Текст книги "Золотая Колыма"

Автор книги: Герман Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

ЖИВЫ, МЕДВЕДИ!

Морщинистый безбородый якут с трубкой в беззубом рту и черноглазый скуластый мальчонка лет двенадцати стояли там же, на песчаной косе, под густой навесью тальника, У них в ногах валялась верша – рыбачили.

Билибин облапил старика, схватил и подкинул мальчонку:

– Медведи, живы! Живы, медведи!

И все обнимали их и тормошили:

– Медведи! Медведи!

А те не знали, что были на волосок от смерти, и понять ничего не могли. Мальчишка заплакал. Якут-заика, тот самый Дмитрий Заика, о котором говорил Медов, попытался произнести что-то ироде приветствия:

– К-к-ка-а-ап...

– Капсе после будет! Улахан капсе будет! – кричал ему Билибин и тут же набрасывался на своих:

– Охотнички! Медвежатины захотелось?!

Степан Степанович чувствовал себя главным виновником. Молча пошел к реке.

Раковский – за ним:

– Груз спасать надо...

– Груз спасать,– передразнил его Билибин.– Что – груз?! Людей бы погубили, охотнички! – Накинулся он и на Демку: – А ты, сукин сын, что дрыхнул?!

– Правильно делал,– заступился за него Алехин.– Умная собака знает, когда спать, когда охотиться, когда в воду лезть. Надо было ее слушаться.

Из воды хотелось выпрыгнуть, будто из костра, но часа три возились, зуб на зуб не попадал.

К счастью, груз не весь оказался в воде. Подмокшие вещи отвязали, перетащили на берег. Железную печку искали, ныряли под плот, но не нашли, отложили поиски на завтра. Плот пытались снять, но он засел намертво, и у людей, уставших до изнеможения, не хватало силенок. Оставили до утра.

Выбрались все на сушу и – бегом к жарко пылавшему костру, разведенному якутами. А про Демку, оставшегося на плоту, забыли.

Сами не обсохли, не обогрелись как следует, начали распаковывать тюки и ящики, раскладывать, подсушивать все, что подмокло. Сахар стал, как шуга перед ледоставом. Кукуль Билибина – единственный спальный мешок на весь отряд – раскис.

Чтоб анероиды не заржавели, Раковский влил в эмалированную кастрюлю три бутылки спирта и погрузил в него приборы.

В ту ночь спали долго, до восьми утра. А встали – опять в ледяную ванну, снимать плот. За ночь вода заметно убыла, и плот, зажатый камнями, почти весь висел над водой, но висел крепко. Повозиться пришлось часа три. Работали молча, слышались одни деловые советы: где нажать, куда толкнуть...

Плот высвободили, начали искать печку. Ныряли, под водой меж камней шарили, с километр вниз по реке таким манером прошли.

Печку так и не нашли и очень сокрушались: зимовать предстояло без нее. А после ледяных ванн никто даже насморком не страдал: у всех несокрушимое здоровье было.

Все было готово к отплытию. А хватились – Демки нет! Стали звать – нет. Степан Степанович из двустволки раз пальнул, другой... Бывало, на первый выстрел хозяина пес тотчас являлся, а тут нет и нет. Ждали долго, а время дорого, начали злиться...

Степан Степанович рукой махнул:

– Догонит, подлец. – А через того же толмача Раковского все же попросил якута: – Вернется пес – приюти. Пропадет в тайге, сукин сын...

ЛОЦМАНЫ БЕШЕНЫХ РЕК

Полученные от якута Дмитрия Заики «сведения о порогах были самые неутешительные,– вспомнит позже Юрий Александрович.– Общее протяжение их около 30 км. Проплыть нельзя никак, особенно с нашими плотами. Единственный выход – оставить груз и самим налегке тотчас возвращаться в Олу, чтобы успеть прибыть туда до снега. Дмитрий искренне нас жалел и чуть не плакал, когда мы отправлялись дальше.

Все мы были готовы к тому, что придется груз перетаскивать на себе в обход порогов, а плоты или спускать порожняком через пороги, или делать ниже порогов новые. Я считал, что будет большой удачей, если в течение недели нам удастся преодолеть пороги...».

После порога Два Медведя река, сжатая горами, понесла плоты стремительно.

– А вот и лебеди плещутся...

С лебедями Степан Степанович сравнил белые гребни.. Они огромной стаей налетели на плоты и рассыпались по бревнам пенистыми перьями. Плоты запрыгали, будто телеги по булыжной мостовой. Но это был еще не порог, а только шивера. И назвали ее Лебединой.

Пороги начались через десять километров, как всегда, после относительно спокойного, гладкого плеса. Каждый порог, прежде чем проходить, решили осматривать, выбирать маршрут, и причалили к берегу.

Билибин предложил:

– Увековечим себя, догоры. Необходимо каждый порог нанести на карту и назвать. Порогов, как считают якуты, шесть, и нас шестеро. Вот и окрестим их нашими именами. А чтоб не было раздора между вольными людьми, начнем по алфавиту с Алехина до Чистякова. Согласны? Первый порог – Ивановский. Пошли с ним знакомиться.

«Но пороги оказались не так страшны,– продолжит воспоминания Билибин.– Правда, иной раз, осматривая всем коллективом порог, мы подолгу ломали головы, как же провести наши громоздкие плоты через этот хаос камней, между которыми вся в пене клокочет бешеная Бохапча. Иной раз задача казалась невыполнимой, но плыть было необходимо, и наши отчаянные лоцманы С. С. Дураков и И. М. Алехин направляли плоты в такие места, где, казалось, они неизбежно должны застрять, но силой течения их все-таки протаскивало, иной раз прямо через камни. Иногда тот или иной плот на несколько часов застревал на камнях; приходилось перекладывать грузы, отрубать бревна, всем слезать в воду с риском быть сбитыми течением с ног и разбитыми о камни...»

Порог Ивановский начинался за поворотом реки и буйствовал километра на два. По одну сторону, на мелководье, гранитные валуны, по другую – камни под водой, но не глубоко. Поток кипит, пенится, гремит. В полукилометре от поворота стихает, а затем опять – вторая ступень порога. Валы па обеих ступенях достигают двух метров.

– Порожек весь в тебя, Иван Максимович, такой же вспыльчивый и быстро отходчивый. Пройдем?

– Пройдем.

Держаться решили середины русла и чуть правее, ближе к подводным камням.

Степан Степанович командовал на своем плоту:

– Бей лево! Лево!

Иван Максимович – на своем:

– Лево! Лево! Веселей!

Плоты выныривали на чистую воду, люди не успевали отдышаться, как Степан Степанович опять торопил:

– Бей лево!

Он знал, какие каверзы ждут на чистой воде после порога да еще на крутом завороте. Другим течением, из-под низу, со дна, плоты понесло на береговые скалы, а там эта же струя, завихряясь, потащила бы их на дно.

Вовремя раздалась команда. Вырвались из хитрого завихрения, прибились к другому, безопасному берегу с галечной отмелью. Отдышались. Разложив костер, обсушились – ведь сухой ниточки не оставалось ни на ком.

Билибин на карте написал:

«Порог Ивановский. Без осмотра не плыть. Держать правее».

Пошли было осматривать следующий, но Юрий Александрович махнул рукой:

– Смотреть нечего, зря время теряем.– На карте заранее написал: «Порог Юрьевский. Не опасный».

И поплыли. Вдоль левого берега валуны, в русле подводные камни и плиты. Побить веслами и шестами их каменные лбы пришлось немало, особенно в конце порога, на открытых камнях. Но по струе прошли благополучно.

До третьего порога спокойно и быстро плыли два километра. Когда стали к нему подходить, Степан Степанович оглядел его со своего «Разведчика» и крикнул на другой плот:

– Пройдем без осмотра?

– Твой порог, тебе виднее! – ответил Билибин.

Но Степановский оказался и подлиннее, и посложнее Юрьевского. На двести пятьдесят метров он пробивался узким каньоном, всего в каких-нибудь двадцать метров шириной. Вход перегорожен подводными плитами. Слева косой вал, а с обеих сторон надводные камни. Проходили только по основной струе, узенькой, словно по ниточке. Прошли. О камни не ударились.

А за порогом начались шиверы. Один, второй... Пять штук насчитали. На них плоты изрядно потрясло и побило. И поработать пришлось до седьмого пота, пока не пристали к берегу на просушку, отдых и ночлег.

Смертельно усталые, люди были возбуждены и безмерно довольны. За день пройдено три порога и двенадцать километров. Если так плыть и завтра, то, глядишь, к вечеру – Колыма!

И Юрий Александрович, сидя у костра, нанося на карту Бохапчу, думал о том, что если их громоздкие плоты проходят после небольших дождей, почти в межень, то в большую воду пройдут не только плоты, но и карбасы, баржи. А если некоторые камни подорвать и убрать, а где-то воду приподнять насыпными запрудами, плотниками, то совсем станет судоходной бешеная Бохапча. И когда на Колыме откроются прииски и рудники, то, пока не построят дорогу, все грузы можно будет сплавлять по реке.

– Будет, догоры, Бохапчинско-Колымское пароходство! Его начальником или главным лоцманом назначим Степана Степановича. Согласен?

Степан Степанович невесело вздохнул:

– Где Демка бродит, сукин сын? – и, попыхтев трубкой, добавил: – Впереди еще три порога. Выспаться надо...

Но заснуть Степан Степанович не мог. Вырывался из ущелья ветерок и выдергивал искорки из его трубки.

Не спалось и Юрию Александровичу. То вспоминал, как в пять лет уплыл на лодке на другой берег озера Неро, что под Ростовом Великим, то родного отца, как то ему служится в Днепровском пароходстве, то Вольдемара Петровича Бертина, его сплав по Алдану с продовольствием в голодный год на приисках, то Серебровского, кричавшего в телефон: «Золото даст огромный толчок развитию транспорта, сельского хозяйства и других отраслей там, где пока еще ничего этого нет...»

На другой день рано утром осмотрели четвертый, Михайловский порог. Зажатый между серыми мрачными скалами с останцами, похожими на идолов, с желтыми лиственницами, горящими на выступах, словно свечки, порог пенился так, что и камней не было видно.

На берегах среди камней росла душистая смородина, малина. Под ее кустами, на влажном от росы песке четко отпечатались свежие следы медведя.

– Мой тезка лакомился, и нам не грех,– сказал Миша Лунеко.

Срывая на ходу ягоды, пошли к плотам. Первую ступень порога проходили правой стороной. Через полкилометра – вторая ступень. Здесь за крупными подводными камнями плоты проваливались в ямы, а ниже порога прыгали по ступенькам водопада.

– Красивый твой порог, Миша! – восхищался, оглядываясь назад, Юрий Александрович, когда плоты пристали к берегу.– Каскад! Страшная красота!

И Михаил был очень доволен и похвалами Билибина, и своим порогом, и тем, что прошли его бесстрашно.

Порог Сергеевский встретил тремя огромными камнями. А за ними – крутой слив среди бесчисленного количества камней. На волны и валы река здесь особенно щедра, и тянутся они более километра. Как проходить? Какими протоками? Нигде так не ломали головы лоцманы, капитаны и матросы, как при осмотре этого порога. Наконец махнули руками и отчаянно сказали:

– Попрыгали!

На этом пороге Степан Степанович команд не давал: бесполезно было. Он только сказал:

– Ну, ребята, каждый из вас сам себе лоцман. Смотрите в оба и бейте метко, не в гребешки, а в камни.

Так и делали. Плоты швыряло и подбрасывало. Они летели и над водой и под водой. Посреди порога, в боковом сливе двухметровый вал вынес «Разведчика» на камень, и, затрещав, заскрипев всеми бревнами, тот замер как вкопанный, а его команда чуть не слетела в воду.

И «Даешь золото!» едва не наскочил на него. Хорошо, что Билибин и Алехин ударили о соседний камень шестами, а Чистяков со всей своей силушкой развернул на полукруг кормовым веслом. Пролетели мимо. А Иван Максимович еще и крикнуть успел разведчикам:

– Погостить задержались у крестника?!

Раковский, Степан Степанович и Лунеко загостились часа на три. Плот сидел крепко. Пришлось и в воду залезать. Проскочив все камни Сергеевского порога, команда «Даешь золото!», пробираясь по скалам, явилась на помощь. Все барахтались, но опоры ни у кого не было под ногами, а потоком могло сбить каждую секунду. Решили отрубить четыре бревна, намертво сидевшие на камне. Оставили их на память крестнику Сергея Дмитриевича. А они были прижаты водой так, что ходили по ним как по мосткам.

«Разведчик» стал совсем узким, похожим на челнок, оторвался и понес всех шестерых.

Остаток этого дня приводили себя и плоты в порядок. Обсушивались и обсушивали грузы. Ходили осматривать последний порог, Дмитриевский.

На другой день, 10 сентября, плоты вошли в Колыму-реку.

– Ура!!!

—Суши весла!

– Суши портянки!

«Благодаря опытности лоцманов и настойчивости всего коллектива,– напишет через десять лет Юрий Александрович,– пороги были преодолены в три дня. Все мы вздохнули облегченно. Не только было обеспечено наше прибытие на Колыму, но был найден удобный сплавной путь для снабжения приискового района. Если наши громоздкие, неповоротливые плоты благополучно прошли через пороги в малую воду, то не приходилось сомневаться, что весенней водой гораздо более подвижные карбасы пройдут через пороги без всякого труда. И действительно, еще в течение шести лет после этого, вплоть до 1934 года, когда автомобильная дорога дошла до самой Колымы, Бохапча играла крупнейшую роль в деле снабжения колымских приисков, и ежегодно по ней направлялся сплавом большой поток грузов и пассажиров».

К этому надо добавить, что сам Юрий Александрович пройдет по Малтану и Бохапче дважды, а Степан Степанович, как и предполагал Билибин, все эти годы будет старшим лоцманом на бешеных Бохапчинских порогах. Правда, «без всякого труда» эти пороги карбасы не проходили, и жертв бешеная Бохапча взяла немало...

Из приказа № 95 от 29 июля 1932 года:

«...В проведении сплава должен быть отмечен подлинный героизм и ударничество, проявленные отдельными работниками и штурмовой бригадой в целом, которые в условиях опасности для жизни, не считаясь с препятствиями, героически преодолевали последние.

Штурмовая бригада в составе лодочной команды, работавшей под руководством Малашемко и С. С. Дуракова, премируется месячным окладом.

Погибли из штурмовой бригады Малашейко, Дудков, Васильев, Комиссаров, Будаков...»

«КОЛЫМА ТЫ, КОЛЫМА...»

На высокой стройной лиственнице, что хорошо виделась с реки, сделали большой затес:

«10/IХ-28 г. Передовой отряд К. Г. Р. Э. закончил пробный сплав. Иван Алехин, Юр. Билибин, Ст. Дураков, Мих. Лунеко, Серг. Раковский, Дм, Чистяков. Демка пропал... Прошу Д. Казанли и С. Обручева определить астропункт устья Бохапчи. Ю. Билибин».

Юрий Александрович сожалел, что экспедиция Наркомвода, поверив в непроходимость Бохапчи, не стала ее обследовать, и надеялся, что Казанли, сплавляясь с отрядом Бертина, установит здесь астропункт. А если он почему-либо не сделает этого, то в следующем году будет сплавляться по Колыме экспедиция Сергея Обручева, и этим сможет заняться она... Кто-то обязательно должен нанести на карту точные координаты устья Бохапчи. Порожистая, но годная для сплава река послужит освоению Колымского края!

– А теперь, догоры, наша цель – Среднекан!

Отвязали чалки и на рассвете тронулись по Колыме,

После каверзного Малтана и бешеной Бохапчи плыть по широкой полноводной и спокойной реке – одно удовольствие. Колыма здесь в высоких берегах, без перекатов, бурунов, без крутых изгибов и островов. Шевели потихоньку кормовым веслом, поудобнее устроившись на тюках, освежай прохладной чистой водицей горячие волдыри на натруженных руках, залечивай рубиновые эполеты и любуйся сколько душе угодно красотами Колымы.

И каждый любовался, и каждый искал на этой реке, на ее берегах что-то родное, с детства знакомое и находил. Забайкальцы Алехин и Чистяков видели в Колыме широкие и раздольные сибирские реки. Лунеко сравнивал ее с Амуром. Степан Степанович, уроженец Пермской губернии, вспомнил Каму. Ну, а Юрий Александрович хотел видеть и увидел что-то похожее на волжские берега...

То тут, то там средь густой поросли лиственниц встречались белоствольные березки, правда, тонкие и не плакучие, но самые настоящие, с розоватыми отблесками на бересте, сквозные и такие же золотистые в эту осеннюю пору... А когда Юрий Александрович увидел на солнцепеке в затишке под скалой осинки в багрянце, то не мог не воскликнуть:

– Да здесь же – Россия, братцы!

Слева и справа падало, сверкая по валунам, много речек и ключей, безымянных, не помянутых на спичечной карте Макара Медова. Разобраться невозможно, где какая... Хорошо бы встретить кого-нибудь. Макар Захарович говорил, что где-то здесь, близ устья Дебина, реки, впадающей слева, должна быть заимка якута не то Дягилева, не то Лягилева.

Только подумали об этом, глядь – на откосе человек. Плоты – к берегу. Сергей – прямо в воду и, будто белка, скок, скок наверх. Но человек кинулся от него бежать. Ненормальный или одичавший какой-то?.. С полчаса гонялся за ним быстроногий Сергей и привел за руку. Беглец оказался уже немолодым: весь какой-то помятый, с бегающими красными глазками... И лишь одно бормочет:

– Мин суох... мин суох...

Его стали угощать, подарки дарить, но ничего, кроме «мин суох», не добились. Даже фамилию свою не вспомнил. Узнали только, что река, по берегу которой гонялся за ним Сергей, как раз и есть Дебин.

– Баар... баар...

И то хорошо! Есть один надежный ориентир из названных Макаром Медовым. Распрощались с «мин суохом» очень ласково, в торбу и за пазуху напихали ему всяких угощений. Жалели его: может, родился таким, может, испортили человека медведь или какая-нибудь белая банда, шаставшая в свое время по Колыме, а может, он десять лет ни одной души не видел живой и за все это время ни разу про Советскую власть не слышал.

Дебин – первая большая река после Бохапчи. Дальше, согласно спичечной карте, должны быть примерно такие же реки справа – Урутукан, слева – Хатыннах, или Березаллах, с березовой долиной, затем Таскан, Лыглыхтах, Ускунья, а там и Среднекан, по местному Хиринникан – Долина Рябчиков.

После Дебина решили останавливаться у каждой реки и речки, осматривать как следует, брать пробы. В устье Дебина в лотке оказались желтенькие крохотные знаки. Такие же намыли на Урутукане и Хатыннахе. А в наносах Таскана попалась маленькая гладкая золотника. На речке, впадающей справа,– еще две золотники. Здесь же, на вечерней зорьке, настреляли жирных уток. Макар Медов называл эту речку Ускунья, а разведчики, воодушевленные удачной охотой, перекрестили ее в Утиную, а соседнюю – в Крохалиную. Ликовали охотники!

Юрий Александрович любовался тусклыми золотниками, первенцами... И восторгался, и сетовал:

– Вот она—Золотая Колыма! Здесь мы не пропадем! Здесь мы расстегнем пряжку золотого пояса Тихого океана! Эх, долго добирались! Долго в Оле сидели... Хотя бы на месяц раньше! Мы бы тут все эти речки облазили! А, догоры?

Догоры, конечно, с ним соглашались и тоже вздыхали: лето кончилось, да его и не застали, будто его и не было, а уже пахнет зимой.

Колыма здесь хотя и тихая, без порогов, без шивер, без бурунов, но, видно, с трудом пробивала себе дорогу: то толкалась в гранитные скалы – отроги хребта, то продиралась протоками по широким долинам, то устремлялась на север, то круто поворачивала на юг. На плотах плыли, как на маятнике качались: солнце то слева, то в лицо, то в затылок.

И острова начали встречаться. За ними и поросшими тополями и чозениями осередышами трудно разглядеть впадающие в Колыму речки и ключики. Казалось, пора уже быть Среднекану – надоело две недели болтаться на плотах, да и прохладно стало.

Наконец увидели какую-то речку. При устье – небольшой галечный осередыш, на противоположном берегу – коса, дальше вниз виден остров с кустарниками. По приметам вроде Среднекан.

Причалили плоты, начали подбирать место для склада и палатки. Но Билибин с Раковским решили осмотреться получше. Медов и Кылланах говорили, что летом недалеко от устья Среднекана рыбачит и пасет оленей якут Гермоген Аммосов, значит, должны быть какие-то следы. Но никаких следов ни оленей, ни человека не нашли. У правого берега, чуть повыше устья, по словам Макара Захаровича, должна быть небольшая каменистая шивера, а ее нет, да и второй островок должен быть на полкеса ниже, а тут – совсем рядом...

– Нет, догоры,– сказал Билибин,– это еще не точка...

– Запятая? – усмехнулся Алехин.

– Запятая.

Так и стала значиться речка Запятой.

12 сентября подплыли к реке, по всем приметам похожей на Среднекан и за шиверу, как за перекат, зацепились, в последний раз поработали стяжками, пропихивая «Даешь золото!».

Пока с ним возились, Раковский пробежался по берегу и скоро вернулся радостный, сияющий:

– Точка! Среднекан! Тут якут рыбу ловит... Толковый якут! Самый и есть Гермоген! Подтвердил: Хиринникан.

И все ликовали, кричали «ура» и палили из ружей.

Разгрузили плоты, поставили палатку. И только успели укрыть груз, как повалил снег. Крупный, тяжелый, сырой, он ложился на землю, на не опавшую еще листву, но не таял. Якуты говорили: если в сентябре снег ляжет, то до самого июня лежать будет, потому что на Колыме ни осени, ни весны не бывает.

Билибин радовался первому снегу:

– Колыма ты, Колыма – чудная планета!

– Двенадцать месяцев – зима, остальное – лето,– подхватил Алехин.

Так родились первые стихи колымского эпоса «Колымиада».

Разделись до пояса, натерлись снегом до красноты. После чаепития решили так: трое остаются на устье Среднекана сторожить табор, а трое – Билибин, Раковский и Лунеко, навьюченные, пойдут по левобережью Среднекана.

– Вы там, ребята, остерегайтесь,– напутствовал Степан Степанович.– Среди старателей всякие бывают. Заслышим выстрелы – придем.

– И я с вами, Юрий Александрович,– схватил берданку Алехин.– Тут и двое справятся.

Впереди шагал Сергей Раковский, поджарый, невысокий, шустрый. Билибин старался от него не отставать. Миша Лунеко выжимал из себя последние силы, но его раскисшие ичиги почему-то очень скользили. Алехин подталкивал парня и посмеивался:

– Сидор тащить – не за хвост батарейной кобылы держаться.

До безымянного ключика, на который сделал заявку Поликарпов, было верст двадцать, хорошим шагом четыре часа пути, но не по такой земле. Утопали в снегу, спотыкались о кочки, скользили по гальке – тащились до позднего вечера.

Наконец за высокими кустами тальника заметили черный, от смолистых стлаников, дымок, а рядом с ним поднимался и опускался, будто кланялся, поскрипывающий шест.

– Иван, глянь, деревня – колодезный журавель! – обрадовался Миша.

– Очеп, а не журавель! – поправил Алехин и мрачно добавил: – Хищники скрипят, из ямы пески тянут...

Пошли на этот скрип и наткнулись на какой-то помятый железный котел с резиновыми шлангами-щупальцами, как у осьминога.

– Ого, бойлер! Двухкубовый, не наш, американской марки,– недоуменно отметил Юрий Александрович.

От бойлера по заснеженной тропе вышли на изрытую, с кучками вынутого галечника, косу.

– Ну и шурфы...– уныло протянул Раковский.– Ямы помойные. И накопали где придется...

– Н-да, испохабили землицу,– согласился и Юрий Александрович.– Тут и не подсчитаешь, сколько приходится золота. Ну что ж, пришли – будем наводить порядок. Это, значит, ключ Безымянный – на него дана заявка. Эти, с позволения сказать, шурфы будем считать первой разведывательной линией, а следующие линии заложим по всем правилам науки выше по ключу. Так, Сергей Дмитриевич?

– Так, Юрий Александрович. А пока все-таки познакомиться надо с приискателями-то... Вот один вылезает.

Из ямы выкарабкивался худенький щуплый человечек в стеганом черном ватнике, в овчинной папахе, из-под которой едва видны были маленькие глазки, с ножом на опояске в якутском кожаном чехле.

– Здорово, догор,– поприветствовал Сергей.

Человечек, еще не поднявшись с земли, вдруг увидел перед собой четыре пары ног, крепко, прописным азом, стоящих, вздрогнул и заморгал подслеповатыми глазками.

– Как золото? – спросил Билибин властно и строго.

Человечек, будто язык проглотив, раскрыл беззубый рот и забегал глазками по ружьям, висевшим на плечах неожиданных пришельцев. Остановился на Билибине:

– Мало... Совсем мало, начальник.

– А это и есть ключ Безымянный? – спросил, чтоб удостовериться, Юрий Александрович и кивнул на узенькую – перепрыгнуть можно – речку, прижавшуюся к правому скалистому берегу.

– Аллах знает... Все они тут безымянные...

– А сам-то с именем?

– Как зовут, что ль? Сафейкой кличут. Татарин я бедный, ничего нет: дома нет, жены нет... Ничего нет,

– А золото есть.

– И золота нет. Ничего нет! Вон там хозяин есть...

– Ну, веди к хозяину, Сафейка. Сколько тебе лет-то?

– Умирать пора, да аллах не дает...

Сафейка не по-стариковски шустро, вприпрыжку побежал по затоптанной средь свежего снега тропе к низенькой, с плоской крышей, хибаре, срубленной из неошкуренных лиственниц. Из нее доносились крики – видимо, там ругались.

Сафейка распахнул дверь:

– Гости, Иван Иваныч! Принимай!

Голоса в хибаре смолкли. В двери показалась грузная фигура и загородила весь проем. Голова, крупная, седая, поднялась над притолокой и засверкала двумя рядами золотых зубов:

– Милости просим до хаты! Сологуб буду. Иван Ивановичем дразнят, слышали? И – Золотозубым. А на самом деле – Бронислав Янович. А вы зовите как хотите, только в печку не суйте. А это мои артельщики: Софрон Иванович,– указал он на Сафейку,– Софей Гайфуллин, первый в здешних местах разведчик, а Бовыкин, Якушков, Капов, братья Беляевы с Олы будут...

Маленькое окошечко, затянутое бязью, почти не освещало хибару, и, не приглядевшись, невозможно было не только рассмотреть Беляевых, Якушкова, но и сколько их – сразу не сосчитаешь.

– А вы будете экспедиция? И кто ж среди вас Билибин? – спросил Сологуб.

– Я – Билибин,– спокойно, но и настороженно ответил Юрий Александрович, очень удивленный осведомленностью Сологуба.

– Билибины! Сологубы! Один род древнее другого, а встречаются на краю света, на крохотном золотом пятачке. Ну, снимайте оружие, котомочки, садитесь. А мы тут немножко вздорим. Снег выпал, ну и разбегаться людишки хотят. Морозы здесь, говорят, ужасные, не то что в Оле. Неделю назад мой напарник Хэттл ушел. Не встретился вам?

– Нет, мы сверху, по рекам пришли...

– О! Смелые... Ну, а у моего напарника, американца, кишка оказалась тонкой, только материться умел крепче русского. Все Колыму проклинал. А я с этим Хэттлом на Клондайке познакомился, потом мы с ним в Австралии были, он-то меня и в Охотск затянул, а потом сюда. А теперь сам сбежал и бойлер свой бросил. Услышал о вашей экспедиции, да еще о Союззолоте, и: «I go home, because there are no on the Colyma, absolutly no sands, god damn!..» – Я, мол, убираюсь домой, нет на этой чертовой Колыме, никаких золотых песков. А вас много?

– Много. Более двадцати человек в экспедиции, не считая Союззолота. А вас?

– И нас немало. Ну, а что ж ружья-то не снимаете? Располагайтесь. У нас и банька есть, попариться можно.

– Спасибо. Банькой еще попользуемся. А сейчас дальше пойдем вверх по ключу Безымянному.

– Что так торопитесь?

– Зима торопит.

Речка, прихотливо извиваясь, бежала меж высоких каменистых берегов, поросших красноталом, курчавой ольхой, тонкими желтыми березками. Она была очень красива в осеннем наряде, эта Безымянная речка.

Когда усталые, измученные и голодные билибинцы пробирались по ее каньону, начальник отряда то и дело взлетал на ее высокие берега, осматривал долину и простым глазом и в бинокль, восхищался пологими, с мягкими плавными очертаниями сопками, окружавшими долину, и с высоты, как с трибуны, кричал:

– Там, в устье Безымянной,– первая разведывательная линия. Здесь, от этой красавицы лиственницы, будем бить вторую! А вон там, от подножия двугорбой сопки,– третью! Всю долину покроем сетью шурфов и поймаем все золото!

Примерно на пятом километре от Среднекана, отмахав в этот день верст двадцать пять с гаком, билибннцы кое-как натянули палатку и заснули как убитые. Здесь же на следующее утро начали устраивать базу: рубить барак, ставить лабаз...