Текст книги "Сокровища поднебесной"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава 3

Оказавшись на западном берегу огромного залива, мы сделали остановку на острове Шри-Ланка. Он располагался чуть южнее Чоламандалы, где я недавно жил какое-то время, и внешне островитяне были весьма схожи с жителями индийского побережья, а также, подобно им, в основном занимались торговлей и ловлей жемчуга. Но на этом их сходство и заканчивалось.

Жители Шри-Ланки поклонялись Будде и поэтому сильно отличались в лучшую сторону от своих родственников-индусов, которые жили в глубине материка. Остров Шри-Ланка был прекрасным местом – мирным, покрытым буйной растительностью, с мягким климатом. Я часто замечал, что наиболее красивым местам дают обычно множество названий: сады Эдема, например, также именуют Раем, Аркадией, Элизиумом, а у мусульман они называются Джанет. Точно так же и Шри-Ланку несколько раз переименовывали, в зависимости от того, какие именно люди ею восхищались. Древние греки и римляне называли остров Тапробан, что означает Пруд с Лотосами, первые мавританские мореплаватели – Тенеризм, то есть Остров Наслаждений, современные арабы называют остров Серендиб, что является всего лишь искаженным вариантом Шри-Ланка – так называют это место сами островитяне. Буквально это название означает Место Драгоценностей и по-разному переводится на различные языки: так, жители Чоламандалы называют остров Иланаре, другие индусы – Ланка, а наши капитаны-хань именовали Шри-Ланку Бао Ди Фанг.

Хотя мы зашли туда лишь в силу необходимости, за водой и другими припасами, никто – ни сами моряки, ни госпожа Кукачин и ее свита, ни мы с отцом – не возражал против того, чтобы немного пожить на этом острове. Мой отец даже занялся торговлей – название Место Драгоценностей имело для него не только поэтический, но и практический смысл – и приобрел несколько сапфиров такого качества, которых мы не видели больше нигде; среди них было несколько совершенно изумительных темно-синих камней с лучами-звездами, сверкающими в их глубине. Я же не занимался ничем, просто прогуливался и осматривал достопримечательности. На острове сохранилось нескольких древних городов, теперь уже пустынных и заросших джунглями. Однако их архитектура и отделка до сих пор все еще поражали своей красотой. Это заставило меня призадуматься: а не были ли жители Шри-Ланки представителями того самого выдающегося народа, населявшего Индию еще до индусов и построившего храмы, которые индусы теперь считают своими?

Мы с капитаном нашего судна с радостью поразмяли ноги после долгого пребывания на борту корабля, пару дней карабкаясь вверх к вершине горы, где, как мне когда-то сказал pongyi еще в Ава, Будда оставил след своей ступни. Кстати, тут все не так просто, поскольку буддисты называют его следом Будды, пилигримы-индусы утверждают, что это след их бога Шивы, а мусульмане убеждены, что его оставил Магомет. Мало того, некоторые христиане, которые здесь побывали, предполагают, что этот след, должно быть, оставил Сан-Томазо или пресвитер Иоанн. Мой компаньон-хань высказал мнение, что на самом деле здесь якобы побывал Пан Ку, которого хань считают прародителем всего человечества. Я не буддист, но склонен думать, что эта продолговатая выемка в камне – длиной и шириной приблизительно с меня самого, – должно быть, все-таки была оставлена Буддой, потому что я видел его зуб и знал, что он был гигантом. Так или иначе, хотя все считали по-своему, доказательств ни у кого из претендентов не имелось.

Если быть честным, то гораздо больше отпечатка ноги меня заинтересовала история, которую рассказал нам распорядитель храма bhikku (так на Шри-Ланке называют pongyi). Он объяснил, что их остров так богат драгоценными камнями, потому что Будда проводил здесь время, подолгу оплакивая несовершенство нашего мира, и каждая его священная слезинка застывала и превращалась в рубин, изумруд или сапфир. Но, сказал bhikku, эти драгоценности нельзя подбирать с земли. Их ведь следует вымывать в долине, в глубине острова, а эти расщелины недоступны, потому что изобилуют извивающимися ядовитыми змеями. Поэтому островитянам пришлось изобрести хитроумный способ сбора драгоценных камней.

На скалах рядом с долиной гнездятся орлы, которые охотятся на змей. Зная это, жители острова незаметно пробираются ночью в эти расщелины и бросают вниз куски сырого мяса. Когда мясо падает вниз, несколько камней обязательно приклеиваются к нему. На следующий день в поисках добычи орлы подбирают и съедают мясо вместо змей. После этого, когда орлы улетают из гнезда, человек может забраться туда и, ковыряясь руками в птичьих нечистотах, отыскать непереварившиеся рубины, сапфиры и изумруды. Я подумал, что это не просто хитроумный способ добычи драгоценностей; именно так, наверное, и родились легенды о чудовищной птице Рухх, которая, как утверждают, взлетала с огромным грузом, включая людей и сломов. Когда я вновь вернулся на корабль, то сказал отцу, что ему следует беречь приобретенные только что сапфиры, но не потому, что камни стоят очень дорого, а потому что их принесла сказочная птица Рухх.

Возможно, мы остались бы на Шри-Ланке подольше, по госпожа Кукачин однажды заметила тоскливо:

– Мы находимся в путешествии уже целый год, а капитаны сказали мне, что мы проделали только две трети пути к месту назначения.

К этому времени я уже знал госпожу довольно хорошо, чтобы понимать, что она вовсе не стремится заполучить титул ильхатун. Кукачин просто жаждала встретиться со своим суженым и выйти за него замуж. Кроме того, она была теперь на год старше, но все еще оставалась незамужней.

По этой причине нам пришлось покинуть гостеприимный остров. Мы поплыли на север, недалеко от западного побережья Индии, решив, что лучше миновать его на большой скорости, потому что никто из нас не жаждал посетить или обследовать эту землю. Мы причаливали к берегу только дважды, когда наши чаны было необходимо пополнить пресной водой, – в довольно большом порту, который назывался Цейлон, и порту в устье реки под названием Мангалуру, где нам пришлось встать на якорь довольно далеко, поскольку устье этой реки оказалось мелководным. Поселение было разбросано ни семи небольших возвышенностях, которые именовались Бомбейскими островками, а унылая рыбачья деревенька называлась Куррачи.

В Куррачи, по крайней мере, имелась хорошая пресная вода. Мы удостоверились, что наши чаны заполнены до краев, потому что отсюда должны были плыть снова точно на запад, примерно две тысячи ли или, поскольку теперь я опять вернулся к персидскому измерению величин, около трех сотен фарсангов, Нам надо было обогнуть грязный, серовато-коричневый, иссушенный, безводный пустынный берег, который назывался Белуджистаном. Вид этого высохшего побережья оживляли всего лишь две характерные для данной местности особенности. Поскольку весь год напролет с моря в Белуджистан дули южные ветры, то абсолютно все деревья, которые можно было здесь увидеть, были изогнуты в виде арки, склонившейся в сторону материка, словно рука, которая призывала нас пристать к берегу. Другой особенностью этого побережья были грязевые вулканы: серые конусовидные холмы высохшей грязи, все они довольно часто извергали из вершины струи новой мокрой грязи, которая медленно стекала вниз, дожидаясь следующей струи и нового слоя. Это была самая непривлекательная земля, которую мне доводилось видеть.

Однако, проплывая мимо этого унылого побережья, мы наконец попали в Ормузский пролив, который привел нас в город с таким же названием, и я снова оказался в Персии. Ормуз оказался большим и шумным городом, так густо населенным, что некоторые его жилые кварталы находились на весьма отдаленных островах. Это был также самый оживленный персидский порт, с лесом мачт и штанг, постоянно грохочущий и с множеством запахов, большая часть которых была не слишком приятна. Все новые и новые корабли постоянно прибывали в Ормуз и отплывали из него. Разумеется, большинство судов здесь были арабскими qurqur, фелуками и dhaos, но даже самые большие из них по сравнению с нашими массивными судами выглядели как маленькие лодки и ялики. Не вызывало сомнения, что случайные торговые chuan видели здесь и раньше, но, конечно же, в Ормуз никогда не заплывала флотилия вроде нашей. Как только лодка с лоцманом торопливо довела нас до якорной стоянки, нас окружили ялики, шаланды и баржи, а также множество самых разных торговцев, проводников, сводников и береговых попрошаек, и все они пронзительными голосами выкрикивали приветствия. Более достойные с виду представители населения Ормуза собрались вдоль доков, бессмысленно таращили глаза и взволнованно делали нам какие-то знаки. Однако среди этой толпы мы, вопреки ожиданиям, не увидели ни одного из тех, кого ожидали, – в порту явно не было пышно разодетой группы знатных людей, которые пришли приветствовать свою будущую ильхатун.

– Любопытно, – пробормотал отец. – Разумеется, весть о нашем прибытии уже давно разлетелась по побережью. Ильхан Аргун к этому времени уже должен был бы весь измучиться от нетерпения.

Предоставив отцу руководить выгрузкой всей нашей компании и вещей, я окликнул ялик karaji и переправился на берег. Там я обратился к горожанину, который выглядел достаточно разумным, и принялся расспрашивать его. После этого я тут же поплыл обратно на корабль, чтобы обсудить то, что узнал, с отцом, посланцем Уладаем и встревоженной Кукачин.

– Наверное, лучше пока приостановить выгрузку, пока мы не решим, как быть дальше. Мне очень жаль сообщить неприятное известие, но ильхан Аргун умер от болезни много месяцев тому назад.

Госпожа Кукачин разразилась слезами – она плакала так искренно, словно этот человек был ее мужем, с которым она прожила долгую жизнь и которого сильно любила, хотя на самом деле она даже ни разу не видела своего суженого. Как только служанки увели Кукачин в каюту, отец принялся задумчиво жевать краешек своей бороды, а Уладай сказал:

– Вах! Бьюсь об заклад, что Аргун умер в тот же самый момент, когда на Яве погибли мои приятели – посланцы Коджа и Апушка. Это было знамение. Мы уже тогда должны были предчувствовать, что произойдет нечто ужасное.

– Мы все равно не смогли бы ничего сделать, даже если бы и предчувствовали, – возразил отец. – Сейчас нужно решить другой вопрос: что нам теперь делать с Кукачин?

Я ответил:

– Ее жених Аргун умер, а горожанин, с которым я беседовал на берегу, сказал, что его сын Газан еще не вошел в возраст, чтобы унаследовать ханство.

– Так и есть, – сказал Уладай. – Думаю, что его дядя Гайхаду правит сейчас от имени своего несовершеннолетнего племянника.

– Именно так мне и объяснили. Но хуже всего, что, похоже, этот самый Гайхаду ничего не знает о том, что его недавно умерший брат послал за новой женой, и он вовсе не заинтересован в том, чтобы взять ее себе.

– Не имеет значения, – заявил Уладай. – Поскольку Кукачин послал его господин великий хан, Гайхаду подчинится и освободит вас от заботы о ней. Мы отвезем ее в столицу – город Мараге. Никаких затруднений с этим не возникнет, поскольку у Марко есть пайцза великого хана. Нам надо только приказать шаху Ормуза снабдить нас всем необходимым.

Так мы и поступили. Местный шах принял нас, причем весьма радушно, а не просто потому, что выполнял свой долг. Он поселил нас всех в своем дворце – хотя мы заполнили его чуть не до отказа, – тщательно отобрал лучших собственных верблюдов, а возможно, и вообще всех, которые нашлись в его владениях, нагрузил их едой и бурдюками с водой, приставил к ним погонщиков, а также выделил нам воинов, хотя у нас уже имелся собственный эскорт. Через несколько дней мы уже двигались по суше на северо-запад, в направлении Мараге.

Это путешествие оказалось таким же долгим, как и то, которое проделали мы с отцом и дядей, когда в прошлый раз пересекли Персию с запада на восток. Однако теперь мы двигались с юга на север, нам не надо было ехать по ужасной местности, потому что наш путь лежал намного западнее Большой Соляной пустыни. У нас имелись хорошие верховые верблюды, обширные запасы продовольствия, огромное количество людей, которые делали за нас всю работу, и грозная охрана, с которой не страшны были никакие разбойники. Так что путешествовать оказалось чрезвычайно удобно, хотя и не слишком весело. Госпожа Кукачин не надевала ни одного из нарядов невесты, которые везла с собой, но каждый день одевалась в коричневое – в Персии это цвет траура. На ее милом личике застыло трогательное выражение – тревога по поводу того, какая судьба ее ждет, смешанная с покорностью этой судьбе. Поскольку все относились к Кукачин с любовью, то мы тревожились за нее и старались по возможности сделать путешествие легким и интересным для девушки.

Несмотря на то что в целом весь маршрут был иным, наш путь все же пролегал через кое-какие места, где мне, отцу и дяде доводилось бывать прежде, поэтому мы с отцом все время смотрели, что тут изменилось за годы, которые прошли с тех пор. Как правило, мы останавливались только на ночлег, но когда прибыли в Кашан, то решили задержаться там на день: нам с отцом очень хотелось прогуляться по городу, где мы в прошлый раз останавливались на отдых перед тем, как отправились в глубь ужасной пустыни Деште-Кевир. Мы взяли с собой на прогулку и дядю Маттео, в глубине души надеясь, что сцены далекого прошлого смогут сделать из него подобие того, кем он был раньше. Но ничто в Кашане не пробудило блеска в его тусклых глазах, даже prezioni – мальчики и юноши, которые до сих пор все еще были самым ценным достоянием этого города.

Мы направились к дому, в котором некогда добрая вдова Эсфирь разрешила нам пожить. Им теперь владел мужчина, ее племянник, который давно унаследовал все после смерти своей, как он выразился, добрейшей тетушки. Он показал нам, где она была похоронена согласно своей последней воле – не на иудейском кладбище, а в саду с целебными травами, за ее собственным домом. Я вспомнил, как много лет назад в этом самом саду она колотила по скорпионам своим шлепанцем и убеждала меня не пренебрегать возможностью «попробовать все в мире».

Узнав о смерти нашей доброй хозяйки, отец почтительно перекрестился и отправился дальше по улице, ведя за собой дядю Маттео, чтобы снова взглянуть на местные мастерские по производству плитки каш и  – ведь именно они вдохновили его на то, чтобы организовать такие же мастерские в Китае, благодаря чему мы потом получили огромную прибыль. А я еще какое-то время стоял рядом с племянником вдовы, задумчиво глядя на ее заросшую целебными травами могилу и мысленно с ней беседуя:

– Я последовал вашему совету, мирза Эсфирь. Я не упустил ни одной возможности. Я всегда без колебаний следовал туда, куда манило меня любопытство. Я по своей воле шел навстречу опасности красоты и красоте опасности. Как вы и предсказывали, я много чего испытал. В моей жизни было много радостного, чуть меньше поучительного и совсем немного того, что мне даже не хочется вспоминать. Если даже завтра я сойду в могилу, она не станет для меня темной и тихой ямой. Я смогу расцветить тьму яркими красками и наполнить ее музыкой любви и боя, блеском мечей и дрожью поцелуев, ароматами и волнением, запахом клеверного луга, который нагрело солнце, а затем смочил тихий дождик, – о, это самая сладостная вещь, которую Бог создал на земле. Да, я смогу сделать вечность разнообразной. Другие будут просто терпеть ее; я же смогу ею наслаждаться. За это я благодарен вам, мирза Эсфирь, и я шлю вам шалом… но я думаю, что вы бы тоже не были счастливы в вечности, в которой постоянно царит покой…

Черный кашанский скорпион карабкался по садовой тропинке. Вспомнив, какое отвращение вдова испытывала к этим тварям, я наступил на него. Затем повернулся к племяннику и сказал:

– У вашей тети когда-то была служанка по имени Ситаре…

– О, насчет этой девушки тетя тоже сделала предсмертное распоряжение. Каждая старая женщина – в душе сваха. Она нашла для Ситаре мужа и заставила их пожениться, прежде чем умерла. Неб-эфенди был сапожником, он хороший мастер и добрый человек, хотя и мусульманин. Поскольку он приехал из Турции и также был здесь чужеземцем, местные жители не очень-то его жаловали. Но зато он не преследовал мальчиков, и я верю, что он оказался хорошим супругом Ситаре.

– А почему вы говорите в прошедшем времени?

– Они уехали отсюда вскоре после свадьбы. Ведь муж Ситаре был чужеземцем и, видимо, предпочел делать и чинить обувь для своего народа. Одним словом, Неб-эфенди взял свое шило, колодки, молодую жену и отбыл – в свою родную Каппадокию, надо думать. Надеюсь, они счастливы там. Это было очень давно.

Признаться, я был разочарован, что не смог увидеться с Ситаре, но лишь самую малость. Она, вероятно, стала теперь матроной моих лет, и если бы я увидел ее, то мог бы разочароваться еще сильней.

Итак, мы поторопились продолжить путь и наконец прибыли в Мараге. Регент Гайхаду все же принял нас – хоть без особой радости, но и без особого неудовольствия. Он был типичным монгольским воином, который, очевидно, уютней чувствует себя верхом на коне, кромсая мечом врагов на поле боя, чем на троне, куда вознесла его смерть брата.

– Я и правда не знал о том, что Аргун отправил посольство к великому хану, – сказал он нам. – Иначе, можете быть уверены, я бы препроводил вас сюда с великой помпой и церемониями, потому что очень чту великого Хубилая. Видите ли, я ведь постоянно находился вдали от дома, сражаясь в походах за великого хана, поэтому и не знал, что Аргун послал в Ханбалык за новой женой. Прямо сейчас я должен усмирить банду разбойников, которые орудуют в Курдистане, а затем займусь судьбой Кукачин. Хотя, честно говоря, просто ума не приложу, что мне делать с женщиной, которую вы привезли.

– Она очень красивая, господин Гайхаду, – сказал посланец Уладай. – И добрая.

– Да-да. Но у меня уже есть жены – монголки, персиянки, черкешенки, одна даже отвратительная армянка – в юртах, раскиданных от Ормуза до Азербайджана. – Он в смятении воздел руки. – Я могу, конечно, поспрашивать среди своей знати…

– Мы останемся здесь до тех пор, – сухим тоном произнес отец, – пока не увидим, что госпожа Кукачин заняла то место, которого она достойна.

Однако вскоре госпожа позаботилась о себе сама, так что нам не пришлось надолго задерживаться в Мараге. Мы с отцом и дядей Маттео однажды днем прогуливались в розовом саду, когда Кукачин подбежала к нам, улыбаясь впервые с тех пор, как мы прибыли в Ормуз. За собой она тянула какого-то мальчика, очень маленького, уродливого и прыщавого, но одетого в дорогой придворный наряд.

– Старшие братья Поло, – задыхаясь, произнесла Кукачин, – вам больше нет нужды беспокоиться за меня. К счастью, я встретила самого замечательного мужчину на свете, и мы собираемся вскоре объявить о нашей помолвке.

– Ну, это изумительная новость, – сказал отец заботливо. – Я все-таки надеюсь, моя дорогая, что твой избранник человек достаточно высокого происхождения, и…

– О, самого высокого! – счастливо ответила она. – Газан – сын того человека, за которого я собиралась здесь выйти замуж. Он станет ильханом через два года.

– Mefè, ты не могла сделать лучшего выбора! Lasar la strada vechia per la nova [238]238
  Оставить старую улицу ради новой (ит.).


[Закрыть]. Это его паж? He мог бы он привести своего господина, чтобы мы с ним познакомились?

– Но это он сам и есть. Познакомьтесь, перед вами наследный принц Газан.

Услышав это, отец на мгновение потерял дар речи, а потом все-таки произнес:

– Sain bina, ваше королевское высочество.

А я низко поклонился, чтобы принц не увидел выражения моего лица.

– Он двумя годами моложе меня, – продолжала щебетать Кукачин, не давая мальчику возможности сказать ни слова. – Но что такое два года, когда живешь в счастливом браке? Мы поженимся, как только Газан унаследует ильханат. Так что теперь вы, дорогие верные старшие братья, можете оставить меня со спокойной совестью, зная, что я нахожусь в хороших руках, и заняться своими собственными делами. Мне жаль расставаться с вами, но я не буду больше одинокой и беззащитной.

Мы произнесли приличествующие случаю поздравления и добрые пожелания. Мальчишка при этом постоянно ухмылялся, как обезьяна, и бормотал благодарности, а Кукачин вся сияла, словно только что удостоилась невыразимо огромной награды, и наконец они оба удалились рука об руку.

– Ну что ж, – заметил отец, пожав плечами, – лучше голова кота, чем хвост льва.

Но Кукачин, должно быть, действительно рассмотрела в мальчике что-то такое, чего мы не смогли увидеть. Хотя со временем Газан ничуть не вырос и ни капельки не похорошел (он всегда очень сильно смахивал на гоблина и впоследствии фигурировал в монгольских хрониках под именем Газана Уродливого), однако он все-таки вошел в историю, а стало быть, что-то из себя представлял. Они с Кукачин поженились после того, как он заменил Гайхаду в качестве ильхана Персии, а затем Газан стал самым искусным ильханом и воином своего времени, выиграв множество войн и присоединив к ханству немало новых земель. К сожалению, его возлюбленная ильхатун Кукачин не дожила до того времени, когда смогла бы разделить с мужем его триумф и славу, потому что умерла при родах приблизительно через два года после замужества.