния и ярости вопль, в котором тонули все остальные звуки. – ВСТАНЬ! УБЕРИ ЭТУ... ЭТУ МАССУ! УБЕРИ ЭТИХ ТВАРЕЙ! ТЫ ЖЕ СИЛА! ТЫ ЖЕ СОВЕРШЕНСТВО!

Но ее бог не вставал. Его чистая, совершенная сила, которую она так жаждала и в которую вложила последние крупицы своей истерзанной души, тонула в болоте, созданном ее же сородичами, в тех, кого она когда-то считала братьями и сестрами по несчастью. Его не победили в честном поединке. Его не превзошли в силе. Его задавили. Забросали трупами, как закидывают грязью и камнями прекрасную, мраморную статую.

Экстаз в глазах Илны сменился шоком, затем пустотой, а затем хлынувшей горькой, бессильной яростью, обжигающей, как кислота. Она не плакала от горя по погибшему божеству. Она плакала от осквернения самого идеала, от поругания последней святыни. Ее идол пал не от руки равного. Его убили числом. Индивидуальное, величественное, пало перед безликой, уродливой, но невероятно эффективной массой. Совершенство было растоптано посредственностью, возведенной в абсолют. И в этом был самый страшный, самый унизительный проигрыш.

Одна за другой они опускались на колени. Юная лисица, закрыв лицо руками, беззвучно тряслась, ее хвост беспомощно волочился по пыльному полу. Другая, старая барсучиха, смотрела в пустоту перед собой, и по ее щекам медленно текли редкие, тяжелые слезы, смывая слои грязи и оставляя чистые, трагические дорожки. Илна же не плакала. Она сжалась в комок, ее спину била сухая, беззвучная дрожь, а в глазах, уставленных в каменный пол, пылал огонь такой бессильной, всепоглощающей ненависти, что, казалось, он мог бы спалить дотла и решетку, и весь этот проклятый мир. Их тихий, яростный плач, полный крушения последней надежды и отчаяния, смешивался с торжествующим, ядовитым шипением багрового кристалла, праздновавшего свою уродливую, временную победу.

Глава 28: Рев Создателя.

Сначала мир не онемел – он лишился звука насильственно и мгновенно. Пение птиц, шелест листьев, отдаленный гул багровой пустоши – все было вырвано из реальности, как будто сам воздух внезапно стал вакуумом, неспособным проводить вибрации. Это была не пауза, а тотальная кастрация акустического пространства, длящаяся одно растянувшееся, давящее сердцебиение. Два.

Потом пришел Рев.

Это был не звук, рожденный в горле или легких. Это был треск фундамента мироздания, разлом в самой ткани бытия. Он пришел не через уши – он пришел через кости, через кровь, через спинной мозг, заставляя каждую клетку живого и неживого содрогнуться в первобытном отклике. Земля не затряслась – она завибрировала с такой чудовищной частотой, что камень начал пылить, а вековые деревья гнуться в немом, неестественном поклоне. Воздух загустел, стал упругим, и каждый вдох обжигал легкие статическим электричеством и вкусом расплавленного металла.

Мана, основа всего магического, пришла в бешеное, хаотическое движение. Ее рвало и крутило, словно воду в ведре, в которое упал раскаленный докрасна болт. Все магические константы, все законы, на которых столетиями держались расчеты, перестали существовать.

В поместье Вейнара.

Эльта, склонившаяся над чертежом «Стабилизатора Реальности», ощутила это как физический удар по мозгу. Схемы, выгравированные на серебряных пластинах, вспыхнули ослепительным белым светом и потухли, оставив запах гари и расплавленного металла. Ее тело, привыкшее к тонким манипуляциям с энергией, отозвалось судорогой. Она рухнула на колени, ее вырвало прозрачной желчью на идеальный пол. Вейнар, стоявший у окна-среза, не дрогнул, но его пальцы впились в кварц так, что тот затрещал. «Любопытно, – произнес он, и в его голосе впервые прозвучала трещина неподдельного удивления. – Фундаментальный сдвиг. Перезагрузка системы.»

И пока в стерильной лаборатории Вейнара гасли руны, в лагере Алрика...

Алрик, чинивший порванный ремень, рухнул лицом в грязь. Его внутренний «коэффициент риска» взорвался, выдав стопроцентную вероятность неминуемой гибели. Это было знание, вбитое в подкорку, химический сигнал первобытного ужаса. Ильва, сидевшая у костра, вскрикнула и схватилась за голову. Ее лук, зачарованный на меткость, стал раскаленно горячим, а затем ледяным. Кровь в их жилах попятилась назад, к сердцу, инстинктивно пытаясь спрятаться.

Далеко от этого хаоса, в убежище Грома и Зуга...

Гром, деливший похлебку с Аэлин, рыкнул и вскочил, схватившись за голову. Его новый, «развитый» разум пронзила чужая, бесконечно древняя, яростная мысль. Зуг завизжал и зарылся лицом в землю, словно пытаясь закопаться. Женщины сбились в кучу, их охватил животный ужас, страх кролика, услышавшего рык льва за тысячи миль.

В стане демонов царил иной хаос.

Малак, наблюдавший за картой наступления, взвыл. Но это был не крик боли, а звук ярости и глубочайшего дискомфорта. Его багровая форма заколебалась, стала прозрачной. Другие демоны корчились, их энергетические тела меркли и вспыхивали, словно плохая связь. Для них Рев был болезненным диссонансом, вмешательством в их собственную, искаженную природу.

Среди вампиров...

Каин замер. Его аристократичная маска треснула, обнажив древний, костный ужас добычи. Родовая память, хранившая тысячелетия, пронзила его одним-единственным знанием: это не угроза. Это – зов Хозяина. Того, кто был здесь до них. И Хозяин был в ярости. Инстинкт, дремавший веками, кричал одно: спрятаться. Исчезнуть.

Рев длился, возможно, три секунды. Но когда он стих, мир был другим. Мана успокоилась, но ее течение изменилось навсегда, как русло реки после землетрясения. Законы физики восстановились, но с едва уловимым, новым напряжением, словно реальность теперь была натянута на каркас, который едва выдержал испытание. Это был не конец света. Это было напоминание, выжженное на подкорке каждого живого существа. Напоминание о том, что у этого мира есть Создатель. И он только что проснулся.

Глава 29: Выход Легионов.

Тишина, воцарившаяся после Рева, была тяжелой и звонкой, как натянутая струна. Она не принесла облегчения, а лишь усугубила ощущение хрупкости мира. Воздух все еще вибрировал, но теперь это было тонкое, неумолимое эхо, впитывающееся в камни и почву, меняющее их саму суть. Мана обрела новое, стремительное течение с горьким привкусом озона и расплавленного кремния, словно реальность была перегружена и теперь работала на износ, ее законы став временным перемирием с хаосом.

И тогда на юге началось. Сперва горизонт застыл, будто в страхе. Затем он задрожал, поплыл. Из знойного марева, за дымящимися руинами пограничных застав, они начали проявляться. Как изображение на закопченном стекле – сначала смутные, искажающие свет тени, потом все четче, величественнее и ужаснее. Легион. Дракониды.

Они не возникли – они кристаллизовались из самого воздуха пустыни. Сотни их. Каждый был уникальным воплощением стихийного апокалипсиса, центром собственной, личной катастрофы, но вместе они образовывали единый, неотвратимый фронт.

Один, чья чешуя отливала цветом вулканического стекла и покрытой инеем лавы, шел в авангарде. С каждым его шагом земля не просто трескалась – она вскрывалась с сухим, оглушительным хрустом, обнажая ядовитые желтые испарения, которые поднимались столбами и смешивались с воздухом, делая его едким и обжигающим. Другой, более стройный, с рогами, закрученными, как у исполинского песчаного червя, оставлял за собой не тропу, а зону отчуждения – зыбучие трясины, пульсирующие и засасывающие все, что не успевало отползти, превращая твердь в гибельную ловушку. Третий, самый крупный, с огромными кожистыми крыльями, сложенными за спиной, двигался медленнее всех, и воздух вокруг него плавился, рождая стойкие, пугающие миражи – то проступали очертания древних, разрушенных башен, то мелькали тени существ, не принадлежащих этому миру.

Они не шли строем. Они двигались как единый организм, подчиняющийся ритму, недоступному для понимания смертных. Сплошной стеной, шириной в несколько миль, они двинулись на север. Их коллективная аура создавала низкочастотный гул, входящий прямо в кости и мозг, становясь фоновым шумом апокалипсиса. Этот гул выжигал тишину, заполнял собой все пространство, от него слезились глаза и звенело в ушах.

Их путь был отмечен не разрушением, а абсолютным уничтожением. Там, где они проходили, жизнь аннигилировалась. Леса, еще не тронутые багровой порчей, не горели – они мгновенно высыхали, чернели и рассыпались в мелкодисперсную пыль, которую тут же подхватывали и кружили их личные песчаные бури. Реки и ручьи иссякали за часы, оставляя после себя белые, соленые, потрескавшиеся русла – шрамы на теле планеты. Плодородная почва спекалась в твердый, пористый камень, который крошился под их тяжелыми шагами в безжизненный песок. Они не оставляли после себя Пустошей, как демоны. Они оставляли Пустыню. Вечную, мертвую, идеальную в своем безразличии. Это была стерилизация раскаленным железом.

Демоны-наблюдатели на окраинах багровой аномалии не стали дожидаться их приближения. Они отступали. Не в панике, а с холодной, расчетливой скоростью. Их багровая порча, обычно растекающаяся, как ядовитая плесень, шипела и отступала перед наступающей песчаной бурей, словно кислота, нейтрализованная щелочью. Они видели, как их сородичи бесследно исчезали в этом песчаном море. Их безликий разум приходил к единственному выводу: прямое противостояние сейчас – самоубийство.

Их маршрут был прям и неумолим, как падение камня. К Прорыву. К месту гибели их сородища. Они шли, не обращая внимания на муравейники демонов или остатки иных цивилизаций. Их работа называлась карантином. Их метод – стерилизацией. А их безмолвное, величественное шествие было наглядным пособием по тому, как наступает конец, который уже не угроза, а свершившийся факт.

Глава 30: Приказ Адского Пламени.

Подземный зал, выгрызенный багровой энергией в толще скалы, был похож на пульсирующий внутренний орган некоего исполинского существа. Стены его дышали, испуская мерцающий свет и испарения, пахнущие окисленной медью и гниющими ранами. Воздух гудел от сконцентрированной ненависти и страха – страха не физического, а экзистенциального, присущего самой природе демонов, столкнувшихся с угрозой абсолютного небытия. В центре зала, над каменным столом, где мана выжгла живую, струящуюся карту континента, висел Малак. Его форма, обычно текучая и нестабильная, сейчас была сжата в плотный, вращающийся сгусток багрового света и голодной черноты, с двумя точками-глазами, пылавшими холодным огнем.

Его командоры стояли вокруг, их обличья – скорпиона, спрута, многоножки – казались особенно уродливыми и неестественными в этом тревожном полумраке. Командор-скорпион, его хитиновые пластины позвякивали от мелкой дрожи, первым нарушил тяжелое молчание. Его голос был не шипением, а скрежетом.

– Они не замедляют ход. Наши наблюдатели на периметре… исчезают. Не уничтожены. Стираются. Как будто их никогда не было. – Его жало беспомощно подрагивало, описывая в воздухе нервные круги.

– Наша порча не может зацепить их ауру, – добавил командор-спрут, его щупальца-антенны судорожно сжимались, будто ловя несуществующие сигналы. – Она не разъедает, не мутирует. Она просто… гаснет при контакте. Как огонь без воздуха. Они – вакуум для нашей сущности.

Малак медленно повернулся, его сгусток энергии излучал леденящую концентрацию.

– Они – антитезис, – его голос прорезал разум, как раскаленная игла. – Мы – хаос, становящийся формой. Они – порядок, становящийся пустотой. Прямое противостояние бесполезно. Они превосходят нас в самой основе.

– Тогда мы отступаем? – просипел командор-многоножка, его сегментированное тело извивалось. – Оставляем Сердце?

– Мы отступаем тактически, – поправил Малак. Его точка-взгляд скользнула по живой карте, остановившись на землях к северу и западу от Прорыва, где еще теплились очаги сопротивления – трепещущие огоньки Эльты, лагеря Алрика, вампирских укрытий. – Пока скальпель занят ампутацией, мы можем собрать ресурсы для будущей… инфекции. Их армии слабы. Их города – гнезда страха. Но в их жилах течет то, что нам нужно – чистая, неискаженная мана. Жизненная сила. Топливо.

В зале повисла пауза, наполненная алчным пониманием. Страх начал медленно трансмутироваться в хищную, расчетливую жадность.

– Пока дракониды заняты Сердцем, у нас есть окно, – продолжил Малак, его форма слегка расширилась, вбирая в себя тревожную энергию командиров. – Мы не можем сражаться с пустыней. Но мы можем пожрать оазисы, что прячутся в ее тени. Мы сокрушим их последние опорные пункты. Возьмем их ману. Их жизни. Их отчаяние. Мы станем сильнее. Мы эволюционируем. – Он сделал паузу, давая им прочувствовать всю сладость этой перспективы. – А когда скальпель завершит свою работу и уйдет… когда останется лишь стерильная пустошь… кто будет владеть этим миром? Тот, кто сильнее. Тот, кто сумел адаптироваться.

– Генеральное наступление, – выдохнул командор-скорпион, в его голосе уже слышался отголосок былой уверенности. – Все орды. Сломить их последние рубежи, пока они оправляются от шока Рева.

– Именно, – заключил Малак. Его форма резко сжалась, став плотной и острой, как клинок. Багровый свет на мгновение погас, сменившись испепеляющей белизной чистого намерения. – Отдать приказ.

Беззвучная команда, импульс чистой, неоспоримой воли, разошлась от него, как ударная волна. Она не несла слов, лишь образы: рушащиеся стены, вопли, высасываемую из живых существ ману, темную радость поглощения.

В ответ задрожала сама скала, и из глубин, из щелей, из самых темных уголков Пустоши послышался нарастающий гул. Гул пробуждающейся орды, которой был отдан простой и чудовищный приказ – наступать. Жрать. Рваться на север и запад, туда, где еще теплилась жизнь. Этот гул, полный нового, целенаправленного голода, эхом отозвался в костях Алрика, заставил вздрогнуть стрелу в руках Ильвы и ледяной червь сомнения шевельнулся в сердце Вейнара. Карантин начался с одной стороны, но с другой – готовился новый, еще более страшный виток эпидемии.

Глава 31: Первые Жертвы Песков.

Дым поднимался над пограничным форпостом «Серая Застава» тонкими, агонизирующими струйками. Не едкий багровый дым порчи, а простой, горький запах горелого дерева, шерсти и тлена – свидетельство не магической, а обычной, человеческой трагедии. После Рева воздух все еще звенел нездоровым напряжением, а мана теряла привычные русла, срывая простейшие заклинания и заставляя световые сферы мерцать в судорожном ритме.

Алрик стоял на полуразрушенной стене, его взгляд был пуст и обращен внутрь. Его «коэффициент риска» превратился в константу – белый шум неминуемой гибели. Ильва сидела у его ног, с маниакальной точностью проверяя каждую стрелу. Ее пальцы дрожали, но движения оставались выверенными и острыми.

– Они не нападают, – тихо произнесла она, не поднимая головы. – Демоны всегда нападали. А теперь… тишина. Это хуже.

– Они пересматривают тактику, – голос Алрика был хриплым. – Когда враг думает, он становится опаснее. Рев что-то в них переключил.

Внезапно ветер донес новый звук. Не хаотичный гул орды, а ровный, методичный топот. И над ним – сухой, шелестящий гул, словно гигантские весы отмеряли песок времени. Алрик медленно поднял голову. На юго-востоке, из-за гряды холмов, поднималась стена бледно-желтого песка. И перед ней, не спеша, шли дракониды.

Их было больше пятидесяти. Они не обращали внимания на форпост, их путь лежал чуть восточнее. Они были подобны ледникам – медленным, неумолимым и абсолютно безразличным.

– Боги… – прошептал кто-то из часовых.

Но это было лишь началом. С запада, из лесистых предгорий, выполз отряд демонов-мародеров. Около тридцати гуманоидных тварей с кривыми клинками из обсидиана. Увидев драконидов и форпост, они не бросились в яростную атаку. Они замерли на опушке, наблюдая. Вычисляя.

– Они охотятся, – сказала Ильва, поднимаясь. – Смотри. Ждут.

Дракониды продолжали свой путь. Их песчаная буря уже начала накрывать ближайшие холмы. Камень темнел и крошился. Трава обращалась в пыль.

И тогда демоны приняли решение. Они рванули не на драконидов, а прямо на форпост. Быстро, молча, без воплей. Это был холодный, расчетливый бросок хищника, решившего урвать добычу, пока больший хищник отвлечен.

– К ОРУЖИЮ! – закричал Алрик, его голос обрел привычную твердость.

Но они не успели. Песчаная стена накатила на отряд демонов. Не было битвы. Не было столкновения. Демоны просто вошли в зону абсолютного покоя и порядка.

Первый ряд мародеров застыл на бегу. Их багровая аура не погасла – она испарилась. Тела, лишенные питающей хаотической энергии, не рассыпались в пыль. Они высохли. Мумифицировались за долю секунды. Кожа натянулась на костях, почернела, глаза ввалились и превратились в угольки. Затем ветер, рожденный аурами драконидов, донесся до них, и эти высохшие оболочки рассыпались, как песчаные замки.

Все произошло в полной тишине. Тридцать демонов перестали существовать, не успев понять, что произошло.

Кто-то из молодых ополченцев за стеной громко и неуместно рассмеялся, и смех тут же перешел в истерическую рыдающую тишину. Кто-то упал на колени. Кто-то просто стоял, глядя в пустоту.

Дракониды прошли мимо, не замедляя хода. Их золотые глаза не повернулись ни к форпосту, ни к тому месту, где только что был отряд. Песчаная буря от них докатилась до стен «Серой Заставы». Люди почувствовали, как кожа на лицах мгновенно стянулась, стала пергаментной. Деревянные частоколы с сухим треском покрылись сетью глубоких морщин. Воздух стал обжигающе сухим, и каждый вдох обдирал горло, не принося кислорода.

Когда они ушли, наступила гробовая тишина. Ильва опустила лук.

– Они… даже не заметили их, – прошептала она.

Алрик медленно кивнул.

– Не заметили, – согласился он. – Мы для них – пыль. Демоны для них – пыль. Все – пыль. Они не воюют. Они просто идут.

Он посмотрел на запад, откуда пришли демоны. Теперь он понимал их новую тактику. Они боялись драконидов. И торопились сделать свою работу, пока эти живые пустыни не прошли по всему континенту. Война изменила правила. И новые правила были бесконечно страшнее старых.

Глава 32: Приказ к Бегству.

Сырость в пещере была не просто влагой, просачивающейся сквозь камни. Она была вкусом страха, который впитывали стены за недели их вынужденного укрытия. Воздух стоял тяжелый, неподвижный, словно сама атмосфера сгустилась от осознания неминуемой угрозы. После оглушительного Рева и леденящего душу шествия Легиона тишина в пещере стала иного порядка – не отсутствием звука, а звуком обреченности, в котором слышался каждый стук сердца.

Гром сидел на корточках в самом дальнем углу, его массивная спина была напряжена, как тетива. Перед ним, на потрескавшейся от сырости шкуре, лежали жалкие остатки припасов: несколько полуистлевших кореньев, полмешка зерна с плесенью и две тощие вяленые рыбины. Этого не хватило бы и на два дня. Но его взгляд, тяжелый и неподвижный, был устремлен сквозь эту жалкую картину, вглубь собственного черепа, где с болезненной ясностью всплывали образы: гора тел, погребающая Ашкарона; безразличные золотые глаза драконидов; демоны-командоры, отдающие приказы с холодной, нечеловеческой расчетливостью.

В его голове, такой хрупкой и новой, щелкнул последний затвор. Он видел логику, уродливую и неоспоримую. Их, «развитых», не считали за солдат. Не считали за разумных. Их считали расходным материалом, биомассой, которую можно бросить в топку, чтобы ненадолго задержать неизбежное. Они были мясом. И мясо, оставшееся без присмотра повара, либо протухает, либо его съедает другой хищник.

Зуг, сидевший поодаль, нервно перебирал свои длинные, цепкие пальцы. Его большие глаза в полумраке светились лихорадочным блеском. Он первым нарушил молчание, его голос прозвучал пискляво и неуверенно:

– Они нас не ищут. Демоны. Как будто забыли.

– Не забыли, – глухо ответил Гром, не меняя позы. – Мы просто перестали быть приоритетом. Сейчас они воюют с людьми. С теми, у кого есть крепкие стены и полные амбары. А мы… мы – кости, которые можно грызть потом.

– Значит, у нас есть время? – в голосе Зуга зазвучала слабая, дрожащая надежда.

– Нет, – Гром наконец поднял голову. Его единственный глаз, пронзительный и умный, уставился на гоблина. – У нас есть отсрочка. Короткая. Пока дракониды давят Сердце Порчи, а демоны жрут людей, мы должны исчезнуть.

Он тяжело поднялся, его тень заполнила половину пещеры. Остальные – пара орков, трое гоблинов и ящеролюд – встревоженно зашевелились, почувствовав сдвиг в энергии своего вожака.

– Слушайте! – его голос, низкий и хриплый, не был криком, но он прозвучал громче любого вопля. – Малак и его прихвостни видят в нас пушечное мясо. Дракониды видят в нас пыль. Если мы останемся здесь, нас перемолотят. Сначала демоны, когда закончат с людьми. Или дракониды, если их путь случайно ляжет через нашу пещеру.

Он сделал паузу, давая им осознать всю тяжесть этого простого уравнения.

– Наш единственный шанс – бежать. Дальше на север. Подальше и от демонов, и от драконидов. Туда, где, может быть, еще остались земли, не тронутые ни порчей, ни песком.

– Но женщины… – тихо произнес один из орков, кивнув в угол, где под присмотром Раксы сидели их пленницы. – Они замедлят нас.

Гром посмотрел в угол. Аэлин встретила его взгляд – не вызовом, а тихим, испуганным вопросом. Ракса же лишь плотнее прижала к себе самых слабых, и в ее позе читалась готовая ко всему покорность. Эта покорность резанула его больнее, чем любой упрек.

– Без них у нас нет будущего! – рыкнул Гром, и в его голосе впервые прозвучала не ярость, а отчаяние, смешанное с решимостью. – Мы – новый народ! Или мы все умрем как последние твари! Они – наш шанс! Наш долг – защитить их!

Зуг встал, его тщедушная фигура казалась еще меньше рядом с исполином-орком.

– Он прав, – проскрипел гоблин. Его глаза бегали, просчитывая маршруты, риски, возможности. – Север. Говорили, там есть земли за горами, холодные, но чистые. Демоны не любят холод. Дракониды… может, и до них не дойдут.

Решение висело в воздухе, тяжелое и неотвратимое. Они видели страх в глазах друг друга. Страх перед неизвестностью, перед долгой дорогой, перед возможной смертью. Но этот страх был чище и честнее того, что они испытывали сейчас – страха быть разменной монетой в чужой войне, страха быть уничтоженными походя, без смысла и цели.

Гром выпрямился во весь свой гигантский рост.

– Мы идем. Собирайте все, что можно нести. Еду, воду, шкуры. Мы двинемся с рассветом. – Он посмотрел на каждого из своих сподвижников, вкладывая в этот взгляд всю свою волю. – Это не отступление. Это… переселение. Мы ищем место для нашего народа. И если нам суждено умереть, то мы умрем свободными, а не рабами в чужой войне.

Тишина в пещере сгустилась, наполнившись новым смыслом – страхом, смешанным с решимостью. Приказ был отдан. Не приказ сверху, а приказ изнутри. Приказ к бегству, который был для них первым по-настоящему собственным, осознанным решением. Их тихая война за самоопределение только что началась.

Глава 33: Уроки Плоти и Крови.

Первый день бегства обрушился на них новой реальностью – не адом огня и багровой энергии, а безмолвным, безразличным кошмаром пустоты. Они шли на север, оставляя за собой дымное зарево земель, пожираемых демонами, и мертвенную рябь на горизонте – след драконидов. Лес, через который они пробирались, застыл в неестественном оцепенении. Птицы исчезли, и только ветер шелестел в побуревшей листве, словно перелистывая страницы книги кончины мира. Воздух был густ и сладковато-прогоркл – его пропитали испарения далекой, но неумолимо приближающейся Порчи.