Текст книги "Король Парижа"

Автор книги: Ги Эндор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава XXX
ПУСТЯК!

Александра больше всех забавляли эти истории о расточительности отца, и при любом удобном случае он пересказывал их своим друзьям. Когда это безрассудное мотовство всё чаще и чаще опустошало кропильницу, Александра это ничуть не волновало, ибо ему стоило подождать день-другой, чтобы снова набить свои карманы деньгами.

Тем не менее именно в это время Дюма решил упростить свой образ жизни. Множество людей, обременявших своим присутствием его дом, не оставляли Дюма местечка, где бы он мог приткнуться. Необходимость писать всё больше и больше грозила вообще отнять у него отдых.

Прогуливаясь однажды в окрестностях городка Сен-Жермен, Дюма поднялся на холм Ферран, остановился на вершине и залюбовался видом на долину Сены.

– Ах, что ещё нужно человеку, кроме взгляда на уголок великолепия Божьего? – спросил он себя. – Иметь только корку хлеба, чашку чаю и, разумеется, бумагу, на чём писать.

Однажды он привёл на это место сына и спросил:

   – Ну, что скажешь? Построить здесь небольшую хижину, жить в одиночестве, работать в покое, вдали от толп людских. Ты согласен с этим?

   – Прекрасная мысль, – ответил Александр.

   – Сегодня же куплю здесь кусок земли, – решил Дюма.

В соседней с Пор-Марли деревне он пришёл к местному подрядчику.

   – Мне неловко беспокоить вас по столь незначительному делу, – извиняющимся тоном обратился к нему Дюма. – Я хочу простую хижину; ничего, кроме четырёх стен, что укроют меня от ветра и дождя; хочу просто крышу над головой, одну дверь и одно окно, чтобы был свет. Места ровно столько, сколько потребуется для маленького стола и одного стула. Не угодно ли вам взяться за эту скромную работу?

Подрядчик дал согласие.

   – Сколько времени вам потребуется? – спросил Дюма.

   – Четыре-пять дней.

   – И во что это обойдётся?

   – В триста франков.

   – Пустяк! – воскликнул Дюма.

Теперь после полудня Дюма, проведя за письменным столом много часов, облачался в лёгкий полотняный костюм, надевал на голову шляпу «панама», брал трость и сбегал от толпы гостей, кишевших на его вилле в Сен-Жермене; дойдя до Марли, он взбирался на холм Ферран.

   – Пока вы здесь, – говорил он подрядчику, – пристройте-ка маленькую кухню. Так, закоулочек, где я смог бы вскипятить чай или поджарить яичницу. Это ведь несложно, правда?

   – Ещё день-другой работы, – отвечал подрядчик, – и, наверное, франков сто пятьдесят в придачу.

   – Пустяк! – восклицал Дюма.

В походах в это тайное убежище Дюма иногда сопровождали только ближайшие друзья: преданный сотрудник Маке, библиофил Жакоб, с кем Дюма часто консультировался по историческим вопросам, или актёр Мелэнг[119]119
  Маке Огюст (1813—1888) – французский писатель, сотрудничал с А. Дюма в написании ряда исторических романов.
  Библиофил Жакоб – псевдоним французского полиграфиста Поля Лакруа (1806—1884), который прославился своими трудами в библиографии.
  Мелэнг Этьен-Марэн (1808—1875) – французский актёр и скульптор. Один из лучших исполнителей ролей в романтических мелодрамах. Первый исполнитель в театре роли д’Артаньяна.


[Закрыть], лучший исполнитель ролей в его пьесах.

Появляясь на стройке, Дюма всякий раз предлагал подрядчику сделать какое-нибудь небольшое улучшение.

   – Пока вы здесь, – говорил он, – вы могли пристроить сбоку комнатку; совсем небольшую, чтобы в ней можно было поставить кровать. На случай, если сын или друг приедут поздно навестить меня. Ведь человека не выгонишь из дома в два часа ночи, не правда ли?

   – Придётся потратить ещё двести франков, – быстро произведя подсчёт, говорил подрядчик.

   – Пустяк! – отвечал Дюма.

На следующий день Дюма объявил, что ему понадобятся книжные полки, чтобы разместить на них тысячу книг, и стену главной комнаты необходимо удлинить.

   – На это уйдёт неделя работы и ещё пятьсот франков, – заявил подрядчик.

   – Пустяк!

Однажды Дюма сказал подрядчику:

   – Вы знаете... Нужна бы ещё комнатка, со вкусом обставленная... В конце концов, как знать, может быть, жизнь готовит мне ещё немало радостей... Вы понимаете?

   – Вы имеете в виду небольшой будуар? – спросил подрядчик, который превосходно всё понял.

   – Вы угадали! – воскликнул Дюма.

   – Потом, через два или три дня, Дюма поведал подрядчику о своей огромной коллекции картин, бронзы, вееров из слоновой кости.

   – Окружать себя предметами искусства очень важно, – пояснил он, – они порождают вдохновение. Это пробуждает ленивое воображение; это, понимаете ли, скрашивает прозу жизни...

   – Конечно, я понимаю, господин Дюма, что вам нужна не хижина, а дом, – сказал подрядчик.

   – Дом? – удивился Дюма. – Что вы имеете в виду под словом «дом»?

   – Ну, капитальное строение с просторным первым этажом, высокое.

   – Блестящая мысль! – восхитился Дюма. – А мой рабочий кабинет устроим на самом верху, где никто не будет меня тревожить.

   – Но мне будет спокойнее, если для постройки дома я получу планы от архитектора, – заметил подрядчик.

Поэтому к строительству был привлечён архитектор Плант. Он начал с того, что сначала нарисовал дом стоимостью в двенадцать тысяч франков, потом – в пятнадцать тысяч; после чего Плант, презрев всякую бережливость, изобразил дом в шестьдесят тысяч франков и счёл, что максимум расходов достигнут.

Но тем временем Дюма расширил свой участок земли до двух с половиной гектаров, что давало возможность выстроить дворец. И стоимость строительства возросла до ста пятидесяти тысяч франков.

Почва на участке была недостаточно твёрдой, чтобы выдержать такое строение.

   – Нам придётся пробиваться до скальных пород, – объявил Плант.

   – Значит, у нас будут подземелья! – вскричал Дюма. – Потайные проходы, люки, таинственные туннели!

   – Для их устройства потребуется возводить своды, – пояснил Плант, – а это увеличит стоимость работ.

   – На сколько? – спросил Дюма.

   – На пятьдесят тысяч франков.

   – Пустяк!

В скале забил источник. Подрядчик проклинал новое препятствие; Дюма же ликовал.

   – Заключите его в трубу! – кричал он. – Мы устроим водометы, фонтаны, рвы с водой и подъёмный мост, пруды с лебедями и золотыми рыбками. Мы сможем даже создать небольшое озеро с островком, на котором построим домик, где я действительно смогу быть один и работать в покое.

Теперь решили обнести стенами всю усадьбу, которая включала дом в пять этажей, конюшню, псарню, оранжерею, зверинец, вольер и прочие сооружения. Снаружи и внутри дом был декорирован фризами, скульптурами, деревянными панелями. Повсюду использовались редкие породы деревьев, мрамор и бронза.

Каждую неделю из Парижа наезжали толпы, чтобы устраивать на участке пикники и наблюдать, как возводится дворец господина Дюма. Подрядчик напрасно поставил табличку с надписью: «Частная собственность. Посторонним вход воспрещён»; приезжие возражали, что они – не посторонние, а друзья Дюма.

Постройка дома – первоначально её планировали закончить за неделю – растянулась почти на три года. Это не удивляет, если вспомнить о кованых балконных оградах, исполненных художниками-кузнецами, о бесчисленных башнях и башенках, каждую из которых украшало металлическое треугольное знамя с девизами, вроде следующего: «Ветру – пламя. Богу – душу!» К тому же в замке были комнаты, декорированные настоящими резчиками по дереву из Марокко в мавританском стиле а-ля Альгамбра[120]120
  Альгамбра – дворец-замок (сер. XII – кон. XIV в.) близ Гранады в Испании. Яркий образец мавританского стиля в архитектуре.


[Закрыть]; другие комнаты были оформлены в китайском, персидском стиле, в стиле Людовика XIV, Ренессанса или готики; много времени заняли разбивка сада, посадка плодовых деревьев, разведение в водоёмах различных пород рыб, высадка в оранжерее цветов для постоянного убранства всего огромного здания!

И Дюма – человек, который никогда не пил ни капли вина, – тратил немыслимые суммы на то, чтобы наполнить свои громадные погреба винами отборных марок.

Если прибавить к этому, что тогда Дюма построил и открыл «Исторический театр», который оснастил современнейшим сценическим оборудованием, то не приходится удивляться, что кропильница почти постоянно пустовала.

Вследствие этого молодой Александр, стремясь покрыть свои расходы, вёл ещё более крупную игру, чем прежде; когда ему улыбалась удача, он предавался привычным сумасбродствам; когда она отворачивалась от него, влезал в долги и вынужден был скрываться от кредиторов и судебных исполнителей.

– Мы с тобой два сапога – пара! – говорил в таких случаях отец, нежно обнимая сына. И они сообщали друг другу свои способы избегать долговой тюрьмы.

Невзирая на эти трудности, Александр тем не менее имел двух верховых лошадей и одну упряжную; он содержал в роскоши своих любовниц и, подобно отцу, всегда был готов внести по подписке десять или пятьдесят луидоров либо на новую больницу, либо на учреждение новой миссии среди дикарей Африки.

Глава XXXI
НЕПОСТИЖИМЫЕ КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ КАМЕЛИИ

Однажды днём, когда он торопливо проходил площадь Биржи, с нетерпением стремясь к женщине, которая недавно отделала зеркалами стены и потолок своего будуара, Александр, поглощённый мыслями о тех наслаждениях, что его ожидали, вдруг заметил остановившееся поблизости от него элегантное голубое купе и молодую, поразительно красивую особу; проворно выпорхнув из экипажа, она скрылась в магазине.

Образ этой черноволосой, с лицом цвета слоновой кости красавицы, закутанной в кашемировую, расшитую золотой нитью шаль, запечатлелся в душе Александра, как олицетворение молодости и невинности, и он почувствовал, что не в силах пойти на любовное свидание. Александра охватил какой-то восторг, и это видение, свежее, как цветок, навело его на мысль купить фрукты, цветы и отнести матери. Он не видел мать уже несколько месяцев.

   – Зачем мне цветы? – сухо спросила Катрин. – Разве не видишь, что на окне у меня растут в горшочках настурции и герань? А что я буду делать с ананасами и виноградом из оранжереи? Если мне захочется фруктов, я сама могу купить яблоки у зеленщицы.

Александр промолчал и сел. Как всегда, Катрин предупредила сына, чтобы он не наступил на то место в полу, где проваливалась доска; потом спросила, что ему дать – чаю или шоколаду.

   – Шоколада, – ответил он.

Эта чашка шоколада так остро напомнила Александру о детстве, что на глазах у него навернулись слёзы.

Он встал и пошёл к двери. Мать пыталась удержать Александра, но он вырвался из её объятий и сказал:

   – Теперь я буду заходить к тебе каждую неделю.

И торопливо вышел.

Своего обещания Александр не сдержал и по привычке продолжал вращаться среди богатых бездельников, растрачивавших свою молодость на карточную игру и проституток. Но Александр чувствовал себя всё более одиноким; его неудержимо тянула к себе та невинность и чистота, которыми веяло от прелестной незнакомки, промелькнувшей перед ним на площади Биржи.

Если бы Александр подождал, пока женщина выйдет из магазина, и зашёл бы туда справиться, кто она такая, то узнал бы, что это Мари Дюплесси, известнейшая в Париже проститутка, которую долго поочерёдно содержали семь миллионеров, членов Жокей-клуба; они, сложившись, создали ей немыслимо роскошную жизнь.

Париж в те времена был не столь велик, и Александр недолго оставался в неведении насчёт незнакомки. Однако он настолько был уверен в её невинности, что даже почти через год, когда заметил, что сей ангел чистоты, абонировавший ложу в театре и дерзко афишировавший своё ремесло, двадцать пять дней в месяц появляется с букетом белых камелий, а пять дней – с букетом камелий красных, так и не понял смысла этой странной привычки.

Впоследствии Дюма-сын так писал об этом: «Никто никогда не узнал, по какой причине менялся цвет камелий, о чём я упоминаю, хотя и не способен это объяснить. На это обратили внимание её друзья и завсегдатаи театра, где она часто бывала. Она всегда украшала себя только камелиями. В магазине её цветочницы госпожи Баржон Мари Дюплесси прозвали Дамой с камелиями, и она приобрела известность под этим прозвищем».

Если Александр не понимал причины, заставлявшей Мари менять белые камелии на красные, то он всё-таки понял, чем она занимается; однако ремесло Мари он истолковывал по-своему, утверждая, что она «была девственницей, которую случай вынудил играть роль проститутки, но которую другой случай в один прекрасный день сможет сделать чистейшей из девственниц».

Дюма-сын оставался верен своему первому впечатлению, когда писал: «Достаточно было взглянуть на неё, чтобы понять, что она ещё пребывает в невинности порока...» «Ремесло Мари, которое вовсе не лишало её способности к настоящей любви, в действительности делало покупку её любви тем более желанной и тем более драгоценной потому, что у истинной девственницы стремление к супружеской любви вызывается по большей части любопытством и физическим желанием, тогда как любовь проститутки способна быть лишь самым бескорыстным и самым духовным чувством».

Кроме своей непорочной внешности, Мари Дюплесси очаровывала мужчин безупречного рисунка бровями и бархатистыми чёрными ресницами, словно вычерченными на гладкой, цвета слоновой кости коже лица, где единственным ярким пятном выделялись пунцовые губы. «Черты её лица посрамляли геометрию», – писал Теофиль Готье.

Когда она отдыхала, Мари казалась шедевром ювелирного искусства; если она улыбалась, то обнажались её ослепительно белые, почти прозрачные зубки и розовый язычок, острый, как у змейки. Женщины завидовали её осиной талии, не стеснённой корсетом, и узким бёдрам. Мужчины не могли оторвать глаз от её пышной, белоснежной груди. Запястья и лодыжки у неё были тонкими, сильными, словно бабки у беговой лошади.

Свои природные достоинства Мари подчёркивала изысканной и дорогостоящей элегантностью туалетов. Под кашемировыми с золотой нитью шалями на Мари можно было видеть платья из ткани, шитой серебром, из драгоценной парчи и редкостной выделки шелка Жаккара. Из украшений она отдавала предпочтение простой золотой цепочке, но иногда вплетала в волосы, подчёркивая их отливающую синевой черноту, жемчуга, бриллианты или изумруды.

Однажды Александр был в театре вместе с отцом, который спросил:

   – Ну и как ты её находишь?

   – Кого? – переспросил Александр, со смущённым видом быстро опуская лорнет.

   – Мари Дюплесси! – улыбнулся Дюма. – Ты весь вечер не сводишь с неё глаз!

Александр явно растерялся.

   – Ты влюблён в неё? – спросил отец.

   – Я даже с ней незнаком, – ответил Александр.

   – Ну, это проще простого... Лишь бы денег хватило. Видишь вон ту толстуху в партере? На ней пёстрый туалет, а её лицо похоже на кусок сырого мяса. Даже отсюда слышен её пропитой голос. Она – «поверенный в делах» Мари; она назначает цену, которая очень высока, но товар она поставляет первосортный, как сам видишь.

Александру было больно слышать отца, так грубо говорившего о его ангеле невинности, и он попытался положить конец разговору, возразив:

   – Я не люблю коммерческих сделок, и, кстати, денег у меня нет.

   – При чём тут деньги? – продолжал Дюма. – Разве птицы платят за своё пропитание? Поэты и художники бесплатно, по праву рождения, имеют доступ в мир красоты! Ты должен стать любовником её сердца.

   – Но я говорю тебе, что меня даже ей не представили, – возражал Александр.

   – Если тебя зовут Александр Дюма – это уже рекомендательное письмо.

Заметив, что сын покраснел, Дюма продолжал:

   – Ты – не школьник, но и она, уверяю тебя, не герцогиня. Она – содержанка. Видел мужчину, который зашёл к ней в ложу? Это граф Штакельберг. Когда-то он помогал Меттерниху создавать Священный союз. Теперь ему восемьдесят лет, и я сомневаюсь, способен ли он ещё на какой-нибудь союз, священный или мирской. Я уверен, что он афиширует свою любовь к Мари больше из ревности, чем из страсти. Тем не менее он считает её своей любовницей и тратит на неё состояние, что заставляет Мари проявлять осторожность, если она хочет принять у себя других любовников в отсутствие графа. Этим делом занимается толстуха Клемане Пра; она служит Мари сводней.

В тот же вечер Александр изыскал способ попасть в роскошно убранную квартиру, похожую на оранжерею благодаря пышно разросшимся камелиям и цветам, что росли в лакированных ящиках, стоявших вдоль стен. В больших комнатах, заставленных массивной мебелью, на стенах висели картины, всюду стояли богатые канделябры, бронзовые и фарфоровые статуэтки, вещи из эмали. Гостиная была такой просторной, что вмещала бильярд, пианино, диваны, кресла, столы и книжные шкафы.

В гостиной толпилось много мужчин; Мари, сидя за розового дерева пианино фирмы «Плейель», весьма посредственно играла, распевая не просто рискованную, а откровенно похабную песенку.

Смотреть, как с этих восхитительных губок слетают слова, которые не решились бы произнести последние бродяги, было так тягостно, что Александру казалось, будто он этого не вынесет.

Но он слышал звонкий смех Мари! Неужели ей может нравиться такая жизнь?

Александр подошёл к ней и шёпотом стал умолять Мари больше не произносить таких грубых слов.

   – Бог мой! Да вы ханжа! – рассмеялась она.

   – Я прошу не ради себя, ради вас, – ответил Александр.

   – Полноте, не будьте ребёнком, – улыбнулась Мари. – Разве вы не понимаете, что я давно привыкла к этому? А вы нет?

Потом Мари, словно издеваясь над ним, стала сыпать такой отвратительной, грязной бранью, что Александр, не вынеся этого, отвернулся. Сидя в углу гостиной, он изредка с тоской бросал на Мари взгляд, видя, что она пьёт, как извозчик, слышал, как она орёт, словно базарная торговка, и громко хохочет. К концу вечера лицо Мари неестественно покраснело: смех её часто прерывался кашлем, от боли искажались черты лица. Наконец Мари убежала в ванную комнату.

   – Не волнуйтесь, – успокоила сводня Александра. – Она немного харкает кровью. С ней это часто случается, когда она слишком весела. Сейчас Мари вернётся.

Но Александр не мог усидеть на месте и пошёл за Мари. Пройдя ванную комнату, где никого не было, он нашёл Мари в небольшом, обитом жёлтым шёлком будуаре; на столиках было разложено множество предметов туалета из слоновой кости, золота, серебра с эмалью, всевозможные щётки, флаконы духов, баночки с кремами... Однако внимание Александра привлёк только стоявший на табурете таз с водой, покрасневшей от кровавых разводов.

   – Вы больны! – воскликнул он.

Растроганная этой неподдельной симпатией, Мари протянула Александру руку и, когда тот её поцеловал, ощутила на ладони слёзы.

   – Какой же вы ребёнок! – с улыбкой сказала она.

   – О, если бы только я был вашим родственником! – воскликнул Александр.

   – И что было бы? Что вы тогда сделали бы?

   – Я имел бы право заставить вас изменить жизнь, помешать вам убивать себя.

   – Бросьте! Мне необходимо развлекаться! – возразила Мари. – Я не могу спать. Значит, мне остаётся такая жизнь. Кстати, что случится, если одной женщиной вроде меня будет больше или меньше? Можете быть уверены, что уже ждёт другая, чтобы занять моё место.

   – Если бы вы знали, как я вас люблю, – сказал Александр, – вы не говорили бы этих слов, которые ранят мне сердце.

   – С любовью надо покончить сразу, – возразила Мари. – Я не могу позволить ни вам, ни кому-либо другому влюбиться в меня.

   – Но вы не в силах этому помешать.

   – Это необходимо сделать.

   – Почему?

   – Вы богаты? Вы способны тратить на меня сто тысяч франков в год?

   – Сто тысяч! – воскликнул Александр.

   – Столько я трачу. Мне нравится роскошь... Вы сами могли убедиться в этом. Какую часть из моих расходов вы можете на себя взять?

   – Совсем незначительную, – ответил Александр.

   – Тогда останемся друзьями. Будем болтать, смеяться, веселиться. Но больше не будем говорить о любви.

   – Но граф, разумеется, не может быть вашей любовью, – пробормотал он.

   – Конечно, но граф нежный и ласковый; он богат; я его уважаю, вот, пожалуй, и всё. Если вы станете моим любовником, то ведь совсем скоро начнёте меня ревновать. Тогда вы создадите мне трудности, которые поставят под угрозу мои сто тысяч франков в год. Я не хочу этого.

Подобно утопающему, зовущему на помощь, Александр поведал Мари о том впечатлении, какое она произвела на него в то мгновение, когда он впервые увидел её на площади Биржи, и о том, как бережно хранит он её образ в своём сердце.

   – Умоляю вас, не отталкивайте меня! – воскликнул он и, посмев обнять Мари, ощутил лёгкость и гибкость её почти невесомого тела.

   – Значит, вы меня действительно любите? – спросила она.

   – Безнадёжно, клянусь вам.

   – Любите настолько, что не будете выпытывать всё о прошлом, настоящем и будущем своей любовницы, как это делают другие мужчины?

Александр пообещал Мари не делать этого.

   – В таком случае, мы увидимся, – пообещала Мари.

   – Когда?

   – Когда этот цветок станет белым, – ответила Мари, вставляя ему в петлицу фрака красную камелию, которую вынула из букета, лежавшего на ночном столике.

   – Когда камелия станет белой?

   – Завтра вечером, от одиннадцати до полуночи. Ну а теперь – никому ни слова.

Мари поцеловала Александра, но, перед тем как он с ней расстался, спросила:

   – Вам не кажется странным, что я так быстро даю вам согласие?

Потом, взяв руку Александра, Мари приложила её к своему сердцу, и он почувствовал, как неистово оно бьётся.

   – Я долго не проживу, – прибавила она. – Поэтому я должна спешить жить.

   – Не говорите так!

   – Почему же? – с улыбкой возразила она. – Мы оба можем быть уверены: чем меньше я проживу, тем дольше вы будете меня любить.

И, не дав ему времени ответить, она запела весёлую песенку и вернулась в гостиную.

Так возникла эта связь, которая представляла собой череду бурных ссор, окончательных разрывов и трогательных примирений.

Когда Мари задавала ему вопрос: «Разве это похоже на ту любовь без ревности, что вы мне обещали?» – Александр молчал, но про себя думал: «Неужели она – та невинность, какую я надеялся обрести?»

Но как чудесны были их примирения! Какие мгновения нежности и страсти переживали они, когда запирались в квартире и им казалось, будто они одни на острове, омываемом южным морем!

И как Александр гордился, когда выезжал с Мари в открытом экипаже или сидел с ней в театральной ложе, к зависти всей «золотой молодёжи». Всегда и повсюду Мари была одета лучше всех женщин; она носила только вещи, исполненные с безукоризненным вкусом; никогда она не надевала дважды ни один туалет. Солгав графу Штакельбергу, что её врач, доктор Корефф, предписал ей в одиночестве провести целый месяц в деревне, Мари прожила с Александром четыре волшебных месяца, хотя ложь ему была так же противна, как тухлятина.

Когда гнусная Клемане Пра приносила Александру записку, в которой Мари сообщала, что она очень плохо себя чувствует и не может его принять, он стоял перед её домом, стараясь узнать, чей экипаж остановится у ворот: фаэтон графа Штакельберга, запряжённая четвёркой лошадей карета графа Перрего или купе доктора Кореффа. Если Александр видел, что Мари выходит из дома с незнакомцем, ему приходилось собирать в кулак всю свою волю, чтобы не наброситься на них.

В ближайшее свидание он, будучи не в силах сдержаться, спрашивал Мари:

   – Неужели тебе нравится этот мужлан?

   – Нет, но мне нужны деньги.

   – У тебя разная такса за каждую ласку?

   – Как ты смеешь?

   – Смею! Сколько я тебе должен за этот час? Ты подсчитала?

И так продолжалось до той минуты, пока Мари, разозлившись, не начинала кричать:

   – Ты оставишь меня в покое лишь тогда, когда я снова стану нищенкой! О, если бы ты знал, как я ненавижу нищету!

   – Я тоже был нищим, – признался однажды Александр. – Я хотел есть, но в доме больше не было денег. Мы всё продали, а мой отец отправился путешествовать. Мать была готова пойти побираться.

   – Ты не знаешь, что такое настоящая нищета и настоящий голод. Я так голодала, что в десять лет отдалась за миску супа. Тогда мы, отец, сестра и я, жили вместе с овцами в хлеву.

Потом Мари рассказала, как одиннадцати лет, босая и оборванная, пришла в Париж, не умея ни читать, ни писать, ни разу в жизни не приняв ванны; но она сообразила, что в отдельных случаях мужчины дают еду и деньги. Первое настоящее платье ей подарил какой-то овдовевший мясник. После этого Мари поняла, что красива, и быстро преодолела все ступени галантного искусства, обучаясь самостоятельно, выбирая всё более богатых любовников, оттачивая свой врождённый вкус и предаваясь тем наслаждениям, какие позволяли вкусить деньги.

   – Мне двадцать два года, – сказала она в заключение. – Я знаю, жить мне осталось самое большее года два, и я решила, что ни секунды из них не проведу в нищете.

Однажды Александр осмелился отомстить Мари за те страдания, которые причиняла ему ревность, и завёл недолгую интрижку с другой женщиной.

   – Значит, ты имеешь на это право, а я нет? – в бешенстве кричала она.

   – Но почему этим правом должна обладать ты, а не я? – возражал Александр.

   – Потому что я шлюха! Я делаю это ради денег. Если речь о любви, я тоже могу дать тебе её, сколько хочешь. Но если речь о деньгах, то ты не можешь дать мне их столько, сколько мне нужно. Вот в чём разница!

Несмотря на эти ссоры, Александр в спокойные дни переживал с Мари столь небесную радость, что ему чудилось, будто он влюблён в цветок.

Именно в такое блаженное затишье Александр как-то встретил на улице отца.

   – Знаешь, мы уезжаем, – объявил Дюма, ласково кладя руку на плечо сыну.

   – Куда? – удивился Александр.

   – В Испанию! Со мной едут Маке, Буланже, мой слуга и ты. Я подписал семь новых контрактов на романы, продаю свои последние железнодорожные акции; к тому же я получу солидный аккредитив от банка Ротшильда. Ты же знаешь, я люблю путешествовать с большой помпой; кстати, поездку мы планируем на полгода. Но что с тобой? Ты, кажется, не в восторге? Это из-за женщины?

Александр потупил голову.

   – Неужели, мой мальчик, ты всерьёз думаешь отказаться от Испании ради женщины? На свете существуют миллионы женщин, а Испания – одна.

Раздираемый между любовью к Мари и желанием посмотреть Испанию вместе со своим горячо любимым отцом, Александр спросил:

   – Когда вы едете?

   – Завтра. До Орлеана поедем поездом; дальше он не идёт. Затем будем двигаться в карете, которую я уже купил. Поспеши попрощаться и уложи свои вещи.