Текст книги "Золотая Колыма"

Автор книги: Герман Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

УЛАХАН ТАЙОН КЫХЫЛБЫТТЫХТАХ

Макар сидел в темном углу юрты, низко опустив голову. Он даже глаз не поднял на вошедших гостей. Билибин и Цареградский долго не могли допытаться, что случилось. Макар молчал. Молчала Марья. Молчали кудринята и макарята.

Наконец Макар Захарович выдавил:

– Убьют.

– Кого? За что?

– Моя убьют...

– Кто убьет? За что?

– Никто не убьет! – выскочил из своего угла Петр, старший кудринский отпрыск.

Ему двадцать лет. Он ловок, строен, крепок. Учитель сказывал, что Петр первым записался в комсомольскую ячейку, первым сел за парту в школе, когда ему уже перевалило за восемнадцать, и Макара Захаровича, которого зовет дядей, и свою мать стал обучать грамоте – ликбез на дому...

– Никто не убьет. Это пустые угрозы. Я заявление сделаю: это происки живоглотов, богатых оленехозяев! Это или князец Лука Громов подстраивает... Жадный, пожалел – дешево продал вам своих оленей... Или наш богатый саха Александров... Не понравилось ему – его как бы обошли. А кто виноват? Кто виноват, что он своих коней на лодку променял... Все кого-то обмануть норовит, нажиться хочет! А теперь от зависти лопается: дядя Макар экспедиции помогает, почти даром помогает, на этой помощи Александров загреб бы, а дядя Макар его конъюнктуру сбил... Конъюнктуру, понятно? И теперь валят все на дядю Макара и на вас, товарищи! Говорят, что вы и палы пускаете, и лес без разрешения рубите...

И Юрий Александрович узнал все, что случилось. В урочище Нельберкан кто-то поджег моховище. Подозреваются люди из геологической экспедиции: прогоняли оленей, купленных у Громова, и подожгли. Может, нечаянно, а может, и с умыслом. А прогоняли, как известно, Макар Захарович с Раковским, и подозрение падает на них.

Заявление о пожаре сделал в тузрик безоленный тунгус Архип Григорьев. За него, конечно, кто-то все это состряпал, и будто бы он, Архип Григорьев, просит раймилицию принять наиболее строгие меры относительно виновников лесного пожара в интересах туземцев, охраны лесного богатства и оленьего корма. На этом заявлении сам Белоклювов резолюцию наложил: разобрать сначала на исполкоме Гадлинского сельсовета! Из сельсовета бумага пошла обратно в тузрик, дальше пойдет в округ, оттуда и до Москвы!..

С этим заявлением еще не разобрались, а милиционер Глущенко сельсовету уже новое дело подсунул. Экспедиция на речке Угликан, недалеко от юрты Свинобоевых, для оленей, купленных у того же Громова, поставила изгородь, кораль, из жердей: полторы тысячи шагов, 223 пролета... Милиционер точно все подсчитал и усмотрел нарушение: молодняк рубили в запрещенное законом время и причем там, где он защищал коренное население от ветра... Словом, акт составил по всей форме.

Слушались оба заявления без представителей экспедиции.

– Дядю Макара,– рассказывал Петр,– из сельсовета вывели и в протоколе записали – за халатность... И еще – за то, что он зажиточный, что батраков имел – это нас-то, сирот Кудрина! А какие же мы батраки? Дядя Макар с мамой в законный брак вступил, нас усыновил, на ноги поставил! Чтоб одеть-обуть, последнего своего бычка продал, а швейную машинку купил. Теперь все будут косо смотреть на него. Грозятся, что все наше семейство из Олы выселят...

Навзрыд заплакала Марья, заревели малыши.

– Никто вас не выселит! Не плачьте, товарищи! Ты, Макар Захарович, не вешай голову! Готовь коней, пойдем на Колыму! Никто тебя пальцем не тронет! Пошли, Цареградский! И ты, Петя, иди с нами – как комсомолец! Мы им «выселим»!

Юрий Александрович и Цареградский, забыв про голод и усталость, несмотря на поздний час, а была уже ночь на исходе, вместе с Петей отправились в Олу.

Макар Захарович проводил их до реки, лодку оттолкнул и на прощание перекрестил:

– Улахан тайон кыхылбыттыхтах!

– Какому это он богу молится? – спросили геологи у Пети.

– Тысячу раз безбожную агитацию проводил, тысячу раз говорил ему: «Дядя Макар, бога никакого нет и религия – опиум». Иконы снял, а креститься еще не отвык. А «улахан тайон кыхылбыттыхтах» – это не бог, это дядя Макар так назвал товарища Билибина: «Большой начальник краснобородый».

В Олу пришли рано утром. В тузрике ни Белоклювова, ни Глущенко еще не было, но старый казак Иннокентий Тюшев, добровольно исполнявший обязанности сторожа, уже стоял при входе как на часах, поблескивая царской медалью «За усердие».

В коридоре Билибин и Цареградский увидели свежий номер стенгазеты «Голос тайги». Под заголовком «Экспедиции» шел текст: «Чтой-то сей год Олу облюбовали разные экспедиции. Экспедиция Наркомпути СССР, еле-еле душа в теле, пошла пешком в тайгу, а их заменили геологи. Последним, видимо, придется, как это ни печально, ждать зимнего пути или выращивать своих оленей».

– Дубовый юмор у этого Ольца,– сказал Цареградский.

Под заголовком «Жилищный кризис» сообщалось о наплыве в Олу приезжих. Им рекомендовалось заблаговременно запасаться теплым уголком, «а то, чего доброго, придется околевать». Это был явный намек на брезентовые палатки экспедиции.

– А вот и про дядю Макара,– заволновался Петя.

Под рубрикой «Хроника» Билибин и Цареградский прочитали то, что было им уже известно: Медов М. 3. выведен из состава Гадлинского сельсовета за халатность и зажиточность и за то, что использовал в прежние годы комсомольцев Петра и Михаила Кудриных в качестве даровых батраков...

Билибин сорвал газету, несмотря на предостережение Дареградского:

– Не надо, Юра,.. Заведут дело «об изорвании стенной печати».

– Черт с ними! – Билибин стал рвать газету на мелкие клочки.

Тут как раз и появились Белоклювов и Глущенко. С минуту остолбенело стояли на пороге.

Первым очнулся милиционер. Он многозначительно посмотрел на своего начальника:

– Изорвание стенной печати?..

Громыхая сапожищами, Билибин стремительно двинулся на Белоклювова и Глущенко. Он обрушил на них такой словесный шквал, что те шарахнулись в разные стороны, пятились и рта не могли раскрыть. Еще бы! Экспедициям НКПС, ВСНХа, посланным сюда Советским правительством, вставлять палки в колеса!

– Нашелся один помощник, Медов Макар Захарович, так его, бедняка, в кулаки записали, из сельсовета исключили! Вольноприискателям – хищникам – коней продаете, а нам – дудки? Кому дорогу стелете? Чтоб транспорт на Колыму был. Завтра же! Экспедиция от Высшего Совета Народного Хозяйства! Я не позволю срывать ее работу! «Молнирую» в Москву товарищу Серебровскому! А он доложит товарищу Сталину...

Белоклювов и Глущенко с минуту стояли по углам сеней, затем, боясь наступить на клочки изорванной газеты, на цыпочках пробрались в кабинет. Там они долго молчали, с опасением посматривая на двери. Придя в себя, занялись оформлением актов и протоколов.

Билибин тоже не сидел сложа руки. В тот же день он направил Эрнеста Бертина в Тауйск и наказал: «Если там телеграф бездействует – скачи в Охотск, к Мюрату. Молнируй в Москву и Хабаровск о задержке экспедиции.

Еще не скрылся за ольской околицей хвост лошади Эрнеста, как зампредтузрика будто проснулся от страшного сна. Тотчас же распорядился созвать внеочередное совещание коневладельцев Гадли и комиссию по перераспределению транспортных средств. На совещание послал Глущенко, на комиссию пошел сам. Билибина пригласил и туда и сюда.

Совещание постановило: в виду отсутствия коней, проданных за отсутствием возможного заработка в разные руки, пока из села Гадля кроме пяти коней т. Медова выделить в распоряжение экспедиции ВСНХа еще пять коней, принадлежащих гражданам Винокурову Г. Е., Дмитриеву Д. Н., Жукову С. П., Сыромятникову Н. К., Винокурову П. Г., провоз продуктов экспедиции, плата за коней и проводника такие же, как экспедиции НКПС. Переговоры будут вести от имени Гадли товарищ Медов Макар Захарович, член Гадлинского сельсовета.

Для экспедиции было выделено пятнадцать лошадей. Юрий Александрович и этому был рад. Жалел лишь об одном – совещались без Макара Захаровича. Его приглашали, но обиженный старик не знал, что все повернется в его сторону, и не пришел, а то порадовались бы вместе.

Одиннадцатого августа Билибин издал приказ о передовом разведывательном отряде. Пойдут: сам начальник, Сергей Раковский, Степан Дураков со своим Демкой, Иван Алехин, Дмитрий Чистяков и Михаил Лунеко – шестеро, не считая собаки. Проводниками назначены: главным – Макар Медов, попутным – сеймчанскнй якут Иван Вензель, родственник Кылланаха. Рабочий экспедиции Петр Белугин идет как ученик главного проводника.

Проводники пройдут до сплава, и, как только возвратятся в Олу, по следу передового двинется второй отряд под началом Эрнеста Бертина. Его поведет, если Макар Захарович почему-либо не сможет, Белугин. А когда прочно ляжет снег, то на лошадях ли, оленях или собаках выступят под руководством Цареградского остальные. К началу декабря все должны быть на Среднекане. Таков план Билибина.

ПО ТРОПЕ И БЕЗДОРОЖЬЮ

Юрий Александрович сиял словно солнышко, со всеми был приветлив, шутил, смеялся:

– Даешь, догоры, Колыму! Да и тебе, Демьян, хватит вожжаться с ольскими подругами. С нами пойдешь?

Демка не возражал: прыгал и крутил хвостом.

Навьючили четырнадцать лошадей. На пятнадцатую взобрался Медов, свесив ноги чуть ли не до земли. Остальные члены экспедиции взвалили на себя двухпудовые сидора и потопали на своих двоих.

Вольноприискатели зубоскалили вслед:

– Адреса оставили, куда ваши кости посылать?

...В первый переход, за вечер, отряд прошел совсем немного, каких-нибудь километров пять, но на душе у всех было отрадно – вырвались из ольского сидения. На первом привале Юрий Александрович раскрыл полевую книжку и на титульном листе вывел:

                                         ВСНХ СССР

                              Геологический Комитет

                Колымская геологоразведочная экспедиция

                 Дневник передового разведочного отряда

                                              Начат 12 августа 1928 г.

                                                                      Кончен...

«12 августа, воскресенье.

Около 16 часов разведочный отряд выбывает из Олы по Сеймчанской дороге... Весь день проливной дождь. Дорога от Олы до Гадли идет все время долиной р. Ола по сенокосным лугам и небольшим перелескам, сильно размокла. Станом расположились, немного не доезжая с. Гадля, в 5 км от Олы».

«13 августа, понедельник.

Ночью на стану умер тунгус Спиридон Амамич, шедший попутно с экспедицией к месту жительства на р. Чахур. Вызывали ольских властей. День простояли на месте. После составления протокола я и Раковский ушли в Олу, где и заночевали.

Весь день был дождь, то усиливавшийся, то ослабевавший».

«15 августа, среда.

Из-за предшествовавших дождей переправа вброд через Лайковую невозможна. Ожидаем, пока придет лодка Макара, и на ней переправляемся на правый берег реки, где и разбиваем на косе палатку».

«17 августа, пятница.

С утра тихо и пасмурно. Выходим со стана в 8.22, Впереди виден высокий хребет Джал-Урахчан, который предстоит сегодня переваливать. Дорога от стана идет все время по мари. Очень редкая мелкорослая лиственница, ягоды, мох, вода.

Еще раз, по-видимому в последний, пересекаем ключ Нельберкан. На косах много ржавого кварца. Тропа идет по ровной, почти совершенно безлесной мари. Начинается подъем на хребет Джал-Урахчан. Хребет начинается очень неожиданно и резко, сразу крутыми склонами, не отделяясь от мари какими-либо увалами.

Делаем привал и чаепитие. Выхожу с привала впереди транспорта. Тропа идет по неширокому логу. С боков лог ограничен гривками с останцами. Тропа круто взбирается на главный перевал.

Соседние гольцы поднимаются над ним на 300—400 метров. Отдельные вершины хребта на глаз до 2000 метров. Хребет сложен светлыми, серыми и розоватыми гранитами, большей частью крупно– или среднезернистыми. Местами они переходят в гранодиориты. Глыбы этих гранитов начинают встречаться вскоре же после начала подъема на хребет и тянутся на протяжении всего пути. Местами в небольшом количестве встречаются куски серых, розоватых и зеленоватых плотных порфиров, по-видимому жильных,

С хребта на юг видны системы увалов, иногда гольцового характера, вдоль берега моря и за ними мощные хребты полуострова Кони и острова Ольского (Завьялова).

С главного перевала начинается спуск в долину речки Чаха. К северу, за Чаха, видны увалы и далее, в 40—50 км, мощные горные цепи, представляющие уже, по-вндимому, отроги Колымского (Яблонового) хребта.

Здесь останавливались в ожидании транспорта».

Так описан хребет Джал-Урахчан. Ныне восточная часть его, на перевал которой поднялся в тот день Юрий Александрович, обозначается на картах Цепью Билибина.

По широкой долине многоводного и глубокого Маякана вышли на Ольскую тропу и вечером расположились станом в устье другой реки – Нух.

Здесь, в галечниковом обрыве, утром Юрий Александрович произвел первое опробование. Знаков золота обнаружено не было.

«19 августа, воскресенье.

...Другая тропа, Бохапчинская, идет далее вверх по р. Оле.

Мы двигаемся последним путем. Переправа через Нух довольно глубока. После Нуха идем по галечным косам Олы, то и дело пересекая отдельные ее протоки...

Долина реки здесь широка, окружена высокими и крупными гольцами. Каменные осыпи с них спускаются очень низко, часто к самой реке. В гальке на косах преобладают различные порфиры всевозможных цветов. Бросается в глаза обилие туфовидных и брекчиевых пород. Встречаются также кварц, глинистый сланец, халцедон...»

«20 августа, понедельник.

На наносах р. Олы начинают в большом количестве встречаться порфиры ярко-зеленого цвета, по внешнему виду напоминающие лиственниты.

Справа впадает большая речка, текущая в такой же глубокой, как и Ола, долине. После нее лиственниты кончаются.

В 18.45 становимся станом на р. Тотангичан с широкой сухой долиной, поросшей оленьим мохом.

От с. Ола – 151,41 км».

Тропа по Тотангичану только сначала шла широкой долиной. Затем долина стала быстро суживаться и мрачнеть. С гольцов крутыми осыпями сползали багрово-красные порфиры. В обрывах речки темнели черновато-серые песчаники...

В этих отложениях Юрий Александрович нашел древние ракушки: когда-то здесь было морское дно. Образцы фауны решил отправить Цареградскому для точного определения.

Тропа через увал вывела на ровное маристое место с небольшим озерком. Это была вершина главного перевала Колымского хребта. Казаки-землепроходцы назвали его Яблоновым. Сказывали, что на его вершине растет одинокая, ветрами искривленная, на лосиный рог похожая лиственница. Тунгусы вешают на нее шелковые ленточки, беличьи шкурки, расшитые бисером опояски – дары доброму духу, помогшему одолеть перевал.

Вот она, эта священная лиственница, склонилась над водой, подернутой по закрайкам ледком.

Юрий Александрович, соблюдая туземный обычай, привязал к священному дереву просоленный потом платок со своим вензелем, вышитым матерью, вздохнул всей грудью, еще раз оглядел панораму, открывшуюся с перевала, и вынул дневник.

«21 августа, вторник.

Строго говоря, перевала здесь почти нет, и для проведения тракта или железнодорожного пути с Охотского побережья в бассейн верхней Колымы это место является одним из наиболее удобных».

Не пройдет и пяти лет, как именно здесь ляжет знаменитая Колымская трасса.

«22 августа, среда.

Ночью выпал иней. Утро холодное. Довольно сильный северо-восточный ветер.

Подходим к руслу самого Малтана. Здесь это всего лишь небольшой ручеек. Невдалеке от него лежат громадные рога горного барана, свыше пуда весом. Здесь и развалины часовни. Место называется «Церковь».

Малтан очень быстро увеличивается в размерах.

Стан «Элекчан». Здесь на берегу реки имеется тунгусский лабаз. У Элекчана Малтан резко заворачивает влево. Перед станом настреляли много куропаток».

«23 августа, четверг.

Ночью был дождь, а все окружающие гольцы покрылись снегом. Утром холодно и сыро. Дождь прекратился, но около полудня пошел опять.

Смыл ковшом несколько проб на косах. Знаков золота нет. Много куропаток».

«24 августа, пятница.

От самого устья Босандры Малтан течет одним руслом и несет большое количество воды. Можно было бы уже начинать сплав, но необходимо убедиться, нет ли впереди мелких перекатов, чтобы не пришлось бросать плоты.

Переправляемся на левый берег. Слева впадает речка Хюринда. Косы с многочисленными медвежьими следами. Выхожу без транспорта...»

На тринадцатый день пути Макар Медов заявил:

– Мин барда суох.

«Мой путь окончен, я дальше не пойду». Это было ясно и без перевода.

Десять дней Макар трясся на своей терпеливой лошадке. Десять дней тянулся за ним отряд – без выходных, без дневок.

Если судить по бесстрастным билибинским записям в дневнике – весь путь проходил как будто бы и гладко. Но как часто увязали в марях, и приходилось развьючивать лошадей и вытаскивать их вагами! А сколько купались в ледяных речках и ключиках, когда искали брод! А чащобы, из которых трудно выйти...

«25 августа, суббота.

Небо подернулось дымкой и легкими облачками. Сквозь них проглядывает солнце.

Становимся станом на левом берегу. Малтан имеет здесь внушительные размеры, и около стана есть сухой лес. Решаем начать сплав отсюда.

Перед самым станом, на сопке высятся далеко видные обрывы белых пород. От них называем этот стан «Белогорье», по-якутски «Урюм-Хая».

Макар Медов залез в палатку и сразу уснул. Никто не мешал ему набираться сил на обратный путь. Рабочие тоже с полдня легли отдохнуть и спали всю ночь.

Билибин весь тот день бодрствовал:

«Во второй половине дня поднимаюсь на Белую гору под станом. По каменистой осыпи подъем очень крут. Цепляюсь за стланики, но они растут редко и кучками. Сначала идут желтоватые породы, не то туфы, не то порфиры. С половины горы – зеленовато-белые, мелкозернистые туфы. Они очень рыхлы, рассыпаются в белую глину. Высота горы над станом около 200 метров. С ее вершины хорошо видна река Хета, прихотливо извивающаяся серебряной лентой...»

26 августа, воскресенье.

День пасмурный. С утра легкий дождичек. Разбирали и сортировали груз. Начали заготовку леса для плотов».

Одни валили лиственницы, другие резали тальник на кольца, рубили клинья, ронжи, весла и прочую оснастку.

Работали споро, весело. Всеми работами руководил Степан Степанович.

27 августа связали один плот, на другой день – второй. Первый плот был на два аршина короче второго и поувертливее. На нем предстояло плыть Раковскому, и плот назвали «Разведчиком». Второй хотели окрестить «Начальником», но Билибин настоял на названии «Даешь золото!».

Оба плота были готовы. Юрий Александрович написал письмо и распоряжения в Олу. Он подробно описал весь маршрут передвижения передового отряда, чтоб было ясно, как идти второму отряду. Как и в дневнике, краски не сгущал, напротив:

«В общем дорога была хорошая, по Тотангичану – прекрасная, а по долине Малтана можно одинаково хорошо пройти и без троп, правда, приходится три раза переправляться вброд, все три переправы довольно глубоки, и брод следует выбирать осторожно...»

Набросали такие же бодрые послания своим друзьям и остальные: Раковский – Бертину, Лунеко – Ковтунову, Алехин – Мосунову. Все это вручили Петру Белугину с наказом:

– Мы прошли – дело за вами!

На старых высоких тополях, росших по берегу Малтана, Раковский сделал затесы:

«29/VIII—28 г. Отсюда состоялся первый пробный сплав К. Г. Р. Э. Юрий Билибин, Иван Алехин, Степан Дураков, Михаил Лунеко, Сергей Раковский, Дмитрий Чистяков».

По просьбе Степана Степановича добавил: «Демьян Степанов».

К затесам Сергей подвел Медова, прочитал ему, что вырублено, и доверительно по-якутски попросил:

– Запомни, Макар Захарович, это место. В случае чего приведешь наших сюда.

Сергей подал старику топор:

– Пиши свою фамилию.

И Макар Захарович, пыхтя над каждой буквой, нацарапал: «Медоп».

28 августа, вторник.

Ночь морозная. Утром иней. Солнечно. Лошади и проводники ушли на Олу. К вечеру небо затянуло, поднялся ветер».

ДЕМКА – ВЕСТНИК БЕДЫ

Макар Захарович Медов и Петр Белугин возвратились в Олу в середине сентября. Лошадям дали немного отдохнуть, и в конце месяца выступил в тайгу отряд Бертина: Белугин, Игнатьев, Кирилл Павличенко и сам Эрнест Петрович. Цареградскому осточертело сидеть в Оле, и он вместе с Медовым решил сопровождать отряд до сплава и по пути самому покопаться в том месте, где Билибин поднял древние ракушки.

Стояла глубокая осень. Лиственницы пожелтели и осыпались, устилая тропы шелковистым ковром. Шли дожди. Река Ола разлилась и даже речушки, впадающие в нее,, преодолевали, подолгу отыскивая брод. По ночам подмораживало, и дорога леденела. За день не делали и двенадцати километров.

Когда начали подниматься по Тотангичану на Яблоновый перевал, повалил густой тяжелый снег. Думали – растает, а он и не собирался таять, лег до весны. Макар Захарович решительно заявил, что дальше не пойдет: кони погибнут.

С ним согласились. Но и возвращаться обратно со всем грузом и всем отрядом Эрнест Петрович счел неразумным. Лошадей развьючили, груз сложили и надежно укрыли, поставили палатку с железной печкой. В этом таборе Бертин, Игнатьев, Белугин и Павличенко остались ждать олений караван, а если представится возможность – двигаться вперед... Цареградский с Медовым вернулся подготовить зимний транспорт.

17 ноября Евгений Игнатьев, пробившись по глубоким, снегам и незамерзшим речкам, доставил Цареградскому письмо от Эрнеста Бертина.

Написанное 9 ноября, оно начиналось так:

«В. А., с нашим первым отрядом случилась, вероятно,, какая-то неприятность...»

Эрнест паникером не был, но в письме с каждой скупой строкой усиливалась тревога и напрашивалось предположение, что отряд Билибина потерпел на порогах аварию и в живых остался только пес Демка: «Он сильно истощенный,, побитый. Видать, долго плутал и пробирался тайгой, пока не вышел на наш стан».

Цареградскому не верилось и не хотелось думать, что шестеро его товарищей, молодых, здоровых, погибли. В крайнем случае они могли потерять на порогах груз, сидеть без пищи и теплой одежды, не имея возможности сообщить о себе... Но почему собака пришла на стан одна?..

На все эти «почему» письмо ответа не давало. Ничего, кроме предположений, не мог сказать и Евгений Игнатьев. Они до прихода Демки ходили на лыжах в разведку, перебрались за Яблоновый перевал, но не встретили ни одного человека и ничего об отряде Билибина узнать не могли.

Валентин не знал, что делать. Игнатьева, не дав отдохнуть ему, послал к Медову в Хопкэчан, сам – к Лежаве-Мюрату...

Тот забегал по комнате:

– Черт-те что! Там экспедицию Нобиле ищет весь мир. А тут три месяца ни слуху ни духу – и никто не чешется! Завтра же выезжать по следу Билибина! Хоть на собаках, хоть на лыжах, хоть на брюхе!.. А сегодня, сейчас же, я собираю тузрик, партячейку и весь совпроф! Доклад о катастрофическом положении будете делать вы! Да поострее! Порезче! И письмо это непременно зачитайте! Собака беспокоится, ищет, а люди сидят, портки протирают...

Экстренное заседание тузрика, партячейки, совпрофа и комсомола состоялось в тот же день утром.

Валентин никогда прежде на подобных заседаниях не бывал, а тут сразу – докладчик! Хотел подготовиться, набросать тезисы, обратился за помощью к поднаторелому в таких делах Лежаве, но тот отрезал:

– Какие тезисы! Катай без бумажек!

И Цареградский «катал», сам себя не узнавая. Никогда он не был таким резким и прямым. Не щадил ни Белоклювова, ни Марина, ни Миндалевича, ни самого себя:

– Нас послали сюда, чтобы, как говорил товарищ Серебровский, «расшевелить золотое болото», а мы сидим четыре с половиной месяца в этой ольской трясине! Может, мы не очень опытные, может, среди нас кое-кто прежде не видел оленя, но мы делаем все, чтоб организовать транспорт. Взялись даже за обучение диких оленей. Пошли даже на опасный сплав по порогам. А вот вы, благополучно здравствующие, что делали вы во время нашего великого сидения в Оле? Вместе с Миндалевичем против нас туземное население восстанавливали? Завышали цены, отбивали у нас возчиков, лошадей, оленей...

Заседание еще не закончилось, как, резко распахнув двери, вместе с ветром и свежим снегом ворвался Макар Медов и, никого не замечая, кинулся к Валентину:

– Литии! Собаки баар! Нарты баар! Барда Литин! Бохапча – барда! Билибин – барда!

Ранним утром 19 ноября первыми из Олы двинулись шесть собачьих упряжек, до отказа загруженных продовольствием, теплой одеждой и горбушей – собачьим кормом. Взяли с собой палатку и железную печку. На первых нартах торили путь сыновья Макара Захаровича Петр и Михаил. На остальных – Цареградский, Казанли, Ковтунов, Мосунов, за один день прошедшие у старика Медова курсы каюров. Сам Макар Захарович не каюрил, подсаживался то к одному, то к другому в качестве инструктора.

И в тот же день, чуть позже, выступили из Олы первые двадцать оленьих нарт. Через неделю – еще двадцать. Всего сто оленей. Двинулся большой аргиш. Кончилось великое ольское сидение.