Текст книги "Осколки"

Автор книги: Гидеон Меркурий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Зуг отшатнулся, его лицо исказилось гримасой отвращения и страха. Среди орков пронесся неодобрительный ропот.

«Но это же... неестественно, – прошипел один из молодых орков, его глаза пылали смесью возбуждения и ужаса.»

Рядом ящеролюд с холодной, чешуйчатой логикой проворчал: «Естественное привело нас в тупик. Неестественное – единственный путь.»

Даже самые свирепые воины смотрели на это зрелище с нескрываемым ужасом. Это было не продолжение рода. Это было осквернение. Насилие над самой природой жизни.

Гром стоял не двигаясь. Его пробужденный разум, способный теперь к моральным оценкам, кричал внутри. Это было неправильно. Чудовищно. Но... что было альтернативой? Полное вымирание? Забвение их едва зародившегося вида?

Он посмотрел на Зуга, в чьих глазах читалась та же внутренняя борьба. Затем его взгляд упал на пустые глаза одной из женщин-людей. В них не было ни личности, ни воли. Только химическая покорность.

Малак наблюдал за ними, и в его багровых глазах читалось холодное ожидание. Он дал им не просто решение. Он дал им выбор. Выбор между моралью и выживанием. Между тем, кем они были, и тем, кем они должны были стать, чтобы жить.

Гром медленно, словно против своей воли, сделал шаг вперед. Затем еще один. Он не смотрел больше ни на кого. Его взгляд был прикован к пустоте в глазах этих женщин. Цена будущего оказалась горше, чем он мог представить. И он, как и другие, стоял на пороге ее оплаты.

Глава 20: Эльта – Артефакт и Пустота

Эльта провела пальцем по подоконнику из молочного кварца. Идеальная гладкость, холодная, как ледник. Она нажала сильнее, водя по одному и тому же месту, пока кончик пальца не заныл от трения, не покраснел. Ни пылинки. Ни царапины. Ее взгляд упал на крошечную щель между плитами пола, и она с идиотской надеждой представила, что это трещина. Но нет, это был просто безупречный стык. Карстен не оставил после себя ничего. Ни пыли, ни забытой вещицы. Только призрачное ощущение его рук на своей коже и леденящую память о том, как его подобострастная ухмылка за мгновение до этого превращалась в холодный расчет. Он стер себя безупречно, как стирают с доски ненужные вычисления.

Воздух сдвинулся, стал упругим и густым. Она не слышала шагов, но ее спина автоматически выпрямилась, будто по позвоночнику провели стальным прутом. Легкие перестали вдыхать полной грудью, подстраиваясь под новый, давящий ритм.

– Стабильность резонансного контура в твоем последнем серпентарии упала на три целых семь десятых процента, – голос Вейнара был ровным, как гул отлаженной аппаратуры. Он возник в отражении кварцевого окна, высокий и безжизненный, как монолит. – Объясни погрешность.

Эльта не обернулась. Она смотрела на свое бледное, искаженное подобие в стекле.

– Погрешность в расчетах, – выдавила она, голос ровный, выхолощенный. – Исправлю.

Он сделал шаг ближе. Холодок от его присутствия скользнул по ее коже, как лезвие.

– Нет. Погрешность – в сырье. Ты использовала нейзильбер третьей плавки с примесью меди. Почему? Партия была чище.

Эльта сжала кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони. Боль была ясной, простой, знакомой.

– Другой не было на складе, – солгала она, глядя в свои бездонные глаза в отражении.

– Ложь, – отрезал он без малейшего усилия. – Ты взяла его, потому что не проверила складскую ведомость. Ты позволила рассеянности, рожденной самосожалением, повлиять на функциональность. Это роскошь. Расточительство.

Слово «самосожаление» повисло в стерильном воздухе, крошечная, но невероятно тяжелая частица, искажающая всю идеальную геометрию комнаты. Он знал. Он всегда знал. Он не просто наблюдал – он препарировал ее мотивы, как инженер разбирает бракованный механизм, и находил в нем лишь сентиментальный брак.

– Мне нужен щит, а не клинок, – продолжил он, переходя к сути, как если бы только что констатировал погоду. – Фон искаженной маны растет. Он вносит диссонанс в гармонию моих инструментов. Создай артефакт, способный экранировать поместье. Стабилизировать магический фон в радиусе пяти миль. Назови это «Диффузор Маны».

Он повернулся и вышел, оставив за собой лишь ощущение разрежения, будто воздух хлынул обратно, чтобы заполнить пустоту, которую он занимал собой.

Работа. Не спасение, не вызов – приговор. Ритуал самоуничтожения, одобренный надзирателем.

Она рванула с полки чистый пергамент. Уголь в ее пальцах сломался с сухим, гневным щелчком. Она схватила другой, провела базовую линию так резко, что процарапала верхний слой. «Стабильность. Отражение. Обратная связь», – бормотала она, выводя руны, и ее почерк, всегда каллиграфический, был неровным, угловатым, полным сдерживаемой ярости. Она стирала ладонью неудачные контуры, пачкая дорогой шелк рукава сажей и слезами, которых сама не замечала. Она не создавала артефакт. Она возводила стену. Из формул. Из чертежей. Чтобы за ней не слышался шепот: «работа в спальне», чтобы не видеть перед собой его подобострастную ухмылку, за которой скрывался расчетливый торгаш.

Дни и ночи спрессовались в один бесконечный коридор, освещенный холодным светом сфер. Она спала урывками, положив голову на чертежи, и просыпалась от того, что ее трясло в ознобе. Во сне она видела, как Карстен пересчитывает монеты, бросая на нее равнодушный взгляд, а его лицо было искажено не ненавистью, а обычной, бытовой жадностью. Он был не демоном, не жертвой – он был мелким спекулянтом, продавшим ее ласки по смете. Она ела, потому что слуги ставили перед ней пищу, и ее вкус был как у пепла. Ее руки дрожали, но когда она брала гравировальную иглу, дрожь исчезала, уступая место автоматической, бездушной точности. Она становилась частью машины, которую создавала.

И вот он парил в центре мастерской – «Диффузор Маны». Сфера из матового серебра и обсидиана, испещренная мерцающими капиллярами. Руны, начертанные по ее контуру, светились ровным, успокоенным светом. Глухой, стабилизирующий гум наполнил комнату, вытеснив малейший шум, выровняв свет до идеальной монотонности. Успех. Безупречный, стерильный, как сама смерть.

Эльта поднесла руку к силовому полю артефакта. Кожа онемела мгновенно, будто ее погрузили в ледяную воду небытия. Совершенная работа. Она посмотрела на свое отражение в отполированной поверхности сферы – искаженное, вытянутое, бездушное, как у механической куклы. Ее пальцы сами собой сложились в знакомый жест тонкой настройки, будто она пыталась откалибровать и это собственное, искаженное подобие.

Она отдернула онемевшую рука. Гул стабильности был ей единственным ответом. Ее тихая война кончилась в тот миг, когда она, рыдая, прижималась к Вейнару, а он гладил ее по голове, как гладят расстроенную собаку. Теперь она была стражем у ворот, за которыми бушевала чума, и ключ от этих ворот она только что выковала собственными руками, своим стыдом, своей преданностью. И этот ключ был идеален.

Глава 21: Алрик – Стена Тьмы.

Земля под ногами перестала быть твердью. Она стала кожей гигантского зверя, бьющегося в предсмертной агонии. Алрик, присев на корточки, упирался ладонями в сырую, потрескавшуюся почву, чувствуя, как под кожей пульсирует чуждый, лихорадочный ритм. Его люди, закаленные в стычках и походах, стояли, пошатываясь, как пьяные. Лошади дико ржали и били копытами, их глаза были полны белого ужаса.

– Держать строй! – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко в наступившей мертвой тишине. Лес вокруг замер. Не просто замолчал. Он затаился, втянул в себя все звуки, всю жизнь. Даже ветра не было. – Это просто толчок. Как в горах.

Но это была не просто тряска. Это был стон. Глубокий, идущий из самых недр, басовитый гул, от которого закипала кровь в жилах и слезились глаза. Воздух зарядился статикой, волосы на руках встали дыбом. Пахло озоном после грозы, но в тысячу раз гуще, и под этой свежестью – сладковатый, тошнотворный дух гниющей плоти.

– Смотрите! – кто-то из молодых лучников указал дрожащей рукой на восток.

Там, где еще час назад темнели вершины Дремучего Хребта, теперь клубилось нечто, не поддающееся пониманию. Это не было облако. Это была стена. Беспросветная, багрово-черная, как запекшаяся кровь, смешанная с сажей. Она не просто поднималась – она выворачивала небо наизнанку, поглощала свет, цвет, сам воздух. Она плыла на них, медленная и неотвратимая, как континентальный шельф, обрушивающийся в океан. В ее толще плясали сполохи неестественного света – не молний, а содроганий самой реальности.

– Коэффициент риска, – прошептал Алрик, и его собственный термин вдруг показался ему детским лепетом. Как можно рассчитать стоимость того, что стирает мир?

– Капитан? – Ильва, его лучница, стояла бледная, с тетивой, уже натянутой на бессознательном автомате. Ее глаза, обычно такие ясные и насмешливые, были округлены от ужаса. – Что... что это?

– То, с чем мы не справимся, – ответил он голосом, лишенным всяких эмоций. Он был как шкала на разбитом барометре, показывающем бурю. – Отход. Полным ходом. Бросить все, что замедляет.

Но было уже поздно.

Стена накрыла дальние холмы. Она не прошла над ними – она растворила их. Деревья, камни, сама земля исчезали в багровой мути, не оставляя следов. А из этой пульсирующей тьмы начали выходить твари. Но уже не те мутировавшие волки или медведи. Это были существа из чистой, искаженной маны. Один, похожий на гигантского паука, но сотканный из теней и багровых прожилок, двигался рывками, его конечности пронзали землю, оставляя после себя дымящиеся язвы. Другой, бесформенный сгусток энергии, принимал очертания тех, на кого смотрел – на миг он становился копией Ильвы, потом обезглавленным великаном, потом клубком извивающихся кишок.

– Щиты! – закричал Алрик, выхватывая меч. – Магия не работает! Только сталь и огонь!

Он ошибался. Сталь тоже не работала.

Орда хлынула на них. Не с воем, а с оглушительным тихим шипением, словно раскаленный металл опускают в воду. Лучники выпустили залп. Стрелы вошли в тварей... и растворились, не причинив вреда. Один из солдат, человек по имени Гарн, бросился вперед с боевым топором. Он замахнулся на тень-паука. Топор прошел насквозь, не встретив сопротивления, и в тот же миг багровая энергия пробежала по рукояти, по руке Гарна. Он не закричал. Он начал меняться. Его кожа побелела, затем почернела, пальцы вытянулись в когтистые лапы. Его глаза стали двумя угольками в его же собственном, деформирующемся лице. Он обернулся к своим бывшим товарищам и с рыком бросился на них.

– Отрезать его! – проревел Алрик, но было поздно. Гарн-мутант вонзил когти в горло соседа, и багровая порча поползла уже по новой жертве.

Хаос. Абсолютный, не поддающийся контролю. Алрик рубил, отступал, командовал, но его голос тонул в шипении, хрусте костей и безумных криках. Его меч, зачарованный на прочность, при ударе о существо из чистой маны покрывался инеем и трещал. Лезвие отскакивало, не оставляя и царапины.

Он увидел, как Ильва, отступая, споткнулась о корень. Тварь в форме гигантского червя с пастью-блендером устремилась к ней. Расчет времени, расстояние, траектория – его мозг, всегда работавший как часы, выдал единственный верный ответ: шансов ноль. Стоимость ее жизни в этой битве была равна нулю.

Но его тело не послушалось холодной логики. Он рванулся вперед, закрывая ее собой, и со всего размаху всадил меч в разверстую пасть. Меч лопнул, как стеклянная палочка. Осколки впились ему в лицо и руки. Багровый свет хлынул на него, обжигая кожу ледяным пламенем. Боль была не физической. Это было всепроникающее чувство распада, растворения его воли, его памяти, его самого.

Он отлетел назад, ударившись о дерево. Мир поплыл перед глазами. Он видел, как последние его люди гибли, превращались в монстров или просто растворялись в наступающей багровой стене. Видел, как Ильва, поднявшись, одним точным выстрелом в глаз свалила тварь, которая была когда-то Гарном. Ее стрела была обмотана тряпкой, пропитанной алхимическим огнем. На мгновение чудовище вспыхнуло ярким белым пламенем, осветив ужас на ее лице.

Она подбежала к нему, схватила под руку.

– Держись, старик! – ее голос дрожал, но в нем была сталь. – Твой коэффициент риска еще не обнулился!

Она потащила его прочь, отступая в единственно возможном направлении – на запад, туда, где еще оставался мир. Алрик, сплевывая кровь, оглянулся. Стена была уже в сотне ярдов. Она не просто уничтожала все на своем пути. Она меняла саму суть мира. Земля behind них была теперь другим местом – Обителью Демонов, ландшафтом из багрового тумана и пульсирующей, живой тьмы.

Война людей и зверолюдей закончилась. Даже сама мысль о ней теперь казалась смехотворной. Началась охота. И они были добычей.

Глава 22: Развитые – Первый приказ.

Пещера содрогалась в лихорадочном ритме, словно в ее каменных жилах билась горячка умирающего мира. Своды стонали, осыпая Грома и Зуга гравием и пылью. Воздух был густым, как кисель, и пить его было все равно что глотать молотый перец, смешанный с кровью. Багровый свет алтаря, их общего детища и проклятия, пульсировал, отбрасывая на стены нестройные, дергающиеся тени.

Гром, матерый орк, стоял, вцепившись пальцами в выступ скалы. Его когти скрежетали по камню, оставляя белые царапины. Этот звук, рожденный его собственной силой, был якорем в море хаоса, что бушевал в его новообретенном разуме. Он смотрел в дальний угол, где в дымном мареве сидели «сосуды». Пустые глаза эльфийки, над которой он совершил акт творения нового народа, прожигали его насквозь. Он не просто помнил тепло плоти – он помнил хруст, тихий и отчетливый, когда Зуг ломал ей палец. Цена. Все имело свою цену.

– Слышишь? – прошипел Зуг, потирая виски. Его длинные пальцы выстукивали нервную дробь по рукояти ножа. – Снаружи. Не просто грохот. Скребутся. Много.

Гром насторожился. Да, сквозь гул земли пробивался иной звук – шелест множества тел, лязг о камень, хриплое сопение. Орда, которую они чувствовали лишь как присутствие за стеной багровой пелены, вела себя иначе. Она собиралась. Она ждала сигнала.

Воздух перед ними сгустился, закрутился вихрем искр и абсолютной тьмы. Запах озона стал удушающим. Малак материализовался не из пустоты, а из самой субстанции хаоса, его форма – текучее пятно из багрового света и черных теней, с парой бледных, плавающих точек-глаз.

– Время пришло, – его голос прозвучал прямо в костях, холодный скрежет. – Агония старого мира рождает его последних защитников. Демонов. Иммунный ответ умирающего тела. Вы – инфекция. Ваша задача – подавить его.

Гром сделал шаг вперед, его тень накрыла Зуга.

– Как? Нас – горсть.

Точки-глаза Малака сместились к нему. Ледяная игла вонзилась в разум Грома.

– Вы – не числом. Вы – разумом. Волей. Вы поведете их. – Он плавным жестом указал towards входу. Багровая пелена колыхнулась и расступилась.

Их взорам открылась долина. И она была заполнена до краев. Мутировавшие волки с обсидиановыми клыками, медведи со щупальцами, гуманоидные комки сплавленной плоти и камня. Сотни. Багровые глаза были обращены на пещеру. На них. Орда замерла в зловещем, дисциплинированном молчании.

– Ваш приказ, – голос Малака нарастал, вдавливаясь в череп. – Стереть поселок у Сераго Ручья. Там укрываются беженцы. Прошлое. Вы – будущее. Мы проводим санацию. Очищаем мир для новой эпохи.

Гром медленно повернул голову к Зугу. Их взгляды встретились. Взгляд Грома был тяжелым, как молот, полным мрачной решимости, рожденной в той самой пещере с «сосудами». Взгляд Зуга – быстрым, испуганным, но с искрой холодного расчета. Они обменялись не словами, а целой вселенной понимания. Отказаться – значит стать удобрением для этой багровой пустоши.

– Мы сделаем это, – рычаще прошипел Гром.

Зуг кивнул, резко. – Орда ждет. Она послушна.

Малак испустил шипение, и его форма начала растворяться. – Тогда начинайте. Покажите миру его грядущее.

Когда он исчез, гнет давящей воли ослаб. Гром вышел из пещеры, и багровый свет ударил ему в лицо. Он поднял руку – тяжелую, обезображенную, ту самую, что всего несколько дней назад... Он не дал себе додумать.

– Вперед! – его новый голос, хриплый и полный власти, пророкотал над долиной.

Орда дрогнула и пришла в движение. Зуг, юркнув в первые ряды, жестами и шипящими командами начал строить тварей в подобие клина, направляя слепую ярость в русло тактики.

Когда они двинулись, оставляя за собой алтарь-сердце тьмы, Зуг поравнялся с Громом. Он не смотрел на него, уставившись в спину впереди идущего гуманоида-урода.

– Малак называет нас скальпелем, – тихо прошипел гоблин. – Но скальпель не чувствует, как режет. А мы... мы будем чувствовать каждый хруст, Гром. Мы будем чувствовать.

Гром, не поворачивая головы, ответил так же тихо, его слова почти потонули в топоте сотен ног:

– Перестань чувствовать. Или мы сгнием здесь, как те беженцы у ручья. Мы выбрали путь. Идем.

Глава 23: Гекатомба.

Алрик

Отступление превратилось в кошмар наяву. Горстка выживших, оборванных, перепачканных сажей и чужой кровью, спотыкалась о корни, словно слепая. Лес, некогда представлявший угрозу, теперь казался единственным укрытием от того, что творилось на открытой местности. Воздух выл, и это был не ветер, а искажённая мана, которая рвала барабанные перепонки и заставляла ныть зубы.

Они взобрались на скалистый уступ, поросший чахлыми соснами, и замерли. Серые крыши и частокол форпоста «Серая застава», куда они так стремились, исчезли. На их месте простиралось Иное. Багрово-чёрная пелена, непрозрачная, как стена из кружащегося пепла и запекшейся крови, поднималась от земли до небес. Она пульсировала, и с каждым ударом из неё вырывались языки того же пламени, что сожгло Гарну. Это был не огонь. Это была сама энергия распада.

– Мать-земля... – прошептал кто-то позади. – Все... все?

Алрик не ответил. Его мозг, который всегда просчитывал коэффициенты, теперь бился о стену абсолютного нуля. Стоимость обороны, стоимость отступления, стоимость жизни – всё обратилось в прах. Он видел, как багровеющая стена, эта «Обитель демонов», медленно, но неотвратимо расширялась, пожирая край леса. Деревья не горели и не ломались. Они темнели, становились хрупкими, как уголь, и рассыпались, поглощаемые пульсирующей тьмой.

Война между людьми и зверолюдами была детской ссорой из-за песочницы по сравнению с этим. Это был конец географии. Стирание карты. Он обернулся и встретился взглядом с Ильвой. В её глазах не было страха. Там была пустота, глубокая, как та багровеющая бездна перед ними. Она видела то же, что и он. Бежать было некуда.

– Коэффициент... – начал он и замолчал. Слова потеряли смысл.

– Обнулился, – тихо закончила за него Ильва, не отрывая взгляда от апокалипсиса. – Теперь мы просто биомасса. Как и все.

Эльта

Стерильный воздух поместья Вейнара дрогнул. Невидимая звуковая волна ударила по ушам, заставив зазвенеть хрустальные сферы под потолком. Эльта, стоявшая у своего «Диффузора маны», почувствовала это физически – словно где-то на востоке рухнула гигантская стена и ударная волна прокатилась по самому фундаменту мира.

Ее артефакт, до этого исправно гудящий ровным тоном, вдруг захрипел. Свет рун померк, стал неровным, болезненным. Сфера вибрировала, издавая скрежещущий звук, словно ее внутренности перемалывало невидимой жерновой.

Она и Вейнар оказались на смотровой башне одновременно – он возник из ничего, как всегда, а она вбежала, запыхавшись, смахивая с лица сажу от перегруженных контуров Диффузора.

Вид с башни был обрамлен в безупречную арку из белого мрамора, словно картина в музее. И картина эта была кипящим адом. На востоке, там, где должны были быть леса Восточного Моря Деревьев, клубилась багровая туча. Она была так огромна, что закрывала полгоризонта. От нее, как щупальца, отходили языки искаженной реальности, и один из них, длинный и извивающийся, полз по равнине прямо к имению Вейнара. Земля behind него темнела и умирала.

– Интересно, – произнес Вейнар. Его голос был, как всегда, спокоен, но Эльта, проведшая рядом с ним достаточно времени, уловила в нем микроскопическую трещину. Не страх. Нет. Холодное, научное любопытство, смешанное с… досадой? Как если бы дорогой эксперимент вышел из-под контроля.

Он смотрел на надвигающийся катаклизм, как на неправильно ведущую себя формулу.

– Диффузор не выдержит, – голос Эльты прозвучал чужим, сдавленным шепотом. – Это не просто фон. Это… прилив. Он сломает его.

Вейнар медленно повернул к ней голову. Его глаза, эти бездонные колодцы, отражали багровое зарево.

– Тогда создай другой. Больший. Ты ведь хочешь выжить, не так ли?

В его взгляде не было вопроса. Был приказ. И впервые Эльта поняла, что его власть, его холодное превосходство – это не абсолют. Это просто иная форма зависимости от обстоятельств. Он был пленником своей собственной потребности в контроле, а она – инструментом, который мог сломаться в любую секунду. Ее «тихая война» уперлась в стену настоящего, вселенского безумия.

Развитые

Орда не шла – она лилась, как лава, сметая кусты, ломая молодые деревца. Гром шел впереди, его массивная фигура была грозным знаменем для неразумных тварей. Зуг юрко бежал рядом, его глаза-бусинки сканировали местность, выискивая ловушки, засады.

Они вышли на опушку. Внизу, у изгиба Сераго Ручья, ютился поселок. Десяток домиков, загон для скота, мельница. Никаких стен. Никакой серьезной защиты. Они видели, как люди и зверолюды вместе спешно возводили баррикаду из телег и бревен. Они видели их испуганные лица, обращенные к надвигающейся с востока багровой стене. Они не видели орду с севера.

– Готовы, – прошипел Зуг, сжимая свой кривой нож. Его голос дрожал.

Гром лишь кивнул, сжимая древко своего топора. Он видел детей. Маленького зверольчонка с ушами лисицы, как у той… Кайлы. Он видел женщину, прижимавшую младенца к груди.

«Мы заставляем других ломаться. Как ту эльфийку. Только в масштабах поселка», – слова Зуга эхом отдавались в его черепе.

Малак не появлялся. Его воля витала в самом воздухе, багровый и неумолимый приказ.

Гром поднял топор. Глухой рев вырвался из его груди – не слово, не команда, просто первобытный звук, полный ярости и отчаяния.

Орда ринулась вниз.

Гром и Зуг вошли в ад, который сами и принесли. Крики. Визг. Хруст костей. Вспышки примитивной магии, гасимой багровой порчей. Гром рубил, не видя лиц, превращая всех в мясо и страх. Он видел, как Зуг, с исступленной яростью, вонзил нож в горло человеку, смотревшему на него с немым ужасом.

Они сражались не с врагами. Они сражались со свидетелями. С прошлым. С собственной совестью, которая была новой, хрупкой и невыносимо болезненной.

Гром остановился, тяжело дыша, среди хауса. Его топор был залит кровью. Он посмотрел на Зуга. Гоблин стоял, облизывая лезвие своего ножа, его глаза блестели лихорадочным блеском. В них не было сомнений. Было опьянение хаосом.

– Мы сделали это, – хрипло сказал Зуг. – Мы выживем.

Гром посмотрел на горящие дома, на тела, на багровое небо над головой. Он не чувствовал триумфа. Он чувствовал лишь тяжесть. Тяжесть выбора, который уже нельзя отменить.

Эпилог

С севера, из-за зубчатых хребтов Ледяной Империи эльфов, пришли странные вести. Рассказы выживших разведчиков и беглых рабов звучали как бред. О существах, что выходили из ночи, не отбрасывая теней. Они не трогали людей или зверолюдов. Они охотились на демонов.

Говорили, что их кожа бледна, как снег, а глаза горят алым огнем. Говорили, что они нечувствительны к багровой порче, что они впитывают искаженную ману, пьют кровь демонических тварей, насыщенную ею, и становятся от этого лишь сильнее. Одни, вспоминая старые легенды, называли их проклятием, второй карой небес. Другие, те, кто видел, как такое существо в одиночку разрывает на части тварь из багрового тумана, шептали, что это – единственное спасение.

Но все, вне зависимости от надежды или страха, звали их одним именем.

Вампиры.

Том 3: "ПЕСОК И СТАЛЬ" Глава 24: Шаг из Бездны.

Безмолвие южной пустыни было не просто отсутствием звуков, а активной, давящей субстанцией, веками царившей над выжженными равнинами и дюнами, окрашенными в цвета ржавчины и пепла. Но в тот день безмолвие было нарушено. Не криком, не гулом, а изменением самого качества тишины. Она стала тяжёлой, густой, словно воздух превратился в жидкое стекло, которое вот-вот треснет. Солнце, всегда безжалостное в этих краях, померкло, но не из-за туч, а потому что свет искажался, преломляясь вокруг одинокой величественной фигуры, вышедшей из зыбучих песков.

Ашкарон не появлялся. Он возникал, как формула, написанная на пергаменте реальности. Каждый его шаг был не движением сквозь пространство, а переписыванием законов физики под его ногами. Песок под его тяжёлыми размеренными шагами не проваливался и не вздымался. Он застывал, спекаясь в гладкую, тёмную, стекловидную поверхность, испещрённую сетью тончайших трещин, словно кожура гигантского, высохшего на солнце фрукта. Он не шёл по пустыне; он проецировал вовне своё внутреннее выжженное пространство, с каждым шагом на север расширяя границы своей родины.

Его чешуя цвета воронёной стали и древней окислившейся бронзы не отражала и не поглощала свет – она его трансмутировала. Солнечные лучи, падая на неё, гасли, превращаясь в знойное марево, окутывавшее его фигуру сияющим ореолом нестерпимого жара. Каждая пластина размером с ладонь взрослого человека была покрыта сложным, стёршимся за тысячелетия узором, напоминающим карты исчезнувших империй или схемы забытых созвездий. Его спина была увенчана рядом заострённых пластин, похожих на сталагмиты, которые поднимались от основания хвоста к мощной шее. Хвост, тяжёлый и мускулистый, волочился по земле, оставляя за собой глубокую борозду в спекшемся песке.

Но самое гипнотическое – это были его глаза. Два расплавленных золотых шара без зрачков и век. В них не было ни мысли, ни эмоции, ни намерения. В них клокотала та же сила, что выжигала жизнь у него под ногами, – чистая, неодушевлённая мощь, ставшая плотью. Аура, исходившая от него, была не магией в привычном понимании, а физически ощутимым давлением на ткань мироздания. Воздух вокруг него звенел от напряжения, свет искрился, создавая миражные ореолы, а звук умирал, не успев родиться, поглощаемый всепоглощающим гулом абсолютной силы.

Он двигался на север. Медленно. Неуклонно. Его движение было аксиомой, не требующей доказательств, фундаментальным законом, который мир мог лишь принять.

И мир принял его. Демоны-часовые, трое гуманоидных сгустков багровой энергии с щупальцами вместо рук и горящими ядрами вместо глаз, материализовались перед ним, словно ядовитые испарения из трещин в реальности. Они обрушили на него концентрированный поток порчи, энергию, разъедающую плоть, камень и саму душу. Багряный луч, шипящий и визжащий, достиг груди Ашкарона… и рассеялся. Не отреагировал. Не отразился. Просто перестал существовать, как капля воды, упавшая на раскалённую докрасна плиту, которая испарилась с коротким шипением, не оставив и следа.

Ашкарон не сбавил темп. Он не замедлился, не ускорился, не подал ни малейшего признака того, что заметил атаку. Он просто шагнул вперед. Первый демон, оказавшийся у него на пути, поднял щупальца, способные разорвать сталь. Они коснулись чешуи на его бедре. И высохли. Не сгорели – высохли, превратились в хрупкую серую пыль, которая осыпалась, а затем та же участь постигла и само тело демона. Оно сжалось, почернело, как гнилое полено в огне, и рассыпалось, не успев издать ни звука. Второй демон, пытавшийся отпрыгнуть, застыл на месте, его багровая аура погасла, как свеча на ветру, а тело расплылось и осело на землю бесформенным дымящимся пятном пепла. Третий просто расступился, пропуская его, и его сознание, лишённое воли хозяина, растворилось в ничто, как сон после пробуждения.

Ашкарон шёл, не замедляясь. Он не сражался. Он был процессом. Завершением. Песчаным ветром, который уносит остатки цивилизаций, не испытывая ни гнева, ни сожаления. Он не ненавидел демонов. Для него они были просто помехой, незначительным отклонением, шумом в системе, который мир должен был исправить. И мир исправлял его походкой драконида, безмолвной и неотвратимой, как эрозия.

Глава 25: Взорвавшееся Сердце.

Главная пещера, утроба Порчи, сотрясалась не от физического толчка, а от фундаментального давления, исходившего с юга. Воздух гудел на низкой, разрушительной частоте, от которой крошился камень и плавился металл. Багровый кристалл, Сердце Прорыва, пульсировал в аритмичной панике. Его ядовитый свет, обычно стабильный и всепоглощающий, теперь мигал, как предсмертная агония, отбрасывая по стенам судорожные, дергающиеся тени. Сама материя здесь, давно привыкшая к извращенным законам порчи, восставала против нового порядка – порядка абсолютного выжигания.

Малак, его форма – клубящееся пятно из багрового света и голодной пустоты – не метался. Он вибрировал на месте, как струна, натянутая до предела. Его командоры, существа, принявшие обличья скорпиона, спрута и многоножки, не передавали сообщения. Они извергали их, как потоки психической боли, их голоса сливались в какофонию онтологического ужаса.

– Он не гасит атаки! – вопил командор-скорпион, его хвост с ядовитым жалом бессильно бил по пустоте. – Они гаснут сами, едва пересекают границу его воли! Мои лучшие клинки из чистой ненависти тают, как снег в печи!

– Законы плавятся у него на пути! – вторил командор-спрут, его щупальца-антенны бешено метались, пытаясь и не находя опоры. – Заклинания рвутся, как гнилые нити! Реальность отказывается служить нам в его присутствии! Он не воин – он антитеза!

Малак застыл, сконцентрировавшись. Его багровые точки-глаза, плавающие в темноте, сузились до размеров булавочных головок, излучая холодный, безжалостный расчет.

– Он не уязвим для того, что есть мы, – его голос прорезал хаос, как лезвие. – Но он подчиняется более примитивному закону – закону сохранения. Его сила едина с его существом. Мы не сломаем парадигму. Мы исчерпаем ресурс. Затопим его энтропией нашего собственного распада. Каждое уничтоженное тело – песчинка, поглощенная его пустыней. Он утонет не в плоти, а в статистике. – Он обратился к командору-многоножке, чье длинное тело извивалось в судорогах. – Приказ. Волны. Без пауз. Без сожаления. Превратите орду в уравнение, решением которого будет его истощение.

В дальнем углу пещеры, за магической решеткой, пленные лаборантки-зверолюдки замерли, их изможденные тела внезапно выпрямились, как по струнке. Их носы, годами разрывавшиеся от багрового смрада Прорыва, уловили нечто невозможное. Чистый, невероятно плотный, почти осязаемый поток силы, что пробивался сквозь чад порчи, как луч чистого света сквозь грязное, треснувшее стекло. Это была мана, лишенная искажений, боли, хаоса – абсолютная в своей мощи и чистоте. Та самая, к которой они, в своих безумных опытах по пробуждению Фенрира, стремились, но могли лишь уродливо пародировать.