Текст книги "Французский детектив"

Автор книги: Ги де Кар

Соавторы: Лео Мале
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Молодая женщина не спеша рассказала о своих впечатлениях той поры, о жалости к ребенку, о возмущении родственников. Вспомнила о том, как тяжело ей было расставаться с ним, когда его увозили в Санак, как она надеялась увидеться с ним снова, рассказала о своих занятиях с сестрой Марией.

– Все те семь лет, которые предшествовали вашему приезду в Санак, вы переписывались с Жаком Вотье?

– Я писала ему каждую неделю. Первые два года вместо него мне отвечал мсье Роделек. Затем Жак стал писать сам с помощью алфавита Брайля, который я хорошо понимала. Отвечала я ему таким же образом.

– Вы помните товарища Жака Вотье, который был немного постарше его и тоже воспитывался в Санаке, Жана Дони?

– Да, – спокойно ответила Соланж.

– Суду важно, мадам, получить ваше разъяснение по одному конкретному пункту. Жан Дони утверждал в этом зале, будто у вас был с ним некий доверительный разговор.

– Какой разговор? – быстро откликнулась Соланж.

Председатель обратился к секретарю:

– Зачитайте мадам Вотье показания свидетеля Жана Дони.

Молодая женщина молча выслушала зачитанные секретарем показания. Затем председатель спросил:

– Вы согласны, мадам, с содержанием этих показаний?

– Жан Дони, – твердо ответила она, – в связи с этим несчастным случаем, не имевшим, к счастью, тяжелых последствий, позволил себе сделать лживые утверждения, которые выставляют его в благородном свете, хотя в действительности его поведение было далеко не таким. Чтобы Жак затащил меня в этот садовый домик и попытался овладеть мной! Это смешно! Жак слишком уважал меня. Я не могу сказать этого о Жане Дони, моем ровеснике, чьи манеры мне всегда не нравились Именно он сыграл в тот день гнусную роль и несет ответственность за все случившееся.

– Что вы имеете в виду, мадам?

– Я надеюсь, господин председатель, что суд меня достаточно хорошо понял, и нет нужды возвращаться к событию, которое никакого интереса не представляет. И я настаиваю, что никогда никакого доверительного разговора с Жаном Дони у меня не было.

– Суд принимает к сведению ваше заявление и хотел бы знать теперь, мадам, следующее: участвовали ли вы в написании романа Жака Вотье?

– Нет. Жак один написал «Одинокого». Я только собирала по его просьбе документы, которые ему были нужны. А мсье Роделек взялся переложить роман на обычное письмо.

– Но все же, мадам, не были ли вы в какой-то степени вдохновительницей произведения, в частности тех страниц, где речь идет о семье героя? – с намеком задал вопрос генеральный адвокат Бертье.

– То, что вы сказали сейчас, мсье, не очень красиво, – ответила молодая женщина. – Если я правильно поняла смысл ваших слов, вы хотите сделать меня виновной в том, что Жак так резко высказался о своих близких? Ну так знайте же раз и навсегда, что я никогда на него не влияла – ни до, ни после замужества.

– Кажется, мадам, Жак проявил большую робость, когда пришло время просить вашей руки?

– Какой же мужчина, господин председатель, в этих обстоятельствах не испытал подобного душевного состояния?

– Это верно, мадам, но суд хотел бы услышать из ваших уст, каким именно образом действовал директор института, в некотором смысле заменивший Жака Вотье – слишком робкого, чтобы самому осмелиться просить вашей руки?

– Полагает ли суд, что подобный вопрос, ответ на который ставит свидетеля в щекотливое положение, необходим для нормального хода процесса? – спросил Виктор Дельо.

– Суду, – ответил председатель, – необходимо выяснить характер отношений между подсудимым и его женой в тот момент, когда встал вопрос о браке.

– В таком случае отвечайте, мадам! – бросил Виктор Дельо слегка покрасневшей женщине.

– Прибыв в Санак, я встретила порывистого молодого человека, подлинные чувства которого по отношению ко мне проявились очень скоро. Я была и счастлива, и немного встревожена. Я любила его, но это еще не была любовь-страсть: в моей нежности было слишком много жалости. Людей, к которым испытывают жалость, не любят. Им сострадают! Так прошло пять лет, к счастью занятые напряженным трудом, затем подготовкой к написанию «Одинокого».

Роман наконец появился, и Жак стал известен. Вскоре после этого мсье Роделек постучался однажды вечером в дверь моей комнаты. Этот замечательный человек сказал мне: «Не сердитесь на меня, милая Соланж, за то, что я пришел к вам в такой поздний час, но у меня к вам важный разговор. Вы давно поняли, что Жак влюблен в вас. Но он робок и не осмеливается признаться вам в своих чувствах. Поэтому его приемный отец пришел просить руки прекрасной девушки. Не подумайте только, что я хочу как-нибудь повлиять на вас. Подумайте хорошенько. У вас с Жаком есть время».

Поскольку я молчала, мсье Роделек посмотрел на меня долгим пристальным взглядом. «Я не могу поверить в то, что вы не любите Жака настоящей любовью. Все в вашем поведении по отношению к нему говорит об обратном – ваша детская нежность, письма, которые вы писали каждую неделю, радость, с которой встретились с ним здесь, усердие, с которым помогали мне сделать из него человека. Все это говорит в пользу того, что ваш союз будет прочным. Жака, несомненно, ждет карьера мыслителя и писателя. Его уже пригласили в Америку. Кому же, как не жене, сопровождать его туда? Кто, кроме вас, мог бы окружить его постоянной заботой, вниманием, любовью, в которых он так нуждается? Подумайте об этом, Соланж. Вы сами, можете ли вы сами жить без него? Пусть сердце подскажет вам ответ на этот вопрос. Спокойной ночи, милая Соланж».

Часами я думала обо всем, что мне сказал мсье Роделек. Сердцу легко было ответить на любой из его вопросов, кроме последнего: «Вы сами, сможете ли вы сами теперь жить без него?» Я поняла, что люблю Жака любовью, которая сильнее всего, сильнее моей нежности к нему. Сила этой любви ничего не оставила от чувства жалости, которое я испытывала к тому, кого долгое время считала своим «подопечным». Через три дня я дала мсье Роделеку ответ: «Я буду женой Жака».

– Это прекрасная история любви, мадам, – признал председатель. – И вы не испытали сожаления, почувствовав, что вы уже на всю жизнь связаны с Жаком Вотье?

– Я была счастлива, господин председатель, – ответила она после недолгого колебания.

– И долго вы были счастливы? – резко спросил генеральный адвокат Бертье.

Она разрыдалась.

– Успокойтесь, мадам, – мягко сказал председатель.

Виктор Дельо уже поднимался со своего места:

– Мы считаем, что вопрос, только что заданный господином генеральным адвокатом, неуместен.

– Прокуратура, – ответил генеральный адвокат, – считает этот вопрос важным.

Соланж подняла заплаканное лицо.

– Даже если бы Жак совершил преступление, в котором его обвиняют и к которому, я уверена, он непричастен, я и сегодня была бы счастлива, если бы знала, что он любит меня по-прежнему. Но после этой ужасной драмы я уже не знаю… Он ничего не захотел сказать мне на «Грассе», кроме того, что ложно обвинил себя в преступлении, в котором не виноват. Он даже не захотел встретиться со мной, несмотря на мои просьбы, переданные через его защитников. Одному из них, мэтру Сильву, он сказал, что я больше для него ничего не значу… Он сердится на меня, но я не знаю за что. Он больше не доверяет мне, а когда кому-нибудь не доверяют, значит, уже не любят. После этого преступления я потеряла слепую, преданную любовь, которая была у Жака ко мне с детства. Вот единственная причина моего несчастья.

– Суд понимает ваше смятение, мадам, – сказал председатель. – Однако не могли бы вы сообщить еще некоторые необходимые детали, связанные с вашей семейной жизнью? Мсье Роделек в своих показаниях обмолвился о том, что по возвращении из свадебного путешествия вы говорили ему о некоторых сложностях интимного порядка, которые мешали вашему счастью.

– Может быть. Но время все уладило, как и предвидел мсье Роделек, Жак стал для меня идеальным мужем.

– И это счастье продолжалось в течение всего вашего пребывания в Америке?

– Да. Мы переезжали из города в город, и нас везде прекрасно встречали.

– Вспомните, мадам, – спросил председатель, – за время пятилетнего путешествия по Соединенным Штатам вам никогда не случалось встречать жертву – Джона Белла?

– Нет, господин председатель.

– А в течение первых трех дней путешествия на теплоходе вы или ваш муж говорили с Джоном Беллом?

– Нет. Лично я не знала о его существовании. То же самое я могу утверждать и в отношении Жака, который выходил из каюты только вместе со мной дважды в день на часовую прогулку по палубе. Остальное время мы проводили в каюте, куда нам приносили еду.

– Как вы объясните тогда, почему ваш муж озлобился на незнакомого ему человека?

– Я себе этого не объясняю, господин председатель, по той причине, что уверена – этого американца убил не Жак.

– Чтобы иметь такую уверенность, мадам, надо подозревать кого-нибудь другого.

– Я подозреваю всех, действительно всех, кроме Жака, потому что я, его жена, знаю: он не способен причинить зло другому.

– Но все же, мадам! – воскликнул генеральный адвокат. – Как вы объясните, что ваш муж, который, по вашему же признанию, в течение трех дней выходил из каюты только вместе с вами, как он мог ускользнуть из-под вашего внимательного присмотра, да так, что вы сами вынуждены были сообщить о его исчезновении корабельному комиссару, – и это случилось именно в момент преступления!

– После обеда я воспользовалась тем, что Жак задремал, и вышла подышать свежим воздухом на верхнюю палубу. Вернувшись через двадцать минут, я с удивлением обнаружила, что его койка пуста. Подумала, что он проснулся и пошел меня искать. Это меня испугало: я знала, что он плохо разбирается в бесконечных коридорах и лестницах на теплоходе. Я тотчас же вышла из каюты. Полчаса его разыскивала и снова вернулась в каюту в надежде, что Жак уже там. Но его по-прежнему не было. Обезумев от мысли, что он мог стать жертвой несчастного случая, я бросилась к комиссару, которому рассказала о своих страхах. Что было дальше, вы знаете.

– Свидетельница, – сказал Виктор Дельо, – могла бы внести ясность по поводу одного пункта, не отмеченного следствием. Мадам Вотье, вы только что сказали, что ваше отсутствие после того, как вы оставили мужа спящим в каюте, продолжалось двадцать минут. Вы уверены, что это было именно так?

– Возможно, что я оставалась на верхней палубе двадцать пять минут, но уверена, что в целом время моего отсутствия не превышало получаса.

– Прекрасно, – сказал Виктор Дельо. – Будем считать – полчаса. Затем вы вернулись и снова отправились на поиски мужа еще на полчаса. В целом – это уже час. Вернувшись во второй раз в каюту и увидев, что мужа там нет, вы пошли к комиссару Бертену. Ему вы объяснили причины вашего беспокойства – допустим, это заняло у вас десять минут. И только после этого комиссар и экипаж теплохода начали официальные поиски, то есть через час десять минут после того, как вы видели мужа в последний раз спящим в каюте. Сколько времени продолжались эти поиски до того момента, когда вашего мужа обнаружили сидящим на койке в каюте, где было совершено преступление?

– Может быть, минут сорок пять, – ответила молодая женщина.

– Где находились вы в течение этих сорока пяти минут?

– Я ждала в кабинете комиссара Бертена – он сам посоветовал мне там оставаться, потому что все сведения в первую очередь должны были поступать туда. Это долгое ожидание было ужасно. Самые разные мысли приходили мне в голову, кроме одной: что Жак станет не жертвой несчастного случая, а преступником! Наконец вернулся комиссар Бертен, с ним пришел капитан теплохода, они рассказали, при каких обстоятельствах обнаружили моего мужа. И когда капитан Шардо сказал, что, судя по всему, американца убил Жак, я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, они попросили меня отправиться с ними в корабельную тюрьму, куда заключили Жака, и быть переводчицей на предварительном допросе, который ему предстоял. Я подбежала к Жаку, быстро схватила его руки, чтобы по дактилологическому алфавиту спросить: «Это неправда, Жак? Ты этого не делал?» Он мне ответил тем же способом: «Не беспокойся! Я беру все на себя. Я люблю тебя». – «Но ты с ума сошел, любимый! Именно потому, что ты меня любишь, ты не должен напрасно наговаривать на себя, признаваться в преступлении, которого не совершал». Я умоляла, валялась у него в ногах, но он мне больше ничего не сказал. И когда капитан попросил меня задать ему роковой вопрос, он, к моему ужасу, ответил: «Этого человека убил я. Я признаюсь в этом и ни о чем не жалею». Это все, чего мне удалось от него добиться. На другой день и в следующие, вплоть до прибытия в Гавр, каждый раз он повторял то же самое. Подобное же заявление он написал по алфавиту Брайля и подписал его в присутствии многих свидетелей.

– Суд простит мне, – встал Виктор Дельо – если я еще раз вернусь к вопросу о времени, но мне кажется очень важным обратить внимание господ присяжных на то, что если подытожить время, прошедшее с той минуты, когда мадам Вотье в последний раз видела мужа спящим в своей каюте, до того момента, когда стюард Анри Тераль обнаружил его в каюте Джона Белла, мы получим минимум два часа. Два часа – это более чем достаточно, чтобы совершить преступление!

– Что вы имеете в виду, мэтр Дельо? – спросил председатель.

– Я просто напоминаю суду предыдущее заявление, в котором я утверждал, что три человека по крайней мере могли быть заинтересованы в том, чтобы убрать Джона Белла. Из трех предполагаемых преступников Жак Вотье более всего несовместим со злодеянием. Если бы он его совершил, то только, как бы неправдоподобно это ни выглядело, под давлением обстоятельств.

Но у Жака Вотье – этим мы обязаны замечательным принципам, привитым ему Ивоном Роделеком, – была и всегда будет совесть, которая указывает ему верный путь. Именно совесть и заставляет его сейчас брать на себя ответственность за преступление, которого он не совершал. Но есть и другая, более прозаическая причина, свидетельствующая о невиновности подсудимого: даже если допустить, что совесть не удержала Жака Вотье от зла, у него просто не было времени совершить это убийство, потому что настоящий преступник опередил его на эти два роковых часа.

– В самом деле? – спросил генеральный адвокат. – И кто же этот преступник?

– Придет время, и мы это узнаем.

– А до тех пор, – резко вступил председатель Легри, – суд хотел бы услышать от самой мадам Вотье, что она делала после того, как в Гавре ее муж был передан в руки полиции.

– Мы вернулись с матерью в Париж поездом, на вокзале Сен-Лазар расстались, хотя мать хотела, чтобы я жила у нее.

– Создается впечатление, мадам, что вы как будто скрывались в то время, пока шло расследование.

– Ничуть, господин председатель, я трижды являлась к следователю Белену по его повесткам. И только после того, как он сказал, что не будет больше меня допрашивать, я решила избавить себя от навязчивого любопытства прессы.

– Поскольку ваш муж не хотел во время заключения встречаться с вами, сегодня, следовательно, вы впервые оказались вместе?

– Да, – тихо ответила молодая женщина, опустив голову.

– Скажите, – спросил председатель у переводчика, – какова была реакция обвиняемого, когда он узнал, что его жена находится в зале?

– Ни малейшей реакции, господин председатель.

– Задавал ли он вам вопросы или делал ли какие-либо замечания во время показаний мадам Вотье?

– Нет, господин председатель. Он ничего не сказал.

– Такое поведение все же озадачивает, – заключил председатель.

– Но не меня, господин председатель, – сказал Виктор Дельо, вставая. – Думаю, что я нашел ему объяснение, но чтобы быть до конца уверенным, прошу суд разрешить мне воспользоваться присутствием в зале свидетельницы и провести с обвиняемым эксперимент.

Посовещавшись с заседателями, председатель спросил:

– Что вы имеете в виду под «экспериментом», мэтр?

– Просто прикосновение.

– Суд позволяет вам.

– Мадам Вотье, – обратился Виктор Дельо к молодой женщине, – будьте добры, подойдите, пожалуйста, к вашему мужу.

Казалось, Соланж выполнила просьбу адвоката не без некоторого отвращения. Когда она была в нескольких сантиметрах от рук слепоглухонемого, он обратился к переводчику:

– Возьмите, пожалуйста, правую руку обвиняемого, и пусть он ею слегка прикоснется к шелковому шарфу на шее мадам Вотье.

Как только рука коснулась шарфа, подсудимый нервно затрепетал всем телом и издал хриплый крик, пальцы его лихорадочно забегали по фалангам переводчика.

– Наконец-то он заговорил! – торжествующе воскликнул Виктор Дельо.

– Что он говорит? – спросил председатель.

– Он повторяет без конца один и тот же вопрос: «Какого цвета шарф у моей жены?» – ответил переводчик. – Мне ему ответить?

– Постойте! – крикнул Виктор Дельо. – Скажите ему, что шарф – зеленый.

– Но он серый! – удивился генеральный адвокат Бертье.

– Знаю! – рявкнул Виктор Дельо. – Разве один из свидетелей, брат Доминик, уже не объяснил здесь, что реальный цвет совсем не совпадает с тем, каким его воображает себе Жак Вотье? И сам я разве не говорил, что один из цветов спектра сыграл решающую роль в убийстве, в котором несправедливо обвиняют моего клиента? Ложь, на которой я настаиваю, абсолютно необходима. Нужно ему сказать, что шарф, который сейчас на шее у его жены, зеленого цвета.

Переводчик сообщил ответ обвиняемому. Слепоглухонемой вскочил с места и стал огромными руками искать перед собой. Ему удалось уцепиться за шарф, и он стал стягивать его с шеи жены. Несмотря на отчаянные усилия жандармов, он продолжал тащить его к себе. Жена успела только прошептать: «Ты мне делаешь больно, Жак»; лицо ее стало лиловым. Виктор Дельо с переводчиком бросились на помощь жандармам. Потребовались усилия четырех мужчин, чтобы справиться со слепоглухонемым. Со звероподобным застывшим лицом он как мешок рухнул на свое место. Виктор Дельо поддерживал молодую женщину, которая мало-помалу приходила в себя.

– Ничего, ничего, мадам. Простите меня, но это было необходимо.

Когда подсудимый набросился на жену, присутствующие с возгласами ужаса повскакивали со своих мест, а затем в зале разом установилась тишина. Публика пыталась разобраться в случившемся. Даниель закусила губу, чтобы не закричать. Сейчас, когда опасность миновала, девушка снова с тревогой задавалась вопросом: не бывает ли в самом деле этот Вотье временами настоящим зверем? Разве Виктор Дельо не рассказывал ей, что слепоглухонемой и его хотел задушить во время первой встречи в тюремной камере? А эта история с подожженным садовым домиком? А рассказы членов семьи о том, как он еще в детстве бросался наземь с пеной у рта от ярости? Все это было странно. Несмотря ни на что, ей хотелось верить, что она, как и все сейчас, ошибается в характере Жака. Очень скоро она стала даже искать оправдание этой выходке: если уж мысль задушить жену возникла в мозгу несчастного, значит, для этого была какая-то серьезная причина. Этот шарф, цвет которого он себе неправильно представлял, играл, по-видимому, какую-то важную роль в его жизни. От него было много зла, и Виктор Дельо уже разгадал эту тайну. Иначе зачем ему был нужен этот эксперимент?

Тишину нарушил саркастический вопрос генерального адвоката Бертье:

– Защита удовлетворена своим «экспериментом»?

– Вполне удовлетворена, – ответил Виктор Дельо, успевший уже вернуться на свое место.

– Суд ждет от вас, мэтр Дельо, что вы объясните причину и этого эксперимента, и публично заявленной лжи.

– Суд, конечно, будет немного недоволен мной, – ответил, улыбаясь, Виктор Дельо, – но я прошу его потерпеть до завтра. Обязуюсь все разъяснить в своей речи. И кроме того, разве нам не предстоит многое узнать из замечательной обвинительной речи, с которой непременно выступит господин генеральный адвокат?

– Суд благодарит вас, мадам, – сказал председатель. – Можете быть свободны. Слушание дела будет продолжено завтра в час дня. Заседание закрыто.

Надзиратели уже увели подсудимого. Зал пустел. Даниель Жени подошла к Виктору Дельо, спокойно вытиравшему пенсне носовым платком.

– Замечательно, мэтр!

– Что замечательно, внучка?

– Ну, то, как вы заронили у присяжных сомнение в виновности подсудимого.

– Да… это удалось, правда? – сказал старый адвокат со слабой улыбкой. – И потом, это было крайне необходимо: после выступления свидетелей обвинения общее мнение складывалось не в нашу пользу. Вы могли сами судить об этом по реакции зала.

– Но, мэтр, вы уверены, что все это удастся доказать?

– Ах, вот вы о чем! Уж не считаете ли вы меня выжившим из ума?

– Нет, что вы, мэтр! Я уверена, как и вы, что Жак не убивал. Он не мог убить. Он слишком умен для такого идиотского преступления. И потом… под внешностью зверя я чувствую в нем очень доброго человека.

Старый друг смотрел на нее с добродушным любопытством, а она не решалась вслух признаться в своих мыслях: «Жак – добрый зверь. Даже, наверно, в объятиях. «Зверь», который понравился бы многим женщинам. Мне? Не знаю… Такого мужчину надо только время от времени уметь усмирять. Это, должно быть, не так уж трудно. Но вот, однако же, у этой Соланж не очень-то получалось. Разве что когда она была девочкой, а он еще ребенком. А потом, когда она стала женщиной, а он сильным мужчиной? Под влиянием Ивона Роделека она вышла за него замуж из самопожертвования, а не по любви. А этому бедному Жаку нужна была бы такая любовь…»

И вдруг странная, сумасшедшая мысль вспыхнула в возбужденном сознании девушки: в конце концов, что доказывало, что эта не очень хорошая жена не могла быть преступницей? Она вполне могла бы убить этого американца, подстроив дело так, чтобы вся ответственность пала на Жака: это был бы легкий способ избавиться от слепоглухонемого, которого она, возможно, уже не могла выносить. «Нет! Это было бы ужасно! То, что я думаю сейчас, – чудовищно, недостойно меня и этой женщины».

Даниель, устыдившись, зажала ладонями голову, словно хотела спрятаться.

– Ну, что с вами, внучка, померещилось что-то страшное? – забеспокоился Виктор Дельо.

– Да, да, мэтр, вы правильно сказали: именно – померещилось.

– В вашем возрасте, – мягко сказал адвокат, – это нездорово. Кстати, рано утром я получил ответ на телеграмму, которую вы отправляли вчера. Мне позвонили по телефону прямо из Нью-Йорка. Какое чудесное изобретение этот телефон! И практичное к тому же! Воистину: с его помощью можно отправить на гильотину того, кто никак на это не рассчитывает…