Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Она не видела лиц. Она чувствовала смутные образы: Алрик, его цинизм, превратившийся в холодную решимость; Ильва, ее дисциплина, треснувшая под натиском ужаса; Гром, его ярость, ставшая щитом для чего-то хрупкого и нового. И Ракса... ее боль отозвалась в Эльте особенно остро, эхом ее собственной, давней утраты.

И тогда ледяная скорлупа, которой она окружила свое сердце, треснула. Это не было расчетом. Это был порыв. Чистый, нефильтрованный, человеческий порыв. Порыв доказать, что в ней еще осталось что-то, способное понять этот щит.

Она повернулась. Вейнар стоял у стены, его сознание было чистым листом, готовым принять ее волю.

– Активируй Стабилизатор, – сказала Эльта, и ее голос прозвучал иначе – без привычной холодной властности, с ноткой чего-то, что она сама считала навсегда утраченным. – Полная мощность. Проекция на восток. Координаты... – она на мгновение закрыла глаза, позволяя ментальной карте страха указать ей путь, – ...форт.

Вейнар, не задавая вопросов, повиновался. Его пальцы побежали по панели управления. В сердце поместья, в зале, где стояло ее величайшее творение, зажглись руны. «Стабилизатор Реальности» пробудился.

Эльта не наблюдала за процессом. Она снова ушла в себя, но на этот раз не для контроля, а для связи. Она не приказывала. Она... отдавала. Она направляла всю свою волю, всю свою ментальную мощь, всю накопленную энергию поместья в единый, колоссальный импульс. Она не создавала щит. Она становилась им.

На физическом плане над фортом «Оптимизм» произошло немыслимое. Багровая мгла, давившая на умы и гасившая жизнь, вдруг встретила преграду. Невидимый, прозрачный купол медленно, но неумолимо опустился над цитаделью и прилегающими руинами. Демоны, рвущиеся к баррикадам, отшатнулись с шипением. Их аура, ядовитая и всепроникающая, уперлась в барьер абсолютного порядка. Он не отталкивал их. Он их... игнорировал. Законы их хаотичной природы переставали работать в этой зоне.

В подвале цитадели Гром, все еще державший Каэла, почувствовал, как давящий ужас, витавший в воздухе, вдруг отступил. Словно тяжелое, гнетущее одеяло с кого-то сдернули. Раненые перестали стонать, изумленно глядя вокруг. Зуг перестал трястись.

– Что это? – прошептал кто-то.

Алрик, стоявший у бойницы, увидел, как демоны замерли в нерешительности. Он не видел щита, но чувствовал его – как внезапную, хрупкую тишину посреди ада.

– Не наша работа, – пробормотал он. Его «коэффициент риска» бешено замигал, пытаясь пересчитать вероятности, но не находя объяснения.

Эльта, в своем поместье, чувствовала, как ее сила уходит. Быстро, как вода сквозь пальцы. Поддержание щита требовало чудовищных затрат. Она ощущала каждый удар демонов по барьеру, как удар по собственному сознанию. Ее ментальные щупальца, обычно прочные, как сталь, теперь истончались и рвались с каждым ударом. Она чувствовала, как ее воспоминания, ее личность, ее сама суть вытягиваются, как нити, и вплетаются в узор щита, стираясь в безличную энергию порядка. Ее тело оставалось стоять, но внутри она медленно таяла, растворяясь в той сети, что она сама и создала. Она не пыталась контролировать волю. Она растворяла свою волю в реальности, становясь частью артефакта, его вечным стражем и топливом.

Ее последняя осознанная мысль перед тем, как индивидуальность начала расплываться, была не о мести. Не о власти. Не о Вейнаре.

Пусть это сработает.

Аэлин, находившаяся в смежной лаборатории, почувствовала резкий скачок энергии. Она вбежала в обсерваторию и увидела Эльту, стоявшую неподвижно, с открытыми, но пустыми глазами. От нее исходило слабое свечение. Аэлин посмотрела на показания Стабилизатора. Энергия уходила в геометрической прогрессии.

– Госпожа! – крикнула она, но Эльта не реагировала.

Аэлин поняла. Жертва была принесена. И теперь ей, молодой гному без бороды, предстояло принять эстафету. Она сжала кулаки. Эльта, пусть и сломавшая ее жизнь, была единственным маяком в этом мире. И теперь, когда этот маяк гаснул, долг Аэлин – не дать свету погаснуть окончательно. Хотя бы для тех, кого он успел достичь. Она побежала к панелям управления. Она не знала, как долго продержится щит. Но она знала, что должен быть кто-то, кто будет управлять тем, что осталось.

А в форте, под защитой невидимого купола, воцарилась неестественная, зыбкая тишина, прерываемая лишь отдаленными, яростными воплями демонов и нарастающим воем с запада. У них была передышка. Дар, посланный не богом и не добродетелью, а искрой человечности, высеченной из самого окаменевшего сердца. И они еще не знали, что за эту искру уже заплачено.

Глава 59: "Цена Щита"

Воздух в обсерватории был густым и тяжким, словно пропитанным распадающейся мыслью. Он больше не пах озоном и пергаментом – он пах пустотой. Эльта стояла в центре комнаты, неподвижная, как изваяние, ее пальцы легли на холодную поверхность главного рунического контура Стабилизатора. Ее глаза были открыты, но взгляд их был устремлен внутрь, в тот астральный океан, где ее сознание медленно растворялось, подпитывая гигантский купол порядка, натянутый над руинами форта.

Аэлин наблюдала за ней, и холодная дрожь страха пробегала по ее спине. Она видела, как с каждым днем, с каждым часом, госпожа физически исчезала. Плоть на ее скулах втягивалась, кожа приобретала мертвенный, полупрозрачный оттенок, сквозь который проступали синеватые прожилки вен. Она была похожа на изможденный фитиль, горящий в безвоздушном пространстве, медленно и верно сгорающий. Ее некогда пронзительный, полный холодной воли взгляд теперь был туманным и расфокусированным. Она не спала, не ела, не пила. Она была живым каналом, и жизнь через нее вытекала с пугающей скоростью.

– Госпожа, – тихо позвала Аэлин, подходя ближе. – Вам нужно отдохнуть. Хотя бы на час.

Эльта медленно, с трудом, словно шестеренки в ее сознании заедали ржавчиной, перевела на нее взгляд. В ее глазах не было ни признания, ни раздражения. Лишь отстраненное, безличное свечение, как у далекой звезды.

– Нет… времени, – ее голос был шелестом сухих листьев, едва слышным. – Они… бьются. Щит… держится.

И Аэлин чувствовала это. Чувствовала каждое колебание щита, как отголосок в собственной душе. Поместье, этот отлаженный механизм, начинал давать сбои. Фонари, питаемые централизованным источником маны, мигали и тускнели. Отопление в дальних крыльях встало, заставляя слуг и беженцев жться кремниевым печкам. Запасы концентрированной маны, хранившиеся в кристаллических банках, таяли на глазах, превращаясь в серую, инертную пыль. Аэлин, по воле Эльты ставшая ее глазами и руками, вынуждена была принимать решения. Она перераспределяла ресурсы, отключала второстепенные системы, гасила руны охраны на внутренних периметрах, чтобы сберечь энергию для главного – для Щита.

Именно в такой момент, когда Аэлин, склонившись над картой энергопотоков, пыталась решить, какой из блоков жилых кварталов можно отключить от обогрева, чтобы не заморозить оранжереи с лекарственными травами, в поместье пришла весть.

Старший стражник, чье сознание все еще было прошито послушанием Эльте, доложил о группе у ворот. Не демоны. Не дракониды. Беженцы. Горстка изможденных, оборванных людей, зверолюдов и… гоблинов. Во главе с тем самым гоблином, Зугом, что бежал когда-то с Громом.

Аэлин, сердце которой сжалось в комок противоречивых чувств – надежды, страха, ответственности, – приказала впустить их только в предвратное укрепление. Она сама вышла к ним, запахнувшись в теплый плащ. Ветер гулял по пустынному плацу, неся на себе колючую пыль и запах грядущей зимы.

Зуг был почти неузнаваем. Его тщедушная фигурка сгорбилась еще сильнее, хитрая живость взгляда сменилась лихорадочным блеском глубокого истощения. За ним ковыляли несколько человек в обмотках вместо сапог, зверолюд с перевязанной головой, и все они несли на себе следы долгого, страшного пути.

– Мы… из форта, – прохрипел Зуг, его голос скрипел, как несмазанная дверь. – Из «Оптимизма».

Аэлин молча кивнула, давая ему говорить. Ее взгляд скользнул по его спутникам, оценивая, подсчитывая риски, как когда-то делал Алрик.

– Все… все рухнуло, – Зуг сглотнул, и его глаза наполнились мутными слезами отчаяния. – Демоны… их было как песка в пустыне. Мы продержались… пока не явился он. Малак.

При этом имени по толпе беженцев прошел сдавленный стон. Аэлин почувствовала, как по спине пробегают ледяные мурашки.

– Он пришел за ним, – Зуг с ненавистью ткнул пальцем куда-то в пустоту. – За ребенком. Чудовищем. Он родился… в самый разгар ада. И тогда… тогда случилось это.

Он рассказал. О немом младенце с лиловой кожей и темными, всевидящими глазами. О том, как Гром, не колеблясь, принял его. И о том, как в критический момент, когда Малак уже прорывался к цитадели, над ними возник Щит. Невидимый, прочный купол тишины и порядка, отсекающий демонический хаос.

– Он спас нас, – прошептал один из людей, раненый, с перекошенным от боли лицом. – Этот… щит. Дал нам время. Выбраться. Спрятаться.

– Щит держался недолго, – мрачно добавил Зуг. – С каждой минутой он слабел, становился... тоньше. Мы ушли, пока он еще был способен прикрыть отход. А потом... он просто лопнул. Как мыльный пузырь.

– Мы шли сюда, – Зуг перевел дух, его грудь ходила ходуном. – Потому что знали… знали, что здесь сила. Та, что способна на такое. Нам нужна помощь. Любая. Еды, медикаментов… сил. Малак не ушел. Он там. Он ждет. Он чувствует ребенка. И он его получит.

Аэлин слушала, и ее разум, отточенный неделями управления кризисом, уже просчитывал варианты. Новые рты. Новые раны. Ограниченные ресурсы. И главное – источник Щита, который угасал с каждым часом.

– Щит… держит госпожа Эльта, – тихо сказала Аэлин, и ее слова прозвучали как приговор. – Он убивает ее. И он не вечен.

– Что же нам делать? – его голос сорвался в истеричный визг. – Лечь и подставить глотки? Мы приползли сюда, чтобы сказать вам это! А вы... – его взгляд, полный ненависти и зависти, скользнул по крепким стенам, – вы прячетесь за этой... этой тишиной! Она вас душит, а вы и рады! Вам наплевать, что там, снаружи, кто-то сражается и умирает!

Аэлин сжала кулаки. Она не была эльфом. Она была безбородой гномкой, которая против воли стала сердцем и мозгом этого места. Она посмотрела на изможденные, полные последней надежды лица. Она подумала о ребенке. О том немом младенце, в котором, возможно, заключалась какая-то новая, пугающая правда этого мира. И она подумала об Эльте, умирающей в одиночестве в своей башне.

– Вы останетесь, – сказала она, и ее голос прозвучал тверже, чем она ожидала. – Вам выделят место в караульных помещениях. Еду, лечение. Но вы будете работать. Все, кто может держать лопату или носить бревно. Нам нужно укреплять стены. Готовиться.

Она развернулась и пошла прочь, обратно к башне, оставив Зуга и его людей под присмотром стражников. Ей нужно было вернуться к Эльте. Сообщить ей. Но что она могла сказать? Что цена ее жертвы – лишь небольшая отсрочка для горстки беженцев и младенца-мутанта?

Поднимаясь по винтовой лестнице в обсерваторию, Аэлин чувствовала, как тяжесть власти давит на ее плечи с невыносимой силой. Она была всего лишь ассистенткой. Инженером. А теперь ей предстояло решать судьбы людей, балансируя на лезвии бритвы между гибелью от демонов и медленным истощением.

Она вошла в обсерваторию. Эльта стояла на том же месте. Казалось, она не шевельнулась и мускулом. Но Аэлин, присмотревшись, увидела новую седую прядь в ее когда-то идеально уложенных волосах. И тонкую, как паутинка, морщинку у глаза.

– Они пришли, госпожа, – тихо сказала Аэлин. – Из форта. Малак жив. Он охотится за ребенком.

Эльта медленно моргнула. Столько, казалось, ушло на это простое движение.

– Ребенок… жив? – ее голос был едва слышен.

– Да. Они зовут его Каэл.

На лице Эльты, на мгновение, дрогнула тень чего-то, что могло быть улыбкой. Или гримасой боли.

– Баланс… – прошептала она. – Нужен… баланс…

И снова ее взгляд ушел вглубь, в астрал, оставляя Аэлин наедине с грузом принятых решений и давящей тишиной умирающего поместья. Щит держался. Но Аэлин понимала – счет уже выставлен. И если Эльта расплачивается собой, то ей, Аэлин, скоро придется платить решениями. Решениями о том, кого согреть, а кого оставить замерзать. Кого накормить, а кого обречь на голод. Решениями, которые превратят ее из инженера, творящего жизнь, в расчетливого управителя, отсекающего отмирающие ветви, чтобы спасти древнее древо, даже если это древо – сама их последняя надежда.

Глава 60: "Привлеченное Безмолвие"

Безмолвие обрушилось на мир подобно гигантскому колоколу, накрывшему поле боя.

Секунду назад все здесь было грохотом, ревом, визгом разрываемой плоти и искаженной маны. Секунду назад багровая стена Порчи ярилась, пульсировала, изрыгая из себя все новые и новые формы безумия. Секунду назад здесь царил идеальный хаос – симфония уничтожения, гимн конечности всего сущего.

А теперь – тишина.

Она была не просто отсутствием звука. Она была его отрицанием. Активным, подавляющим явлением. Воздух, еще мгновение назад дрожавший от энергии тысяч демонических голосов, застыл, стал плотным и вязким, как стекло. Пыль, поднятая битвой, повисла в неподвижности, не падая, застывшая в причудливых завихрениях. Даже свет, пробивавшийся сквозь багровую мглу, казалось, потерял свою энергию, застыв в ленивых, безжизненных лучах.

Ашкарон, древний драконид, чье тело было воплощением закона термодинамики, вечным двигателем по превращению сложности в простоту, остановился.

Он не повернул голову на всплеск силы. Сила была для него фоном, белым шумом вселенной, тем, что он призван был упрощать. Его внимание привлекло нечто иное.

Шум битвы прекратился.

Не затих. Не стих. А прекратился. Резко. Мгновенно. Как будто невидимый палец щелкнул выключателем в самом сердце хаоса.

Для существа, чье существование было неразрывно связано с гулом – гулом плазмы, выжигающей реальность, гулом распадающейся материи, гулом вечного движения к энтропии – эта внезапная тишина резала слух острее любого крика. Она была аномалией. Противоестественным состоянием. Вакуумом, возникшим посреди урагана.

Его безразличные, сияющие жидким золотом глаза, которые до этого момента были устремлены на юг, к эпицентру Порчи, медленно, с почти геологической неторопливостью, повернулись на северо-запад. Туда, где над клочком земли, еще не тронутым его Стеной Песка, висел тот самый купол безмолвия.

Он не видел его глазами. Он ощущал его как дыру в ткани мироздания. Как пятно абсолютного, вымороженного порядка на пестром, кипящем полотне хаоса. Это не было силой в привычном понимании. Это была сила, проявленная через отсутствие. Не излучение, а поглощение. Не созидание, а консервация.

Его разум, холодный и аналитический, лишенный человеческих эмоций, но не лишенный любопытства, сфокусировался на феномене. Это не было похоже на мертвенную статику его собственной Пустыни. Та была результатом применения грубой силы, выжигания всего живого до состояния инертной основы. Это же было не уничтожением, а... замораживанием. Сложная, кипящая система не была сведена к простому пеплу. Она была остановлена, зафиксирована в одном, идеально стабильном состоянии, как насекомое в янтаре.

Его аура, та самая, что выжигала все на своем пути, бессознательно потянулась к этой аномалии, встретив не сопротивление, а... ничего. Абсолютное ничто. Его воля, способная плавить камень и испарять воду, не находила за что зацепиться. Не было энергии, которую можно было бы преобразовать, материи – упростить, хаоса – утихомирить. Была лишь идеальная статика. Его сила не отражалась и не поглощалась. Она просто прекращала применяться, как закон, утративший актуальность в данной точке пространства.

В нем пробудился Интерес.

Не импульс, не эмоция – а новое состояние бытия, подобное тому, как звезда рождает новую планету. Холодный, отстраненный, как у ученого, рассматривающего под лупой редкий кристалл, чья структура бросает вызов известным законам.

Он наблюдал, как демоны, эти воплощения неконтролируемого изменения, натыкаются на невидимую стену. Они не отскакивали. Они не взрывались. Они просто... прекращали свою яростную активность. Их багровая аура гасла, их движения замирали, и они оставались стоять в странном, почти медитативном оцепенении, пока более дикие сородичи не отталкивали их прочь от незримой границы.

Аномалия привлекала его не как источник пищи или угроза. Она привлекала его как воплощенный парадокс. Порядок, рожденный не из его воли, а из воли кого-то другого. Порядок, который не уничтожал, а консервировал. Это бросало вызов самой его природе.

Его миссия была ясна: карантин. Сдержать Порчу, выжечь зараженные земли, предотвратить распространение хаоса. Эта аномалия... этот купол тишины... он тоже сдерживал Порчу. Пусть дракониды продолжают свой методичный труд стерилизации... Угроза Порчи была приоритетом. Она была изначальным, предсказуемым хаосом.

Но аномалия... аномалия была интересной. Она была новым типом хаоса – хаосом, притворяющимся порядком. А любой неизученный хаос является потенциальной угрозой систематизации.

Впервые за столетия его путь, прямой и неотвратимый, как движение континентальной плиты, столкнулся с чем-то, что требовало не применения силы, а осмысления.

Он не изменил своего маршрута. Его тело, исполинское и величественное, продолжило медленное, неумолимое движение на юг, к Сердцу Порчи. Но часть его внимания, та, что обычно была рассеяна по всему полю его восприятия, теперь была прикована к тому маленькому, ничтожному с точки зрения географии, пятну идеальной тишины на севере.

Он не пойдет к аномалии сейчас. Но он будет наблюдать. И если эта странная тишина проявит хоть малейший признак нестабильности, хоть намек на то, что она может стать новым источником непредсказуемого хаоса... тогда он обратит на нее всю мощь своего безразличия.

А пока что тишина висела над фортом, хрупкий дар умирающей полукровки-инженера, привлекший взгляд самого воплощения космического порядка. И в этой тишине, купленной такой страшной ценой, таилась новая, неизмеримая опасность.

Глава 61: "Совет Изгоев"

Воздух в подвале цитадели был спертым и тяжелым, пахшим сырым камнем, дымом походной кухни и сладковатым, тревожным запахом страха. Его гробовую тишину нарушали лишь прерывистое дыхание Раксы, прижимавшей к груди спеленутого Каэла, и мерный, монотонный стук – Гром отбивал такт массивным пальцем по рукояти своего топора, сидя на ящике с припасами. Его единственный глаз, подобно тлеющему углю, медленно перемещался от одного собравшегося к другому, оценивая, взвешивая.

Это был совет тех, кому некуда было отступать. Совет обреченных, собравшихся в каменном гробу, чтобы решить, какую из смертей выбрать.

Алрик стоял у грубой каменной стола, на котором была разложена карта, испещренная пометками. Его лицо было маской холодной отстраненности, но в уголках глаз залегли глубокие тени усталости. Его «коэффициент риска» молчал, выдавая лишь одну цифру – 100%. Любое решение вело к гибели. Оставалось выбрать, чья гибель будет наименее бесполезной.

Ильва сидела напротив, выпрямив спину, как на параде. Ее руки, покрытые мелкими шрамами и ссадинами, лежали на коленях, но пальцы были сжаты в белые кулаки. Она была единственным солдатом в этой комнате, последним хранителем дисциплины в мире, погрузившемся в хаос.

Зуг прятался в тени, его тщедушная фигура казалась еще меньше от постоянной дрожи. Его глаза, полные животного ужаса, бегали по присутствующим, выискивая малейший признак угрозы. Он был здесь не как равный, а как загнанный зверь, допущенный на порог лишь потому, что принес весть.

Каин стоял чуть поодаль, прислонившись к косяку двери. Его бледное, аристократичное лицо было бесстрастно, но в глубине темных глаз таилась напряженная готовность. Он и его сородичи были дикими картами в этой игре, и все это понимали. От него пахло холодом и слабым, едва уловимым ароматом медной пыли и сухих трав.

И в центре всего этого – Ракса с ребенком на руках. Младенец Каэл не плакал. Его темные, бездонные глаза были открыты, и казалось, он смотрит сквозь низкий каменный потолок, в самую суть происходящего. Белые костяные наросты на его лиловом лбу выделялись при свете единственной масляной лампы, словно крошечная, неземная корона.

– Обстановка, – начал Алрик, его голос был хриплым и лишенным всяких интонаций. – Щит, что прикрыл наш отход, пал. Мы оторвались от основных сил Малака, но его передовые отряды идут по нашим пятам. У нас есть день. Может быть, два. Дракониды стоят на границе и не двигаются. Они возводят свою Стену. Когда она замкнется, мы окажемся в ловушке между молотом и наковальней.

– Силы? – коротко бросила Ильва.

– Три десятка человек, способных держать оружие. Половина – раненые. Десяток «Развитых» во главе с Громом. Остальные – женщины, дети, старики. Припасы – на неделю, если урезать пайки до минимума. Боеприпасов – на один серьезный бой.

– Бежать, – прошипел Зуг, не выдержав. Его голос сорвался на визг. – Бежать, пока не поздно! На север! В горы! В леса!

– Бежать? – Алрик холодно посмотрел на него. – Куда? К драконидам? Они выжгут все на своем пути. К демонам? Они уже здесь. У нас нет пути к отступлению, гоблин. Только вперед, навстречу гибели, или назад, навстречу другой гибели.

– Тогда что? Сделать здесь последнюю stand? – в голосе Ильвы прозвучала сталь. – Умереть с честью? Это не стратегия. Это – самоубийство.

– А есть разница? – цинично спросил Алрик.

– Есть, – в разговор вступил Гром. Его бас, низкий и глухой, как удар дубины о землю, заставил лампу задржать. – Умирать, бегая, как перепуганный зверь. Или умирать, защищая своих. Разница есть.

– Защищать? – Каин оторвался от косяка, и его тень удлинилась, накрыв стол. – Защищать что? Эти руины? Или… – его взгляд скользнул по Раксе и ребенку, – …его?

В подвале повисла напряженная тишина. Все знали, но никто не решался сказать это вслух.

– Малак пришел за ним, – тихо сказала Ракса. Ее голос был слабым, но в нем не было дрожи. Только усталое принятие. – Он его чувствует. Он не остановится.

– Именно, – Каин сделал шаг вперед. Его движения были плавными, неестественно бесшумными. – Он – приманка. И мы – наживка на крючке. Пока он здесь, Малак будет атаковать. Снова и снова. Пока от нас ничего не останется.

– Что ты предлагаешь? – спросил Алрик. Его голос был ровным, но его пальцы, лежавшие на краю стола, непроизвольно сжались, оставляя белые отпечатки на грязном дереве. В его «коэффициенте риска» на секунду мелькнула дикая, кощунственная цифра – вероятность выживания при принятии предложения вампира: 12%. Цифра-демон, которую он тут же отринул, но которая обожгла сознание.

– Единственно разумное решение, – поправил его Каин, и в его глазах вспыхнул холодный огонь голода, не физического, а жажды выживания любой ценой. – Мы – стая. Когда раненый зверь тащит за собой капкан и привлекает охотников, его отгрызают, чтобы спасти остальных. Это не жестокость. Это закон жизни. Мы отдаем ему приманку… и пока он будет разбираться с диковинкой, у стаи появится шанс уйти.

Гром поднялся с ящика. Его исполинская фигура заполнила собой полподвала. Воздух зарядился немой угрозой.

– Попробуй, – тихо проскрипел он. – Только попробуй дотронуться.

– Я не предлагаю насилие, – парировал Каин, не отступая. – Я предлагаю обмен. Мы отдаем ребенка… и пока Малак будет занят им, мы уходим. Это дает нам шанс.

– Шанс на что? – в голосе Ильвы прозвучало отвращение. – На еще несколько дней жизни в бегстве? Ценой жизни младенца?

– Он не младенец! – резко сказал Зуг. – Взгляните на него! Он… оно! Чудовище! Оно уже принесло нам гибель! Оно притягивает Порчу, как магнит! Может, Малак и правда заберет его, и оставит нас в покое!

– Малак никого не оставит в покое, – устало возразил Алрик. – Он уничтожит все, что содержит хоть каплю жизни. Ребенок – лишь его первостепенная цель. Мы – следующая.

– Тогда что? – крикнул Зуг, теряя самообладание. – Что нам делать?!

Все замолчали, вглядываясь в карту, как будто на ней мог появиться ответ. Его не было. Было лишь кольцо врагов и медленно сжимающаяся петля.

И тогда тихий, ровный голос нарушил тишину. Это говорила Ракса.

– Он не чудовище, – ее голос был тихим, но он прорезал гнетущую тишину, как лезвие. Она не смотрела ни на кого, только на Каэла, и в ее изможденном лице была такая мощь материнской ярости, что даже Каин отступил на полшага. – Вы все смотрите на него и видите угрозу, проблему, разменную монету. А я вижу сына. Он просто… другой. И этот мир, – она наконец подняла взгляд, обводя присутствующих, – который вы все знали, сгорел. Может, именно «другому» и есть в нем место? Он здесь. Он мой. Он наш. И мы не отдадим его. Никому.

Она подняла взгляд на Грома, и тот молча кивнул, его могучая фигура была живым воплощением этой клятвы.

– Хорошо, – Алрик глубоко вздохнул, смиряясь с неизбежным. Его «коэффициент риска» все так же показывал 100%. Но теперь это была цифра для одного-единственного варианта. – Значит, мы даем бой. Не за эти камни. Не за честь. Мы даем бой за него. Потому что другого выбора у нас все равно нет. И потому что… – он бросил взгляд на неподвижное личико Каэла. – ...возможно, именно в этом «другом» и заключен единственный шанс этого мира. Не на спасение. Старый мир не спасти. А на что-то новое. На семя, которое прорастет сквозь наш прах. И раз уж умирать, так хотя бы удобрить почву для чего-то, а не просто стать пылью.

Решение было принято. Не единодушно. Не с надеждой. Но с последним, отчаянным согласием обреченных. Они не выбирали эту войну. Но они выбрали, за что умирать. И в этом выборе, в этом хрупком союзе людей, орков, гоблинов и вампиров, защищающих лилового младенца с глазами старше мира, уже заключалось семя того нового, о чем говорил циник Алрик. Семя, которое предстояло прорасти в крови и пепле.

Глава 62: "Жертва"

Тишина в обсерватории стала иной. Раньше она была напряженной, густой, как смола, сотканной из усилия воли. Теперь она стала пустой. Разреженной. Как воздух на большой высоте, где уже нечем дышать. Эльта стояла, недвижимая, но ее стояние больше не было позой концентрации. Это была поза распада.

Ее связь с Щитом, некогда бывшая бурлящим каналом, по которому ее воля текла рекой, теперь истончилась до хрупкой серебряной нити. Она чувствовала каждое колебание барьера, каждое касание демонической энергии – не как удары, а как тихие щелчки, отсчитывающие последние мгновения ее существования. Ее физическое тело было лишь бледной тенью, пустой оболочкой. Плоть высохла, обтянув кости, как пергамент. Кожа стала полупрозрачной, и сквозь нее проступала призрачная голубая вуаль ментальной энергии – душа, вытекающая наружу.

Она не думала о мести. Не думала о Вейнаре. Не думала о власти. Все эти понятия, когда-то бывшие для нее всем, рассыпались в прах, как старая, ветхая ткань. Ее разум, отточенный годами вычислений и инженерной логики, работал теперь с одной-единственной задачей. Завершить формулу.

Стабилизатор Реальности был ее величайшим творением. Но он был несовершенен. Он требовал постоянной подпитки, внешнего управления. Он был инструментом, а не решением. И теперь, стоя на грани небытия, она наконец увидела путь к завершению. Не контролировать реальность. Стать ею.

Ее сознание, уже наполовину растворенное в астральной сети, которую она сама и создала, начало финальную перекалибровку. Это не был ритуал в привычном понимании – со свечами, заклинаниями, кругами. Это был акт чистой математики. Высшая форма инженерии, где чертежом стала карта ее сознания, а материалом – сама ткань ее души.

Она не пыталась укрепить Щит. Она начала вплетать саму себя в его структуру. Ее воспоминания, ее знания, ее личность – все, что составляло «Эльту», – превращалось в чистую информацию, в стабильные ментальные узлы, которые должны были навсегда запечатлеться в ткани реальности вокруг форта. Она не просто отдавала приказ. Она растворяла свое «я» в ментальной сети, становясь не оператором, а операционной системой. Вечным стражем. Ценой собственного существования.

Аэлин наблюдала за этим, застыв у входа. Она видела, как тело ее госпожи медленно светлеется, становясь почти невесомым, как бы готовясь исчезнуть. Она чувствовала, как меняется само пространство вокруг – воздух становился кристально чистым, неподвижным, будто в гигантском соборе. Далекие звуки битвы, доносившиеся снаружи, затихали, поглощаемые этой новой, абсолютной тишиной.

– Госпожа... – прошептала Аэлин, но слова застряли в горле. Она понимала. Процесс был необратим. Это был не упадок сил. Это был осознанный уход.

Эльта повернула голову. Движение было плавным, почти невещественным. Ее глаза, когда-то полные огня и ярости, а потом – ледяного расчета, теперь были подобны двум глубоким озерам, в которых отражалась не комната, а что-то иное – бесконечные ряды рунических последовательностей, сложнейшие схемы, танцующие в такт угасающему пульсу вселенной.

Взгляд ее упал на Аэлин. И в нем не было ни просьбы, ни приказа. Было лишь... признание. Передача эстафеты. Молчаливое благословение на то, чтобы нести бремя, которое она сама более не могла нести.

И тогда Эльта улыбнулась. Слабо, едва заметно. Это была не улыбка счастья или печали. Это была улыбка ученого, нашедшего решение задачи, над которой он бился всю жизнь.

Ее последняя мысль не была о мести. Не о потерянной любви. Не о сломленной гордости.

Она была о завершенной формуле.

...переменная «Я»... обнулена... интеграция в базу... параметры стабильны... система автономна... цикл вечен...

Ее физическое тело не рухнуло. Оно просто перестало быть плотным. Контуры его расплылись, стали прозрачными, как утренний туман, и затем окончательно растворились в воздухе. От Эльты не осталось ни праха, ни пепла. Лишь легкое, едва уловимое мерцание в самом центре обсерватории, похожее на тепловую дымку над раскаленным камнем.

И в тот же миг Щит над фортом, который уже начал дрожать и мерцать, внезапно обрел новую, невероятную прочность. Он не просто стабилизировался. Он стал частью ландшафта. Не магическим барьером, а непреложным законом природы этой локации. Воздух внутри него стал кристально чист, звуки – приглушенными и ясными. Демоны, яростно бьющиеся о невидимую стену, внезапно отшатнулись, обескураженные – их инстинкты больше не регистрировали здесь источник энергии, который можно поглотить. Они упирались в факт. В аксиому.

Аэлин стояла одна в центре пустой комнаты. Воздух все еще вибрировал от только что случившегося акта абсолютной воли. На полу, где секунду назад стояла Эльта, лежал лишь ее плащ – безжизненный, пустой.