Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Развитые оказались беспомощны перед простейшими задачами выживания. Раньше пленными целиком занимались демоны, подавляя их волю дымом багровых кристаллов. Теперь эта искусственная опора рухнула, обнажив полное невежество "освободителей". Женщины брели, спотыкаясь о корни, их глаза были пусты или затянуты пеленой животного страха. Аэлин, эльфийка, пыталась держаться, но ее хрупкое тело не было создано для марш-бросков. Ракса, зверолюдка, была крепче, но и ее силы таяли с каждым часом.

Гром вел группу с мрачной решимостью, его взгляд был прикован к северному горизонту. Он видел цель, но был слеп к цене пути. Зуг, юркий и пронырливый, разведывал тропу, но и его практичный ум не замечал медленно разворачивающейся трагедии.

К концу дня они вышли к заросшему тиной ручью. Для Грома и его сородичей это была просто вода. Они жадно пили и двинулись дальше, не оглядываясь. Но женщины замерли у воды, словно не понимая, что с ней делать. Их сознание, затуманенное пленом и наркотиками, не могло родить простейшую мысль о жажде.

Первой пала Аэлин. Она не упала – медленно осела на землю, как подкошенный цветок, и перестала двигаться. Человеческая девушка Лира попыталась ее поднять, но ее собственные силы были на исходе.

Гром, обернувшись на шум, издал раздраженное ворчание: "Тащи ее! Мы не можем здесь останавливаться!"

Но тащить было уже некого. К утру Аэлин не дышала. Еще две женщины, люди с восковой кожей, умерли той же ночью от холода и истощения. Их смерть была тихой и неприметной, как гаснущие свечи.

Именно тогда в Зуге что-то переломилось. Он смотрел на тело Аэлин, и его острые черты исказила гримаса прозрения. Подойдя к ручью, он зачерпнул воду и поднес к губам очередной пленницы. Та не реагировала. Тогда Зуг, с неожиданной для гоблина осторожностью, стал смачивать ей губы. Капля за каплей.

Гром наблюдал за Зугом, и в его груди клокотала странная смесь стыда и догадки. Он, сильный, вел их к цели и не видел, как эта цель рассыпается у него за спиной. А этот тщедушный гоблин делал то, что было по-настоящему важно. Он сохранял.

Младший орк, смотревший на все с тупым недоумением, неуклюже повторил действия Зуга. Это был не акт милосердия – инстинкт садовника, вдруг осознавшего, что редкие семена гибнут от простого невнимания.

На следующую ночь в развалинах сторожевого поста Зуг нашел в поклаже жесткие шкуры. Младший орк попытался вырвать одну у пришедшей в себя эльфийки, но та вцепилась в тряпку, как звереныш.

"Оставь," – резко сказал Зуг. – "Лучше найди шкуры для остальных. Всех."

Орк замер, его мозг медленно переваривал приказ. Затем кивнул и поплелся исполнять.

Эльфийка, все еще слабая, но с проблеском сознания в глазах, молча начала помогать другим – укладывала их друг к другу для тепла, накрывала шкурами. Ее действия были беззвучным уроком.

И они начали учиться. Гром, наблюдая за этим, отдал новый приказ, рожденный не из тактики, а из чего-то иного.

Он встал перед своими воинами, его голос был низким и властным, но впервые в нем звучала не ярость, а тяжелое, выстраданное понимание.

– Слушайте! Отныне добыча еды и воды – первая задача. Не для нас. Для них. – Он кивнул в сторону женщин. – Без них у нас нет будущего. Они – семя, которое мы должны сохранить. Пока дракониды выжигают мир, а демоны пожирают его, мы будем растить свой.

Его взгляд, отдавая приказ, непроизвольно скользнул по женщинам, ища подтверждения своей правоты. Он увидел Раксу. Она сидела, прислонившись к стене, но не спала. Ее глаза, уставшие, но ясные, встретились с его взглядом. В них не было ни покорности, ни страха, лишь упрямая, негнущаяся воля к жизни. Она не сломалась. Ее дух крепок, прошелестело в его сознании, рождая незнакомое до этого чувство – не обладания, а признания. Такие... важнее всего для племени.

Это был первый шаг. От абстрактной «биомассы» к выделению конкретной личности, оправданный суровой логикой выживания.

Зуг, пользуясь скрытностью, пробрался в покинутую деревню и стащил теплые одеяла и сухари. Он не грабил – собирал, как собирают урожай, с новым чувством ответственности.

Они видели, как женщины постепенно оживали. Как в их глазах, пустых и мертвых, загорались крошечные огоньки – не надежды еще, но простого желания жить. Ракса первая перестала смотреть на них с животным ужасом и начала помогать ухаживать за другими.

Глядя на Раксу, которая уже не отводила испуганного взгляда, а деловито поправляла шкуру на плечах другой женщины, Гром впервые подумал, что, возможно, они на верном пути. Этот урок, выученный ценой трех тихих смертей, был страшнее и важнее любой битвы. Они, существа войны, учились азам созидания – сохранять хрупкое пламя жизни, которое сами же едва не затушили своим неведением.

Глава 34: Бремя Ответственности.

Горная тропа, извивающаяся на север, стала их единственной вселенной – суровой, каменистой и безжалостной в своей простоте. Каждый восход встречал их все более разреженным воздухом и пронизывающим холодом, впитывающимся в кости. Перевалы, через которые они продирались, стали немыми свидетелями медленной, мучительной трансформации. Прежние отношения, выстроенные на силе и подчинении, постепенно вымывались из групповой динамики, как яд из раны. Их место занимала хрупкая, невероятно сложная система взаимозависимости.

Гром, чье тело было создано для ярости битвы, а не для скучных расчетов, теперь проводил часы, высчитывая пайки, а не планируя атаки. Его разум, все еще неуклюжий в обращении с абстракциями, вынужден был оперировать новыми категориями: «потребность», «слабость», «запас». Он отдавал приказы, но они уже не были безусловными директивами. Теперь он смотрел на Зуга, ожидая его кивки – молчаливого подтверждения, что его решение не приведет к новым смертям. Это было непривычно и унизительно, но необходимо.

Зуг, в свою очередь, превратился в тень, скользящую между скал. Его добыча стала целевой: ягоды для поддержания сил самых слабых, целебные травы, о которых шептала Ракса, шкуры животных, добытых орками. Его воровской инстинкт трансмутировался в инстинкт снабженца. Ценность вещи измерялась теперь не в серебре, а в ее способности поддерживать жизнь.

Женщины, выжившие, перестали быть безликой массой. Они обрели имена, слабости и силы. Лира, человек, оказалась умелой травницей – ее память, несмотря на пережитый ужас, сохранила знания бабушки-знахарки. Ракса стала мостом между мирами, терпеливо объясняя непонятливым оркам, почему беременной нужно больше воды, а больной – покой. Она не приказывала. Она просила. И ее просьбы, подкрепленные авторитетом выжившей, выполнялись.

Именно Ракса подошла к Грому вечером, когда они устроили лагерь под нависающей скалой.

– Некоторые не дойдут, – сказала она прямо, глядя в его единственный глаз. – Лира ослабла. У Эрании лихорадка. Если не остановимся на день-два, они умрут.

Гром смотрел на нее, и в его взгляде боролись раздражение и понимание. Остановка означала риск. Риск быть настигнутыми или умереть от голода.

– Мы не можем, – пробурчал он.

– Тогда ты похоронишь их завтра, – парировала Ракса. – И послезавтра...

Гром смотрел на нее, и в его сознании, с трудом переваривавшем абстракции, вдруг с болезненной четкостью возникла цепь: его приказ -> движение -> смерть слабых -> его вина. Это было проще и страшнее любой тактической схемы. Он ненавидел эту ясность.

На следующее утро они не тронулись с места. Гром объявил дневку. Это была тихая революция. Дневка стала для них странным испытанием. Орки, привыкшие к изматывающим переходам, бесцельно бродили по лагерю, точили оружие, которого не могли применить, и с недоумением поглядывали на женщин, которые, вместо того чтобы умирать, потихоньку оживали. Эта пауза была для них труднее любого боя. Зуг исчез на весь день и вернулся с кореньями и горстью кислых ягод. Лира, с трудом передвигаясь, показала Раксе, как приготовить отвар.

К вечеру Эрании стало легче. Она не умерла. Этот малый факт стал для Грома большим откровением, чем любая победа. Он сидел у костра и смотрел, как Ракса поит эльфийку, и понимал: спасение одной жизни стоило убийства десятка врагов.

Именно в эти дни проявились последствия их прошлого. Сначала у одной, затем еще у двух женщин появились признаки беременности. Сначала – лишь растерянность. Но когда одна из них, хрупкая девушка-человек, умерла при родах, а трое новорожденных прожили лишь несколько часов, растерянность сменилась ужасом.

Гром смотрел на крошечное, бездыханное тельце, и тяжесть, накатившая на него, была страшнее веса горы. Это не был враг, которого можно раздавить. Это была цена. Цена их свободы, их надежды, их слепого стремления к будущему, за которое они еще не научились платить. Зуг, стоявший рядом, отвернулся, и его плечи сгорбились в немом спазме. Только Ракса смотрела прямо, и в ее глазах была не вина, а бесконечная, усталая скорбь знающей.

Но двое других детей выжили. Один – от орка и зверолюдки, крепкий, крикливый комок жизни. Другой – от гоблина и эльфийки, малый и тихий, с большими, умными глазами. Забота о них оказалась в разы сложнее. Их хрупкость была абсолютной.

Женщины, едва стоявшие на ногах, взяли на себя эту ношу. Ракса, у которой когда-то были свои детеныши, стала негласной главной по уходу. Она показывала, как держать, кормить, согревать. И однажды вечером, глядя на изможденные лица своих подопечных, она сказала Грому и Зугу то, что все понимали, но боялись озвучить:

– С детьми мы не уйдем далеко. Им нужен покой. Тепло. Надежное укрытие. Не следующий переход, а место, где можно остаться.

И тогда, впервые за многие недели, Гром не просто слушал. Он услышал. Он кивнул, его массивная голова склонилась в немом согласии. Бремя ответственности стало не просто грузом. Оно стало компасом. Оно указывало не просто на север, а на необходимость найти не просто землю, а дом. Место, где хрупкое пламя новых жизней не погаснет от первого же порыва ледяного ветра.

Глава 35: Симбиоз.

Холодный горный ветер гудел в расщелинах, словно призрак, оплакивающий конец мира. Они спустились с перевала – измученные, оборванные, но живые. Впереди простирались холмистые предгорья, покрытые чахлым кустарником, побуревшим от ранних заморозков. Здесь уже чувствовалось дыхание иных земель – не выжженных пустынь драконидов и не пропитанных порчей территорий демонов.

Именно здесь, у подножия последнего горного хребта, их и нашли.

Патруль вышел из-за поворота тропы внезапно, но без угрозы – просто как часть этого нового, сурового пейзажа. Пятеро людей в потрепанной амуниции, с луками наготове. Впереди шла женщина с холодным, оценивающим взглядом – Ильва.

Увидев людей, Гром ощутил древний, животный импульс – броситься в бой. Мозг, еще не до конца свободный от старых программ, кричал: "Враги! Убивай!". Но поверх этого крика легла новая, тихая, но твердая мысль: "Они смотрят на детей". И эта мысль перевесила.

На мгновение воцарилась тишина, более громкая, чем любой боевой клич. Люди видели не просто орков и гоблинов. Они видели Разумных Монстров, ведущих за собой изможденных женщин и детей. Увидели не атакующий отряд, а нечто абсолютно непостижимое.

Ильва сделала шаг вперед.

– Не двигаться, – ее голос прозвучал ровно, без дрожи. – Объясните, кто вы и что здесь делаете.

Гром глубоко вздохнул. Медленно, на виду у всех, он опустил свой топор на землю. Глухой стук дерева о камень прозвучал оглушительно громко. Зуг, видя колебания людей, с театральным вздохом вытащил свой кривой кинжал и бросил его на общую кучу. "Что ж, по-джентльменски", – проскрипел он.

– Мы не враги, – произнес Гром. – Мы беженцы. Как и вы.

Ильва не опускала лук.

– Беженцы? – в ее голосе прозвучало ледяное недоумение. – Орки? Гоблины? С детьми? С женщинами других рас? Вы хотите сказать, что это – ваш выводок?

Ракса, не выдержав, сделала шаг вперед, прижимая к груди ребенка-полуорка.

– Они не враги! Они... спасли нас. Вытащили из ада.

Ильва смотрела на нее, и в ее глазах что-то дрогнуло. Она видела не монстра. Она видела измученную мать.

– Спасли? От кого?

– От демонов, – тихо сказал Гром. – От тех, кто считает всех нас... мясом.

Напряжение медленно начало спадать. Ильва опустила лук наполовину.

– У нас есть лагерь. В получасе ходьбы. Там есть вода. И немного еды. Вы можете следовать за нами. Но попробуйте что-то предпринять...

Гром посмотрел на Зуга. На Раксу. На своих измученных сородичей.

– Мы согласны, – сказал он.

Когда их провели через лагерь, из-за дверей полуразрушенных домов выглядывали бледные, испуганные лица. Кто-то крестился, кто-то с ненавистью сплевывал им под ноги. Орки инстинктивно сгрудились теснее, прикрывая собой женщин и детей. Они были в логове зверя, и зверь этот был страшнее демонов – зверь по имени "старая вражда".

Их разместили в заброшенном крыле цитадели, принесли воду и скудную пищу. Это был не пир. Это был акт вынужденного, осторожного милосердия.

Позже, когда стемнело, Ильва пришла к ним без оружия. Она села у потухающего костра напротив Грома и Раксы.

– Расскажите, – попросила она. – Все. С начала.

И они рассказывали. Тяжело, обрывочно. О своем пробуждении. О Малаке. О демонах. О гибели Ашкарона. О побеге. О смертях. О рождении детей.

Ильва слушала, не перебивая. Ее лицо оставалось непроницаемым, но глаза выдавали бурю – ужас, недоверие, и постепенно – понимание.

Когда они закончили, воцарилась долгая тишина.

– Завтра, – сказала наконец Ильва, – я отведу вас к Алрику. Он принимает решения. – Она встала и перед уходом обернулась. – Ваши дети... они здоровы?

Ракса, укачивающая младенца, удивленно кивнула.

– Они... живы, – просто сказала она.

Ильва кивнула в ответ и ушла.

Гром сидел у огня и смотрел на звезды. Это не был союз. Это не была дружба. Это было нечто иное – хрупкое, опасное и необходимое взаимное признание. Признание того, что в мире, где действуют силы, видящие в тебе лишь пыль, даже орк и человек могут оказаться по одну сторону баррикады. Симбиоз, рожденный не из доверия, а из общего страха и общей надежды.

Глава 36: Голод и Отвращение.

Лунный свет над руинами древнего форта был стерильно-холодным, словно сама ночь вымерла. Он не озарял, а лишь обнажал мертвенную бледность каменных стен и застывшие фигуры на зубчатых стенах. Воздух был пуст – слишком пуст, лишен запахов жизни: дыма костров, пота, теплой крови. Лишь пыль веков да настойчивый, растущий смрад багровой порчи, плывущий с юга.

Каин стоял на самой высокой точке, его черный плащ не шелохнулся. Под маской аристократичного спокойствия клокотал голод. Древний, точильный, становящийся с каждым днем все нестерпимее. Обычная кровь лишь поддерживала существование, но не давала силы. А сила была нужна. Сила, чтобы противостоять тому, что пришло.

Каин чувствовал это всеми порами – демоны были ходячим соблазном. Их аура вибрировала частотой, на которую его нутро отзывалось древним, звериным голодом. Но за этим голодом следовала волна инстинктивного, физиологического отторжения, словно его тело, столь жаждавшее их сущности, одновременно кричало, что это – смерть.

– Они близко, – тихо произнесла Анира. – Чувствуешь? Эта... гниль в воздухе. Она повсюду.

Каин кивнул. Демоны. Существа из чистой, искаженной маны. Искушение было огромным, но смертельным.

– Мы не можем игнорировать их, Каин. Они как раковая опухоль. Если мы не найдем способа бороться...

– Мы ищем, – холодно оборвал он. – Но бросаться в пасть льва от голода – не стратегия.

С нижнего яруса донесся шум. Быстрое движение, отрывистый крик – не ярости, а боли. Каин исчез и появился внизу быстрее человеческого вздоха.

Молодой вампир Люциан стоял над телом демона-разведчика. Существо корчилось в предсмертных судорогах, горло разорвано. Люциан, с лицом, искаженным восторгом, пил.

– Остановись! – приказал Каин, но было поздно.

Люциан оторвался, его глаза горели багровым огнем. На губах дымилась черная жидкость.

– Сила... – прошипел он чужим голосом. – Такая... сила!

Затем начался распад. Люциан схватился за горло, его тело затряслось в конвульсиях. Кожа темнела, покрывалась пузырями и язвами. Он не просто умирал – его сущность подвергалась коррозии. Через мгновение от него осталась лишь лужица едкого дыма.

Собравшиеся вампиры застыли в немом ужасе. Один из старейших, Себастьян, с отвращением отступил, рука непроизвольно поднявшись к горлу. Другая, молодая обратимая, с болезненным блеском в глазах смотрела на останки демона, будто манил сам запах распада.

Каин смотрел на дымящееся пятно, и холодная ярость – не на глупого юнца, а на самого себя – клокотала в нем. Он знал о риске. Должен был предупредить жестче. Эта смерть лежала на его совести. Ценный, хоть и дорогой, урок.

Он подошел к останкам демона, не прикасаясь.

– Их сущность – не пища, – проговорил он, и голос резал тишину. – Это яд. Агрессивный, разъедающий основу того, что мы есть. Они – не добыча. Они – болезнь. Антитеза жизни.

Анира смотрела на пятно. В ее глазах – страх и разочарование.

– Значит, мы бессильны? Можем только отступать?

Каин медленно повернулся. В его глазах вспыхнул холодный огонь.

– Нет. Мы нашли не пищу, а врага. Того, чье существование отрицает наше. – Он окинул взглядом остальных. – Запомните. Один глоток – и вас ждет не смерть, а распад. Они – чума. С чумой не охотятся. Ее выжигают.

Он посмотрел на север, туда, где лежали земли людей и зверолюдов. Туда, где еще текла чистая жизнь. Но теперь его голод обрел новое направление. Он искал не просто пропитания. Он искал оружия. Оружия против болезни, пожирающей мир. Урок был усвоен. Ценой одной из их немногих, драгоценных жизней.

Глава 37: Неожиданный Пируш.

Последующие дни стали для вампиров временем вынужденного поста и напряженного наблюдения. Смерть Люциана висела в воздухе незримым предостережением, горьким напоминанием о том, что самый лакомый кусок может оказаться смертельным ядом. Они продолжали патрулировать окрестности руин, но теперь их движения были лишены прежней уверенности – словно стая волков, учуявшая запах отравленной приманки.

Каин проводил часы в самой высокой башне форта, его сверхъестественное зрение сканировало окрестности. Голод становился физической болью, древней и всепоглощающей. Он видел, как другие вампиры становились все более нервными, их взгляды – более острыми. Скоро голод возьмет верх над осторожностью, и тогда повторится история с Люцианом, но в более крупных масштабах. Нужно было найти решение. И быстро.

Именно в этот момент судьба подбросила им неожиданный шанс.

Небольшой отряд демонов-мародеров – шесть или семь искаженных гуманоидов – прорвался через скалистое ущелье к северу от форта. Они не были серьезной угрозой, но вели с собой пленного. Это был зверолюд, огромный, покрытый шерстью берсерк с переломанными цепями на запястьях. Его глаза застилала пелена багровой ярости, тело было испещрено свежими ранами, из которых сочилась темная кровь. Демоны, казалось, тащили его как живой трофей, источник свежей маны для своих темных ритуалов.

Каин наблюдал за этой процессией с холодным интересом. И тогда он отдал приказ, рожденный не надеждой, а отчаянием:

– Отбить пленного. Живым.

Столкновение было коротким и яростным. Вампиры, ведомые Анирой, обрушились на демонов с безмолвной яростью. Они не пытались пить их кровь – урок был усвоен слишком хорошо. Вместо этого они рвали их в клочья серебряными когтями и осыпали градом зачарованных стрел. Берсерк, воспользовавшись суматохой, разорвал остатки пут и впал в ярость, круша все вокруг с слепой силой.

В разгар схватки один из молодых вампиров, пытаясь уклониться от удара берсерка, случайно оцарапал ему плечо своим когтем. Капля крови брызнула ему на губы. Инстинктивно, почти рефлекторно, он слизнул ее.

И замер.

Это не была кровь демона. Это была... иная. Густая, насыщенная, дикая. В ней не было сладковатой гнили порчи, но был привкус чистой, необузданной мощи. И главное – она не разъедала его изнутри. Напротив, она несла с собой прилив сил, ясности, почти забытое ощущение сытости.

– Каин! – его крик прозвучал не как предупреждение, а как откровение. – Его кровь... она чиста!

Каин, который наблюдал за битвой с башни, мгновенно оказался рядом. Его взгляд перешел с молодого вампира на берсерка, который, все еще безумный, продолжал крушить уже мертвых демонов.

– Обездвижь его, – приказал Каин, и в его голосе впервые за долгое время прозвучали нотки чего-то, кроме холодной решимости. – Осторожно.

Они скрутили берсерка, применив всю свою скорость и ловкость. Существо бешено рычало, вырывалось, но против сверхъестественной силы вампиров у него не было шансов. Каин приблизился к нему, его бледные пальцы коснулись шеи зверолюда, чувствуя бешеную пульсацию крови под кожей.

Он наклонился и сделал маленький, аккуратный укус. Всего глоток.

Эффект был мгновенным. Глоток крови берсерка ударил в голову, как удар хлыста. Это был не просто прилив силы. Каин чувствовал, как внутри него происходит яростная, беззвучная борьба. Дикая, чистая энергия зверолюда вступала в схватку с багровым ядом порчи, поглощенным вместе с кровью, и побеждала. Он был не просто сосудом, а тиглем, в котором яд превращался в эликсир. Это было очищающее горение, гасившее багровое безумие в жилах существа.

Зверолюд затих. Его безумные, залитые багровым светом глаза вдруг прояснились. В них мелькнуло животное недоумение, потом – краткий миг ужасающего понимания, будто он впервые за долгие недели увидел реальный мир, а не кошмар, и этот мир был едва ли не страшнее. Его взгляд встретился с взглядом Каина, и в нем было что-то, похожее на благодарность и проклятие одновременно, прежде чем сознание покинуло его.

Каин выпрямился. На его лице не было сытого удовлетворения. Было понимание. Глубокое и безжалостное.

– Он очистился, – тихо произнесла Анира, наблюдая, как багровые прожилки на теле зверолюда бледнеют и исчезают.

– Нет, – поправил ее Каин. – Мы очистили его. Его кровь... она впитывает порчу, нейтрализует ее. А затем становится... пищей. Совершенной пищей.

Он посмотрел на других вампиров. В их глазах горел тот же огонь – не голода, а надежды. Они нашли свой деликатес. Свой источник силы.

Каин смотрел на бесчувственное тело берсерка. Они нашли спасение. Но это спасение обрекало их на вечную жизнь в тени, в роли мясников, пожирающих чуму, чтобы не умереть от голода. Он обрекал свой народ на вечную войну на два фронта: против демонов и против подозрений всех, кто еще остался в живых.

– Слух об этом должен остаться между нами, – сказал Каин, его голос снова стал холодным и безжалостным. – Если люди или зверолюды узнают, что мы охотимся на их берсерков... они объединятся против нас. Мы станем для них большей угрозой, чем демоны.

Он был прав. Уже через несколько дней по лагерям выживших поползли слухи. Одни говорили, что вампиры высасывают душу из обезумевших зверолюдов, возвращая им разум. Другие – что они пьют их кровя, становясь сильнее. Но все сходились в одном: там, где появлялись вампиры, берсерки исчезали.

Вампиры нашли свой путь к выживанию. Но этот путь вел их по лезвию ножа между двумя войнами. Они обрели силу, но потеряли последние шансы на союз. Отныне они были охотниками, стоящими особняком. И их добыча была самой ценной и самой опасной во всем этом гибнущем мире.

Глава 38: Игры Вейнара.

Воздух в личных покоях Вейнара был стерилен до метафизической чистоты. Каждая молекула здесь проходила тщательный отбор, каждая пылинка изгонялась как недопустимая случайность. Эльта стояла перед зеркалом из черного обсидиана, ее пальцы выравнивали складки платья из серебряного шелка. Ткань была холодной и тяжелой, как доспехи. В отражении смотрелась чужая женщина – с безупречной прической, геометрически правильными чертами лица и глазами, в которых плавала пустота, нарушаемая лишь редкими вспышками холодного интеллекта. Эта пустота была новым приобретением, ровным слоем пепла, засыпавшим огненную яму стыда и ярости, оставшихся после истории с Карстеном.

«Плод и Чертеж». Слова Вейнара висели в воздухе, точные и неоспоримые, как аксиома. «Ты знаешь, что делать». И она сделала. Ритуал был техничным и безжалостным – перераспределение потоков маны для ликвидации биологической случайности. Никаких эмоций. Только оценка эффективности: эмбрион был непрактичен, нерационален, угрожал работе. Ее инструментальности. Это решение не оставило в ней ни сожалений, ни печали – лишь холодное, очищающее ощущение правильного поступка, как удаление неисправного компонента.

Двери раздвинулись беззвучно. Вейнар вошел, и стерильное пространство содрогнулось, подстраиваясь под его частоту. Его взгляд скользнул по ней – быстрая диагностика функциональности.

– Приемлемо, – констатировал он. – Они ждут.

«Они» – трое мужчин в гостиной. Правители карликовых государств, уцелевших на окраинах апокалипсиса. Борода с золотыми нитями, ритуальные шрамы, дорогой камзол – их идентичности казались бутафорскими перед лицом настоящей власти. Они смотрели на нее с вожделением и страхом, видя не женщину, а артефакт из коллекции Вейнара.

Вейнар занял позицию у камина, его поза излучала холодную амбивалентность.

– Джентльмены. Эльта. Моя правая рука. И, как вы можете видеть, демонстрация возможностей.

Взгляды мужчин загорелись наглым ожиданием. Тот, со шрамами, грубо фыркнул:

– И в каких «возможностях» она сильна, лорд Вейнар? В зачаровании... или в чем-то более приземленном?

Обычная женщина смутилась бы или возмутилась. Эльта пошла иным путем. Она медленно подошла к говорящему, ее движения были плавными и расчетливыми, словно ее конечности приводились в движение не мускулами, а скрытыми шестеренками. Остановившись в сантиметре от него, она впилась в него взглядом, в котором читалось научное любопытство, лишенное даже намека на человеческий интерес.

– Вы хотите проверить мои компетенции на практике, милорд? – ее голос был обволакивающим и опасным, как ток, бегущий по оголенному проводу. – Я владею множеством методик. Некоторые включают элементы прикладной энигматики.

Она провела пальцем по узору на платье, и руны вспыхнули ледяным синим светом. Мужчина отпрянул, его уверенность сменилась животной опаской. Остальные замерли.

Она говорила, улыбалась, касалась его руки, а в глубине сознания, там, где когда-то рождались чертежи, царила лишь тишина. Никаких обрывков «мама», никаких следов недавней лихорадки души. Ее разум был чистым листом, на котором Вейнар вывел новые, безупречные формулы. Она смотрела на этих мужчин и видела не поклонников или врагов, а переменные в уравнении, которое ей поручено решить.

Эльта повернулась к другим, ее улыбка была острием кинжала.

– Не тревожьтесь. Я не причиняю вреда... без веской причины. Лорд Вейнар обеспечивает все мои потребности. Но я всегда открыта для... новых исследований. Особенно когда объект изучения столь интересен.

Она говорила с ними как с лабораторными образцами – с холодным интересом и легким презрением. Ее двусмысленные шутки, мнимые ласки – все было рассчитано на дезориентацию. Она наблюдала, как похоть сменяется недоумением, а затем страхом. Они пришли развлечься с куртизанкой, а столкнулись с хищником, видящим в них лишь биомассу для экспериментов. Она была живым доказательством того, во что Вейнар может превратить человека, – в идеальный, безэмоциональный инструмент.

Вечер завершился досрочно. Гости ретировались, бормоча что-то невнятное, их спесь была обращена в прах.

Когда дверь закрылась, Вейнар оценивающе посмотрел на Эльту.

– Превосходно, – произнес он. – Ты превысила ожидания. Теперь они боятся тебя сильнее, чем желают. Ты стала непредсказуемой переменной в их примитивных уравнениях.

Эльта стояла неподвижно, ее осанка была безупречной, а внутри царила не пустота, а четкое, алгоритмическое спокойствие.

– Это был лишь еще один инструмент в арсенале, – ответила она ровным тоном. – Аналогичный паяльной лампе или резонаторному кристаллу. Его применили с расчетом. Он сработал.

– Именно, – согласился Вейнар. – И ты применила его с высочайшей эффективностью. Страх – более надежный сдерживающий фактор, чем уважение или желание.

Он удалился, оставив ее одну.

Эльта подошла к окну. За пределами поместья мир горел и умирал, но здесь, внутри, царил лишь безупречный, безжизненный порядок. Она больше не была женщиной, желавшей признания. Не была даже любовницей. Она была инструментом. Идеально откалиброванным, лишенным собственной воли. Ее «тихая война» закончилась в тот миг, когда она, рыдая, прижималась к Вейнару, а он гладил ее по голове, как гладят расстроенную собаку. Мечты о творчестве превратились в производство артефактов для существа, видевшего в ней лишь инструмент. А ее чувства стали статьей расходов в отчете, который ему так понравился.

Она вошла в лабораторию. «Стабилизатор Реальности» ждал ее на столе. Когда-то она видела в нем гармонию, способ исцелить поврежденный мир. Теперь она видела лишь сложный контур, набор рун, которые требовали точной гравировки. Он должен был работать. Эффективно. Безотказно. Как и она сама.

Она была механизмом без души, создающим механизмы. Это знание было тяжелым, холодным и окончательным. Как формула, не оставляющая места для переменных.

Глава 39: Плод и Чертеж.

Тишина в лаборатории была особого рода – не отсутствием звука, а подавлением всех случайных частот. Воздух вибрировал от работы механизмов, издавая почти неслышный гул, похожий на биение искусственного сердца. Запах озона, расплавленного металла и щелочного реактива создавал атмосферу хирургического отделения, где реальность подвергалась плановой операции.

Эльта стояла перед «Стабилизатором Реальности». Конструкция, когда-то восхищавшая ее своей элегантностью, теперь воспринималась как совокупность функциональных элементов. Серебряные спицы с рунической гравировкой, кристаллический сердечник – все это было деталями алгоритма, воплощенного в физической форме. Она не видела искусства – лишь схему, требующую оптимизации.

Ее пальцы, движущиеся с механической точностью, вносили микроскопические коррективы в настройки. Каждое действие было лишено творческого порыва, подчинено единственной цели – повышению эффективности. Она думала не о спасении мира, а о снижении энергопотерь на 0,3% и оптимизации рунических последовательностей. Внутри нее не осталось ничего, что могло бы сбить с пути этот расчет – ни боли от предательства, ни жгучего стыда. Они были преобразованы в топливо для работы, как древесина превращается в уголь.

Данные на мониторе показывали идеальную синусоиду стабильности. И где-то на задворках сознания, как сбой в матрице, всплыл образ: ее первые часы, собранные из мусора, которые отставали на час в день, но чье тиканье было для нее музыкой. Теперь ее творения работали безупречно. И были беззвучны.