Текст книги "Кровь ацтека. Том 1. Тропой Предков"

Автор книги: Гэри Дженнингс

32

Поскольку мне всё равно было некуда идти, я последовал указаниям отца Антонио и стал ждать его у развилки дороги. Наконец он появился верхом на муле. Брата Хуана с ним не было, вьючные корзины пустовали, а на лице доброго клирика застыл испуг.

   – Кристо! Ты убил человека, отсёк ему голову.

   – Я не убивал его.

И я рассказал отцу Антонио обо всём, что произошло.

   – Это не имеет значения. Они обвинят тебя. Залезай.

Он помог мне взобраться на мула позади себя.

   – Куда мы поедем? – спросил я, покачиваясь на спине у мула.

   – Обратно в Веракрус.

   – Но ты же сам говорил...

   – Испанец мёртв, и обвиняют в этом тебя. У меня нет ни единого друга, который предложит убежище метису, разыскиваемому за убийство испанца. Тебя найдут и прикончат на месте. Ради полукровки никто и суда не станет устраивать.

   – И что же мне делать?

   – Нам придётся вернуться обратно в город. Единственная моя надежда – найти донью, пока она ещё не уехала из города, и попытаться убедить её, что ты не причинишь никому вреда. Пока я этим занимаюсь, тебе придётся скрываться у своих друзей léperos. Если ничего не получится, я посажу тебя на одну из лодок, которые перевозят товары к побережью Юкатана, земли майя. Это самая необжитая часть Новой Испании, в тамошних джунглях тебя не найдут, даже если пошлют на поиски армию. Я дам тебе денег, сколько смогу. Но вернуться, сын мой, ты уже не сможешь. Убийство испанца – это преступление, за которое для таких, как ты, прощения нет.

Разумеется, всё, что отец Антонио говорил, представлялось мне полнейшим бредом. Какой Юкатан, какие майя, я и языка-то их не знал. Так же как решительно ничего не знал о жизни в джунглях. Сунься я туда, вопрос будет лишь в том, кто сожрёт меня раньше: ягуар или дикари-людоеды. В большом городе я мог бы, по крайней мере, воровать еду. В джунглях я сам стану едой. Так я ему и сказал.

   – Тогда отправляйся подальше в захолустье, где живут мирные индейцы. Ты ведь знаешь науатль и другие сходные наречия. Индейских деревень сотни, укройся в одной из них.

Я промолчал, не желая усугублять страхи наставника собственным испугом, хотя понимал, что это тоже не выход. Я не чистокровный индеец, и ни в одной деревне меня не примут. Наклонившись поближе к спине клирика, когда мул стал спускаться с холма, я почувствовал, как по телу моего друга пробежала дрожь.

   – Мне вообще не следовало воспитывать тебя. Мне не следовало пытаться помочь твоей матери. Это стоило мне священнического сана, а теперь, возможно, будет стоить и жизни.

Каким же, интересно, образом помощь моей матери могла стоить ему сана? И почему Рамон с доньей меня преследуют?

Я в очередной раз спросил об этом отца Антонио, но получил обычный, уже поднадоевший ответ:

   – Неведение – твоя единственная надежда. И моя тоже. Нужно, чтобы ты мог честно заявить, что ничего не знаешь.

Однако мне казалось, что неведение – не такая уж надёжная защита. Скажем, сегодня меня защитило вовсе не незнание, а клинок Матео – не вмешайся picaro, я бы так и умер, пребывая в «спасительном» неведении.

На обратном пути клирик или молился, или молчал. Он ничего не сказал, даже когда мы остановились на ночлег, расположившись в кустах, подальше от дороги.

В часе ходьбы от Веракруса отец Антонио остановился.

   – Дальше тебе можно двигаться только ночью, – заявил он. – В Веракрус войдёшь с наступлением темноты и вообще старайся не высовываться. Да, и не вздумай сунуться в Дом бедных, ни в коем случае. Если всё утрясётся, я тебе сообщу.

   – А как ты меня найдёшь?

   – Держи связь с Беатрис. Когда опасность минует, я передам весточку через неё.

Когда я повернулся, чтобы уйти, отец Антонио соскользнул с усталого мула и крепко сжал меня в объятиях.

   – Ты не сделал ничего, чтобы заслужить всё это, Кристо. Ты виноват разве что в том, что родился. ¡Vaya con Dios! Ступай с Богом!

«¡El diablo! – хмуро подумал я. – К чёрту!»

Когда я направился в заросли кустарника, вдогонку мне полетели слова, которым суждено было преследовать меня до конца моих дней:

   – Будь осторожен, Кристо! Запомни: если они тебя найдут, тебя уже ничто не спасёт!

33

Я устал от тяжёлой поездки. Я устал прятаться в кустах. Мне было не по себе, поскольку приходилось шарахаться от незнакомцев и чувствовать себя приговорённым из-за тайны, о которой мне ничего не было известно. За предыдущую ночь мне удалось поспать всего пару часов, и поэтому, как только я лёг и моя голова коснулась земли, меня сморил сон.

Пробудился я в темноте от пения ночных птиц и шороха, производимого хищниками, которые нападают при лунном свете, и тут же моментально вспомнил о Рамоне и старой матроне. Походило на то, что в Веракрусе ни тот ни другой не живут, иначе бы я их знал. Очевидно, оба прибыли туда на чествование архиепископа, а постоянно проживают в каком-нибудь другом месте. Может быть, в Мехико.

События, породившие страшную ненависть, которую старая матрона питала ко мне, произошли когда-то давным-давно, в этом я был уверен. Отец Антонио намекал, что всё случилось ещё до моего рождения. В то время он был священником на огромной гасиенде, гораздо большей, чем гасиенда дона Франсиско, откуда мы ушли, когда мне исполнилось двенадцать. В то время духовное облачение служило ему надёжной защитой, ибо церковь сурово преследовала всех, кто причинял зло её слугам.

Тем не менее загадочные события прошлого стоили ему священнического сана. Мой наставник без конца твердил, что только неведение относительно этих событий может защитить меня, однако сам он в неведении не пребывал, да и под защитой церкви уже не находился.

Что же в таком случае спасёт его?

Я решил переговорить с отцом Антонио ещё раз, ведь ему явно угрожала опасность. Может быть, нам стоит покинуть Веракрус вместе. Вот перемолвлюсь с ним парой слов, а потом пойду к дому Беатрис. Сама-то она, скорее всего, ещё не вернулась с ярмарки, но это не помешает мне у неё спрятаться. Уж там-то меня никто искать не станет, а всё крыша над головой. Надоело уже шастать по дорогам и пустошам, да и есть хочется.

Дорога была безлюдной – по ночам в путь никто не трогался, а на ночлег в такой близости от города путники не останавливались. Лунный свет отражался от дюн и был достаточно ярок, чтобы видеть выползавших из болот змей.

К тому времени, когда я добрался до города, меня уже изгрыз волчий голод, а тут вдобавок ещё и резко похолодало. Поднявшийся сильный ветер трепал волосы, так и норовя сорвать с меня плащ. Явно приближался el norte.

Когда el norte дует в полную силу, он валит заборы, срывает крыши со зданий, а корабли – с якорей, унося их в открытое море. Здесь, в дюнах, вздыбленный ветром песок может содрать кожу с открытых частей тела. Короче говоря, быть застигнутым в пути el norte – дело гиблое, но деваться мне было некуда, и я упорно продолжал путь.

Как ни крути, а мне позарез надо сперва потолковать с клириком, а уж потом я отправлюсь в каморку Беатрис. Комната её находилась в убогом строении, стоявшем совсем близко к воде, из-за чего в жару там царила нестерпимая вонь, а когда поднимался el norte, каморка превращалась в ледяной ад. Хозяин дома, бывший раб одной бездетной вдовы, получил свободу по завещанию своей хозяйки. Однако собственный горький опыт не сделал его чувствительнее к чужим бедам, и, став домовладельцем, бывший раб не стеснялся выколачивать из постояльцев последний мараведи. Но я был уверен, что смогу прошмыгнуть в лачугу Беатрис незаметно и укрыться там на ночь. Другое дело, что еды у неё дома наверняка было негусто, если вообще что-то было. Разве что бобы и тортильи, которые она каждый день готовила во дворе на открытом очаге, но вряд ли я найду там что-то, чего уже не отведали крысы.

Я находился на окраине города, и теперь ветер проносился по улицам Веракруса шквалистыми порывами, сметая грязь и отбросы, накопившиеся со времени последнего урагана.

Когда я добрался до приюта, тучи уже заслонили луну, сделав ночь непроглядно чёрной; порывы ветра буквально рвали мою одежду, вздымая больно кусавший лицо и руки песок.

   – Отец Антонио! – крикнул я, вбежав в помещение.

На столе горела одна-единственная свеча, большая часть комнаты тонула в сумраке, и я не сразу увидел, что кроме моего воспитателя там находятся Рамон с парой подручных. Бедный клирик сидел на табурете, руки его были связаны за спиной толстой пеньковой верёвкой. Кляп, сделанный из узла той же верёвки, затыкал моему другу рот; один из подручных крепко держал отца Антонио, а сам Рамон бил его тяжёлой свинцовой рукоятью своей плети. Мертвенно-бледное лицо клирика было залито кровью и искажено болью. Третий негодяй, очевидно, следил за дверью, потому что, как только я вошёл, он захлопнул её и схватил меня.

Рамон оставил отца Антонио и направился ко мне, на ходу вынимая из ножен четырнадцатидюймовый обоюдоострый кинжал из толедской стали.

   – Я закончу то, что начал в тот день, когда ты родился, – сказал он.

В этот миг отец Антонио вскочил, вывернулся из хватки державшего его человека и боднул того, словно разъярённый бык. Оба они упали на пол. Рамон кинулся на меня, выставив клинок, но я увернулся, и он, проскочив мимо, споткнулся о своего товарища, пытавшегося вернуть равновесие. Они грохнулись вместе, и Рамон обрушил свою ярость на первую подвернувшуюся мишень – совершено беспомощного, со связанными за спиной руками и кляпом во рту, отца Антонио. Обеими руками подняв кинжал высоко над головой, Рамон вогнал в живот клирика четырнадцатидюймовый клинок и громко воскликнул:

– Гореть тебе в аду, сын шлюхи!

Предсмертный хрип прорвался сквозь верёвочный кляп. Отец Антонио перекатился на спину, отчаянно ловивший воздух рот наполнился кровью, а глаза закатились так, что видны остались только белки. Всё это время Рамон налегал на рукоять кинжала, поворачивая клинок в ране туда-сюда.

Я слышал за своей спиной крики, но они ничего для меня не значили – не было ничего, кроме тьмы, ярости приближавшегося el norte и необходимости оторваться от преследователей. Вскоре крики умолкли, и я остался один на один с чернотой ночи и завываниями ветра.

34

Убедившись, что Рамон и его люди отстали, я пошёл к Беатрис. В её каморке едва хватало места для топчана и висевшего в углу распятия. Стена была покрыта трещинами, кое-как забитыми планками, но пропускавшими ветер, дождь и москитов. Получивший вольную раб, который владел этим зданием, хотя и взимал непомерную арендную плату с putas и продавцов сахарного тростника, которым сдавал жильё, явно не заботился о ремонте.

Я взобрался по наружной лестнице прямо к каморке Беатрис и немного помедлил перед дверью. Заперто, конечно, не было – никто из здешних обитателей не имел ничего столь ценного, из-за чего стоило бы тратиться на замок. Кроме того, заведись в таком месте замок, он оказался бы самой большой ценностью и его бы стянули в первую очередь.

Всё хлипкое сооружение сотрясалось под порывами ветра. Правда, это здание выдерживало el nortes и раньше, и я полагал, что так будет и дальше. В любом случае шансов на то, чтобы уцелеть, у дома было значительно больше, чем у меня. И уж явно он оказался долговечнее отца Антонио, единственного отца, которого я знал.

Я вошёл в каморку, где царила кромешная темнота, сел в углу и тихонько заплакал. Снова и снова перед моим мысленным взором представала одна и та же картина: Рамон вонзает в живот клирика кинжал – и поворачивает его. Это видение меня не оставляло. Я взял в ладонь свой нательный крест, единственную ценную вещь, которая, по словам отца Антонио, принадлежала моей матери, вгляделся в лик распятого Христа и поклялся, что не предоставлю мщение Господу, но в один прекрасный день сам отомщу обидчикам.

Даже сейчас, когда я, находясь в заточении, пишу эти слова грудным молоком заключённой-проститутки, я снова вижу, как кинжал вонзается в живот клирика, вижу боль и потрясение на его окровавленном лице, вижу руку Рамона, поворачивающую клинок. Эта страшная сцена запечатлелась в моём сознании навсегда.

Беатрис вернулась с ярмарки только на следующее утро и, увидев меня в своей каморке, одновременно удивилась и испугалась.

   – Вот ты где! – воскликнула она. – А ведь о твоих злодеяниях уже говорит весь город. Ты убил бедного отца Антонио. А до этого, на ярмарке, прикончил ещё какого-то человека.

   – Беатрис, я никого не убивал.

   – А чем ты можешь это доказать? У тебя есть свидетели?

   – Я lépero. А настоящими убийцами в обоих случаях были gachupines. Даже если бы меня поддержала сама Пресвятая Богородица, это бы не имело значения.

Чего стоит слово метиса? Даже сочувствовавшая мне Беатрис усомнилась в моём рассказе. Я понял это по её глазам. Ведь Беатрис с рождения твердили, что все испанцы честны и благородны, а полукровки изначально вероломны. Если испанец сказал, что я виноват, должно быть, так оно и есть. К тому же она очень хорошо относилась к отцу Антонио.

– Говорят, что ты убил отца Антонио после того, как он поймал тебя на краже благотворительных пожертвований. За твою голову назначена награда.

Я попытался объяснить, что произошло на самом деле, но это звучало настолько неубедительно, что я, пожалуй, и сам вряд ли поверил бы такому рассказу. По глазам Беатрис я видел, что она тоже сильно сомневается. А уж если не поверила она, то не поверит никто. Хозяйка понесла на улицу мешочек с маисом, чтобы приготовить тортильи, а я остался страдать в одиночестве. Несправедливое обвинение в убийстве самого лучшего, самого близкого и дорогого мне человека ранило так больно, что мне не хотелось никуда идти и никого видеть.

Тем более что для меня это сейчас было небезопасно.

Я нервно мерил шагами комнату. Потом, рассеянно посмотрев в окошко, на двор, где раскатывала тесто Беатрис, я приметил остановившегося на минутку с ней рядом домовладельца. Они перемолвились несколькими словами, и тут что-то заставило меня отступить от окна. И как оказалось, вовремя. Бывший раб поднял глаза туда, где только что находился я, нехорошо усмехнулся и куда-то заспешил.

Недоверие Беатрис, когда я рассказал ей правду, конечно, задело меня. Не то чтобы я винил её – сам-то я, интересно, как бы повёл себя, узнав, что её разыскивают за убийство? Но верить или не верить – это её дело. Меня в данный момент беспокоило совсем другое. Домовладелец, эта жирная ленивая свинья, сроду никуда не спешил, сейчас же он мчался по улице так, как будто на нём горели штаны.

Беатрис повернулась и уставилась на окошко. Я подошёл поближе, и на её лице отобразилась смесь вины и смущения, страха и ярости, которая подтвердила мои худшие опасения. Она донесла на меня.

Я высунулся из окна и чуть выше по улице увидел домовладельца, разговаривавшего с тремя всадниками. Хуже и быть не могло: их предводителем оказался Рамон.

35

Выбежав из дома через чёрный ход, я припустил по переулку, слыша позади разъярённые крики. Но злоба преследователей, по крайней мере, была понятна – во-первых, я был презренным lépero, а во-вторых, я от них удирал, и эти люди, готовые продать за пригоршню какао-бобов родную мать, рисковали лишиться награды.

Веракрус не такой большой город, как Мехико, который, по словам моего покойного учителя, был самым крупным городом в Новом Свете. С прибытием казначейского флота Веракрус разбухал, а потом снова съёживался, постоянное же его население составляло несколько тысяч человек. Головокружительный побег увлёк меня по направлению к центру, к главной площади, где жили самые состоятельные горожане. Вообще-то мне следовало убраться из города, и чем быстрее, тем лучше, но я ума не мог приложить, как это сделать. До окраины было далеко, а здесь меня могли обнаружить в любой момент.

Мне требовалось убежище, и когда я увидел впереди дожидавшуюся Перед особняком карету, то долго не размышлял и, воспользовавшись тем, что кучер отвернулся и тряс вместе со слугой в кубке монеты, быстро перебежал улицу и спрятался под дном экипажа.

Но тут голоса преследователей зазвучали совсем близко, меня охватила паника, и я, почти не соображая, что делаю, открыл дверцу и скользнул внутрь.

На два длинных, как скамьи, внутренних сиденья кареты были накинуты длинные, до пола, меховые покрывала. Под обеими лавками имелось пространство для багажа, в данный момент абсолютно пустое. Я бросился на пол, пролез под покрывалом и забился под лавку, скрючившись за меховой завесой.

Когда голоса снаружи стихли, я ощутил под собой что-то твёрдое, и оказалось, что это две книги. Я приподнял меховую занавеску достаточно, чтобы получить немного света, и пробежался взглядом по заголовкам.

Судя по названиям, то должны были быть нудные требники, один такой сохранился у отца Антонио с той поры, когда он ещё служил в церкви, но что-то мне сразу показалось неправильным. Ну конечно – экземпляр клирика был гораздо толще. Я открыл том и обнаружил под обложкой, титульным листом и парой благочестивых страниц второй титул с заглавием «La Picara Justina»[48]48
  «Озорница Жюстина» (исп.).


[Закрыть]. То была повесть о ловкой picara, которая дурит своих любовников подобно тому, как мужчины picaro обманывают важных господ.

По дороге на ярмарку Хуан рассказывал отцу Антонио об этой самой книге: будто бы он слышал, что какое-то количество экземпляров удалось протащить контрабандой на берег с корабля, обманув бдительность досмотрщиков из святой инквизиции. Книга повествовала о хитрой авантюристке, обманывавшей мужчин, и он наделся раздобыть на ярмарке томик.

Вторая книга, также замаскированная под религиозное сочинение, наделе оказалась пьесой под названием «Burlador de Sevilia»[49]49
  «Обманщик из Севильи» (исп.).


[Закрыть]. Её клирики обсуждали несколькими месяцами раньше, причём отец Антонио порицал книгу как фривольную чепуху. Автор пьесы, Тирсо де Молина, повествовал о некоем плуте и совратителе женщин по имени Дон Жуан, добившемся выдающихся успехов в коварном искусстве обольщения. Как и «Озорница Жюстина», пьеса о Дон Жуане значилась в списке книг, запрещённых святой инквизицией.

Контрабандист с казначейского флота, провёзший эти непристойные сочинения под видом трудов религиозного содержания, как, впрочем, и его покупатель, оба сильно рисковали. Само по себе хранение фривольной литературы уже являлось серьёзным, наказуемым проступком, но сокрытие её под церковной обложкой попахивало куда более серьёзным обвинением – богохульством.

Тут кто-то окликнул занятых игрой кучера со слугой, велев им забрать из дома и погрузить в карету сундуки. Их шаги удалились по направлению к особняку, я же задумался о том, как быть дальше.

«Выскочить из кареты и убежать? Но куда?» – спрашивал я себя. Однако выбор был сделан за меня. Дверца кареты открылась, и кто-то вошёл. Я забился как можно глубже, скрючившись так, что мне трудно было дышать.

Поскольку при входе седока карета едва качнулась, я понял, что это, скорее всего, не взрослый мужчина, а увидев в щёлочку под меховым пологом оторочку платья и туфельки, понял, что имею дело с особой женского пола. Неожиданно женская ручка полезла под мех, стала там шарить, несомненно, в поисках «Дон Жуана», но вместо книги наткнулась на моё лицо.

   – Не кричи! – взмолился я.

Незнакомка потрясённо охнула, но не настолько громко, чтобы поднять тревогу.

Я отодвинул покрывало и высунул голову.

   – Пожалуйста, не кричи. Я попал в беду!

На меня воззрилась та самая девушка, которая встала когда-то между мной и рябым щёголем с плетью.

   – Что ты там делаешь? – ошеломлённо пролепетала она.

Я снова устремил взгляд на её тёмные глаза, роскошные локоны и высокие, тонкие скулы. Несмотря на опасность, её красота лишила меня дара речи.

   – Я принц, – наконец промолвил я, – переодетый нищим.

   – Ты lépero. Я позову слуг.

Когда девушка схватилась за дверную ручку, я показал ей обе обнаруженные мною книги.

   – Это то, что ты искала под сиденьем? Две непристойные книги, запрещённые святой инквизицией?

Её глаза расширились от смущения и страха.

   – Ах, ты ведь такая красивая девушка, совсем ещё юная! Вот будет жаль, если ты попадёшь в лапы инквизиторов.

На её лице отразилась борьба гнева и испуга.

   – Между прочим, тех, у кого обнаружат такие книги, сжигают на костре.

К сожалению, она не поддалась на мой блеф.

   – Да ты никак собрался шантажировать меня? А почему бы мне не сказать, что эти книги твои и что ты пытался их мне продать? Вот сейчас закричу и позову слуг, и тогда тебя сперва высекут как вора, а потом отправят на северные рудники умирать.

   – Дело обстоит гораздо хуже, – сказал я. – Снаружи находится толпа преследователей, которые охотятся за мной за то, чего я не совершал. Поскольку я lépero, у меня нет никаких прав. Если ты сейчас позовёшь на помощь, меня повесят.

Должно быть, мой голос пятнадцатилетнего парнишки зазвенел искренностью, потому что её гнев мгновенно улетучился. Красавица прищурилась.

   – А откуда ты знаешь, что эти книги запрещены? Léperos не умеют читать.

   – Я читал Вергилия на латыни и Гомера по-гречески. Я умею петь песню, которую Лорелея пела обречённым морякам, я знаю наизусть песню сирен, которую слышал Одиссей, привязанный к мачте.

Её глаза снова расширились, но потом недоверчиво вспыхнули.

   – Ты лжёшь. Все léperos невежественны и неграмотны.

   – Я на самом деле незаконнорождённый принц, бастард. А зовут меня Амадис Галльский. Моей матерью была Элисен, сразу после моего рождения отправившая сына в море: она выпустила меня на волю волн в деревянном ковчеге, положив рядом меч моего отца Периона. Вернее, нет, не так. Я Палмерин де Олива. Меня воспитали простые крестьяне, но моя мать была принцессой Константинополя, которая скрыла моё рождение от своего правителя.

   – Ты определённо не в своём уме. Конечно, то, что ты слышал эти истории, уже само по себе удивительно, но ведь не может же быть, чтобы lépero был грамотен, как клирик или учёный.

Зная, что благородные дамы склонны к состраданию так же, как и падки на лесть, я процитировал монолог Педро, уличного паренька из пьесы Сервантеса «Педро, или Ловкий плут»:

 
Я тоже был найдёнышем, я звался «сыном камня»,
И чей я сын, кто мой отец, не ведал от рождения,
Каков мой род и где мой дом – и этого не знал я,
В несчастье жил, несчастным слыл, не зная снисхождения.
 
 
Я был из тех никчёмных, кто, не ведая уюта,
Растёт в пороках и грязи, готовясь к жизни битве,
Но в скудости и нищете сиротского приюта
Сумел я грамоту познать и выучил молитвы.
 

Подкидышей именовали «детьми камней», потому что чаще всего их оставляли на каменных плитах церквей. Там их потом и находили; некоторых брали на воспитание в приёмные семьи, а остальных отдавали в церковные приюты.

Едва я умолк, девушка продолжила декламировать Сервантеса:

 
Но научился и тому, как выпросить деньгу,
А то и кошелёк стащить – привычная забава,
Продать за кролика кота – и это я могу!
Ловкач – недаром обо мне пошла дурная слава.
 

К моему несчастью, она знала не только стихи, но и воровской нрав lépero.

   – Как ты оказался в этой карете? – поинтересовалась незнакомка.

   – Я скрываюсь.

   – Какое же преступление ты совершил?

   – Убийство.

Девушка снова ахнула. Её рука потянулась к двери.

   – Но я невиновен.

   – Lépero не может быть невиновен.

   – Верно, сеньорита, я и впрямь повинен во многих кражах – еды и одеял, – и мои методы выпрашивать подаяние, мягко говоря, небезгрешны, но я никогда никого не убивал.

   – Тогда почему тебя обвиняют в убийстве?

   – Видишь ли, обоих этих людей убил испанец, а что значит моё слово против слова испанца?

   – Ты можешь обратиться к властям...

   – Ты и впрямь думаешь, что это возможно?

Даже несмотря на юность и наивность, она не питала иллюзий на этот счёт.

   – Они говорят, что я убил отца Антонио...

   – Святая Мария! Священника! – Девушка перекрестилась.

   – Мало того, этот человек любил меня, как родной отец. Он воспитал меня, когда родители бросили меня на произвол судьбы, и научил читать, писать и думать. Клянусь, я бы никогда не причинил отцу Антонио зла: я любил его.

Тут вновь послышались шаги и голоса, и слова замерли у меня на устах.

   – Словом, моя жизнь в твоих руках.

Я убрал голову обратно за покрывало.

Сундуки взгромоздили на крышу кареты, и она закачалась, когда в неё стали садиться и другие пассажиры, как я понял по обуви и голосам – две женщины и парнишка. Судя по его башмакам, брючинам и звуку голоса, я решил, что ему лет двенадцать или тринадцать, а затем сообразил, что это тот самый паренёк, который хотел ударить меня. Одна женщина была средних лет, а вторая – пожилая.

К девушке, с которой я разговаривал, обратились по имени: её звали Елена. Голос пожилой женщины звучал властно, как у настоящей благородной госпожи. Юноша хотел было засунуть свёрток под то сиденье, где я прятался, но девушка остановила его:

   – Нет, Луис, я уже заполнила это место. Положи свёрток под другое сиденье.

Слава богу, парнишка её послушался.

Луис сел рядом с Еленой, а обе женщины заняли скамью, под которой я прятался. Как только путники расположились, карета двинулась в путь по улицам, мощённым камнем. Под громыхание колёс старуха завела с Еленой разговор о каких-то замечаниях, сделанных девушкой ранее и, видно, разозливших старуху.

Вскоре я понял, что Елена не состоит в родстве с другими пассажирами. Женщины были матерью Луиса и его бабушкой. Как звали последнюю, я так и не разобрал.

Как было принято среди благородных испанских фамилий, брак между Еленой и Луисом, несмотря на их юный возраст, был уже делом решённым. Видимо, всей родне и обществу казалось, что эти двое как нельзя лучше подходят друг другу, хотя лично я думал иначе. А старуху, хоть она и считала Елену хорошей партией для внука, явно раздражали некоторые взгляды и высказывания девушки.

   – Сегодня за ужином нам с доньей Хуанитой стало за тебя неловко, – промолвила старая матрона. – Ну как тебе пришло в голову заявить, что, сделавшись взрослой, ты переоденешься в мужское платье, поступишь в университет и получишь учёную степень?

Ну ничего себе! Вот так заявление! Принимать женщин в университет запрещалось, да и вообще считалось, что образование им ни к чему. Даже девушки из хороших семей частенько оставались неграмотными.

   – Мужчины не единственные, кто умеет думать, – сказала Елена. – Женщины тоже должны изучать мир вокруг себя.

   – Единственное призвание женщины – это муж, дети и ведение домашнего хозяйства, – строго возразила старая матрона. – Образование ей ни к чему, ибо способно только забить голову нелепыми умствованиями, не имеющими никакого практического применения. Я, например, горжусь тем, что мы никогда не корпели над учением, от которого случается помрачение рассудка.

   – И это всё, что нам положено? – спросила Елена. – Единственное, для чего мы годимся, – это вынашивать детей и печь хлеб? А разве одна из величайших властительниц в истории Испании, наша любимая Изабелла, не была женщиной? Разве воительница по имени Жанна из Арка не привела к победе армии Франции? Да и Елизавета Английская находилась на троне того далёкого холодного острова, когда наша великая и гордая Армада...

Раздался резкий звонкий звук пощёчины, и Елена вскрикнула от неожиданности.

   – Ты нахальная девчонка! Будь уверена, обо всех твоих неуместных высказываниях будет сообщено дону Диего. Напрасно считаешь себя самой умной! Существует установленный Богом порядок вещей, и, если твой дядюшка ещё не наставил тебя на путь истинный, тем хуже для тебя. Но не беда, уже совсем скоро ты выйдешь замуж, и муж живо тебя обуздает.

   – Ни один мужчина никогда не обуздает меня! – с вызовом заявила Елена и снова получила пощёчину. Но на сей раз даже не вскрикнула.

Ну и дела! Эх, вот бы сейчас оказаться на сиденье рядом с Еленой – ох и врезал бы я этой старой ведьме!

   – Но, мама, она всего лишь глупая девчонка с дурацкими идеями, – заступилась за Елену другая женщина.

   – Значит, ей пора повзрослеть и усвоить своё место как женщины. Какой женой она станет для нашего Луиса, если голова у неё забита этими безумными идеями?

   – Я выйду замуж за того, за кого сама захочу.

Последовала очередная пощёчина. Dios mio, а у этой девушки есть сердце.

   – Ты должна помалкивать до тех пор, пока я не обращусь непосредственно к тебе. Ясно? И чтобы больше мы не слышали от тебя ни слова.

В этот момент Луис издал гадкий смешок: похоже, наскоки на будущую жену его забавляли.

   – Дон Рамон объяснил мне, как надо управляться с женщинами, – заявил этот щенок, – и поверь мне, Елена, моя рука будет твёрдой.

Я при этом аж дёрнулся, так что чуть не выдал себя. Надо же, и тут Рамон!

   – Он сказал мне, что женщины – всё равно как лошади, – не унимался Луис. – Кобылки поначалу бывают строптивыми, и, чтобы хорошенько их объездить, нельзя забывать про плеть.

Мать Луиса рассмеялась, и её грубый смех перешёл в резкий хриплый кашель. Слышал я такой на улицах, его называли смертным хрипом. Рано или поздно эта женщина начнёт харкать кровью, а вскоре после этого отойдёт в мир иной.

Вздумай тот чародей на ярмарке погадать на её душу, у него наверняка выпал бы гроб.

Но единственной реакцией Елены на все их насмешки было холодящее кровь молчание. Что за выдержка у этой девушки! Если Луис вообразил, будто способен объездить эту строптивую лошадку, его постигнет горькое разочарование.

   – От твоей замужней кузины я слышала, будто ты кропаешь стихи, – не унималась старуха. – Это не занятие для девушки из приличной семьи. Вот вернём тебя дону Диего и обязательно обсудим с ним этот вопрос – и этот, и некоторые другие. Судя по твоим высказываниям, Елена, тебе присущи странные интересы, какие возникают только от праздности и по наущению дьявола. Богу неугодно, чтобы девицы предавались подобным помыслам, и я, если потребуется, собственноручно выбью из тебя бесовские наваждения плетью.

Со своего наблюдательного пункта я видел, как Елена нетерпеливо и раздражённо постукивает ногой. Чувствовалось, что она, хоть и сдерживала себя, внутри вся кипела. Однако запугать её старухе уж точно не удалось.

Голенище сапога Луиса украшала серебряная нашлёпка в форме выгравированного фамильного герба – роза и сжатая в кулак стальная рыцарская перчатка. И почему-то в этом гербе мне почудилось нечто знакомое, хотя похожими эмблемами пользовались многие родовитые испанцы.

Мощённые камнем улицы сменились песчаной дорогой на Ялапу, которая вела нас через дюны и болота. Дорожный грунт укрепляли брёвнами, однако дальше предгорий карета всё равно проехать не могла. В горах путники передвигались верхом, пешком или в паланкинах.

Я понятия не имел, куда направляется эта компания, ясно было лишь, что в сторону Мехико, но зато я точно знал, что, каков бы ни был пункт назначения, в карете дотуда точно не добраться. Скоро всем придётся пересаживаться на мулов или лошадей. Я как раз уже начал задрёмывать, когда кучер крикнул хозяевам, что карету останавливают soldatos.