Текст книги "Сокровища поднебесной"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Глава 4

Мы с Ху Шенг, Фунгом и слугами отправились от дворцовой пристани в san-pan из замысловато вырезанного тикового дерева под растянутым шелковым балдахином, который был таким же богато разукрашенным и изогнутым, как крыши в домах хань. Дюжина гребцов, раздетых до пояса, с телами, смазанными маслом так, что они блестели в свете луны, повезли нас по извилистому каналу к нашему новому жилищу, а по пути Фунг показывал нам разные достопримечательности.

Один раз, например, он сказал:

– Короткая улица, которая отходит влево, называется Тропа Свежего Ветра и Легких Дуновений. Другими словами, это улица, где живут изготовители вееров. Веера Ханчжоу славятся по всему миру – именно здесь был изобретен и сложен первый веер, – у некоторых вееров чуть не по пятьдесят прутьев, и все они расписаны изящными рисунками, подчас весьма озорными. Почти сотня семей в нашем городе вот уже долгие века занимается изготовлением вееров, передавая секреты ремесла от отца к сыну, от деда к внуку.

В другой раз Фунг сказал:

– Это здание справа самое большое в городе. Оно всего восемь этажей в высоту, не самое высокое, но зато тянется от улицы до улицы в одном направлении и от канала до канала – в другом. Это постоянный городской крытый рынок, думаю, что он единственный такой в Манзи. В сотне или даже больше его помещений выставлены на продажу особые товары – слишком дорогие или хрупкие, чтобы их выставлять на открытых рынках: прекрасная мебель, произведения искусства, скоропортящиеся продукты, рабы-дети и прочее.

В третий раз судья обратил наше внимание на следующее:

– А вот здесь, в этом месте, канал так сильно расширяется, что он называется Ши Ху, Западное озеро. Видите ярко освещенный остров в центре? Даже в этот час там полно лодок и баркасов, стоящих на якоре. Кое-кто посещает на острове храмы, но в основном люди приезжают туда веселиться. Вы слышите музыку? Постоялые дворы там открыты всю ночь, там вкусно кормят и поят, на острове можно славно повеселиться. В одни постоялые дворы пускают всех посетителей, другие снимают только зажиточные семейства, которые устраивают там собственные праздники и пиры, празднуют свадьбы.

И еще он сказал:

– Эта улица, которая тянется справа от нас, как вы видите, вся увешана фонарями из красного шелка. Подобные фонари у нас принято вешать над дверью публичных домов. В Ханчжоу строго следят за проститутками, их объединяют в отдельные гильдии, от очень дорогих куртизанок и до портовых шлюх, женщин время от времени обследуют, чтобы удостовериться, что они здоровы и чисты.

До этого я довольно долго только молчал или что-то невнятно бормотал в ответ на замечания Фунга, но когда он упомянул о проститутках, сказал:

– Я заметил, что некоторые из них свободно прогуливаются по улице при свете дня, я не видел ничего подобного ни в одном городе. Похоже, в Ханчжоу к ним относятся довольно терпимо.

– Хм. Те, которые прогуливаются далеко от своего дома, – это проститутки-мужчины. Отдельная гильдия, которая тоже регламентируется законами. Когда станете договариваться с шлюхой, сначала посмотрите на ее браслеты. Если один из них медный, то это не женщина, даже если она облачена в женское платье. Подобный медный браслет предписано носить в городе, чтобы помешать мужчинам-проституткам, несчастным негодяям, изображать из себя то, чем они не являются.

Я без всякой радости припомнил, что и сам племянник одного такого негодяя, и ответил, возможно, немного раздраженно:

– Ханчжоу, похоже, довольно терпим во многих отношениях, чего о вас, боюсь, не скажешь.

На это судья вежливо заметил:

– Я даосист. Каждый идет своим собственным путем. Мужчина, который любит себе подобных, невольно иногда становится евнухом. Их обоих укоряют родители, потому что они не продолжают род, и им не требуется еще и мое осуждение. А теперь посмотрите, вон там, справа, эта высокая и похожая на барабан башня обозначает центр города, это наше самое высокое сооружение. На ней день и ночь находятся люди, чтобы при помощи барабанного боя предупредить о пожаре. В случае чего Ханчжоу нет нужды полагаться на случайных прохожих или добровольцев. Тысяча человек в нашем городе регулярно получают плату только за то, что они постоянно готовы выполнить свою работу.

Баркас медленно подплыл к пристани у нашего собственного дома, словно мы оказались в Венеции, а дом был целым палаццо. По обеим сторонам от входа стояли часовые, у каждого в руках было нечто напоминающее пику, с острым лезвием на конце и таким же наконечником. Никогда еще я не видел таких высоченных хань.

– Да, настоящие здоровяки, – сказал Фунг, заметив мое восхищение. – Я бы сказал, что каждый из них чуть ли не шестнадцать ладоней ростом.

– Думаю, вы ошибаетесь, – возразил я. – Я сам семнадцать ладоней ростом, а они чуть не на полголовы выше меня. – И насмешливо добавил: – Если вы настолько плохо считаете, то я удивляюсь, что вас приставили в качестве помощника к сборщику налогов.

– Пожалуй, ван действительно ошибся, – ответил он таким же задорным тоном, – потому что я знаю только ханьский способ счета. Рост обычного человека действительно, как правило, считают от кончиков ног до головы, но у воина рост измеряют лишь до плеча.

– Cazza beta! Почему?

– Обычно их ставят парами, чтобы нести шесты. Поскольку они пешие воины, а не всадники, они сами и несут свой груз. Но еще так делают, поскольку считается, что хорошему и послушному воину нет нужды раздумывать, так что голова ему не нужна.

Я в восхищении и изумлении покачал своей собственной головой и извинился перед судьей за то, что даже слегка усомнился в его познаниях. Затем, после того как мы снова сменили наши туфли на шлепанцы, он повел нас с Ху Шенг по всему дому, чтобы мы могли осмотреть его. В то время как слуги в каждой комнате падали один за другим на колени в ko-tou, приветствуя нас, Фунг показывал нам то одно, то другое приспособление, которые должны были обеспечить нам уют и комфорт. У дома даже был сад с прудом, в котором росли лотосы; сад этот располагался в центре, над ним склонились цветущие деревья. Гравий на дорожках не был ровным, он был насыпан в виде изящных рисунков. Меня особенно поразило одно украшение: огромный сидящий лев, который сторожил вход из дома в сад. Он был изваян из единого куска камня и так искусно сделан, что у него имелся даже каменный шар в полуоткрытой пасти. Шар можно было пальцами катать в пасти туда-сюда, но нельзя было вытащить.

Думаю, судья Фунг был слегка удивлен тем, что я способен оценить произведение искусства, когда, восхищаясь разрисованными свитками на стенах нашей спальни, я заметил, что эти картины с пейзажами, похоже, были сделаны здесь, а не художниками Катая. Он бросил на меня мимолетный косой взгляд и сказал:

– Вы правы, куян. На севере художники, рисуя горы, изображают строгие и отвесные пики горного хребта Тянь-Шаня. Художники Сун – Манзи, я имею в виду, простите, – лучше знакомы с мягкими, покрытыми растительностью, округлыми, словно женские груди, южными горами.

Он ушел, заявив напоследок, что готов прийти, как только потребуется мне, когда бы я ни решил начать работать. Мы с Ху Шенг прошлись по нашему жилищу, отпуская слуг одного за другим к себе, а сами при этом знакомились со своим домом. Мы некоторое время посидели в саду, пока я жестами рассказал Ху Шенг подробности многочисленных событий, которые произошли днем, и разъяснил ей то, что она, возможно, не поняла сама. В заключение я высказал основное впечатление, которое у меня создалось: похоже, никто не верил в то, что я добьюсь успеха в качестве сборщика налогов. Она кивала головой в знак того, что понимает все мои разъяснения, и как тактичная ханьская супруга ничего не говорила по поводу того, подхожу ли я для этой работы, и относительно моих планов на будущее. Ху Шенг задала только один вопрос:

– Ты будешь счастлив здесь, Марко?

Меня буквально накрыла волна hai-xiao любви к ней, и я жестом ответил:

– Я уже счастлив здесь! – Давая ей понять, что я счастлив с ней.

Мы позволили себе отдохнуть в течение недели или около того, чтобы как следует обустроиться в новом жилище. Я быстро понял, что лучше всего предоставить Ху Шенг самой заняться ведением домашнего хозяйства. Как это уже произошло раньше с монгольской служанкой, которая прибыла вместе с нами, Ху Шенг и в Ханчжоу, казалось, легко нашла некий незаметный способ общения с новыми слугами-хань: они послушно бросались выполнять малейшую ее прихоть и обычно делали все безукоризненно. Я был не таким хорошим хозяином, как она хозяйкой. Например, я не мог говорить на языке хань, а она могла с ними общаться. И еще, я уже давно привык к монгольским слугам или же слугам, обученным монголами, а эти манзи были совсем другими.

Я мог бы представить целый список этих отличий, но отмечу лишь два. Во-первых, поскольку хань с почтением относились к старости, слуга не мог быть уволен или заменен на том основании, что он или она состарились, стали немощными, вздорными или нахальными, их нельзя было даже выпороть. Одна из наших служанок оказалась настоящей старой каргой. Ее единственной обязанностью было убирать по утрам нашу постель, и стоило только старухе уловить запах лимона на мне, Ху Шенг или на простынях, как она мигом начинала хихикать, а потом и потихоньку ржать самым гнусным образом, а мне приходилось безропотно выносить все это, стиснув зубы.

Другое отличие местных слуг заключалось в их отношении к погоде. Сейчас объясню, что я имею в виду, хотя, боюсь, читатели мне не поверят. Монголы были равнодушны к погоде, они занимались своими делами, когда светило солнце и когда шел дождь или снег, – возможно, они продолжали бы свои дела даже во время тайфуна, если бы оказались им застигнуты. Видит бог, после всех своих путешествий я стал невосприимчивым к холоду, жаре или влаге, как самый настоящий монгол. Однако хань в Манзи, хотя и любили мыться при малейшей возможности, подобно кошкам испытывали отвращение к дождю. Когда начинался дождь, люди бросали все дела, которыми занимались, – я имею в виду не только слуг, я говорю обо всех жителях Манзи.

Большинство министров Агячи жили в том же дворце, что и он, но те, кто жил в другом месте, оставались дома, как только начинался дождь. Городские рынки во время дождя пустовали: ни торговцев, ни покупателей. Та же картина была характерна и для большей части крытого рынка: хотя он и находился под крышей, но люди в дождь туда не ходили. Мне самому в плохую погоду приходилось передвигаться пешком. Невозможно было найти ни паланкина, ни даже лодки на канале. Хотя лодочники всю свою жизнь проводили на воде и б о льшую часть времени были мокрыми, они не выходили наружу, если вода падала с неба. Даже мужчины-проститутки и то не прогуливались по улицам.

Да и мой так называемый помощник судья Фунг тоже был таким же прихотливым. В дождливые дни он не только не шел через весь город ко мне домой, но даже не являлся на заранее назначенные заседания ченга.

– Зачем беспокоиться? Все равно там не будет ни ответчиков, ни истцов. – Он утешал меня, поскольку я переживал, теряя понапрасну из-за дождя столько времени, и, казалось, искренне удивлялся причудам своих земляков, однако сам был ничуть не лучше. Помнится, однажды он отсутствовал из-за дождей целую неделю. Я не выдержал и возмутился:

– Как, интересно, я могу хоть что-то сделать, если помощник у меня есть только в солнечную погоду?

Он сел, взял бумагу, кисти, кубик туши и написал для меня ханьский иероглиф.

– Посмотрите, этот иероглиф говорит «срочное дело еще не выполнено». Но обратите внимание: он состоит из двух элементов. Этот читается, как «прервано», а этот – «из-за дождя». Это заложено как в нашей письменности, так и в наших душах. Тут уж ничего не поделаешь.

Однако в хорошую погоду мы тоже не работали: просто сидели в моем саду и вели долгие беседы, касающиеся моей миссии и его судейства. Мне было интересно узнать некоторые местные законы и традиции, но когда Фунг разъяснил их, я понял, что чиновники в судейской практике в Манзи большей частью полагаются на суеверия и на сиюминутные прихоти и капризы судьи. Вот, например, как там поступали в случае кражи.

– В числе прочего у меня есть колокольчик, который указывает, кто – вор, а кто – честный человек. Предположим, произошла кража, а у меня целая армия подозреваемых. Я приказываю каждому из них пройти за занавес и дотронуться там до спрятанного колокольчика, который звонит, когда к нему прикоснешься.

– Неужели это срабатывает? – скептически спросил я. – Колокольчик волшебный?

– Разумеется, нет. Но он вымазан сухой тушью. После этого я обследую руки подозреваемых. Тот, чьи руки чистые, и есть вор, раз он побоялся прикоснуться к колокольчику.

Я пробормотал:

– Остроумно. – Это слово мне часто приходилось употреблять здесь, в Манзи.

– О, вести судебные разбирательства довольно просто. Предположим, я приговорил вора к сидению в тюремном дворе в колодках. Это тяжелый деревянный воротник, больше напоминающий каменный якорь, который застегивают у преступника на шее. Он должен все это время сидеть в тюремном дворе, а прохожие глумятся над ним. Допустим, я решил, что за свое преступление вор заслуживает два месяца наказаний. Однако я отлично знаю, что его семья подкупила тюремщиков, и они заковывают злоумышленника в колодки только тогда, когда я прохожу мимо. Следовательно, чтобы быть уверенным, что вор понес справедливое наказание, я приговариваю его к шести месяцам сидения в колодках.

– А вы, – чуть поколебавшись, спросил я, – вы держите на службе Ласкателя – дабы наказывать тех, кто совершил более серьезные проступки?

– Разумеется держим, и очень хорошего, – бодро произнес Фунг. – Мой собственный сын, который сейчас изучает законы, время от времени помогает нашему Ласкателю. Вот, например, недавно мастер заставил молодого Фунга отбивать преступнику потроха в течение нескольких недель.

– Что?

– Это наказание, которое называется chou-da: преступника бьют кнутом из бамбука, расщепленного на конце на множество частей. Злоумышленник испытывает самую ужасную боль от разрывов внутренних органов, хотя на нем нет видимых увечий. Однако добиться этого не так-то просто, так что моему сыну еще предстоит освоить искусство chou-da, прежде чем ему позволят работать самостоятельно.

– Gesù! Я имею в виду, очень интересно.

– Ну, есть наказания более популярные среди простонародья, посмотреть на которые приходит целая толпа; другие, разумеется, вызывают меньше интереса. Степень наказания зависит от жестокости преступления. Самое простое – нанесение клейма на лицо. Затем – стояние в клетке. Стояние на коленях на цепочке с острыми звеньями. Яд, которого удостаиваются по-настоящему старые люди. Женщины особенно любят, когда Ласкатель отравляет других женщин. Еще одно популярное среди них наказание, на которое представительницам прекрасного пола нравится смотреть, – это когда взрослую женщину переворачивают вниз головой и заливают ей внутрь кипящее масло или расплавленный свинец. Есть наказания с очень наглядными названиями: «Брачное ложе», «Любящая змея», «Обезьяна, досуха высасывающая персик». Должен честно сказать, что недавно я и сам изобрел нечто интересное.

– И что же именно?

– О, это наказание применили к поджигателю, который сжег дотла дом своего врага. Он не сумел убить врага, который был в отъезде, но сжег его жену и детей. Поэтому я вынес приговор, соответствующий преступлению. Я приказал Ласкателю наполнить нос и рот негодяя порошком huo-yao и запечатать сверху воском. Прежде чем преступник успел задохнуться, фитили подожгли, и его голова разлетелась на куски.

– Кстати, Вей Ни (к этому времени мы уже перешли на «ты» и обращались друг к другу по имени), раз уж речь зашла о наказаниях: какому наказанию подвергнет нас с тобой великий хан за неспособность выполнить свои обязанности? Время идет, а мы не разработали даже самого простейшего плана обложения жителей Манзи данью. Не думаю, что Хубилай сочтет дождливую погоду оправданием.

– Марко, зачем мучить себя составлением планов, которые не дано осуществить на практике? – лениво произнес Фунг. – Сегодня дождя нет. Давай просто сидеть здесь, наслаждаться солнцем, ветерком и безмятежно смотреть, как твоя красавица хозяйка собирает в саду цветы.

– Вей Ни, ведь Ханчжоу – богатый город, – не сдавался я. – Помимо единственного крытого рынка, который я видел, здесь есть еще с десяток открытых. Они все полны, во всяком случае в хорошую погоду. Да и вообще, чего здесь только нет! Павильоны развлечений на островах посреди озера. Семейства, которые процветают благодаря тому, что создают веера. А какие доходы приносят их владельцам публичные дома! Ни один житель города еще не заплатил и tsien в казну нового правителя. А ведь наверняка в Манзи есть и другие богатые города! А ты советуешь мне сидеть спокойно и позволять всем подданным в государстве вообще ничего не платить в казну Хубилая!

– Марко, я могу только повторить тебе то, что однажды сказал ван, – все записи о налогах, которые взимали при правителях династии Сун, исчезли вместе с ними. Возможно, старая императрица специально приказала их уничтожить. Но более вероятно, что ее подданные проникли в залы, где хранились записи и архивы ченга, как только она отправилась в Ханбалык, чтобы отдать корону, и уничтожили записи. Это понятно. Подобное случается повсюду на захваченных территориях перед тем, как войдут завоеватели…

– Да, да. Я готов примириться с этим фактом. Но я не интересуюсь, кто и сколько платил последним чиновникам Сун! Что мне делать с кучей этих гроссбухов? Вполне можно обойтись и без них.

– Ты так полагаешь? Ну тогда смотри. У тебя есть три возможных пути. – Он начал загибать пальцы. – Ты можешь обойти каждый прилавок на рынке, каждый постоялый двор на островах и каждую спальню шлюхи…

– Что невозможно.

– …Или для тебя это будет делать целая армия людей.

– Что ты считаешь бесполезным.

– Совершенно верно. Сейчас я объясню, как это будет выглядеть. Скажем, ты подходишь к прилавку на рынке, где какой-то мужчина торгует бараниной. Ты заявляешь, что великий хан требует присылать ему часть выручки от этой баранины. В ответ продавец говорит: «Но, куян, я не владелец этого прилавка. Пожалуйста, скажите об этом хозяину». Ты обращаешься к тому, а тот заявляет: «Продавец считает меня хозяином, да, но я только управляю этим прилавком вместо владельца, который уединенно живет в Сучжоу». И что тогда?

– Я не поверю им обоим.

– Допустим. Но что ты сможешь сделать? Начнешь вымогать деньги у одного? У обоих? От каждого ты получишь совсем немного. Возможно, ты даже выйдешь на настоящего владельца – может, он поставщик всей баранины в Манзи, который действительно блаженствует вдали отсюда, где-нибудь в Сучжоу. Но подумай сам, Марко, сколько времени тебе понадобится, чтобы вывести на чистую воду всего лишь одного продавца!

– Вах! Я так никогда не обойду и одного рынка!

– А если бы у тебя были старые записи, ты бы знал, кого надо заставить платить, где его можно найти и сколько он заплатил в последний раз. Следовательно, у тебя остается третья, единственная реальная возможность действовать: составь новые записи. Еще до того как ты приступишь к сбору налогов, у тебя должен быть полный список – все лавки, мастерские, имущество отдельных граждан, перечень земельных наделов. Тебе придется записать имена всех их владельцев, а также членов семей и слуг. И подсчитать, сколько стоит все их имущество, и каков ежегодный доход, и…

– Gramo mi! [232]232
  Горе мне! (ит.)


[Закрыть]Да на одно только это уйдет вся моя жизнь, Вей Ни. А когда же собирать налоги?

– Ну вот, теперь ты и сам все понял, – снова произнес он лениво. – Наслаждайся светом дня и красотой Ху Шенг. Утешь свою совесть таким рассуждением. Династия Сун, прежде чем пасть, просуществовала здесь триста двадцать лет. У старых императоров было много времени, чтобы собрать и систематизировать все записи и заставить заработать свою систему сбора налогов. Неужели ты рассчитываешь сразу же сделать то же самое?

– Я-то нет. Но боюсь, что Хубилай-хан как раз этого от меня и ждет. Что же мне делать?

– Ничего, поскольку все, что ты предпримешь, все равно ничего не даст. Ты слышишь, как кукует кукушка на том дереве? «Ку-ку… ку-ку». У нас считается, что кукушка говорит: «Pu-ju ku-ei». Это означает: «Почему бы не отправиться домой?»

– Спасибо тебе, Вей Ни. Надеюсь, что в один прекрасный день я действительно отправлюсь домой. Ибо все в этом мире, вся наша жизнь, есть путь домой. Но я не хочу возвращаться домой, как говорим мы, венецианцы, «с волынкой, вывернутой наизнанку».

На какое-то время наступила мирная тишина, только кукушка повторяла свой совет. Наконец Фунг сказал:

– Ты счастлив здесь в Ханчжоу?

– Исключительно.

– Ну так и наслаждайся своим счастьем. Постарайся, чтобы так было и дальше. Может пройти много приятных минут, прежде чем великий хан вспомнит, что послал тебя сюда. Когда это произойдет, ты сможешь еще довольно долгое время избегать его строгого допроса. А когда Хубилай в конце концов потребует явиться к нему, не исключена возможность, что он сочтет причины, по которым ты не смог исполнить его приказ, уважительными. Если нет, тогда он либо предаст тебя смерти, либо не предаст. В первом случае все твои волнения закончатся. Если же Хубилай только прикажет избить тебя хлыстом chou-da, ну, тогда ты сможешь окончить свою жизнь ущербным калекой. И в этом случае продавцы на рынке будут к тебе добры и позволят занять место попрошайки на рыночной площади, потому что ты никогда раньше не досаждал им налогами, понял?

Я произнес довольно кисло:

– Ван считает тебя прекрасным судьей, Вей Ни. Это что, твоя манера вести дела?

– Нет, Марко. Это даосизм.

Некоторое время спустя он отправился к себе домой, а я все ломал голову над вопросом: «Что же мне делать?»

В саду уже стало прохладно, поскольку наступил вечер. Кукушка в последний раз выдала свой совет и сама тоже отправилась домой, а мы с Ху Шенг поужинали и сидели в саду. Я поведал ей все, о чем мы с Фунгом сегодня говорили, объяснил, что оказался в затруднительном положении, и теперь спрашивал совета у своей подруги.

Какое-то время Ху Шенг сидела с задумчивым видом, затем сделала знак «подожди», встала и направилась в кухню. Она вернулась оттуда с мешочком высушенных бобов и знаком велела мне сесть вместе с ней на землю посреди цветочных клумб. На небольшом участке голой земли своим изящным указательным пальчиком она нарисовала квадрат. Затем Ху Шенг разделила его на четыре части. Внутри первой она нацарапала одну маленькую линию, в следующей части – две линии, в третьей – три, а в последней изобразила что-то вроде тильды, а потом вопросительно посмотрела на меня. Я узнал принятые у хань цифры, кивнул и сказал:

– Четыре маленьких квадрата с цифрами один, два, три и четыре.

Пока я ломал голову, какое отношение это может иметь к сбору налогов, Ху Шенг достала из мешочка один сухой боб, показала его мне и положила в квадрат с цифрой «три». Затем, не глядя, она сунула руку в мешочек, достала оттуда горсть бобов и бросила их рядом с квадратом. Быстрыми легкими щелчками Ху Шенг отобрала из рассыпанных бобов четыре штуки, потом еще четыре и стала раскладывать их с одной стороны, все время отделяя от рассыпанной на земле кучи по четыре штуки. Когда же четверки бобов закончились, они все оказались с одной стороны, только два боба были лишними. Ху Шенг показала на них, затем на квадрат с цифрой «два», начерченный на земле, схватила боб из квадрата номер три и добавила его к тем, которые у нее были, после чего шаловливо улыбнулась мне и сделала знак, который говорил: «Очень плохо».

– Понимаю, – сказал я. – Я поставил на квадрат номер три, но выиграл квадрат номер два, поэтому я потерял свой боб. Я остался ни с чем.

Ху Шенг снова сложила все бобы в мешочек, взяла один и теперь демонстративно положила его на номер за меня – на этот раз на номер четыре. Она снова сунула было руку в мешочек, но остановилась и сделала знак мне, чтобы я сам достал. Я понял: игра была совершенно простая, количество бобов захватывалось каждый раз наугад. Я захватил целую горсть из мешочка и отдал бобы Ху Шенг. Она снова быстро разложила их по четыре, на этот раз их количество было кратно четырем. Не осталось ни одного из тех бобов, что лежали с одной стороны вначале.

– Ага, – произнес я. – Это значит, что мой номер четыре выиграл. И что же выиграл?

Ху Шенг продемонстрировала мне четыре пальца, показала на мою ставку, добавила к ним еще три боба и все это подвинула ко мне.

– Если я проигрываю, то проигрываю свой боб. Если мой квадрат с номером выигрывает, то за один боб мне полагается целых четыре. – Я напустил на себя смиренный вид. – Это простая игра, совсем детская, не сложней игры venturina, в которую играют старые моряки. Если ты предлагаешь поиграть в нее немного, очень хорошо, дорогая, давай поиграем. Но я-то, признаться, решил, что ты придумала какой-нибудь выход.

Ху Шенг вручила мне огромное количество бобов и знаками пояснила, что я могу поставить столько, сколько хочу, и на то количество квадратов, какое сам выберу. Поэтому я поставил по десять бобов на каждый из четырех квадратов, чтобы посмотреть, что произойдет. Раздраженно глянув на меня, не став даже копаться в своем мешочке, чтобы удостовериться в выигрышном номере, Ху Шенг просто достала мне оттуда сорок бобов, а затем схватила еще сорок штук с земли. Я все понял: при такой системе игры пора остановиться. Поэтому я начал пробовать всевозможные сочетания – оставлял один квадрат пустым, раскладывал разное количество бобов в каждый квадрат и так далее. Игра приобрела черты настоящей математической головоломки. Иногда я выигрывал целую горсть бобов, а у Ху Шенг их оставалось совсем немного. Иногда удача отворачивалась от меня: я здорово увеличивал ее запасы и уменьшал свои.

Я постиг кое-что: если человек серьезно играет в эту игру, он может благодаря одной удаче выиграть, если только он вовремя встанет и уйдет прочь со своим выигрышем, сумев устоять перед искушением попробовать сыграть еще. Но всегда оставался стимул, особенно когда кто-то другой был впереди, попытаться еще раз. Я даже представил себе такую ситуацию: один игрок непрерывно выигрывает у трех других, плюс банкомет с мешочком бобов, которые он может в любой момент поставить сам или соблазнить ими игроков. По моим расчетам выходило, что банкомет всегда будет становиться богаче, а тот, кто выигрывает, обогащается преимущественно за счет остальных троих игроков.

Знаком я привлек внимание Ху Шенг. Она подняла глаза от земли, на которой была расчерчена игра, и я показал на себя, на бобы и на свой кошель с деньгами, говоря: «Если играть на деньги вместо бобов, это может стать весьма дорогостоящим развлечением».

Ху Шенг улыбнулась, ее глаза смеялись, она решительно кивнула головой: «Именно это я и пытаюсь тебе объяснить». Она развела руками, словно пытаясь охватить весь Ханчжоу, а может, и весь Манзи, а затем указала на наш дом.

Я уставился на ее светившееся от возбуждения личико, затем на бобы, рассыпанные на земле.

– Ты предлагаешь это в качестве замены для сбора налогов?

Выразительный кивок: «Да». И снова взмах руками: «Почему нет?»

Что за нелепая идея, было моей первой мыслью, но затем я задумался. Я видел, как хань рисковали своими деньгами при игре в zhi-pai и в ma-jiang и даже в feng-zheng – летающие игрушки, причем они всегда делали это жадно, возбужденно, безумно. Сможет ли их соблазнить безумие этой глуповатой игры? Со мной в качестве банкомета? А если на кон будет поставлена имперская казна?

– Ben trovato! [233]233
  Хорошо придумано! (ит.)


[Закрыть] – пробормотал я. – Великий хан сам сказал: «Добровольно-принудительные пожертвования!» – Я вскочил на ноги, подхватил Ху Шенг с клумбы и с жаром обнял ее. – Ты оказала мне помощь и принесла спасение. Скажи мне, ты, наверное, выучилась этой игре в детстве?

Как выяснилось, так оно и было. Несколько лет назад – после того, как банда монгольских мародеров спалила ее родную деревню, убила всех взрослых и захватила в рабство ее и других детей, – Ху Шенг выбрали для того, чтобы превратить в лон-гя для наложниц. Шаман нанес девочке надрезы, которые сделали ее саму и весь мир вокруг молчаливым, а старуха, которая следила за выздоровлением малышки, милостиво научила ее этой игре, потому что она была единственной, где не надо было ни слышать, ни произносить слов. Ху Шенг выучилась играть в бобы, когда ей было около шести лет.

Я еще сильнее сжал любимую в объятиях.