Текст книги "Французский детектив"

Автор книги: Ги де Кар

Соавторы: Лео Мале
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Начальственные усы развернулись в том же направлении.

– Да, – сказал младший по званию. – Арабы, не арабы… А почему не арабы? Из него это с таким трудом вырвали, что, должно быть, это правда. Кем бы они ни были, Ленанте знал напавших на него. И хотя у него поубавилось прыти, кое-что от анархиста осталось. И он решил отомстить, не прибегая к помощи полиции, сказав себе, что его старинный товарищ Бюрма очень подходит для этого.

– Возможно, – кивнул Фару, поразмыслив, и нахмурил брови. – Если бы этот тип написал Президенту Республики или префекту полиции, мне было бы наплевать, но раз он написал Нестору Бюрма…

– Вечно мое имя так на вас действует, – сказал я – Вам следовало бы избавиться от этого недостатка.

– Вы правы. Из-за него у меня мутится в голове и я начинаю глупеть.

– На этот раз ничем не могу быть вам полезен. Все, что я знаю об этом деле, мне известно только от вас.

– Пожалуй, так.

Он взглянул на часы:

– Пошли отсюда, Фабр. Меня уже давно нет на месте, и, если в конторе меня разыскивают, им невозможно со мной связаться. Не хочу портить себе карьеру из-за Нестора Бюрма.

– Пошли отсюда, – эхом отозвался Фабр. И добавил мечтательно: – Вот если бы за это время нашли где-нибудь разрезанную на куски женщину…

Я усмехнулся:

– Если вдруг нашли, проверьте, нет ли у нее в руке письма на мое имя. Был бы случай еще раз мило поболтать.

– Кстати о письме, – сказал Фару. – Перешлите-ка мне на днях писульку Ленанте.

– Идет.

Комиссар подозвал официанта, расплатился, и мы вышли из пивной, прихватив с собой водилу Жюля. Я дошел вместе с троицей до их машины на улице Бобило.

– Я еду прямо в контору, – сказал Фару. – Могу подбросить вас по дороге, но только не в ваше сыскное бюро.

– Возьму такси или поеду на метро, – сказал я.

– Ладно. До свидания.

– До свидания.

Жюль включил сцепление, и полиция отчалила. Подумав, я решил пойти назад. Вернувшись к Розесу, взял в кассе телефонный жетон и позвонил в редакцию газеты «Крепюскюль». Судя по голосам, сначала мне ответила блондинка, потом парень, жующий резинку или обновляющий вставную челюсть, и наконец у меня в ушах заломило от баса моего приятеля-журналиста.

– Требуется небольшая услуга, – сказал я. – Посмотрите, что отловил на этих днях по тринадцатому округу парень, который пишет хронику уличных происшествий. Там должно быть нападение на старьевщика, некоего Авеля Бенуа, по-настоящему Ленанте, – его ранили ножом и обчистили арабы. Из этих трех строчек надо бы сообразить тридцать, и чтобы обязательно пошли в номер.

Марк Кове заинтересовался:

– Это начало какой-то истории?

– Скорее, конец. Упомянутый старьевщик только что почил в бозе от ран. Когда-то давным-давно я был с ним знаком.

– И решили сделать ему посмертную рекламу?

– Да нет, этому парню не понравилось бы, что о нем пишут в газетах. Он был без претензий.

– Вы исполняете его последнюю волю?

– Пожалуй.

Я повесил трубку. Телефон был рядом с «одним местом». Я заперся в кабине, перечитал в последний раз письмо Ленанте, разорвал его и отправил в унитаз в кругосветное плавание по канализационному коллектору. Теперь если бы Флоримон Фару пожелал ознакомиться с этим документом, ему пришлось бы облачиться в скафандр. Потом я подошел к стойке, опрокинул еще одну рюмку и вышел из пивной. В соседней галантерейной лавке я купил план квартала, рассмотрел хорошенько и решил пройти из конца в конец по его главному проспекту.

Почти совсем стемнело. Все было окутано легким туманом. Холодные капли падали с ветвей деревьев, накопившаяся влага внезапно проливалась со ставен на случайную жертву. Прохожие шли торопливо, опустив голову, как будто стыдясь чего-то. Встречавшиеся изредка бистро отбрасывали на тротуар широкую полосу света, в которой воздух казался теплее благодаря запаху алкоголя и обрывкам музыки из автоматов.

С трубкой в зубах, засунув руки в карманы теплой удобной куртки, я попирал ногами, обутыми в добротные туфли на толстой подошве, тот самый асфальт, который знал меня в нужде, – и испытывал при этом странное наслаждение, к которому примешивался привкус прошлого. Конечно, и сейчас мне случалось сидеть на мели, причем чаще, чем хотелось бы, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что бывало. С тех пор я далеко ушел. И не один я. Все, кого я тогда знал, – тоже. В том или ином смысле. С чего это Ленанте вздумалось окунуть меня в воспоминания о тех далеких днях? Что-то говорило мне, что не следовало бы ему это делать.

Дойдя до улицы Толбиак, я сел на автобус, проехал одну остановку и вышел. Улица Насьональ круто спускалась к Вокзальному бульвару, а слева почти перпендикулярно отходил проезд Отформ.

О рытвины и ухабы этой мостовой могли разбиться самые прочные башмаки и самое стойкое чувство равновесия. Мыльная вода в сточных канавах делала жалкие потуги преобразовать блики от фонарей в игру лунного света. Кошка, испуганная моим неверным шагом – неверным, потому что я боялся свернуть себе шею (смотри выше), – вышла из закоулка в тени, где она пребывала в задумчивости, одним прыжком пересекла узкую улочку и исчезла в проломе разрушенной стены. Справа и слева виднелись скромные до убожества преимущественно двухэтажные домишки, построенные на одной линии с улицей или, слегка отступая, в глубине дворика. Где-то наперебой орали радио и горластый младенец. Более ни звука, кроме шума уличного движения на улице Толбиак, и ни души.

Я заметил две деревянные калитки, ведущие к похожим как близнецы сараям. На первой я разглядел железный засов и надпись гудроном: «Лаге, покупка старых вещей». У Ленанте уже был псевдоним – Бенуа. Еще одного – Лаге – быть не могло. Во всяком случае, мне бы этого не хотелось. Я перешел ко второй калитке. Это была та, которую я искал: «Бенуа, покупка подержанных вещей и утиля». Полицейские не сочли нужным опечатать этот сарайчик – жилище Ленанте. Я тронул калитку. Заперто. Замок был совсем несложный, это было сразу видно, но взламывать его мне не хотелось. Да, конечно, улица была пустынна. Но я-то хорошо знаю, что такое пустынная улица. И задумать не успеешь чего-нибудь выходящего за обычные рамки, как тут же появляется толпа зевак. Такая перспектива мне не улыбалась. К тому же я всегда успею осмотреть хижину Ленанте, если будет нужно. Я пришел в проезд Отформ в надежде отыскать юную цыганку, жившую дверь в дверь с моим старинным приятелем.

Кое-как я преодолел еще несколько метров по неровному булыжнику. За ржавой железной оградой в глубине узкого двора угадывался двухэтажный домик. В одном из окон второго этажа горел свет, казавшийся тусклым из-за тумана. Я толкнул железную калитку, и она повернулась на петлях без лишнего скрипа. Пройти по двору и проникнуть в дом не составило для меня труда. Едва я вошел, в нос мне ударил похоронный запах увядших, почти гниющих хризантем. Я поднял глаза к потолку. На второй этаж вела приставная лестница. Верхний конец ее исчезал в отверстии в потолке, из которого падал свет. Под лестницей валялись ящики и большая плетеная корзина, с какими ходят цветочницы.

Не требовалось напрягать слух для того, чтобы убедиться – наверху кто-то есть. Я слышал, как этот кто-то, сильно разозленный, исходил проклятиями и грязными ругательствами. Крадучись, я подошел к лестнице. Потолок над моей головой скрипел под тяжелыми шагами. Разгневанная личность умолкла. Раздался сухой щелчок, как от выстрела, а за ним глухой сдавленный стон. Я застыл. Снова послышалась брань, а за ней второй щелчок, похожий на первый. Тут я понял, что это – не выстрелы. Меня передернуло от отвращения. В иных случаях револьвер честнее и человечнее. Я постарался вскарабкаться по лестнице побыстрее и без шума.

Оказавшись наверху, я обнаружил, что горизонт передо мной совершенно закрыт необыкновенных размеров задом, каких я никогда не встречал, – монументальным, огромным, равным по объему четырем тыквам рекордной величины. Вот это была толстуха! Из тех, кому наплевать на фигуру. Она стояла, расставив бесформенные ноги-тумбы в бумажных чулках от разных пар, уперев руки в бока, пыхтя как паровоз и изрыгая мерзким голосом яд своих проклятий. В правой руке у нее была короткая рукоятка тяжелого хлыста.

Комнатка, где все это происходило, была бедная, но чистенькая. Белита Моралес сидела на полу, забившись в угол, поджав ноги под красную юбку, казавшуюся венчиком цветка. Ее лицо было искажено страданием, глаза источали бессильную ненависть. Она была без пальто, в разорванном на груди черном пуловере. Прекрасные маленькие груди, перечеркнутые кровавым следом от удара хлыстом, гордо вздымались, словно бросая вызов мучительнице.

Г лава 5
Проезд Отформ

Одним махом я очутился в комнате.

– Что здесь происходит? В детских палачей играем?

Ошарашенная гнусная бабища обернулась с удивительным проворством; при этом в воздухе повеяло отнюдь не духами фирмы «Карвен». Что правда, то правда! Верхняя половина этой неряхи стоила нижней. Вислые груди размера, редкого даже у итальянских кинозвезд, едва умещались в грязной кофте; при отсутствии шеи омерзительная голова росла прямо из массивных плеч, на которых красовался изъеденный молью меховой жакет. Смуглая морда была морщинистой, беззубой, с одним-единственным свирепо горящим и гноящимся правым глазом. Левый по причине драки или болезни закрылся. Раз и навсегда. Довершали этот милый облик растрепанные пряди сальных черных волос, делавшие бабищу натуральной Горгоной.

– Что такое? – проскрежетала она.

– Это всего лишь я Патентованный зануда, который всегда вмешивается в чужие дела в неподходящий момент.

Я дружески помахал цыганочке:

– Привет, Белита!

– Белита! – рявкнуло чудовище с кнутом. – Белита!

Моя фамильярность с девушкой была ей явно не по вкусу. Она повернулась к ней и прошипела:

– Это ты с ним спишь, проститутка? Не может быть, чтобы ты ни с кем не спала. Отвечай, чертова шлюха! Сукина дочь Изабелита!

Девушка устало отмахнулась.

– Сука! – повторила ведьма, буравя меня своим единственным гноящимся глазом.

На этот раз, похоже, речь шла обо мне. Я вздохнул.

Поскольку словарь ее не отличался разнообразием, беседа становилась монотонной.

– Я ни с кем не сплю, – сказал я.

– Сукин сын, – уточнила она на тот случай, если я не понял.

Ну что же, сукин сын, сам сука. Ничего особенного. Простая генеалогия.

– А ну-ка заткнись, – начал я.

Выражаться в ее диапазоне – чего проще! Нестор Бюрма к вашим услугам, дуэнья! В этом турнире вы вряд ли выиграете. Я лишу вас титула Мисс Сквернословие всего тремя отборными ругательствами с грязнейшим подтекстом.

Однако отличиться я не успел. Она быстро подняла руку, и я только успел заметить, как промелькнул хлыст. Эта дрянь метила мне в лицо, но меня выручил молниеносный спасительный рефлекс. Я подпрыгнул, как будто мне в зад воткнули булавку. Хлыст обвился вокруг моего туловища, но плотная подкладка куртки смягчила удар. Однако на ласку это все-таки похоже не было. Я покачнулся, в желудке у меня что-то сжалось. Но отреагировал я мгновенно. Обеими руками поймав хлыст, я, едва приземлившись, сильно дернул его к себе и вырвал из рук мегеры. В результате этого маневра мы оба потеряли равновесие.

Я упал навзничь и принял на грудь стокилограммовые телеса проклятой бабищи. Боже мой! Вот это подарочек! Похоже, мне суждено получать удары ниже пояса и испытывать на себе запрещенные приемы. Я чувствовал, что умираю от удушья, уткнувшись носом в ее чудовищные дряблые груди, от которых неимоверно разило. Я уже считал себя капитаном Моранжем из фильма Жака Фейдера – еще одно воспоминание молодости, – который пал жертвой коварной Антинеи, отправлявшей мужиков на тот свет одним разворотом грудей не хуже, чем дубинкой. Такое должно было случиться и со мной. Ведь в фильме все тоже начиналось с какого-то Бенуа, правда, звали его Пьером, но это неважно. При всем том я – не капитан Моранж, и уж если меня ждет его судьба, то пусть меня прикончит настоящая Антинея или Брижит Бардо. Это вопрос моего личного достоинства. Только не эта слоноподобная баба, пригвоздившая меня к полу!

Я дергался изо всех сил, чтобы высвободиться из-под нее. Не тут-то было! К тому же мне повезло упасть на хлыст, и его жесткая рукоятка больно впивалась мне в спину, Вдруг мне показалось, что я спасен. Я смог перевести дух. Но тут же получил мощную затрещину. Вот стерва! Она развернулась и принялась молотить изо всех сил, грубо понося меня вкупе с родителями, вполне порядочными и благонамеренными гражданами. Ее словарь оказался не таким уж однообразным. Местами он был просто грандиозен. Все мои попытки сопротивления были плачевны. У меня был при себе револьвер, и я не отказал бы себе в удовольствии съездить ей по морде рукояткой, только мне было не дотянуться до заднего кармана, где он лежал, причиняя большое неудобство.

Вдруг меня осенило. Извиваясь ужом и пытаясь ущипнуть или разорвать все, что мне попадалось под левую руку, я постарался залезть правой в карман куртки. Раз револьвера нет под рукой, поищем другое оружие. Как раз в этот момент вмешалась Белита. Подбежав сзади, она сильно потянула за волосы мою противницу, отчего та закричала от боли и выпустила свою добычу. За этим криком последовал второй – ведь моя правая рука была уже у цели, когда Белита пришла мне на помощь. Я успел схватить горсть табачной крошки в кармане куртки и запустить ею в здоровый глаз зловредной старухи.

Она осела назад, закрыв лицо грязными ручищами и придавив мне ноги своими здоровенными ягодицами. Я как мог выкарабкался из-под нее, живо вскочил на ноги, схватил хлыст и, крепко зажав его в руке, полоснул ей прямо по голове. Голова у нее была крепкая, не то что груди. Только на третий раз она запросила пощады. Я же не помнил себя. Мне кажется, я убил бы ее, если бы она не взмолилась. Конечно, она сделала это в присущей ей изящной манере, начав с ругательства и кончив оскорблением, а в середину добавила еще несколько восхитительных любезностей на каком-то варварском диалекте.

– Приберись и марш отсюда, – сказал я ей в том же изысканном стиле. – И больше мне не попадайся. За твой сеанс бичевания я мог бы сдать тебя полиции (вот уж что я поостерегся бы сделать). Но у нас с тобой есть кое-что общее. Я тоже не люблю полицию (особенно не люблю, когда она задает мне вопросы). Поэтому проваливай!

Она пробормотала что-то невнятное, по-видимому жалуясь на жгучую боль в глазу, который она терла, отчего ей легче не становилось. Ощупью она стала искать свой хлыст. Он все еще был у меня в руках, и я щелкнул им. Она вся передернулась, как будто ее ударили.

– Оставлю его себе на память, – сказал я. – Проваливай!

Тяжелым неуверенным шагом она вслепую двинулась к выходу. Я не шевельнулся, чтобы ей помочь. Если бы она грохнулась с лестницы, ей было бы поделом. Но она благополучно слезла, попрощалась с нами новой порцией брани и исчезла в ночи. Я спустился вслед за ней, чтобы убедиться, что она действительно смылась. Дверь оказалась распахнутой, и я запер ее, заложив на засов, чтобы ведьма не вздумала вернуться. Я не жалел о том, что сделал, но и не испытывал особенного восторга из-за того, что мне пришлось так поступить. Эта баба была, должно быть, предводительницей своры злобных мегер, которые не замедлят свалиться мне на голову. Я достал револьвер, проверил его и сунул поближе в карман. В таком игривом расположении духа я вернулся наверх.

Это был чердак, из которого сумели сделать вполне приличное жилье. Обитавшая там девушка очень мило все устроила. Отмытый щелоком пол блистал чистотой. Вся меблировка состояла из буфета светлого дерева и низкой кровати, застеленной безукоризненно гладким клетчатым покрывалом. В одном углу – простой платяной шкаф, в другом – кухонные принадлежности, тазик и кувшин для умывания. Ни единой грязной тарелки, ни одного неубранного стакана. На буфете подле вазочки с поникшими цветами догорали в пепельнице два окурка. На стене висело дешевое зеркало. От маленькой печки шло приятное тепло, и всю комнату заливал яркий свет электрической лампочки в изогнутом бра. Ничего неопрятного. Бедненько, но чистенько.

– Ну вот, – сказал я Белите.

Она сидела на кровати, не переодевшись. Грудь со следом от хлыста открывалась взгляду с наивным бесстыдством. Белита Моралес глубоко вздохнула, привычным упрямым движением закинула назад волосы, кольца в ее ушах звякнули. Она посмотрела на меня и сказала берущим за душу голосом:

– Благодарю вас… но зачем…

– Я ни о чем не жалею, – сказал я. – Разве что лучше было бы обойтись без табака. Не надо опускаться до того, чтобы рядом с подонком становиться подонком самому. Надо уметь одолеть его честными средствами. Так вас учил Авель Бенуа, правда?

– Правда.

– Мы еще поговорим о нем. А ведь вы меня не дождались сегодня!

– Я увидела, как подъехали полицейские.

– Я так и думал. Ну ладно. Сейчас займемся этим.

Я указал на рубец у нее на груди и попытался рассмотреть рану. Кровоподтеки были впечатляющие, но сама рана не так серьезна, как казалось на первый взгляд, что не умаляло, однако, дикости подобного обращения с девушкой. Цыганка вздрогнула:

– Я все сделаю сама.

– Думаю, что компресса будет достаточно.

– Да.

Я встал у окна, повернувшись к ней спиной, и посмотрел наружу. Туман сгустился. Он обволакивал унылый пейзаж зловещей пеленой. Я достал трубку и попытался ее набить. Пальцы у меня дрожали, меня мутило. Наверно, на меня действовал тошнотворный запах гниющих цветов, поднимавшийся снизу.

– Что это за цветы? – спросил я.

– Я их продаю.

– Такие? Вряд ли вы найдете на них покупателя.

– Я все забросила с тех пор, как это случилось с Бенуа.

– А теперь вы их храните для гербария?

– О, теперь их можно выбросить…

– Я тоже так думаю.

Я мигом слетел с лестницы, схватил корзину, ящики и с каким-то остервенением вышвырнул все это во двор.

– Ну вот, – снова сказал я, подходя к Белите.

Она тем временем переоделась в блузку с короткими рукавами.

– Так лучше, – добавил я. – А вы как себя чувствуете?

– Все в порядке. Вы очень добры.

Я сел на кровать и протянул ей левую руку ладонью вверх.

– Проверьте, так ли это.

Она отпрянула.

– Я не умею гадать.

– А я умею.

Я взял ее за руку:

– Тот, кого вы называете своим приемным отцом, Авель Бенуа, достаточно долго прожил рядом с вами, чтобы избавить вас от множества предрассудков, и в частности от предрассудков вашего народа. Он вас вырвал из племени и сделал из вас свободного человека… в той мере, в какой существует свобода. Это очень похвально, но в то же время он лишил вас фольклорного колорита: отучил читать будущее.

Она улыбнулась:

– В этом есть доля истины.

– Может быть, вы не все забыли. Ну-ка, попытайтесь. Воскресите в себе голос предков и их тайны.

Очень серьезная, она села рядом со мной, взяла меня за руку и стала ее разглядывать. Ее волосы касались моего лица.

– Ну, что?

Она оттолкнула мою руку.

– Ничего. Я не умею читать по руке. (В ее карих глазах затаился страх.) Не умею…

Она встала.

– Вам я доверяю.

Потом спустилась вниз. А когда вернулась, в руках у нее был ветхий бумажник. Она положила его на кровать. Я вопросительно посмотрел на нее.

– Это его бумажник, – сказала Белита. – Он сказал полиции, что на него напали арабы, но это неправда, Он велел мне спрятать его, чтобы поверили, будто его обобрали, но его не обобрали.

– Я давно подозревал, что тут дело нечисто, – сказал я, хватая бумажник и разглядывая его содержимое.

В нем было тридцать тысяч франков и ничего другого, что могло бы навести меня на какой-нибудь след.

– Простите, но… здесь все цело? – спросил я.

Задетая, она сухо ответила:

– За кого вы меня принимаете?

– Ну-ну, не сердитесь. Я добрый, вы мне верите, но вопросы задавать все равно приходится. Такая у меня странная профессия. Вот что. – Я похлопал по бумажнику. – Я заберу его. Вы его надежно припрятали, но у меня он будет еще лучше укрыт от любопытства полиции.

Я протянул деньги:

– Это ваше.

– Не возьму, – сказала она.

– Не глупите. Бенуа они больше не нужны, я за это дело денег не возьму – ведь для меня он не обычный клиент Итак, вы их берете или нет? Ладно, пусть лежат у меня. Но это ваши деньги, и как только они вам потребуются… – Я положил бумажник в карман. – А теперь, боюсь, нам придется завести длинный разговор.

Не поесть ли сначала? После матча по кетчу я что-то проголодался. Приглашаю вас в ресторан.

– Здесь найдется что-нибудь поесть, – сказала она. – Если…

– Согласен. У вас тут так уютно.

Из еды были только овощи, вина не было. Воспитание Ленанте принесло свои плоды. Лично я предпочел бы сочный бифштекс и бутылку красного. Ну что же, обойдусь. Белита вытащила из-за буфета складной стол вроде садового, разложила его, принесла снизу две табуретки и взялась готовить обед. Я сидел на кровати, смотрел, как она хлопочет, и слушал, как шуршит ее красная юбка, Боже мой! Куда это меня занесло?

– Каких только пороков у меня нет, – сказал я, чтобы как-то встряхнуться. – Вот, курю. Надеюсь, вас это не беспокоит?

Я чувствовал себя жалким и смешным.

– Я тоже, бывает, курю, – ответила она. – Иногда.

– А Бенуа?

– Он не курил. И мне говорил, что не стоит, но не запрещал.

– Когда я с ним познакомился, вас еще на свете не было. Он был тогда отличным парнем.

– Он таким и остался. Обед готов, – добавила она.

Обед оказался лучше, чем я думал. За едой она рассказала мне о Ленанте.

Моего донкихотствующего приятеля она знала только под вымышленным именем Авеля Бенуа. Года четыре назад он случайно встретил ее в одной из своих поездок за старыми вещами на пустыре в Иври, где она жила с какими-то дальними родственниками, так как была сиротой. По непонятным причинам на ней вымещала злость толстая тетка, с которой я имел несчастье познакомиться. Ленанте вступился за девушку. Крепкий, смелый мужчина, не сломленный годами, он пригрозил цыганам и посоветовал девушке уйти от них. Она не сразу послушалась, но однажды, не выдержав, явилась к старому анархисту в его хижину. Он занялся ее воспитанием, научил читать и писать, а заодно избавил от предрассудков ее племени. Так как по соседству как раз сдавался домишко, он подправил его и поселил там Белиту. Он же предложил ей ремесло уличной цветочницы. И она жила счастливо до тех пор, пока… три дня назад…

– Минутку, – сказал я. – Цыгане, которых вы бросили, никогда не пытались забрать вас назад или отомстить вам?

– Нет.

– Им что, тоже наплевать на цыганские обычаи?

– Я думаю, их это устраивало.

– Что вы хотите этим сказать?

Ее хорошенькое личико стало замкнутым.

– Ничего.

– Хорошо, что вы в это верите!

Она поколебалась секунду.

– Ну ладно… Раза два-три я заставала Бенуа за разговором с Долорес… Долорес – это та женщина, которая недавно была здесь… Или с Сальвадором, молодым цыганом. Он груб, при случае может пустить в ход нож, но не дурак и глупостей старается не делать… в общем я надеюсь… Так вот, как раз перед вашим приходом Долорес мне сказала, что у Бенуа была с ними договоренность, и она, конечно, не лгала.

– Сделка?

Ее глаза наполнились слезами.

– Он меня купил. Он платил им, чтобы они оставили меня в покое, и работал, как вол, чтобы расплатиться с ними. Таким образом они получали за меня больше, чем если бы я была с ними.

– Каждый день я понемногу расстаюсь с иллюзиями, – вздохнул я. – Мне казалось, что этот народ покрепче. А выходит, что за деньги и с ним можно сделать что угодно. Чего только не бывает на свете. Хотя, в сущности, разве в самом деле не лучше договориться?

– Есть одно, чего бы они ему никогда не простили, – сказала она.

– И это…

– Это если бы он спал со мной.

– А он…

– Он до меня не дотронулся. И они были в этом уверены, а иначе дело кончилось бы плохо. Они знали, что между нами такие отношения, как между товарищами. Мы, цыгане, некоторые вещи чувствуем инстинктивно.

– Вы, цыгане…

– Кое-что цыганское во мне еще осталось.

– Должно быть, именно так думает Долорес, – сказал я. – Каким-то образом она узнала, что старик больше не сможет платить выкуп, и пришла забрать вас назад, ведь так?

– Да.

Да еще с хлыстом в руках. Чертова Долорес! Явилась к женщине с инструментом, который советовал иметь при себе в этом случае Ницше, хотя, в отличие от Ленанте, она никогда этого философа не читала.

Я молча посмотрел на Белиту. Ее будущая жизнь представлялась мне отнюдь не в розовом свете. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять это. Один раз я вырвал ее из когтей гарпии, но не всегда же я буду рядом, чтобы ее защитить.

– Вернемся к моему приятелю, – сказал я. – Итак, три дня назад, ночью…

Она повторила мне то, что рассказала полицейским и что я уже знал со слов Фару, добавив кое-какие ранее неизвестные мне детали. Ленанте был тяжело ранен, и она думала, что он умрет у нее на руках. Она попыталась оказать ему помощь, но быстро убедилась, что все ее усилия тщетны. Тогда она сказала, что надо ехать в больницу. Он воспротивился: нет, ни за что. Она настаивала, и он в конце концов дал уговорить себя. Он видел, что его отказ сильно огорчает девушку.

– Ну, если в больницу, то в Сальпетриер, – сказал он. – Ты меня оставишь там без всяких объяснений. Моя частная жизнь никого не касается. Меня слегка подпортили, но я выкручусь. (Он говорил это, чтобы меня успокоить.) Если мной займется полиция, я их одурачу.

– Он сам выбрал больницу?

– Да.

– Он сказал почему?

– Мне показалось, что у него там был знакомый врач.

– Как зовут врача?

Он не назвал фамилии, он спешил сказать Белите, чтобы она спрятала бумажник и на все вопросы отвечала так, как он ответил бы сам: на него напали и его ограбили арабы. Полиции знать больше ни к чему. Потом он потерял сознание. Удивительно, как он смог продержаться так долго Тогда она вывела его грузовичок и повезла раненого в Сальпетриер.

– Мне было наплевать на последствия. Я имею в виду полицию и что они там могли обо мне подумать. Я хотела, чтобы его лечили и спасли. Я знала, что он не может совершить дурного поступка. За четыре года я успела оценить его прямоту, порядочность и великодушие.

В душевном порыве она крепко сжала мою руку. Грудь ее трепетала, карие глаза странно заблестели.

– Он научил меня… он попытался внушить мне, что месть – это чувство, которое надо перебороть. Но не стоит требовать от меня слишком многого. Я из рода, который не прощает. Наверно, это во мне просыпается предрассудок, но с ним я ни за что не расстанусь. Бенуа слишком много сделал для меня, и я не могу не отомстить за него. Я хочу, чтобы подлец, который убил его, заплатил своей кровью, капля по капле, – добавила она, охваченная бурным чувством, от которого стала еще красивее. – Вы ведь отомстите за него, мсье? Отомстите? Я вам помогу.

– Как?

– Не знаю. Но я сделаю все, что вы мне скажете.

– Успокойтесь, девочка, – сказал я. – Единственный способ отомстить за него согласно его последней воле – это помешать напакостить тому типу, о котором он пишет в письме, потому что именно этот тип и есть его убийца. Только я ведь не чудотворец! Я готов поднатужиться, чтобы раскрыть это дело, но мне нужен хоть какой-то след. Прикинем: то, что преступник из ваших, к примеру парень по имени Сальвадор или еще кто-то другой, исключается полностью, не так ли? Если только Ленанте не начал заговариваться, когда писал мне. В тексте письма ничего подобного нет. Можно было подумать в момент передачи письма, что он бредит?

– Вовсе нет. Он вообще считал себя вне опасности, только торопил меня.

– Он больше ничего не сказал?

– Нет.

– Вернемся немного назад. Итак, вы везете его в больницу. Как там все произошло?

В больнице она сказала более или менее правду, не скрывая ми фамилии, ни адреса пострадавшего. Ее не стали задерживать, и она вернулась в проезд Отформ. На следующий день по сигналу из больницы явились с обыском полицейские, они допросили Белиту, не проявив ни чрезмерной настойчивости, ни подозрительности. Ей даже разрешили навестить раненого.

– Вот тогда он и отдал мне письмо, – сказала она. – Он написал его тайком. Но у него не было конверта…

– Да, конверт купили вы, вы же надписали на нем мою фамилию и адрес.

– Это он мне сказал, чтобы я нашла ваш адрес в справочнике.

– А больше он ничего не сказал? Постарайтесь вспомнить. Может быть, это окажется очень важным. Мне иногда хватает самой малости, чтобы мигом раскрутить дело.

В последнем я был почти так же уверен, как в том, что выиграю в следующем тираже национальной лотереи, не имея лотерейного билета. Белита нахмурилась и стала старательно вспоминать:

– Так. Он говорил, что чувствует себя лучше, что очень скоро выйдет из больницы, но что время проходит и надо торопиться. Кроме того, ему казалось, что полицейские распознали в нем старого анархиста и уже из-за этого будут за ним следить. Он рассказал мне о вас, сказал, чтобы я не боялась, несмотря на то что вы сыщик, потому что вы отличный парень.

– Это все?

– Да.

– Это все равно что ничего.

– Какая я дура, – сказала она. (Ее хорошенькое личико еще больше помрачнело.) – Дура, если не сказать хуже. В первый раз в жизни я усомнилась в словах Бенуа.

Она с недоверием отнеслась к тому, что он говорил обо мне, о моей профессии. И все тянула, не опускала письмо. Наконец вчера вечером решилась, но было уже поздно. Внезапно состояние Ленанте резко ухудшилось, и сегодня утром он умер. Она узнала об этом в больнице. Тогда она подумала, что если я действительно товарищ ее приятеля, то отомщу за него. На почте висело расписание доставки корреспонденции, и она приблизительно высчитала, в котором часу я получу письмо. Она бродила вокруг моего бюро, надеясь на встречу со мной. Каким-то образом она ухитрилась разузнать, каков я из себя…

– …Я видела, как вы вышли, и пошла за вами. Если бы вы пошли в полицию, я бы все бросила. Но если бы вы ответили на призыв Бенуа как настоящий товарищ…

Я улыбнулся:

– И я выдержал испытание?

Она тоже улыбнулась мягкой, доверчивой улыбкой.

– Да.

– К несчастью, – вздохнул я, – от этого нам не легче. Если бы в своей записке он упомянул хоть одно имя!

– Он писал наспех и не думал, что часы его сочтены.

– Да, конечно. Послушайте, а уж не в больнице ли его прикончили, а?

Она не нашлась, что ответить на этот вопрос. Мы завершили нашу скромную трапезу. Пока Белита готовила кофе, я стал набивать трубку. Проблема состояла в следующем: некий злонамеренный субъект нападает на Ленанте, этот же субъект намеревается совершить то же самое в отношении других людей. Наших общих с Ленанте приятелей, если я правильно понимаю. Впрочем, это все, что я понимаю. Я не виделся с Ленанте с 1928 или 1929 года. Подразумеваемых приятелей я потерял из виду приблизительно в то же время. Если составить список ребят, с которыми я более или менее сходился за последние тридцать лет, и пуститься на их розыск, не хватит всей моей жизни. Удобнее всего было бы допустить, что Ленанте впал в маразм и что все это ничего не значит. Но, к несчастью или к счастью, не знаю, что-то мне подсказывает: все это не лишено смысла.