Текст книги "Король Парижа"

Автор книги: Ги Эндор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Глава XXIV
МОДНЫЙ БРАК

Шли месяцы. Муки, что претерпевал несчастный Александр, не ослабевали. В одно из воскресений, после мессы, он задержался в часовне и разговорился с молодым священником коллежа. Во время этой беседы Александр разрыдался.

Священник увидел в мальчике душу, взыскующую благодати, может быть, будущего служителя Божьего, и начал внушать ему мысль искать утешения в вере.

Они часто встречались и вместе читали то какой-либо отрывок из Библии, то псалмы, то притчи Иисусовы, то Нагорную проповедь. Священник также пересказывал Александру жития святых, особо подчёркивая их борения с духом зла и ту силу, которую тем самым они обретали, дабы принять мученичество и достигнуть святости.

Александру было тяжело не отвечать ударом на удар, и ему никак не удавалось подставлять левую щёку, если его били по правой. Но по ночам, вместо того чтобы мечтать о мести, Александр молил Бога простить своих мучителей. Утро каждого воскресенья он до изнеможения молился, стоя на коленях на каменном полу часовни, потом шёл на свидание с матерью.

Он худел с каждым днём, грудь у него совсем впала. Александр нашёл способ уединяться в муравейнике коллежа и, раздобыв узловатую верёвку, предавался самобичеванию.

Иногда он насыпал в кровать горсть гвоздей, чтобы заставлять себя бодрствовать всю ночь. Бывали мгновения, когда он воображал себя новым Христом. Уверенный в близкой смерти, Александр представлял себе те чудеса, что будут свершаться на его могиле. Он станет святым Александром; злые мальчишки из коллежа будут совершать паломничество в храм, который воздвигнут в Его память, и будут молить Его ходатайствовать перед Господом об их прощении.

Но в один прекрасный день этот затворник, этот измождённый отшельник получил от отца записку: «Мой милый мальчик, сегодня днём я венчаюсь в часовне Палаты пэров. В воскресенье заходи ко мне познакомиться со своей новой матерью, которая заранее нежно тебя любит».

Почему Александр поверил, что Бог внял его молитвам и отец вознамерился жениться на его матери? Он думал, что теперь у него, как у всех людей, будут отец и мать, будет дом, настоящий семейный очаг.

Поэтому Александр не мог дождаться воскресенья и, облачившись в свой лучший костюм, вышел из коллежа с ликующей радостью в сердце.

Слухи о женитьбе Дюма, которые ходили по Парижу, считались ни на чём не основанной шуткой, тем более что, по словам хорошо осведомленных людей, речь шла об актрисе Иде Ферье[105]105
  Ферье Ида – актриса, жена Дюма с 1840 г.


[Закрыть], игравшей в нескольких его пьесах. Когда Ида дебютировала на сцене, она была стройной, изящной блондинкой; но с годами она так безобразно располнела, что Теофиль Готье стал всем задавать вопрос: «Знаете ли вы, какая самая загадочная тайна в Париже? Знайте, что это скелет Иды Ферье».

Кроме того, у неё был такой лёгкий нрав, что на один «рог», который наставлял ей Дюма, она, как поговаривали, украшала его лоб сразу двумя.

Альфред де Мюссе утверждал, будто знает, почему Дюма женился на Иде. Дюма явился с Идой на бал, который давал наследный принц Фердинанд Орлеанский, и представил ему мадемуазель Ферье.

Принц поклонился, назвав её госпожой Дюма, но Дюма, улыбнувшись, исправил эту ошибку. Принц отвёл его в сторону и тихо сказал:

   – Она должна стать вашей женой; не в моих правилах, чтобы в моём собственном доме мне представляли шлюх.

   – Естественно, ваша светлость, но не усматривайте в моём возражении проявление непочтительности; в нём я лишь хотел сообщить вашей светлости, что брачный обряд ещё не совершён.

   – В таком случае, прошу у вас прощения за то, что употребил грубое слово, – ответил принц. – Позвольте мне первым поздравить вас с будущим бракосочетанием.

Так что Дюма, намеревавшийся избавиться от Иды, оказался вынужден жениться на ней.

В ту минуту, когда свидетели – Шатобриан, Нодье, Роже де Бовуар и Вильмен[106]106
  Шатобриан Франсуа Рене де (1768—1848) – французский писатель и политический деятель.
  Вильмен Абель-Франсуа (1790—1870) – французский писатель и политический деятель. Автор знаменитого «Курса французской литературы».


[Закрыть] – собирались поставить свои подписи в церковной книге записей, в часовню Палаты пэров вошёл юный Александр и, оглядевшись, спросил:

   – Где моя мать?

   – Здесь, – ответил Дюма. – Вот твоя новая мать, сын мой.

   – Эта тумба? – в ужасе воскликнул Александр. – Ты женишься на этой толстухе? Я думал, ты будешь венчаться с моей матерью!

И он, расплакавшись, убежал. Ида Ферье тотчас заявила:

   – Ноги этого мальчишки в моём доме не будет!

По другой версии, Ида хотела женить на себе одного из своих любовников, некоего господина Доманжа, богатейшего человека. Последний же стремился отдать Иду замуж за какого-нибудь холостяка, который выдал много векселей. Ростовщики, которых расспрашивал господин Доманж, указали на Дюма. Доманж скупил все выданные Дюма векселя, подождал, когда подошёл срок их оплаты, явился к писателю и заявил:

   – С помощью этих бумаг я могу упрятать вас в долговую тюрьму. Если вы хотите этого избежать, вам придётся жениться на Иде Ферье, а эти векселя на двести тысяч франков составят её приданое. Я сожгу векселя в ту минуту, когда увижу ваш брачный контракт.

Дюма предпочёл женитьбу тюрьме. Но рассказывают, что господин Доманж векселя не сжёг, а передал госпоже Дюма, которая ими шантажировала своего супруга, угрожая упрятать его в долговую тюрьму, благодаря чему Дюма был вынужден терпеть Иду целых пять лет; по прошествии этого срока Ида Ферье удалилась во Флоренцию, где и жила на те шестьдесят тысяч франков, что каждый год Дюма выплачивал бывшей жене до самой её смерти.

Маленький Александр снова вернулся в коллеж, чувствуя себя более одиноким, чем прежде. Однако пять последующих лет, что он в нём проучился, были не столь тяжёлыми, как пять первых. Товарищи его сильно повзрослели; они уже не так часто били Александра и издевались над ним. Александр, замкнувшийся в себе, забросил религиозные упражнения и увлёкся садоводством. За коллежем простирался обширный пустырь, на котором, как предполагалось, ученики должны были бы выращивать овощи. На самом деле пустырь служил полем сражений воспитанников, и только Александр сумел вырастить на нём цветы.

Александр, хотя теперь и не бил врагов ногами, неуклонно продолжал защищать репутацию отца всякий раз, когда её задевали при нём.

Но Александр на всю жизнь запомнил те мучения, которым его подвергали однокашники по коллежу, особенно Андре. Спустя тридцать пять лет Дюма-сын однажды столкнулся с Андре на бульваре; когда тот поздравил его с успехом и предложил вместе выпить, Александр грубо отказался и пригрозил отлупить его тростью.

Глава XXV
Я ХОЧУ ВОЙТИ В ЛЕГЕНДУ

Какое великолепное зрелище для иностранцев да и для парижан представляли собой оба Дюма – высокие (рост их превышал метр восемьдесят сантиметров), стройные, в модных цилиндрах на густых курчавых волосах, – когда они прогуливались по бульвару! Люди останавливались, чтобы восхищённо полюбоваться отцом и сыном, их поистине царственной осанкой.

Дюма спрашивал друзей:

   – Ну, как вы нас находите? Мы с сыном красивая пара, не правда ли? Мы ведь ровесники!

   – Как ровесники?! – недоумённо восклицал знакомый.

   – Да, нам ровно по двадцать, только ему в первый раз, а мне во второй.

Если верить «Мемуарам» Вьель-Кастеля[107]107
  Вьель-Кастель (Шарль-Луи-Гаспар Габриоль де Сальвьяк, виконт де) (1800—1887) – французский дипломат и литератор.


[Закрыть], Дюма с помощью хитрой уловки удалось избавиться от Иды Ферье; благодаря этому он смог забрать из коллежа сына и стать ему другом. Однажды вечером Дюма сказал супруге, что идёт в Тюильри, а сам отправился к актрисе Валери де Бросс, игравшей маленькую роль в его пьесе. Она пожаловалась ему на незначительность её роли.

Дюма поужинал наедине с Валери и, после того как написал с дюжину строк, чтобы удлинить текст её роли, расстался с актрисой, ибо ему ещё предстояло «родить» к завтрашнему дню «подвал» в газету (продолжение одного из его романов-фельетонов), не говоря уже об одной-двух статьях. В то время Дюма жил на улице Риволи в роскошной квартире на втором этаже, а кроме неё имел в том же доме на пятом этаже небольшую квартирку, где мог работать за полночь.

Он поспешил домой, чтобы засесть за работу, но в этот поздний час не нашёл фиакра и проделал весь путь пешком под проливным дождём. Промокнув до нитки, он поднялся к себе на пятый этаж, где он – здесь Дюма не держал одежды – продрог и спустился на второй этаж переодеться.

В спальне Иды в камине потрескивал жаркий огонь. Она уже лежала в постели и, очень недовольная этим вторжением, объявила, что хочет спать. Но яркое и сильное пламя было очень соблазнительно; Дюма подошёл к столу и сказал, что поработает здесь.

   – Но я хочу спать, – раздражённо воскликнула Ида. – Ты мог бы с этим посчитаться.

   – Ну а я вымок до костей, и ты могла бы обо мне позаботиться.

Дюма разделся догола и, взяв свечу, подошёл к платяному шкафу, чтобы достать из него сухое платье. К его изумлению, в шкафу он увидел голого мужчину.

   – Смотри-ка, это Роже де Бовуар! – вскричал Дюма.

   – Добрый вечер, Александр, – прошептал Роже. – Я тоже хотел переодеться.

   – Негодяй! – взревел Дюма, схватив пошляка и встряхивая его как мешок с картошкой.

   – Не бей его, Александр! – закричала Ида. – Ты сам не знаешь, какой ты сильный.

   – Вы, свидетель на моей свадьбе, обесчестили кров, под которым так часто находили гостеприимство! – сказал Дюма своей жертве, продолжая трясти Роже. Потом крикнул Иде: – Открой окно! Живей, иначе я его задушу!

Напуганная этой яростью, Ида повиновалась; Дюма выбросил на улицу на дождь и ветер костюм Роже и готовился вышвырнуть его самого, как вдруг передумал.

   – В такую погоду и собаку не выгонишь! Ну ладно, оставайтесь здесь! – сказал он, бросив Роже в кресло. – Ах, чёрт возьми, мне надо до утра закончить три «фельетона». Оставьте меня в покое, я буду работать. Ида, ты можешь спать. Ну а вами, мой мнимый друг Роже, я займусь потом.

И Дюма, голый, присел поближе к огню; от гнева у него на лице выступил обильный пот, и на миг он забыл об одежде.

Дюма оделся лишь тогда, когда огонь в камине потух; он дрожал от холода, но убедился, что дров больше не осталось. После этого Дюма снова принялся писать строчку за строчкой, не задумываясь, без помарок; как всегда во время писания, он громко смеялся, бормотал проклятия, приглушённо вскрикивал.

Ида, задремавшая в тёплой постели, проснулась.

   – Александр, у тебя совсем жалости нет? – спросила она. – Посмотри на господина де Бовуара, он же простудится.

   – Вот как! – воскликнул Дюма, подняв глаза от рукописи. – Верно. Вы лязгаете зубами, Роже, а посему живо ложитесь в постель.

   – Это моя постель, – возразила Ида. – Не мешало бы и меня спросить.

   – Ты хочешь разыгрывать недотрогу? Нет-нет, я никогда не предназначал тебя на эту роль. Ладно, вы можете заниматься чем хотите, а я буду спать.

С этими словами он разделся, задул свечи и лёг под одеяло.

В темноте было слышно, как стучит зубами Роже.

   – Ида, ты ведь знаешь, что этот Роже джентльмен. Он не тот мужчина, кто может без приглашения лечь в постель к даме. Он – не дикарь вроде меня. Будь с ним подобрее. Он в самом деле может умереть от воспаления лёгких. Ты должна быть милосердна к нему; я уверен, что втайне он тебя очень любит, но слишком робок, чтобы тебе это доказать.

   – Идите в постель! – приказала Ида Роже. – Не будем давать ему повода и дальше упражняться в остроумии.

   – Благодарю, Ида, – пробормотал Роже и, поскольку Дюма не уступал ему места, лёг с другого бока.

   – Вот разумное поведение, Роже, – сказал Дюма. – Доброй ночи честной компании.

Через минуту его грудь вздымалась от мощного храпа, напоминающего бурю в лесу.

На рассвете Дюма проснулся. Он встряхнул Роже, который открыл глаза.

   – Тсс! – прошептал Дюма, – Не будем будить Иду. Друг мой, мне стыдно за приступ ревности, что совершенно меня недостойно. Я настаиваю на том, чтобы возместить вам стоимость одежды, которую выбросил в окно.

   – Вы очень великодушны, Александр.

   – Давайте пожмём друг другу руки, и в доказательство того, что я на вас зла не держу, я отрекаюсь от Иды. И отдаю её вам.

   – Видите ли, Дюма, я не могу принять...

   – Полно, Роже, полно. Я прошу вас, я требую...

   – Нет, Александр, умоляю вас...

   – Вон отсюда! – заорала Ида. – Проваливайте оба. Вы оба мне противны. Я забираю вещи и уезжаю в Италию.

И она действительно уехала во Флоренцию.

По крайней мере, Вьель-Кастель именно так рассказывает эту историю. Этот бонапартист презирал сына генерала Дюма и ненавидел негров. В своих «Мемуарах» он говорит о Дюма лишь для того, чтобы опорочить его, посмеяться над его тщеславием и излить собственную горечь, которую вызывает у него то, что Дюма принят принцессой Матильдой[108]108
  Принцесса Матильда (1820—1904) – дочь Жерома Бонапарта, невеста Наполеона III, брак с которым не состоялся. В её парижском салоне встречались все знаменитости художественного и литературного мира Франции.


[Закрыть] и оказывает на неё влияние.

Вот как Вьель-Кастель передаёт разговор, свидетелем которого оказался.

– С того дня, – говорил Дюма, – когда Луи-Филипп, тогда ещё герцог Орлеанский, распорядился прекратить выплачивать мне жалованье переписчика в его секретариате, я стал считать себя его соперником, я решил обогнать герцога в погоне за исторической славой.

Взойдя на трон, он стал королём скупцов, что заставило меня стать королём транжир. Однажды я имел удовольствие узнать, что он с отвращением отшвырнул газету, сказав: «В ней о Дюма пишут больше, чем обо мне». С этой минуты я уверился, что одержу над ним победу.

Но лишь тогда, когда мой «Монте-Кристо» начал печататься в «Журналь де Деба», директора газет поняли, что произошло, и выстроились в очередь у двери моего кабинета... Мой гонорар за строчку вскоре сравнялся, потом превысил гонорар самого высокооплачиваемого фельетониста Парижа. Бальзак примчался к Эмилю де Жирардену.

«Неужели этот дикарь должен получать денег больше меня?!» – с порога закричал он. Жирарден пытался ему объяснить, что я не требую этого, что директора газет, оспаривая друг у друга моё сотрудничество, сами набивают мне цену.

«Отныне я требую три франка за строчку! Я не желаю, чтобы меня ставили на одну доску с этим негром!» – воскликнул Бальзак.

Принцесса Матильда улыбнулась и стала слушать Дюма с ещё большим интересом. Но Вьель-Кастель отпрянул от него, до глубины души шокированный тем, как непринуждённо Дюма шутил над своим африканским происхождением.

   – Да, я такой же король Франции, как и Луи-Филипп, – продолжал Дюма. – Ведь я даже пользуюсь правом неприкосновенности. Вы знаете, один полицейский, недавно переведённый на службу в Париж, от которого потребовали принести присягу в том, что он будет применять закон без страха и снисхождения, потребовал и добился разрешения сделать из этого правила исключение для Александра Дюма. Поднять на него руку, заявил полицейский, означало бы рисковать тем, что меня линчует толпа.

Но по-настоящему я осознал, что стал королём, лишь тогда, когда на конгрессе, где врачи обсуждали доклад о применении в Америке дантистами и хирургами обезболивающих средств, доктор Верон заявил: «Я, к примеру, просто даю моему пациенту экземпляр последнего романа Дюма, жду, когда тот увлечётся им, а потом спокойно оперирую и не слышу ни одного стона».

Вьель-Кастель с раздражением обратился к принцессе:

   – Надеюсь, ваше высочество находит забавным этот разговор.

   – Её высочество, разумеется, простит старому республиканцу его откровенность, – тотчас сказал Дюма.

   – Король Парижа внезапно превратился в республиканца? Кто же вы на самом деле? – спросил Вьель-Кастель.

   – Конечно, я – король-республиканец, – отпарировал Дюма.

   – Но какой образ правления вы безоговорочно одобрили бы? – спросила принцесса Матильда.

   – Я отвечу вашему высочеству, рассказав один эпизод из моей жизни, – ответил Дюма. – Много лет назад Луи-Филипп дал в Тюильри большой бал, на который пригласили только аристократов. Я решил устроить ответный бал, чьё великолепие заранее расписывали газеты. Тогда я жил в большой четырёхкомнатной квартире. На том же этаже оставалась свободной другая квартира, тоже состоящая из четырёх, но гораздо более просторных комнат. Я снял её на две недели, соединил со своей квартирой и пригласил моих друзей на бал художников. Все поняли, что это вызов, брошенный королю, что аристократия таланта померяется силами с аристократией по рождению. Художники предложили мне свои услуги: Сисери расписал потолки, Делакруа исполнил несколько фресок, навеянных драмами Виктора Гюго; братья Буланже и братья Жоанно тоже сделали фрески со сценами из моих пьес и пьес Виньи. Скульпторы Бари и Нантейль вылепили из гипса красивые орнаменты, затмившие те украшения, что можно видеть в Тюильри. Другие художники, ведомые мной, устроили в лесу Виллер-Котре охоту, с которой мы привезли такое количество дичи, что часть её обменяли у самых знаменитых поваров Парижа на двух целиком зажаренных косуль, пятидесятифунтового заливного осётра, два громадных паштета из говядины и индюшатины. На ужин было заказано и много других продуктов; несколько сотен бутылок шампанского поставили на лёд, бордо и бургундское подогрели.

Театры Парижа опустошили свои гардеробные, чтобы выдать напрокат нашим друзьям самые роскошные костюмы.

Я пригласил всего четыреста человек, а пришло семьсот. Я с удовольствием принимал любого, кто хоть чем-либо отличился в искусствах или литературе.

При свете сотен свечей, под музыку двух оркестров развернулось зрелище такое разнообразное, великолепное и яркое, какого не видели со времён встречи в Лагере из золотого сукна[109]109
  Лагерь из золотого сукна – это название получило место на берегу пролива Па-де-Кале, где в 1520 г. встречались король Франции Франциск I и король Англии Генрих VIII. Французский король разбил лагерь, отличающийся невероятной роскошью.


[Закрыть]. У меня на балу-маскараде можно было встретить астрологов, китайских воинов, турецких рабынь, нескольких мадам Дюбарри. Делакруа оделся в костюм Данте, Лафайет – венецианского дожа, Альфред де Мюссе – паяца; Россини нарядился Фигаро; Бари предстал в облике бенгальского тигра.

В девять часов утра танцы ещё продолжались, а в последнем галопе мы прошлись по улице под первыми лучами солнца.

В Тюильри не смогли собрать такое множество знаменитостей, красавиц и остроумных людей. Вот мой ответ, ваше высочество: править следовало бы больше по праву таланта, а не по праву рождения; сотворённое самим человеком должно бы цениться дороже унаследованного богатства. Если бы мою концепцию подобного образа правления приняли, то она открыла бы новую эру в человеческой истории.

   – И при таком образе правления, как я догадываюсь, вы хотели бы стать королём? – не без ехидства спросил Вьель-Кастель.

   – Нет, – ответил Дюма, – я желаю большего.

   – Тогда императором?

   – Ещё выше.

   – Диктатором, Папой Римским? – допытывался Вьель-Кастель.

   – Нет, я просто хотел бы войти в легенду.

   – В легенду?

   – Да. Разве есть на свете что-либо более великое? Когда История умирает, выживает легенда. Разве забыты имена завоевателей и королей, о которых остались легенды? Видите ли, если все мои книги сожгут, как сожгли Александрийскую библиотеку, а я всё-таки сумею стать легендарным, то ничто никогда не сотрёт меня из памяти людской.

   – Браво! – воскликнула принцесса Матильда.

Глава XXVI
КРОПИЛЬНИЦА, ПОЛНАЯ ДЕНЕГ

Когда после отъезда Иды Дюма смог забрать сына к себе, то тщедушный мальчик быстро превратился в статного и красивого белокурого юношу. Годы работы в саду укрепили его физически, но нескончаемый конфликт с соучениками по коллежу сделал его молчаливым и замкнутым, и Александр, как в раннем детстве, продолжал сутулиться.

   – Почему ты горбишься? – спросил Александра отец. – Послушай меня. У животных есть фигура, но только человек имеет осанку. Когда истинно человеческое существо идёт, его ум сознает тот факт, что с каждым шагом его нога касается нашей Земли, являющейся одним из небесных тел необъятной Вселенной. Поэтому ты должен понимать, что имя Александр Дюма, которое только мы с тобой имеем счастье носить, звучит на всей поверхности земного шара. Теперь покажи-ка, как ты будешь ходить согласно астрономическим принципам.

И Александр со слезами на глазах гордо выпрямился. Хотя Александр сильнее всего желал жить с отцом, он почёл своим долгом признаться в том, что очень отстал в учёбе и только через несколько лет сможет сдать экзамен на степень бакалавра.

   – Но я полагал, что ты готовишься стать писателем, – сказал Дюма.

   – Ну да, конечно.

   – Тогда зачем тебе думать о дипломе? Неужели ты считаешь, что театры начнут брать твои пьесы благодаря диплому и что, имея его в кармане, тебе больше не нужно будет учиться?

   – Не считаю, папа.

   – Писатель учится беспрерывно. Для нас дипломов не существует, важна только работа. Иди сюда, ты сразу поймёшь, что ремесло писателя – дело нелёгкое. Я хочу сейчас же сделать тебя моим сотрудником.

Он привёл Александра в комнату, соседнюю с рабочим кабинетом. На книжных полках стояли огромные старинные фолиайты; на маленьком столике были разложены стопки бумаги, перья, чернильницы.

Дюма взял толстый том.

   – Это Виллардуэн в издании Полэна Париса[110]110
  Виллардуэн Жоффруа (ок. 1150 – ок. 1213) – французский хронист, один из руководителей четвёртого крестового похода. Автор хроники «Завоевание Константинополя» (ок. 1207).
  Парис Полэн (1800—1881) – французский учёный-медиевист, хранитель Королевской библиотеки Франции.


[Закрыть], – пояснил он, – а это – «История Константинополя» Луи Кузена[111]111
  Кузен Луи (1627—1707) – французский эрудит, переводчик византийских и церковных историков.


[Закрыть]. Она написана полтора века тому назад, но сохраняет всю свою ценность. Садись, сын мой. Я обещал «Ревю де Пари» роман о взятии крестоносцами Константинополя. Источники, к которым следует обращаться, чтобы рассказать историю Исаака II Ангела, византийского императора, свергнутого с трона и ослеплённого его братом Алексеем, – это Виллардуэн, греческий историк Никетас, немец Гунтер и англичанин Гиббон[112]112
  Гиббон Эдуард (1737—1796) – английский историк, автор семитомного труда «Закат и падение Римской империи».


[Закрыть]. Здесь ты найдёшь много других полезных книг о крестовых походах вообще и о Константинополе в частности. Но самое лучшее – это превосходная картина моего друга Делакруа «Вступление крестоносцев в Константинополь»; на ней изображены все герои, и внимательное её изучение избавит тебя от поездки на место. Ну, разве не захватывающий сюжет?

   – Да, папа, – согласился Александр, всячески стараясь скрыть охватившую его панику.

   – Ну что ж, сын мой, за работу! – воскликнул Дюма. – Мы напишем новый, ещё более прекрасный «Монте-Кристо»! За работу!

После этого Дюма вернулся в кабинет и немедленно начал писать.

Александр же спустя несколько минут раскрыл один из томов, посвящённых истории Византии, и принялся за чтение. Ему было неизвестно множество понятий; что ж, ему их объяснят другие книги, стоящие на этой полке. Подобные систематические занятия Александру совсем не нравились. Всё путалось у него в голове. Тем не менее он отчаянно твердил себе, что ему абсолютно необходимо добиться успеха, чтобы отец мог гордиться им так же, как он гордится отцом. Но путь к этому был тернист.

Через несколько часов Дюма зашёл к сыну и сказал:

   – Мой слуга Франсуа, кстати, он будет прислуживать и тебе, уверяет меня, что твой гардероб в жалком состоянии. Сейчас мы поедем по магазинам. Я велел заложить тильбюри.

Проходя по кабинету, Дюма задержался перед мраморной кропильницей на бронзовой подставке – раньше она наверняка находилась в богатой церкви – и пошутил:

   – Будет лучше, если мы прихватим с собой немного «святой воды», чтобы спрыснуть наши покупки.

Подойдя к кропильнице, Александр с изумлением увидел, что она наполнена серебряными и золотыми монетами, а также банкнотами, среди которых было немало тысячефранковых. Вместе с деньгами в ней лежали драгоценности: золотые цепочки, часы, брелоки.

   – Ты хранишь свои деньги здесь? Открыто? – удивился он.

   – А ты думаешь, что они от этого испортятся? Не волнуйся. В этом доме деньги не прокисают.

   – Но если их украдут?

   – От этого я хуже спать не буду. Единственное, что меня огорчает, – это часы, принесённые мне в залог: все они ходят плохо.

   – Тебе следовало бы иметь доверенного человека, который вёл бы твои дела, – посоветовал Александр. – Ты сэкономил бы больше того, во что тебе обошлось бы его жалованье.

   – Несомненно, – ответил Дюма. – Но люди стали бы говорить: «Дюма уже не Дюма», и это стоило бы мне дороже любой возможной кражи. Ну, хватит разговоров. Набивай карманы!

Александр никак не мог решиться запустить руку в эту кучу денег. Он робел. Он ещё не совсем забыл о своём положении внебрачного сына.

   – Бери, – предложил Дюма. – Не стесняйся. Это приятное ощущение, и, кстати, у твоей руки больше прав черпать из кропильницы, чем у многих других, кто это проделывает. Запомни одно правило, касающееся кропильницы: ты можешь брать из неё сколько угодно, но лишь до тех пор, пока в ней не останется всего двести франков; в последнем случае ты должен взять только половину.

   – Но, папа, мне не нужны деньги, – сказал Александр.

   – Не нужны деньги? Разве такое возможно? – воскликнул Дюма.

   – Ты же сказал, что купишь мне всё необходимое из одежды. У меня есть комната, прислуга, стол. Кроме всего прочего, я имею книги и рабочий кабинет. Что я буду делать с этими деньгами?

   – Если ты сын Александра Дюма, это налагает на тебя определённые обязанности. Необходимо, чтобы тебя видели в дорогих ресторанах. Ты не должен отказывать себе в развлечениях. Ты обязан иметь любовниц, которые будут вызывать всеобщую зависть. Короче говоря, ты должен входить в круг тех людей, о ком пишут в газетах. И не позорить меня, оставаясь в тени.

   – Да, папа, – согласился Александр, пытаясь ничем не обнаружить своего смятения. Особенно взволновало его слово «любовницы».

Александр нерешительно взял из кропильницы несколько монет, потом, поймав на себе взгляд отца, достал две банкноты по сто франков, одну тысячефранковую и сунул деньги в карман.

Дюма расцеловал сына в обе щеки.

Они заехали к самым известным торговцам рубашками и обувью, к самому модному портному, и Дюма в изобилии выбрал сыну самые элегантные вещи. Наконец он купил ему у Брегета золотые часы с цепочкой, несколько брелоков и зубочистку, тоже золотую. Стоимость этих вещей потрясла воображение Александра.

Вернувшись домой, Александр поработал ещё два часа, потом попросил у отца разрешения взять тильбюри.

   – Конечно. Поезжай, мой милый, развлекайся.

Александр пересёк весь город, выбрался в предместья и остановился в тупике перед дряхлым домом. Выбитые стекла были заткнуты тряпками; у ворот было полно бродячих собак и сопливой ребятни. В глубине двора, где две свиньи рылись в куче отбросов, стояло другое, совсем убогое строение. Александр по шаткой лестнице поднялся на верхний этаж и постучал в дверь.

   – Это я, мама! – крикнул он.

Ему открыла седая женщина; Александр нежно её обнял.

   – Почему ты так испугалась, когда я вошёл? – спросил он.

   – Я перенеслась на много лет назад, и у меня закружилась голова. Точно так же ко мне вдруг нагрянул твой отец, одетый, как и ты сейчас, по последней моде, и объявил, что отныне моя жизнь полностью изменится.

   – На этот раз она действительно изменится! Посмотри, что я принёс! – сказал Александр, выкладывая на стол все деньги, взятые им из кропильницы.

   – Откуда у тебя деньги? – спросила Катрин.

   – Я ушёл из коллежа и теперь живу с отцом. Я могу брать сколько угодно денег.

   – Чего тебе дать? Чаю или чашку шоколада? – спросила она.

   – Это всё, что ты хочешь мне сказать? Тебе не нравится, что ты можешь покинуть эту лачугу и перестать работать? На те деньги, что я принёс, ты можешь безбедно прожить год.

   – Ну а потом?

   – Я дам тебе ещё больше.

   – Наверное. А может, меньше или совсем ничего. Нет, благодарю тебя. Мне вполне хватает денег. Доктор Делярю разрешает мне брать с собой остатки его обедов. Если всё его бельё выстирано и в доме порядок, я могу приходить и уходить в любое время и работать в те часы, что меня устраивают. По-моему, я почти независима. И почему я должна менять мою жизнь?

   – Ты смогла бы найти более приличное жильё. Я всегда мечтал, чтобы оно у тебя было.

   – Ты сам заработал эти деньги?

   – Нет, но я их заработаю. Я работаю на моего отца. Готовлю материалы для его нового романа.

   – Деньги отца всегда приносили мне одни огорчения, – сказала она. – С твоими деньгами всё будет иначе; ты мой сын, мы с тобой родня. А он мне никто, и я не имею права брать его деньги. Я его не видела лет десять, даже больше. Если он встретит меня на улице, то, вероятно, даже не узнает.

Александр молча выпил шоколад. Как всегда, несмотря на его любовь к матери, ему очень хотелось уйти поскорее.

   – Не забудь свои деньги, – сказала Катрин, показав на маленькое состояние, лежавшее на столе.

Александр, забрав деньги, пообещал:

   – Скоро я принесу тебе деньги, которые заработал сам.

   – Я подожду, – ответила Катрин. – Эта квартирка не так уж плоха. Здесь даже и для тебя хватит места. Я позволила себе помечтать о том, что, уйдя из коллежа, ты поселишься у меня. Почти весь день ты был бы здесь один, и никто не мешал бы тебе работать. А заработанные тобой деньги скоро позволили бы нам зажить получше.

Александр не знал, что ответить матери, но на глазах у него выступили слёзы.