Текст книги "Кровь ацтека. Том 1. Тропой Предков"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

50

Мне предстояло узнать, что в магии ацтеков есть и тёмная сторона, сторона столь же смертоносная и кровавая, как всё, что мог измыслить Уицилопочтли, зло столь извращённое, что порой оно выходило из-под контроля даже тех, кто его творил. Отец Антонио, бывало, обвинял меня в том, что я всюду умею находить неприятности, как пчела находит пыльцу. Право же, иногда этот сомнительный талант приводил к слишком тяжким последствиям.

Моё посвящение в тёмную сторону магии произошло, когда я встретил человека, которого уже видел в Веракрусе на ярмарке по случаю прибытия казначейского флота.

Мы пришли в маленький городок во время Dia de los muertos, празднеств в честь Дня поминовения усопших. В этот день индейцы поминают своих покойных родственников едой и питьём, а на кладбищах царит веселье.

На самом деле есть два дня, посвящённых усопшим. Первый называется Dia de los angelitos, День ангелочков: он специально предназначен для того, чтобы поминать умерших детей. На следующий день поминают взрослых.

После того как мы сняли поклажу с ослика и устроили стоянку, я отправился бродить по городу, наблюдая за празднествами. Городская площадь была набита народом, вокруг играла музыка и царило веселье. Городок этот был гораздо меньше Веракруса, чуть больше крупной деревни, но на праздник туда собрались жители со всей округи. Повсюду бегали ребятишки со сластями, «игрушками» в виде черепов, гробов и прочих мрачных предметов. Уличные торговцы продавали pan de muerto, так называемый хлеб усопших – маленькие хлебцы, украшенные крестом и костями.

В Веракрусе мы тоже отмечали День поминовения усопших, и я знал его историю от отца Антонио. Когда испанцы завоевали индейские земли, они узнали, что ацтеки поминают умерших детей и взрослых в конце лета. Праздник этот был схож с двумя католическими – Днём всех душ и Днём всех святых, которые церковь отмечает в ноябре. Сообразительные священники, желая иметь уверенность, что местным населением отмечается христианский праздник, а не языческий, решили просто перенести ацтекский праздник таким образом, чтобы он совпал с христианским.

Празднования отчасти проходят дома, где для усопших сооружаются алтари, а частично – на кладбище, где друзья и родные устраивают при свете свечей Иогоп, оплакивание. Кое-где бдение затягивается на всю ночь, в других местах церковные колокола звенят в полночь, призывая людей вернуться домой.

Многих испанцев шокирует мрачная природа этого ацтекско-христианского праздника. Они не могут понять его суть. А вот индейцы верят, что могут общаться со своими любимыми усопшими, выражая любовь к ним у могилы и у себя дома.

Как и на большинстве праздников и ярмарочных гуляний, празднование происходит в атмосфере карнавала. Ближе к вечеру устраивают шествие: множество людей наряжается в карнавальные костюмы, как на маскараде, правда, наряды обязательно изображают епископов, скелеты и чертей.

В центре площади индейцы устраивают своё представление. Не того типа, который picaro Матео признал бы за комедию, но для них всё в нём ясно и осмысленно. Исполнителями являются мужчины, одетые как воители двух прославленных ацтекских сообществ – Ягуара и Орла. В число благородных воителей этих сообществ у индейцев исконно зачислялись лучшие бойцы, прославившиеся отвагой, ловкостью и подвигами на поле боя.

Благородные воители обоих сообществ облачены в традиционные мантии из ярких перьев и тяжёлые стёганые хлопковые панцири. У каждого сообщества свои собственные уникальные головные уборы, которые и служат главным различием. Воители-Ягуары облачаются в настоящие шкуры ягуаров: голова с клыками над лицом воина служит шлемом, а пятнистая накидка падает на спину. Воители-Орлы носят головы и перья орлов: огромные, острые, как обсидиан, клювы этих хищных птиц разинуты в крике, а их когти свисают вокруг шеи воина.

Ягуар и орёл – самые подходящие символы для двух величайших воинских сообществ державы ацтеков, ибо огромный лесной кот правил на земле, а орёл был владыкой небес.

Посередине площади стоял высокий христианский памятник в честь какого-то святого, и вокруг него разыгрывалось потешное сражение. Юнцы léperos взобрались на памятник, и я тоже устремился к нему, собираясь залезть, чтобы лучше всё видеть. Один из léperos решил, что я индеец, посягающий на его территорию, и пнул меня ногой. Я схватил наглеца за ногу и стащил с памятника, после чего занял его место и обвёл остальных вызывающим взглядом отпетого задиры с улиц Веракруса. Больше меня никто не тревожил.

Воители сражались на деревянных мечах и с деревянными щитами, сильно замахиваясь друг на друга, защищаясь и нанося ответные удары. По-видимому, их единственной целью было позабавить народ да поразмяться, поскольку мечи не могли причинить серьёзного увечья.

Наблюдая за потешным сражением, я заметил человека, с которым у меня вышел спор на той памятной ярмарке по случаю прибытия казначейского флота в Веракрус. Он, помнится, предсказывал судьбу, метая кости. И сейчас это злобного вида существо стояло среди зрителей, наблюдавших за сражением. Его чёрные волосы свисали почти до самого пояса, они блестели от жира и пота и были такими грязными, что воняло от них, наверное, хуже, чем от навозной кучи.

По мере того как продолжалось сражение, я заметил любопытное явление. Воины бились до тех пор, пока не показывалась кровь, обычно маленький порез на руке, лице или ногах, обнажённых ниже колена. Как только замечали кровь, оба воина незамедлительно покидали поле сражения. Но самое интересное заключалось в том, что всякий раз, когда это случалось, победитель вопросительно поглядывал на мага. В ответ он получал одобрительный кивок.

«Метис! Твоё сердце будет вырвано из груди на жертвенном камне, когда восстанут Ягуары».

Эта анонимная угроза вспомнилась мне, когда я наблюдал за грязным чародеем, молчаливо благословлявшим победителей. В отличие от Целителя, от которого исходила аура мудрости и знания тайных путей, этот маг буквально излучал недоброжелательство и злобу.

Я уставился на него, изумлённо вытаращив глаза, и тут он вдруг заметил меня. Я отпрянул назад и отвёл глаза в сторону: ощущение было такое, будто мне довелось встретиться взглядом со змеёй. Через несколько мгновений я решился вновь украдкой на него глянуть и понял, что он по-прежнему смотрит на меня в упор.

У этого человека был дурной глаз, способный прожигать камень. Я не понял, вспомнил ли чародей о нашей стычке на ярмарке или же просто заметил презрение на лице парнишки, нахально разглядывавшего его с памятника. Конечно, уже прошло более двух лет, та наша встреча была мимолётной, а я с той поры сильно изменился. Поэтому в то, что чародей узнал меня, верилось с трудом, но мне всё равно стало не по себе. Настолько, что я потерял интерес к представлению, соскользнул с памятника и прошмыгнул между воинами, чтобы убраться подальше. И в этот самый момент на площади показался монах верхом на муле. Позади него индеец вёл другого мула, волочившего что-то на верёвке по земле. Добравшись до места, где разыгрывалось потешное сражение, они въехали в самую его середину, заставив воинов расступиться. И только тогда я увидел то, что волочил индеец. Мёртвое тело.

Священник остановил мула и громко обратился к толпе.

   – Этот человек, – он указал на тело, – умер вчера и не был погребён в соответствии с христианскими обрядами. Он был зарыт в землю по святотатственному языческому обычаю.

Священник выдержал паузу, чтобы до собравшихся дошли его слова.

   – Я узнал об этом бесчестии лишь благодаря тому, что среди вас, индейцев, есть верные чада Господа, не оставляющие подобную ересь без внимания. Его тело выкопали. Его протащат волоком через весь город, чтобы все видели, что будет с теми, кто оскорбит Господа и слуг церкви, слуг Божьих.

В загробном мире несчастного изрубят и бросят на съедение собакам.

От отца Антонио я слышал о подобной грубой церемонии, практикуемой некоторыми деревенскими священниками. Он говорил, что большинство священников злятся не столько на то, что грешника похоронили без соблюдения христианских обрядов, сколько из-за того, что они не получили оплаты за отпевание и погребение.

Когда священник и индеец, чей мул тащил тело, поравнялись с тёмным магом, тот бросил на этих двоих взгляд, исполненный столь неприкрытой ненависти и злобы, что я страшно испугался.

И поспешил убраться подальше, надеясь никогда больше не увидеть чёрного прорицателя.

Ближе к ночи я бродил по деревне, любуясь отмечающим праздник народом. Когда стемнело, люди толпами собрались на кладбище, чтобы быть поближе к своим дорогим усопшим. Кладбище было освещено сотнями свечей, люди выпивали и веселились, смеялись и болтали. У могил собрались семейные группы: они пускали по кругу угощение – помидоры, тортильи, пульке и те острые перцы, которые ацтеки называют чили.

Я не принадлежал ни к одной здешней семейной группе, но получал удовольствие, бродя вокруг да около и любуясь чужим весельем. Люди в основном были пьяные и довольные. Я с интересом наблюдал за тем, как молодая женщина спорила со своим здорово надравшимся мужем. Он был такой пьяный, что почти не мог стоять на ногах, и мне вспомнились объяснения отца Антонио насчёт разницы в том, как пьют испанцы и индейцы. Испанец пьёт, чтобы развеселиться, индеец – чтобы забыться. А потому часто напивается до потери чувств.

Эта молодая женщина обозвала мужа глупым козлом за то, что он так сильно набрался, и ударила его. От этого удара бедняга повалился на спину и упал на землю. Окружающие развеселились и зааплодировали женщине.

Она решительно зашагала прочь, чуть не сбив меня с ног. При этом из её кармана выпал носовой платок. Я схватил его и последовал за разгневанной женщиной. Но она так спешила, что я нагнал её и отдал платок уже за территорией кладбища.

   – Твой муж здорово напился.

   – То, как он нализался, меня не волнует. Беда в том, что он просадил все деньги, которые я заработала стиркой.

   – Грешно ему так напиваться и оставлять такую красивую жену одну без защиты. Есть мужчины, которые наверняка захотят воспользоваться его глупостью.

Она отвела волосы со лба.

   – Я никогда тебя раньше не видела.

Я пожал плечами.

   – Я странствующий кудесник. Сегодня здесь, а завтра в другом месте.

   – И какая же, интересно, магия тебе известна?

   – Любовная. У меня есть одно приворотное зелье. Я держу его здесь. – Я коснулся переда штанов. – Хочешь посмотреть?

Ох, и откуда только у меня взялась смелость сказать такое? Мне тогда исполнилось семнадцать лет, и ещё ни разу я не был по-настоящему близок с женщиной. Но со времени неудачи с женой касика я немало практиковался при помощи руки, и теперь мне не терпелось посмотреть, насколько усовершенствовались мои навыки.

Женщина улыбнулась и погладила собственный передок.

   – Сегодня я вшила череп в моё нижнее бельё, сделала это для мужа, но он слишком пьян, чтобы увидеть его. Или оценить.

Мы отправились на лужайку, чтобы испытать мою магию – и заодно посмотреть её череп.

Женщина легла на спину в тёплой траве. Я опустился на колени рядом с ней и едва лишь наклонился, чтобы коснуться её губами, как женщина рывком повалила меня на себя и яростно набросилась на мой рот губами и языком. Когда мне уже начала нравиться сочная влага её рта, она вдруг сбросила меня с себя. Её рот снова вернулся к моим губам, а рука полезла мне в штаны.

Мой garrancha увеличивался до чудовищных размеров – становился очень твёрдым и рос невероятно быстро, что, похоже, крайне изумило и порадовало женщину, крепко зажавшую его в кулак.

Целуя меня жадным ртом, она принялась стаскивать с меня штаны.

Даже в том нежном возрасте я был уверен, что насилие – это всё-таки дело мужчины, а не женщины. Я попытался встать и оседлать красавицу, чтобы засадить свой реnе ей между ног и успеть сделать это хоть пару раз, перед тем как изойду соком.

– Я хочу...

Но она заткнула мне рот страстным поцелуем. Стянув с меня штаны, она задрала юбку и оседлала меня, стала тереться своей влажной типили о мой набухший член. Потом женщина расстегнула блузку и направила свои соски к моему рту. Ноги её при этом раздвинулись ещё шире, и мой реnе неожиданно скользнул в заветное отверстие.

Во мне вскипело всё вожделение юного возраста. Мои бёдра заходили ходуном вверх-вниз, как у коня, который никогда не знал седла.

Она скакала на мне, сжимая свои мускулы вокруг моего мужского члена, нанизываясь на него и изворачиваясь на нём, словно бы с каждым разом всё глубже ввинчивая его в себя. Вверх-вниз, вверх-вниз, на моём болезненно длинном garrancha. Темп и страсть нарастали с каждым подъёмом и падением.

Я начал терять контроль. И в этот момент мой реnе внутри неё взорвался. Я возбудил что-то в женщине, но что именно, я и сам в то время не понимал, и её движения и стоны стали более судорожными. Она наклонилась вперёд, изогнув спину, как натянутый лук, и насаживаясь на меня всем, что у неё было. Огни вспыхнули в моих глазах, раскат грома прогремел в ушах, и земля затряслась, как вулкан. Изошёл не только мой реnе, не только всё моё тело, но и вся планета. Всё моё существо вырвалось на свободу, разлетелось на части, увлекая меня в Гомерову Одиссею, о какой я не мог даже помыслить.

У меня, разумеется, были женщины и потом, причём немало – учитывая, что я прожил достаточно долго, – но эта была у меня первой. Будь что будет, но в тот момент она завладела моим телом и душой. Моя душа вырвалась на волю с её помощью, и за одно это я всегда буду ей благодарен.

В этот момент женщина схватила меня за бока и забросила на себя. Она потянула бёдра вперёд, свела их так, что кончик моего реnе стал тереться о то, что, как я узнал впоследствии, поэт Овидий назвал «бабочкой Венеры».

В очень скором времени её манипуляции снова превратили мой размякший было garrancha в длинный клинок. Я снова вошёл внутрь её, теперь уже находясь сверху, и воткнул мой клинок так, словно сам el diablo поджигал мне ягодицы. Теперь она переживала блаженство, её голова болталась взад-вперёд, а язык вывалился изо рта. Бёдра женщины отчаянно вздымались, у неё перехватывало дух, и она издавала стоны. Подняв колени, перекинув ноги через мои плечи, задрав ягодицы, она мощно подавалась навстречу моим толчкам. Её соски, твёрдые и набухшие, впились в мою грудь, и, когда я начал кричать, она ухватила меня за шею и утопила мои стоны во всепоглощающих поцелуях.

Одному Богу ведомо, что принесёт следующий день.

Но в каком-то смысле меня это уже не волновало. Я был всего лишь юнцом и впервые в тот вечер получил свою порцию блаженства.

Я видел слона, парил с орлами, слышал сову – и коснулся лика Бога.

Теперь можно было и умереть.

¡Ау de mi! Раньше чем закончилась эта ночь, кто-то и вправду возжелал моей смерти.

51

После полуночи я вернулся к нашей с Целителем стоянке. Поделиться с ним, чем я занимался на траве с женщиной, было равносильно тому, чтобы рассказать обо всём самому Папе Римскому. Целитель был человеком не от мира сего, и столь суетные проблемы, как ублажение плоти, его абсолютно не интересовали.

Прежде чем расстелить на земле одеяло, я отправился в кусты, чтобы облегчиться. Мы расположились на холме, с которого открывался вид на находившийся внизу город. Полная луна окутывала городок призрачным свечением. Свечи перемещались по кладбищу, как светлячки, и звуки музыки воспаряли вверх.

Некоторое время я молча смотрел на город, и тут мне вдруг почему-то стало одиноко. Я постепенно начал любить Целителя как отца, как некогда любил отца Антонио, но ни тот ни другой не были мне настоящими родителями. И у меня никогда не было настоящего дома. Интересно, задумался я, каково это иметь отца и мать, братьев и сестёр, спать каждую ночь в постели и есть за столом с тарелки, стоящей перед тобой, держа в руках вилку и нож.

Поднявшись, чтобы уйти, я вдруг заметил свет костра на холме напротив и увидел фигуры, двигавшиеся в лунном свете, как тени. Я знал, что на этом холме находится маленький ацтекский храм, один из сотен забытых и заброшенных, оставленных после крушения империи.

Меня обуяло любопытство: кого это, интересно, могло занести посреди ночи в пусть заброшенный, но языческий храм? И зачем? Наверняка местный священник захотел бы это знать – и он выплатил бы вознаграждение. Не то чтобы я польстился на вознаграждение, мне вообще лучше лишний раз не высовываться... но, может быть, награду могла получить сеньорита, которая праздновала со мной День поминовения усопших, и поделиться со мной. Это развеяло бы мои чёрные мысли и удержало бы Целителя от необходимости задавать мне слишком много вопросов.

Я спустился с холма и поднялся на другой, стараясь не производить шума, чтобы не разбудить усопших... или не спугнуть тех, кто находился в храме.

Приблизившись к вершине холма, я остановился и прислушался. Звучали слова, похожие на ацтекские, но непонятные. А вот манера, в которой их произносили, была мне хорошо знакома: я сотни раз слышал, как Целитель точно так же, нараспев, читает заклинания. Подкравшись поближе, я увидел сам храм: приземистую пирамиду со ступенями, практически квадратную.

На вершине и на ступенях собрались люди. Я разглядел семь или восемь человек. На вершине храма горел небольшой костёр, но люди заслоняли его, и мне был виден лишь мерцающий огонёк.

Чтобы лучше всё рассмотреть, мне пришлось залезть на дерево, но какой-то человек по-прежнему загораживал мне обзор, и я напряг глаза, силясь увидеть, какое же святотатство там творится. Наконец человек отошёл в сторону, и мне стало ясно, что вместо одного большого костра там было несколько маленьких факелов, горевших близко друг от друга. Факелы горели неярко: несомненно, собравшиеся не желали, чтобы их было видно издалека. Язычки пламени освещали большую каменную плиту. Я услышал истерический смех и голос человека, явно напившегося пульке. Он рассмеялся снова, и я решил, что напоили его, скорее всего, не пульке, но зельем, изготовленным «цветочной ткачихой».

Четверо мужчин неожиданно схватили смеявшегося человека: двое за ноги, а двое за руки. Они некоторое время держали его распростёртым над плитой, а когда положили, то я понял, что верхушка плиты слегка округлая, так что спина человека была выгнута и его торс выдавался вперёд.

Тёмная фигура поднялась по ступеням к плите. Человек стоял лицом ко мне, но я находился слишком далеко и не мог разглядеть черты его лица. Правда, фигура его была мне знакома. Я узнал длинные волосы, спускавшиеся почти до пояса, и не сомневался, что при свете даже разглядел бы, насколько они грязны и засалены.

Страх и мрачные предчувствия охватили меня. Уже догадавшись, что там сейчас должно произойти, я пытался убедить себя, будто это лишь представление, вроде потешной схватки между Орлами и Ягуарами. Но сердце моё сжимал холодный кулак страха.

Маг воздел руки над головой. Тёмный блеск обсидианового ножа, который он держал обеими руками, отражался в свете факелов. Чародей вонзил длинное лезвие в грудь лежавшего человека. Тот ахнул. Его тело задёргалось и забилось, как у змеи, у которой отсекли голову.

Чёрный колдун рассёк своей жертве грудь, запустил руку в рану, а потом, отпрянув, воздел зажатое в кулаке трепещущее сердце.

У людей на пирамиде одновременно вырвался благоговейный вздох.

Мои руки и ноги обратились в резину, и я, неловко скатившись с дерева, основательно приложился к земле, не сдержав крика боли, и припустил напролом через кусты к нашему становищу с не меньшей прытью, чем в тот раз, когда удирал от надсмотрщика с мечом. Я бежал так, словно за мной гнались все псы ада.

И ведь действительно кто-то за мной гнался. И то был не человек, бегущий на двух ногах.

Понимая, что меня догоняют, я схватился за нож и даже успел пустить его в ход, но был сбит наземь стремительным, неуловимым для взгляда броском. При падении из меня буквально вышибло дыхание, в грудь впились острые когти, и я инстинктивно поднял руки, чтобы защитить горло.

Потом рядом со мной появился Целитель, он что-то крикнул. Тварь, набросившаяся на меня, исчезла так же быстро, как и появилась.

Целитель помог мне подняться с земли и повёл меня, громко всхлипывавшего, к нашему становищу. Моё объяснение того, что произошло, вылилось в бессвязный поток речи.

   – На меня напал ягуар, – заявил я, придя более или менее в себя и рассказав своему наставнику о том, что стал свидетелем человеческого жертвоприношения. – Сначала я увидел, как вырывают сердце, а потом на меня напал ягуар.

Хорошо ещё, что, обеспокоенный моим долгим отсутствием, Целитель отправился меня искать.

Мы собрали свои пожитки, навьючили их на осла и двинулись в город, где многие прибывшие расположились рядом с домами друзей. Будь на дворе день, я бы с радостью продолжил путь в другой город и ещё дальше.

Когда мы расположились на ночлег, я ещё раз, уже более спокойно и внятно, поведал обо всём случившемся, обстоятельно отвечая на возникавшие у Целителя по ходу дела вопросы.

   – Уверен, что это был тёмный маг, предсказывавший будущее по костям, которого я видел на ярмарке, – сказал я. – Я снова встретил его во время потешного сражения между воителями.

Целитель был странно спокоен. Я ожидал, что он будет распространяться об этих событиях, объясняя их на основе своего огромного запаса знаний и жизненной мудрости. Но он промолчал, и это усилило мою тревогу.

Спалось мне в ту ночь плохо. Перед глазами вставали попеременно то трепещущее кровавое сердце, то страшный лик чёрного мага. В том, что обряд совершил именно он, я не сомневался. Но что гораздо хуже, теперь я понял, что узнал и принесённого в жертву.

То был индеец-христианин, тащивший труп язычника позади своего мула.