Текст книги "Французский детектив"

Автор книги: Ги де Кар

Соавторы: Лео Мале
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Это вы, Луиза? Который теперь час?

– Восемь, мсье.

– Уже! – проворчал адвокат и добавил: – Каждое утро вам надо повторять, дорогая моя, что обычные смертные нам говорят «мэтр». Почему? Не знаю, но это так. Сделайте мне побыстрее кофе.

– Вы уже все выпили? Вы, наверно, совсем не спали?

– Да, почти…

Во время этой длинной бессонной ночи, вскоре после телефонного разговора с Сильвом, у Виктора Дельо была встреча.

– Добрый вечер, мэтр. Я очень беспокоилась, искала вас повсюду во Дворце.

– Я вернулся раньше, чем обычно.

– Но вы здоровы?

– Да, внучка.

Даниель не была ни его внучкой, ни какой другой родственницей, но он привык так называть студентку, писавшую диссертацию на юридическом факультете. Как и многие другие, подобные ей, Даниель Жени собиралась стать адвокатом. Несколько месяцев назад совершенно случайно в одном из кафе на бульваре Сен-Мишель она познакомилась с Виктором Дельо. Очень скоро между старым волком от юриспруденции и начинающим адвокатом установились добрые отношения. Со своей обычной склонностью к противоречиям Виктор Дельо посоветовал молодой девушке после завершения учебы не вступать в сословие адвокатов, заметив, что право ведет куда угодно при условии, если им не заниматься профессионально. Это озадачило Даниель, которая пять лет назад прибыла в столицу переполненная молодыми амбициями и надеждами. С трогательной искренностью ее новый друг рассказывал о нищете, которая ее ждет, если ей не удастся утвердиться после первых же процессов. Он дал ей понять, что его личный опыт позволяет ему, более чем кому-либо другому, давать такие советы.

Это добродушие и скромность еще более расположили ее к нему. Девушка посчитала, что не следует принимать ворчание старого адвоката за истину в последней инстанции и заупрямилась. Мало-помалу Виктор Дельо заинтересовался ее занятиями. Кроме служанки Даниель была единственной женщиной, которая могла являться в любое время в несколько запущенную квартиру старого холостяка. В какой-то момент Даниель даже подумала: не влюбился ли старый друг в нее? Но она быстро поняла, что Виктор Дельо никогда ни в кого не влюбится. Не то чтобы он был эгоистом, а из принципа – он ненавидел женщин. Может быть, потому, что они никогда особенно не обращали на него внимания. Среди прочих же он более всего презирал женскую адвокатуру и судил о ней коротко:

– Женщины или усыпляют суд, или приводят его в отчаяние, но в любом случае результат – разрушительный.

Даниель все же хотела стать адвокатом, и это была главная причина, заставившая ее привязаться к одинокому суровому человеку, сообщавшему ей уйму интересных вещей и учившему тонкостям ремесла. Она никогда не могла понять, почему Виктор Дельо не сделал карьеру.

В его рабочем кабинете она печатала на старой машинке те немногие письма, которые он не мог не отправлять по долгу службы, несмотря на свое отвращение к любой переписке.

– Внучка, – сказал мечтатель с сигарой, когда студентка вошла к нему в кабинет, – ваш любезный вечерний визит ко мне доказывает, что диссертация может и подождать… Вы окажете мне большую услугу, если прямо сейчас сядете за машинку и отпечатаете под копирку письмо в пяти экземплярах. После этого в текст от руки добавьте обращение «мадам» или «мсье», в зависимости от того, кому будет адресовано письмо. Адреса я вам сейчас дам.

– Какое-нибудь новое дело в уголовном суде? – спросила девушка, садясь за машинку.

– Не совсем… Я только что принял важное решение… Я отказываюсь от защиты в уголовном суде, буду выступать в суде присяжных… Видите это внушительное досье на столе? Это дело человека, которому мне предстоит попытаться спасти жизнь… Дело это скорее невыигрышное… Клиент необычный. Могу даже утверждать, что с тех пор, как стал адвокатом, не припомню ничего подобного. Начать с того, что он не хочет, чтобы его защищали. Это очень досадно, так как из этого следует, что он признает себя виновным, а поскольку я собираюсь защищать его против его воли, то боюсь, мне встретятся какие-нибудь препятствия. Вы готовы? Поставьте сегодняшнее число. Оставьте место для «мадам» или «мсье». Диктую:

– «В качестве защитника Жака Вотье, обвиняемого в убийстве Джона Белла пятого мая текущего года на борту теплохода «Грасс», был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы или назначили мне встречу, или явились ко мне в возможно более короткий срок ввиду того, что первое слушание дела назначено в окружном суде присяжных на двадцатое ноября с. г. Прошу вас незамедлительно мне ответить и т. д…»Так, теперь отпечатайте адреса на конвертах, я подпишу письма, и их срочно надо отнести на почту. Они могут уйти этой ночью, адресаты получат их завтра, и мы выиграем день… Диктую… «Мадам Вотье, отель «Режина», шестнадцать бис, улица Акаций, Париж». Это по документам в досье ее последний адрес. Не забудьте пометку на конверте: «Переслать в случае изменения адреса». Второй адрес: «Мадам Симон Вотье, пятнадцать, авеню генерала Леклерка, Аньер»… Третий: «Мсье доктору Дерво, три, Парижская улица, Лимож». Два последних письма по одному адресу: «Институт Святого Иосифа, Санак, Верхняя Вьенна», адресатам: «Мсье Ивону Роделеку» и «Мсье Доминику Тирмону». Все… У вас есть завтра занятия на факультете?

– Один час: я могу, наверно, его пропустить.

– Пропустите без колебаний. Я хочу, чтобы вы пришли сюда завтра в половине девятого и неотлучно находились здесь. Меня не будет весь день, и вернусь я, может быть, не раньше девяти часов вечера. Вы дождетесь меня и будете отвечать на телефонные звонки. Если кто-нибудь из тех, кому мы написали письма, вдруг отзовется, назначьте встречу на послезавтра, в любое время – я как-нибудь выкручусь. Разумеется, не отлучайтесь на время обеда. Я распоряжусь, чтобы Луиза приготовила вам еду.

– Но, мэтр, вдруг мне понадобится срочно связаться с вами, куда звонить?

– Я еще ничего не знаю. Ждите моего возвращения. Так, письма подписаны. Теперь быстро на почту.

– Мэтр, не будет нескромностью, если я вас спрошу: что это за люди, которым вы отправляете письма?

– Очень нескромно, внучка, но я вам скажу, поскольку вы становитесь моей помощницей в этом деле: мне кажется, что эти пятеро в качестве свидетелей защиты могут быть нам очень полезны. Из этого вовсе не следует, что они все захотят участвовать в процессе. Это уже мое дело – найти аргументы, которые могут их убедить.

Остаток ночи Дельо провел в размышлениях. Раскуривая сигару, он думал о том, что теперь ему необходимо познакомиться с клиентом.

Он не лгал, когда сказал утром Луизе, что почти не спал.

Проглотив незатейливый, приготовленный доброй женщиной завтрак, он снял заношенный старый халат, наскоро совершил утренний туалет и, даже не побрившись, уходя, сказал:

– Луиза, сейчас придет мадемуазель Жени и будет здесь весь день, до моего возвращения. Приготовьте ей обед и не забудьте, что в ее возрасте аппетит бывает изрядный. До завтра, дорогая моя…

Часом позже, совершив необходимые формальности, он шел по тюремному коридору. Сопровождавший его надзиратель спросил:

– Вы хотите видеть чудака из шестьсот двадцать второго номера?

– Да.

– Желаю успеха. Если вам удастся выбить что-нибудь из этого типа, это будет чудом. Он непробиваем, как тюремная дверь.

– Ваша шутка, мой друг, кажется мне не слишком изысканной.

– Ох, мэтр, я это сказал только для того, чтобы предупредить вас. Все приходившие к нему адвокаты отказались его защищать. Беднягу лучше было бы отправить в приют. Говорили, будто бы вообще не удастся найти ему адвоката.

– Вас обманули дважды: мой клиент совсем не бедняга и у него есть защитник – я.

– Пришли, – пробормотал надзиратель, а про себя подумал: «Этот адвокат или чокнутый, или садист какой-нибудь».

Заскрипел ключ, и тяжелая обитая железом дверь отворилась. Они вошли в камеру. Виктор Дельо поправил пенсне, чтобы вглядеться в своего нового клиента.

Тот сидел на корточках в самом темном углу тесной камеры. Несмотря на эту позу, он казался огромным. Квадратное лицо, громадная челюсть, жесткие волосы – в его облике не было ничего человеческого. Адвокат невольно отступил, и у него промелькнула мысль: уж не встретился ли он с каким-нибудь монстром, чудом попавшим сюда из первобытного леса? Невозможно было представить себе более странное существо. Необъятная грудь с висящими вдоль тела волосатыми руками убийцы… руками, ожидающими добычу. В лице больше всего поражало отсутствие жизни: глаза открытые, но потухшие; заросшие выступающие надбровья; толстые выпяченные губы; цвет кожи в сумерках – бледный, трупный. Единственный признак жизни – дыхание, шумное, мощное. Никогда в течение своей жизни, теперь уже долгой, Виктор Дельо не встречал ничего подобного. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы спросить у надзирателя:

– Он всегда в этой позе?

– Почти всегда.

– Как вы думаете, он отдает себе отчет о нашем присутствии? – спросил он еще у надзирателя.

– Он-то? Он догадывается обо всем! Удивительно, до какой степени он понимает все, лишенный способности видеть, слышать и говорить.

– Меня это не удивляет, – ответил адвокат. – Из первоначальных сведений, которые у меня имеются, я знаю, что этот парень образован и очень умен. Вам говорили, что этот «зверь» даже написал книгу?

– Один из ваших предшественников, мэтр Сильв, говорил мне об этом, но я не мог поверить.

– Напрасно. Я вам принесу эту книгу. Чего-чего, а времени у вас здесь хватит, чтобы прочитать роман.

– Как ему это удалось?

– Вместо недостающей с рождения способности видеть, слышать и говорить он использует оставшиеся ему три чувства – осязание, вкус и обоняние. Но это было бы долго вам объяснять.

– Что касается обоняния, мы с товарищами уже давно заметили, что он чувствует нас сразу, как только мы входим в камеру. Я уверен, например: он знает, что сегодня именно мое дежурство.

– Аппетит у него хороший?

– Нет. Надо признать, впрочем, что баланда здесь не самая лучшая.

– Умеет ли он правильно пользоваться ложкой и вилкой?

– Лучше нас с вами, когда захочет. Только большей частью он совсем не притрагивается к миске. Видите ли, больше всего он нуждается в посещениях, Его жизнь в тюрьме хуже, чем у животного в зоопарке. Это может показаться смешным, но он скучает – делать-то он ничего не может. Он не может ни читать, ни писать, ни даже поговорить с нами, когда мы приходим к нему.

– Похоже, вы правы, но ведь надо, чтобы эта нужда в посетителях у него как-то выразилась, а у них чтобы был способ общаться с ним. Как вы думаете, он психически здоров?

– Все врачи, которые его осматривали – а Бог знает, сколько их тут перебывало, – утверждают, что да.

– Каким образом они могли в этом удостовериться?

– Они приходили с переводчиками, которые пытались говорить с ним. Кажется, они говорили, прикасаясь к его пальцам.

– И каков результат?

– Все они утверждали, что он нарочно уклоняется от разговора. Этот тип не хочет, чтобы его защищали.

Клиент Виктора Дельо резко поднялся и, словно опасаясь, что к нему могут приблизиться, встал спиной к стене, готовый к защите. Он был на голову выше посетителей.

– Какой гигант, – прошептал адвокат. – Сложен, как атлет. Неудивительно, что ом шутя расправился со своей жертвой. Почему он переступает так с ноги на ногу?

– Не знаю, привычка, наверно. Это делает его похожим на медведя в клетке. Осторожно, мэтр! Он почуял наше присутствие… Видите, как принюхивается. Не подходите близко! Кто знает!

Адвокат не обратил внимания на это предупреждение и подошел еще ближе. Он положил свои руки на руки несчастного, который быстро их отдернул, словно этот контакт вызвал у него отвращение. Виктор Дельо на этом не остановился и прикоснулся к его лицу – несчастный скорчился и издал хриплый, похожий на животный, крик.

– Пожалуйста, мэтр! – крикнул надзиратель. Но было уже поздно…

Колосс схватил адвоката двумя руками за плечи и, что-то бормоча, начал его трясти. Затем громадные руки потянулись к горлу… Надзиратель успел выхватить дубинку, и удар по затылку заставил гиганта выпустить жертву и с криком от боли отступить к стене.

– Ух! – сказал старый адвокат, наклоняясь, чтобы поднять пенсне.

– Я вас предупреждал, мэтр. Это настоящий зверь.

– Вы в этом уверены? – ответил Виктор Дельо, поправляя пенсне на носу. Затем он снова подошел к своему клиенту и долго рассматривал его, прежде чем сказать:

– Кажется, все, что мне говорили коллеги по телефону, – правда. Я понимаю теперь, почему они отказывались. Похоже, что защищать этого парня опасно, но случай от этого еще интереснее. Хотел бы я знать, почему он нападает на всех, кто пытается его спасти? Я ничего не сделал ему, но он ненавидит меня так же, как Шармо и Сильва. Странно! Если бы мне удалось объяснить, что я желаю ему только добра. Да, но как?

– До вас все пытались сделать то же самое, мэтр.

– Надо думать, они плохо старались. Я найду способ. Знаете, если бы не эта тройная убогость, он был бы почти красивым. Некрасивость иногда может быть восхитительной… Посмотрите: черты лица жесткие, но энергичные, рост громадный, но сложение пропорциональное. Я даже допускаю, что он может понравиться женщине. Не всякой, но одной, которой такой тип симпатичен… Я еще не видел его супругу, но представляю ее себе маленькой, хрупкой, почти воздушной. По вечному закону контраста женщина такого типа должна любить подобного мужчину. Может быть, перед нами новое воплощение сюжета о Красавице и Звере.

– Вы серьезно верите в то, что сейчас говорите? – спросил удивленный надзиратель.

– Верю ли я? Я убежден, что так оно и есть. Пойдемте, оставим его. На сегодня хватит. Завтра я вернусь с кем-нибудь, кто сможет с ним поговорить. Постойте! Прежде чем уйти, я еще раз подойду к нему, чтобы он мог запомнить мой запах. Чтобы он смог узнать меня завтра. Если бы ему пришла мысль дотронуться до меня тоже!

Лицо защитника было в нескольких сантиметрах от лица клиента. Но на этот раз тот не шелохнулся, продолжая держать руки за спиной, прислонившись к стене.

– Решительно ничего он не хочет сегодня знать. Может, он проснется завтра в лучшем настроении? Пошли…

Снова заскрипела дверь, они вышли в коридор. Виктор Дельо шел молча рядом с надзирателем, который, прощаясь, спросил у него:

– Итак, вы решились? Вы будете его защищать?

– Я думаю, что да…

– Это делает вам честь. Такой зверь…

– Я еще не уверен, что этот парень только зверь. Конечно, все внешние факты свидетельствуют против него, но ведь это только внешние факты. Как мы можем это знать наверняка, если он нас не видит, не слышит и не может нам ответить? Для него мы с вами принадлежим к совсем другому миру, с которым он соприкасается только внешне. Мне нужно во что бы то ни стало проникнуть в его собственный мир. И несомненно, мне предстоит открыть, что это – несчастный, который страдает и которого никто не постарался понять. И мы добьемся этого не с помощью дубинки. Вы никогда не задавались вопросом, что если он убил, то, может быть, потому, что у него была для этого причина? И знайте также, что единственно интересные преступники – те, которые не хотят, чтобы их защищали. Прежде чем уйти, я хотел бы нанести визит вежливости вашему директору. Узнайте, может ли он меня принять?

Менар, человек любезный, принял его хорошо.

– Ну, дорогой мэтр, вы только что познакомились со своим клиентом. Можно узнать, каковы ваши первые впечатления?

– Довольно хорошие, – ответил Дельо, к крайнему удивлению собеседника. – Но это не означает, что наша первая встреча была особенно сердечной. Однако у меня теплится слабая надежда, что наши отношения в дальнейшем улучшатся. Впрочем, я пришел к вам не для того, чтобы докучать разговорами обо всем этом, господин директор. Я сейчас здесь только как проситель: могу ли я оставить небольшую сумму денег, чтобы, начиная с сегодняшнего вечера, вы могли улучшить содержание моего клиента, кормить его получше?

– Видите ли, дорогой мэтр, в дополнение к тому, что положено, разрешаются только посылки.

– Мой клиент их получает?

– Никогда.

– Его посещают?

– Насколько я знаю, нет.

– Это немного странно. У него есть близкие, многие из которых живут в Париже.

– Я знаю. Но их никто никогда не видел.

– У него есть мать. Она не изъявляла желания увидеть сына?

– Не думаю.

– А сестра? А зять? По-видимому, они перестали им интересоваться, потому что он с рождения им мешает, а теперь еще и позорит. Надо думать, что они ждут только одного – смертной казни, чтобы люди вообще перестали о нем говорить. А жена?

– Вам так же, как и мне, наверно, известно, что она исчезла сразу после случившегося.

– Исчезновение совершенно необъяснимое, если иметь в виду – и это доказано, – что она непричастна к убийству этого американца. Меня удивляет, что она до такой степени безучастна к судьбе своего мужа, обвиняемого в убийстве и заключенного, с которым она была связана столько лет до преступления…

– Предполагать можно что угодно…

– Именно так, господин директор. Поскольку вы не можете нарушать правила, я зайду сейчас в бистро напротив, которое хорошо знают родственники и друзья ваших подопечных, и закажу еду; вам ее доставят тотчас же. Я надеюсь, вы распорядитесь, чтобы клиент получил ее сегодня же вечером. Это будет простая еда – немного ветчины, хлеб, вареные яйца, шоколад. У меня такое впечатление, что чем лучше он поест сегодня вечером, тем лучше поспит. А хорошо выспавшись, может быть, он захочет поговорить со мной завтра утром?

– То есть вы можете разговаривать со слепоглухонемыми от рождения?

– Нет, но есть, к счастью, другие люди, которые это умеют. Хотя бы те, которые учили моего клиента в детстве. До свидания, господин директор, и заранее благодарен вам за все, что вы для него сделаете. И вот еще что, самое важное: постарайтесь добиться от ваших надзирателей, чтобы они отказались от привычки относиться к заключенному номер шестьсот двадцать два только как к зверю. До того момента, пока не будет доказана его вина, пока он не будет осужден, я буду рассматривать его как невиновного. Что мы знаем о нем? Может, это только болезненно робкое, застенчивое существо! Я только что провел с ним эксперимент, который показался мне поучительным: приблизившись, я сначала дотронулся до его руки, а потом прикоснулся к лицу. Реакция была немедленной: он хотел задушить меня. Если бы ему удалось это сделать, добавился бы еще один случай к уголовной хронике… но особенно меня поразил его нечеловеческий крик. Как рев загнанного зверя, затравленного хищника, у которого вырывается ненависть к извечному своему врагу – человеку. Потрясающе. Думаю, господин директор, вас тоже это потрясло бы до глубины души, потому что я уверен: вы человек с сердцем. Этот крик – выражение нестерпимого нравственного страдания… Человек страдает… Страдает от того, что чувствует себя униженным. Страдает, может быть, от боли, природу которой мы не знаем и которая толкнула его на преступление. Он страдает нечеловечески – и в этом вся проблема. До скорого свидания, господин директор.

Спустя два часа Виктор Дельо вошел в книжный магазин, расположенный неподалеку от Одеона.

– Дорогой мэтр! – воскликнул владелец. – Каким счастливым ветром вас занесло?

– Дорогой Боше, вы не подозреваете, что перед вами человек, обессиленный хождением по книжным лавкам. Я был уже в четырнадцати и нигде не мог найти того, что искал… Почему я сразу не подумал о вас, дорогой Боше? Ведь у вас в завалах всегда найдется книга, которой нет у других. Не попадался ли вам роман под названием «Одинокий»?

– Да… Довольно странное произведение: автор, кажется, слепоглухонемой от рождения.

– Когда вышел роман?

– Сейчас я вам скажу…

Хозяин лавки полистал толстый алфавитный справочник. Наконец палец его остановился против фамилии.

– Он вышел пять лет назад.

Виктор Дельо произвел в уме расчет, установил, что автору было в ту пору только двадцать два года, и воскликнул:

– Черт возьми! Совсем мальчик! Ранний талант!

– Если это произведение вас интересует, я попрошу помощника поискать – кажется, где-то в запасах остался еще один экземпляр. Хорошо помню, что этот «Одинокий» за границей имел больший успех, чем во Франции, и после его выхода автор уехал в Америку, где выступал с лекциями о слепоглухонемых. Здесь же о нем перестали вспоминать, и в печати он больше не выступал.

– Лекция слепоглухонемого, наверно, недоступна широкой публике, даже заинтересованной и доброжелательной, какой в большинстве случаев бывает американская публика?

– Я думаю, что лектор выступал в паре с переводчиком, который устно переводил знаки дактилологического алфавита. А вот и нужная книга – она слегка запылилась, и на ней сохранилась рекламная лента.

– Не рвите ленту! – воскликнул адвокат. – Посмотрим, что на ней написано. «Одинокий, или Человек, который сумел создать свой собственный мир»! Неплохо! И «Одинокий» – неплохое название. О чем идет речь в этой истории?

– Помнится, что главный герой, как и автор, слепоглухонемой от рождения, влюбляется в молодую женщину, она его бросает, и несчастный какое-то время чувствует себя совершенно потерянным. Затем постепенно он замыкается в себе и отказывается в своем одиночестве от малейших контактов с окружающими людьми.

– Действительно, дорогой Боше, вы – лучший книготорговец из всех, известных мне. Покупаю книгу.

– Вам не будет скучно ее читать, вы увидите.

Через десять минут защитник Жака Вотье выходил из автобуса перед Национальной библиотекой.

Он вошел в нее как завсегдатай этого почтенного учреждения, как человек, влюбленный в архивы, точно знающий, где следует искать нужные ему документы. Его интересовали газеты, вышедшие 6 мая и в последующие дни, в которых излагались – с обилием мрачных деталей в одних и сдержанно в других – трагические события, послужившие причиной ареста его клиента. Одна статья, с заголовком «Странное, чудовищное преступление на борту теплохода «Грасс»», особенно привлекла его внимание. В статье события были изложены в основных деталях: «По радио, 6 мая. Вчера, после обеда, в то время как теплоход «Грасс» совершал свой обычный рейс Нью-Йорк – Гавр, начавшийся тремя днями раньше, в каюте класса «люкс», которую занимал богатый американец Джон Белл, было совершено почти непостижимое по своей жестокости преступление. Этот молодой, 25 лет, человек, единственный сын влиятельного члена Конгресса США, совершал свое первое путешествие в Европу. На борту «Грасса», в каюте первого класса, находились также мсье и мадам Вотье. Жак Вотье – тот самый слепоглухонемой от рождения, который несколько лет назад опубликовал очень любопытный роман «Одинокий», принесший ему в ту пору некоторую известность. Книга была переведена на многие языки и имела большой успех в Соединенных Штатах. Приглашенный американским правительством для чтения лекций о проблемах слепоглухонемых от рождения и об успехах, достигнутых в этой области во Франции, Жак Вотье в течение пяти лет жил в Америке и Канаде. Его сопровождала жена, которая была ему неоценимой помощницей.

Последняя, имевшая привычку прогуливаться по палубе после обеда, в то время как муж отдыхал в каюте, с удивлением обнаружила, вернувшись с прогулки, что мужа в каюте нет. Поскольку отсутствие Жака Вотье затягивалось, жена отправилась искать его по палубам теплохода. Не найдя, она высказала свое беспокойство комиссару Бертену, обратив его внимание на то, что можно ждать самого худшего, так как Вотье слепоглухонемой. Тотчас была объявлена тревога, чтобы выяснить, не упал ли он за борт.

На «Грассе» начались тщательные поиски. Проходя мимо каюты Джона Белла, стюард, специально обслуживающий класс «люкс», заметил, что дверь, выходящая в коридор, приоткрыта. С некоторым усилием открыв ее до конца, стюард Анри Тераль увидел ужасающую картину: молодой американец стоял на коленях, судорожно вцепившись в дверную ручку. Он был убит. Вытекавшая из шеи струйка крови замочила пижаму и растеклась по ковру. На койке неподвижно, в застывшей позе, с бесстрастным лицом сидел Жак Вотье. Взгляд его слепых, без выражения, глаз, казалось, уставился на собственные, залитые кровью, руки. Стюард тотчас же сообщил об этом комиссару Бертену, который прибыл в каюту. При аресте и заключении в бортовую тюрьму Жак Вотье не оказал ни малейшего сопротивления. Его несчастная жена по просьбе капитана «Грасса» согласилась быть переводчицей на первом допросе. Кроме нее, на борту не оказалось ни одного человека, который мог бы общаться с ее слепоглухонемым мужем.

Последний дал понять жене, что не станет объяснять мотивы преступления, в совершении которого он формально признал себя виновным. Его позиция оставалась неизменной на всем протяжении оставшегося пути, несмотря на повторные вопросы жены.

Мотивы преступления кажутся тем более странными, что, по утверждению мадам Вотье, ни она, ни тем более ее муж никогда не имели ни малейшего контакта с жертвой, с Джоном Беллом они знакомы не были. Предварительное обследование преступника, проведенное корабельным доктором, позволяет сделать вывод, что он психически здоров. По прибытии теплохода в Гавр убийца будет передан в руки уголовной полиции».

В статье этой же газеты от 12 мая сообщались подробности, связанные с прибытием в порт:

«Главный инспектор Мервель в сопровождении судебно-медицинского эксперта и специального переводчика, знающего язык слепоглухонемых, попытался провести еще один допрос по прибытии «Грасса» в Гавр. Убийца Джона Белла через переводчика повторил тот же ответ, который им был дан жене сразу после убийства. Перед заключением в тюрьму странный преступник будет подвергнут тщательному медицинскому обследованию, имеющему целью выяснить, нормальный это человек или несчастный, внезапно впавший в безумие по причине своего тройного недуга».

По своей обычной привычке Виктор Дельо не сделал ни одной выписки, быстро вышел из читального зала Национальной библиотеки и поехал на автобусе в Латинский квартал. По дороге адвокат задумался: никаких сомнений относительно состояния здоровья его клиента не оставалось. Из множества медицинских справок, содержавшихся в досье, которое лежало на столе в его рабочем кабинете, следовало, что Жак Вотье, за исключением своего тройного недуга, был абсолютно нормален. Да и сам он на многочисленных допросах в течение шестимесячного следствия повторял, что действовал на теплоходе «Грасс», отдавая себе во всем полный отчет, что не сожалеет о содеянном и что, случись еще раз такое, он снова убил бы этого Джона Белла. Но он всегда отказывался назвать подлинные мотивы своего преступления.

Все это было странно и указывало Виктору Дельо на то, что его первое впечатление верное: под обличьем зверя была совсем другая душа… «Душа» – может быть, немного громко сказано, но во всяком случае – стальная воля в сочетании с умом редким, специфическим, непостижимым для людей нормальных. Ум, способный ввести в заблуждение кого угодно, то есть тех, кто совершает ошибку, считая себя проницательными потому, что могут видеть, говорить, слышать. Адвокат даже спросил себя: удалось ли когда-нибудь и кому-нибудь догадаться и узнать, что такое подлинный Жак Вотье? Он выяснит это, когда встретится с родственниками слепоглухонемого, в особенности с его матерью. Обычно мать хорошо знает своего ребенка. Есть также те, кто его учили, помогали выйти к свету из окружавшей его ночи. Есть еще, что особенно важно, его жена – эта Соланж Вотье, которая, кажется, сейчас скрывается. Именно она должна больше всех помочь защитнику. Совершенно необходимо ее разыскать.

И когда на углу улиц Сен-Жак и Гей-Люссак Виктор Дельо выходил из автобуса, он думал, что ему действительно очень трудно будет защищать своего клиента.

Он остановился перед порталом дома по улице Сен-Жак, над которым была вывеска: «Национальный институт глухонемых».

Виктор Дельо, переславший директору института визитную карточку, ждал недолго. Кратко изложив руководителю учреждения мотивы своего визита, защитник Жака Вотье спросил:

– Нет ли случайно среди ваших подопечных слепоглухонемого от рождения?

– Нет, мэтр. Мы лечим и воспитываем только глухонемых. Слепыми занимается фонд Валентина Гюи. Это совершенно нормально, поскольку методы диаметрально противоположны: для воспитания глухонемых главное наше средство – их зрение. Для слепых же, напротив, – слух и речь.

– А как же обстоят дела с теми, которые рождаются слепоглухонемыми?

– Только один способ воспитания – комбинированное использование трех оставшихся чувств: осязания, вкуса и обоняния.

– И бывают хорошие результаты?

– Бывают ли? Знаете, некоторые слепоглухонемые от рождения так воспитаны и образованны, что нормальные люди могли бы им позавидовать.

– И где совершаются эти чудеса?

– Во всем мире только пять или шесть учреждений такого рода. Во Франции есть институт в Санаке, Верхняя Вьенна, где монахи братства Святого Гавриила терпением и упорством достигают поистине удивительных результатов. Я очень советую там побывать. Впрочем, я припоминаю сейчас, что этот Жак Вотье, которого вы будете защищать, вышел из института в Санаке, где он был одним из самых блестящих учеников. Я вижу у вас его роман «Одинокий». Вы его прочитали?

– Еще нет.

– Эта книга – самое убедительное свидетельство того, чего могут достичь в подобном случае настоящие воспитатели.

– Не могли бы вы мне кратко, в общих чертах рассказать о характере этого воспитания?

– Охотно… Мне случалось много раз бывать в Санаке, где работает замечательный человек – мсье Роделек. Можно сказать, что именно он окончательно усовершенствовал этот метод. Если бы он не принадлежал к религиозному братству, правительство давно наградило бы его красной лентой. Ивон Роделек, к которому я отношусь с искренним восхищением, считает, что слепоглухонемому от рождения ребенку сначала надо внушить представление о «знаке», чтобы он мог уловить отношение, существующее между «знаком» и «вещью», или, если хотите, между осязаемым предметом и мимическим знаком, который его выражает. Чтобы достигнуть этой первоначальной цели, используются хитроумные приемы. Вы все увидите сами в Санаке.

– Если я правильно понимаю, – сказал адвокат, – вы имеете в виду, что ребенок осваивается в мире с помощью мимики, двигаясь от известного к неизвестному?

– Именно так. Только после этого он может освоить дактилологический алфавит. Но чтобы получить представление о букве, ему надо выучить сначала двадцать шесть положений пальцев – достигнуть этого он может только благодаря послушанию, доверию к учителю и, может быть, очень смутному, инстинктивному стремлению к новым знаниям. Постепенно, мало-помалу он научится обозначать предмет двумя способами – мимическим знаком и дактилологическими буквами.