Текст книги "Сокровища поднебесной"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Гэри Дженнингс
Путешественник. Том 2. Сокровища поднебесной

Часть девятая
ТИБЕТ

Глава 1

Путешествие от Ханбалыка до того места, где орлок Баян вел свои военные действия, оказалось долгим: дотуда было примерно столько же ли, сколько от Ханбалыка до Кашгара, но мы – я и двое моих сопровождающих – ехали налегке и поэтому быстро. Мы везли с собой только все самое необходимое – никакой еды, посуды или постельных принадлежностей. Самое тяжелое, что у нас было, – это заполненные порошком латунные шары, равномерно распределенные между тремя запасными лошадьми. Кстати, нам выделили самых быстрых скакунов, в том числе и для перевозки груза, поэтому вся шестерка лошадей была способна передвигаться походным монгольским шагом. Хубилай объяснил, что, как только какая-нибудь лошадь начнет выказывать признаки усталости, нам нужно остановиться и сделать передышку на одной из почтовых станций, созданных министром дорог, где нам незамедлительно предоставят шестерку свежих скакунов.

Я не очень понял, что имел в виду Хубилай, когда он сказал, что уже выслал гонцов «приготовить дорогу». Как выяснилось, подобные приготовления делались всякий раз, когда великий хан или какие-нибудь его важные посланники проделывали длинное путешествие по всей стране. Впереди ехали гонцы и объявляли, что приближается высокопоставленный путешественник. Ван каждой провинции, судья каждой префектуры и даже старейшина самой крошечной деревни должен был подготовиться к его приезду. Поэтому неудивительно, что нам везде предоставляли удобные постели в самых лучших жилищах и что мы получали самую лучшую провизию. Местные власти даже специально рыли колодцы в засушливых районах, если надо было снабдить путешественников пресной водой. Вот почему нам вполне достаточно было везти с собой лишь небольшие легкие вьюки.

Мало того, каждый вечер нам помимо всего прочего любезно предоставляли женщин, но, как и сказал Хубилай, я и правда слишком уставал, чтобы думать о подобных наслаждениях. Вместо этого я в короткий промежуток свободного времени между ужином и сном регулярно делал на бумаге наброски карт – наносил все те детали и ориентиры которые заметил днем во время путешествия.

Мы двигались от Ханбалыка на юг по дуге. Я не помню, сколько деревень, маленьких городков и городов побольше мы миновали и в скольких останавливались на ночлег, но крупных было только два. Во-первых, Сиань, который военный министр Чао показал мне на огромной карте, сказав, что когда-то он был столицей первого императора этого государства. С тех пор миновало несколько веков, Сиань пришел в упадок и, хотя все еще оставался деловым и процветающим городом на пересечении дорог, не обладал пышностью и блеском, присущими имперской столице. Вторым городом был Чэнду, в честь которого было названо государство в бассейне Красной реки. Название свое река получила по цвету почвы, которая здесь была не желтой, как в большей части Китая, а красной. Чэнду был столицей провинции Сычуань, его ван занимал дворец «город-в-городе», почти такой же огромный, как в Ханбалыке. Ван Мангалай был одним из сыновей Хубилая, он бы с радостью оставил нас как почетных гостей пожить у него подольше. Я испытывал сильное искушение отдохнуть там, по крайней мере немного. Но, памятуя о своей миссии, я принес ему свои извинения. Мангалай, разумеется, их принял, и я провел в его компании всего лишь один вечер.

Из Чэнду мы повернули прямо на запад – в горную приграничную страну, где перемешивались китайская провинция Сычуань, провинция Юньнань, до сих пор еще принадлежавшая империи Сун, и государство Тибет. Здесь уже пришлось ехать медленней, потому что нам пришлось долго карабкаться вверх, а подъем вскоре стал крутым. Горы тут не были высотой до самых небес, как, например, на Памире. Склоны этих гор в значительно большей степени были покрыты лесами, и снег никогда не держался на них слишком долго, разве что на самых вершинах. Но эти горы, хотя и были значительно меньше тех, которые я видел раньше, оказались очень крутыми. Исключение составляли покрытые лесом склоны, а в остальном горы представляли собой чудовищные плиты, поставленные вертикально. Их разделяли узкие и глубокие темные ущелья. Но здесь, по крайней мере, горы стояли прочно. И нам не приходилось опасаться камнепадов, я даже ни разу не слышал, чтобы где-нибудь раздавался гул. Местные жители называли эту землю страной Четырех Рек. Здесь и правда протекали четыре потока: на местном наречии назывались – Нь-Маи, Ну, Ланкан и Джичу. Говорят, что их воды становятся шире и глубже, как только спускаются с гор, превращаясь в четыре крупнейшие реки в этой части мира; они лучше известны по названиям в своем нижнем течении – Иравади, Меконг, Салуин, Янцзы. Первые три реки, протекая по провинции Юньнань, поворачивают на юг или юго-восток – к тропическим землям под названием Тямпа. Четвертая же река – громадная Янцзы, о которой я уже рассказывал, – течет на восток и впадает прямо в Китайское море.

Однако я со своим эскортом пересек эти реки в их верхнем течении, там где они еще только становятся четырьмя раздельными потоками, – наверху реки берут свое начало в виде огромного количества впадающих друг в друга ручейков. Их так много, что у некоторых нет даже названий, но ни к одному из них местные жители не относятся с презрением. Каждый отдельный поток представляет собой грохочущую воду белого цвета, которая на протяжении веков прорез а ла свое русло в виде канала в горах; у такого канала почти вертикальные стенки, а сами они напоминают разрезы, сделанные какой-то гигантской саблей, принадлежащей сказочному джинну. Единственным путем вдоль горных потоков через эти обрывистые расселины тут является путь, который местные жители с гордостью именуют Столбовой дорогой.

Вообще называть это дорогой – явное преувеличение, правда, она все-таки располагается на столбах – или, точнее говоря, на карнизах – колодах, привезенных и загнанных в трещины и расселины по обеим сторонам ущелья, и досках, положенных поверх них; на доски эти уложены слои земли и соломы. Правильнее было бы назвать сей путь Дорогой – на карнизах. А еще лучше – Слепой дорогой, потому что б о льшую часть ее я преодолел с закрытыми глазами, полностью положившись на уверенность и невозмутимость своей лошади и надеясь на то, что она подкована особыми, никогда не скользящими подковами, сделанными из рога «барана Марко». Я испытывал головокружение оттого только, что, открыв глаза, смотрел вверх, вниз, вперед, назад или в сторону. При взгляде вверх или вниз повсюду открывался один и тот же вид: две стены из серой скалы, суживающиеся вдали до узкой, с ярко-зелеными краями расселины. Над ней небо, окаймленное с обеих сторон деревьями, а внизу вода, которая хоть и сильно напоминала замшелый ручей, но, без сомнения, на самом деле была рекой, потихоньку журчавшей между двумя лентами леса. Спереди и сзади путешественнику представало головокружительное зрелище Столбовой дороги – карниза, который выглядел хрупким даже для его собственного веса, не говоря уж о лошади с всадником или же караване. Глядя в одну сторону, я видел совсем рядом карниз, касающийся моего стремени и грозивший в любой момент столкнуть меня в пропасть. Если же я поворачивал голову в другую сторону, то видел дальний карниз, который иногда оказывался так близко от меня, что я испытывал искушение потянуться и дотронуться до него, а наклониться значило свалиться из седла и упасть в бездну.

И только одно вызывало еще большее головокружение, чем следование по Столбовой дороге вдоль карнизов, – переход ущелья с помощью того, что местные жители без преувеличения называли «мягкими мостами». Они были сделаны из досок и толстых веревок из скрученных полос тростника. Эти подвесные мосты раскачивались на ветру, который беспрерывно дул в горах, они раскачивались сильнее, когда на них ступал человек, а больше всего качались, когда он вел за собой лошадь; думаю, в это время даже лошади зажмуривали глаза.

Хотя высланные Хубилаем заранее гонцы уверились, что все население гор ожидает нашего прибытия и что нас примут со всем возможным для этих людей гостеприимством, оказанный нам прием нельзя было назвать царским. Лишь случайно мы могли отыскать место в горах, которое было равнинным и пригодным для жилья в достаточной степени чтобы вместить небольшую деревеньку лесорубов. Чаще мы проводили ночь в убежище на карнизе, где дорога была достаточно широкой для того, чтобы путешественники могли разъехаться в обе стороны. В таких местах нас встречала всего лишь группа грубых неотесанных людей, ожидавших нашего приезда, которые устанавливали для гостей палатки из шерсти яков, где можно было выспаться, приносили немного еды или убивали горного козла или барана, чтобы приготовить на костре ужин.

Я помню, как мы впервые остановились в таком месте, когда день уже сменился сумерками. Трое горцев уже ожидали нас. Они приветственно склонились в ko-tou и, поскольку побеседовать с ними оказалось невозможно – горцы не знали монгольского и говорили на каком-то языке, который даже отдаленно не напоминал язык хань, – немедленно приступили к приготовлению еды. Горцы разожгли большой костер и приготовили нам отбивные из кабарги, подвесили над огнем горшок с водой. Я заметил, что мужчины развели костер из хвороста, должно быть, им пришлось побегать вниз и вверх по склону ущелья, чтобы набрать его; кроме того, была еще и небольшая кучка стеблей бамбука, которые лежали у костра. Сумерки сменились полной темнотой к тому времени, когда еда была приготовлена, и, пока двое из мужчин прислуживали нам, третий бросил один из кусков бамбука в огонь.

Мясо кабарги было гораздо лучше обычной для горцев еды: баранины или козлятины, но дополнение к нему оказалось просто отвратительным. Мне подавали толстые куски мяса и держали их, пока я впивался в угощение зубами. Единственной посудой, которую мне предложили, была мелкая деревянная плошка, в которую один из тех, кто нам прислуживал, налил горячего зеленого чая. Но я успел сделать только пару глотков, после чего второй мужчина вежливо взял ее у меня, чтобы кое-что добавить. Он держал в руке блюдо с маслом яка, все облепленное шерстью, корпией и дорожной пылью, на нем видны были следы от пальцев тех, кто ковырялся в масле в прошлый раз. Горец грязными пальцами подцепил большой кусок и кинул его мне в чай, чтобы масло расплавилось. Грязное масло яка уже само по себе выглядело достаточно отталкивающе, но потом он открыл чумазый кожаный мешок, насыпал в чашку с чаем что-то, напоминающее по виду опилки, и пояснил:

– Цампа.

А поскольку я лишь взглянул на это месиво с отвращением и недоумением, горец показал, что с ним надо делать. Он засунул свои грязные пальцы в мою чашку и принялся смешивать вместе опилки и масло, пока все это не превратилось в тесто, а затем в тестообразный комок, вобравший в себя весь чай из чашки. Прежде чем я смог сделать хоть одно движение, чтобы помешать ему, горец отщипнул от этого тепловатого, грязного куска немного теста и засунул мне в рот.

– Цампа, – снова сказал он, пожевал тесто и проглотил, словно для того, чтобы показать мне, как надо поступать.

Я смог отделить вкус крепкого зеленого чая от прогорклого, сырообразного масла яка и «опилок», которые в действительности оказались ячменной мукой. Уж не знаю, смог бы я добровольно проглотить это тесто, но неожиданно я вздрогнул и сделал это совершенно непроизвольно. Костер вдруг издал громкое «бум!», и в темное небо взметнулся целый сноп искр. Я тут же проглотил цампу и вскочил на ноги. Точно так же поступили и мои сопровождающие, когда шум отразился многоголосым эхом от окружавших нас гор. В этот момент у меня в голове пронеслись две мысли. Во-первых, ужасное предположение о том, что взорвался один из латунных шаров, который каким-то образом попал в костер. Во-вторых, мне вдруг припомнились слова, услышанные мною в Павильоне Эха: «Возмездие настигнет тебя тогда, когда ты меньше всего будешь этого ждать».

Но горцы лишь посмеялись, пытаясь успокоить нас и жестами пояснить, что случилось. Они взяли один кусок бамбука, показали на огонь и запрыгали вокруг него, скаля зубы и рыча. Изображали они довольно понятно. Горы были полны тигров и волков. Чтобы отпугнуть их, местные жители время от времени бросали в огонь сочленения бамбука. Жара, очевидно, заставляла его внутренние соки кипеть, пока пар не разрывал бамбук на части – прямо как заряд воспламеняющегося порошка – с чудовищным шумом. Я не сомневался, что это заставит хищников держаться подальше. Я и сам с перепугу проглотил ужасную субстанцию под названием цампа.

Позднее я зашел так далеко, что смог есть цампу, хотя и без удовольствия, но, по крайней мере, и без особого отвращения. Организму мужчины требуется и иная пища, не только мясо и чай, а ячмень оказался единственным домашним растением, которое росло на такой высоте. Цампа была дешевой, ее просто было перевозить, и она хорошо подкрепляла силы. Это блюдо можно было сделать слегка аппетитней, если добавить сахар, соль, уксус или же забродившую бобовую подливку. Местные жители также готовили настоящий деликатес, наслаждаться которым было уже свыше моих сил. Приготовив тесто, они отщипывали от него шарики, засовывали их под одежду и держали там цампу всю ночь и следующий день, так что она просаливалась от их пота. Горцы извлекали их, когда чувствовали, что им пора слегка перекусить.

Впоследствии я также узнал много интересного о бамбуке. В Ханбалыке он считался изящным растением, которое изображали художники вроде госпожи Чао и мастера мягких красок. Но в этих краях бамбук был главным продуктом для поддержания жизни, причем в самом буквальном смысле слова. Бамбук растет диким образом повсюду в низинах, от Сычуаня до южной границы Юньнаня, в тропиках Тямпы – он там по-разному называется на различных языках: banwu, mambu и еще как-то, – и везде его используют не только для того, чтобы отпугивать тигров, но для великого множества целей.

Бамбук напоминает самый обычный тростник, по крайней мере пока он молодой и всего лишь в палец толщиной. Единственное отличие в том, что он делится на сочленения, очень напоминающие палец – это наросты или суставы по всей его длине. Они образуют маленькие стенки внутри тростника, которые разделяют его на отдельные трубки. Для некоторых целей – вроде той, чтобы бросить его в костер для взрыва, – используют трубки в одно сочленение, с неповрежденными с обеих сторон стенками. Для других целей стенки внутри удаляют, чтобы бамбук превратился в длинную трубку. Пока он в обхвате не толще пальца, его легко можно резать ножом. Когда бамбук вырастает – а отдельные экземпляры могут достичь высоты и обхвата дерева, – его с трудом можно распилить, потому что к этому времени он становится прочным, как железо. Но маленький или большой, бамбук очень красив; стебель его золотистого оттенка, а наросты с побегами покрыты листьями нежного зеленого цвета. Огромные заросли бамбука, золотые и зеленые, отражающие солнечные лучи своими лишенными листьев поверхностями, – это объект, достойный внимания любого художника.

В одной из немногочисленных низин, которые нам пришлось пересечь в этом регионе, мы остановились в деревне, полностью построенной из бамбука и отделанной им. Да и вообще вся жизнь тут крутилась вокруг бамбука. Деревня под названием Чие-Чие располагалась в широкой долине, через которую протекала одна из бесчисленных рек этой страны; дно долины густо поросло бамбуком, и казалось, словно деревушка и сама выросла здесь. Дома в Чие-Чие были сделаны из золотистого бамбука. Их стены состояли из стеблей толщиной в руку, связанных вместе. Более толстые стебли бамбука служили подпорками и колоннами, которые поддерживали крыши, сделанные из расщепленных сегментов бамбука, уложенных сверху и под перекрытиями в виде изогнутой черепицы. Внутри каждого дома столы, кушетки и напольные циновки были сплетены из тонких полос бамбука, там также имелись изготовленные из него же предметы вроде ящиков, птичьих клеток и корзин.

Из-за того, что река граничила с огромным болотом, Чие-Чие находилась в нескольких ли от нее, но вода из реки поступала в деревню по трубам, сделанным из сочленений бамбука обхватом в талию. На деревенской площади вода наливалась в лохань, которая была изготовлена из половинки стебля величиной с бревно. Из лохани деревенские мальчишки и девчонки брали воду и несли ее в свои сделанные из бамбука дома в ведрах, горшках и бутылях, которые представляли собой разных размеров сочленения этого растения. В домах женщины пользовались бамбуковыми лучинами в качестве гвоздей и игл, они вылущивали из них волокна для ткани. Мужское население делало из расщепленного бамбука как охотничьи луки, так и стрелы для них, мужчины носили стрелы в колчанах, которые представляли собой всего лишь большие сочленения этого растения. Стебли бамбука из трех сочленений они использовали в качестве мачт для своих рыбацких лодок, из его волокон плели веревки, а свисающие с мачт паруса были сделаны из переплетенных бамбуковых полос. Может, деревенскому старейшине и мало что нужно было записывать, но он делал это ручкой, сделанной из бамбуковой полоски, расщепленной с одного конца. Писал он на бумаге, изготовленной из мякоти, соскобленной с мягких внутренних стенок растения, а исписанные свитки хранил в вазе из сочленения бамбука.

Когда я со своими сопровождающими ужинал в этот вечер в Чие-Чие, еду нам подавали в чашах, сделанных из половинок больших сочленений бамбука, а «проворные щипчики» здесь оказались тонкими бамбуковыми палочками. На ужин гостей потчевали – кроме речной рыбы, только что пойманной в сеть из волокон бамбука и поджаренной на огне, разведенном из его обломков, – сваренными всмятку сочными ростками только что проросшего бамбука (некоторые из этих ростков мариновали для приправы, из остальных готовили сладости). Мы, слава богу, были здоровы, однако, случись кому-нибудь заболеть, нас, наверное, и врачевали бы tang-zhu – жидкостью, которая заполняет пустоты в сочленениях бамбука, как только он созревает; эта tang-zhu, говорят, исцеляет от множества недугов.

Я узнал все эти интересные сведения о бамбуке от старейшины Чие-Чие, некоего By. Он оказался единственным жителем деревни, который владел монгольским языком, поэтому мы с ним и проговорили допоздна, в то время как оба моих провожатых, устав слушать нас, отправились в приготовленные для них спальни. В конце концов нашу беседу со старым By прервало появление молодой женщины, которая вошла в комнату со стенами из бамбука, где мы сидели на кушетках, сплетенных из него же, и издала звук, напоминающий жалобное хныканье.

– Она хочет знать: ты что, никогда не пойдешь спать? – пояснил By. – Она лучшая женщина Чие-Чие, выбранная из многих других, чтобы ночь, проведенная здесь, стала незабываемой для путешественника, и она страстно желает провести ее с тобой.

– Очень гостеприимно с ее стороны, – сказал я и внимательно присмотрелся к девушке.

Жители этой страны Четырех Рек, как мужчины, так и женщины, носили мешковатую бесформенную одежду: головной убор напоминал стручок; халат, верхняя одежда и шаль свешивались с плеч до самых пят; ноги были обуты в нескладные ботинки с загнутыми вверх носами. Одежда была украшена узорами в виде широких полос двух разных цветов. При этом отличительные цвета местных деревень были разными – таким образом, чужак из соседней деревни был сразу виден на дороге и его можно было легко узнать. Цвета всегда выбирали темные и блеклые (в Чие-Чие это были коричневый и серый), чтобы грязь выглядела не так заметно. Горцам такой костюм позволял сливаться с землей что могло быть полезным на охоте или просто для того, чтобы спрятаться. Однако в Чие-Чие, на фоне яркого золота и зелени бамбука, жители в подобной одежде смотрелись чрезвычайно неприглядно.

Поскольку мужчины и женщины здесь были одеты совершенно одинаково, имели схожие лица, лишенные растительности, с плоскими чертами и красновато-коричневатого цвета, они были вынуждены демонстрировать – для своего собственного удобства, как я полагаю, – нечто, что могло бы указать на их пол. Потому-то полосы на женской одежде были вертикальными, а на мужской – горизонтальными. Настоящий чужеземец, вроде меня, не сразу замечал это неуловимое отличие в их костюмах и мог различить туземцев, только когда они снимали свои похожие на стручки головные уборы. Тогда становилось видно, что мужчины предпочитали брить голову и носить золотую или серебряную серьгу в левом ухе. Женщины же заплетали свои волосы в огромное количество тонких, торчащих в разные стороны косичек: если быть точным, то в сто восемь косичек, по количеству книг в Канджуре [218]218
  На самом деле Канджур ( букв.«передача откровения») насчитывает 112 томов и 7 разделов. Последний, VII раздел является собранием тантр и включает в себя 108 книг.


[Закрыть] – священном писании буддистов, а здесь все жители были буддистами.

Поскольку в тот день я не слишком устал, красота и экзотика деревни из бамбука заставили меня расслабиться. Я был совсем не прочь поразвлечься. И еще мне было очень любопытно: какие свидетельства женственности могут скрываться под грубыми одеждами этой молодой женщины? Я заметил, что она носила на шее украшение: цепочку, которую обрамляли позвякивающие серебряные монеты. Сосчитав и выяснив, что их тоже было ровно сто восемь, я спросил у старого By:

– Вот ты назвал ее лучшей женщиной деревни, это относится к ее достатку или к ее набожности?

– Ни то ни другое, – ответил он. – Монеты на шее свидетельствуют о ее женском очаровании и о том, что она желанна.

– Правда? – спросил я и в изумлении уставился на девушку. Цепочка была достаточно красивой, но я не мог понять, каким образом она может сделать свою хозяйку желанной.

– В этой стране все юные девушки соперничают друг с другом, – пояснил By, – в том, кто из них переспит с большим количеством мужчин. Из своей деревни и из соседних, со случайными прохожими, с купцами из каравана, который проходит через деревню, и они обязательно требуют от каждого мужчины монетку – как подтверждение того, что с ними действительно переспали. Ясно, что чем больше у девушки монет, тем больше мужчин она привлекла и удовлетворила, поэтому она занимает совсем особое положение.

– Вы имеете в виду, как отверженная и всеми презираемая?

– Вовсе нет, такая девушка получает неоспоримое превосходство, когда она наконец решает выйти замуж и остепениться, поскольку сама может выбрать себе мужа. Все достойные мужчины соперничают между собой за ее руку.

– Да уж, ее рука, без сомнения, остается единственной частью тела, которой меньше всего пользовались, – произнес я, слегка шокированный. – В цивилизованных странах мужчина женится на девственнице, про которую наверняка знает, что он у нее первый.

– Это и все, что можно узнать о девственнице, – сказал старый By с пренебрежительным смешком. – Мужчина, который женится на девственнице, рискует получить столько же теплоты, сколько он получит от рыбы, которую ест за обедом. Мужчине, который женится на нашей женщине, не приходится сомневаться в ее опытности, талантах и в том, что она желанна. Да плюс еще прекрасное приданое в виде монет. И сейчас эта девушка страстно желает присоединить твою монету к своей связке, потому что она никогда еще не получала монет от ференгхи.

Не то чтобы я отличался очень высокой моралью и не одобрял распутства, наверное, было бы интересно переспать с женщиной, которая считается здесь самой желанной. Однако уж очень примитивные в этой деревне царили нравы – эти монеты в связке были особенно неприятны. Поэтому я пробормотал какие-то извинения насчет того, что якобы нахожусь в паломничестве и связан клятвой религии ференгхи. Во всяком случае, я дал женщине монету как компенсацию за то, что отверг ее общепризнанное очарование, после чего отправился спать. Остов кровати был сплетен из полос бамбука; кровать была удобная, но она скрипела всю ночь, хотя я лежал в ней один, и, должно быть, разбудила бы всю деревню, пожелай я разделить ложе с самой желанной женщиной в Чие-Чие. Таким образом, я решил, что бамбук, несмотря на то, что он, без сомнения, очень и очень полезен, все-таки годится отнюдь не на все случаи жизни.