Текст книги "Сокровища поднебесной"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Часть пятнадцатая
ИНДИЯ

Глава 1

Как только наше судно покинуло мол Акуаба, Тофаа Девата, чопорно назвав меня Марко-валлах, начала излагать правила хорошего поведения на время нашего совместного путешествия.

Поскольку я уже больше не был господином судьей, то разрешил женщине обращаться ко мне не так формально, и она пояснила что «-валлах» – это индусский суффикс, который означает одновременно уважительное и дружеское отношение. Я, правда, не давал Тофаа разрешения читать мне проповеди. Однако из вежливости я их выслушивал и даже старался не смеяться.

– Марко-валлах, вы должны понять, что для нас с вами будет смертельным грехом возлечь вместе. Сие весьма безнравственно в глазах как людей, так и богов. И пожалуйста, не надо на меня так смотреть. Позвольте мне все объяснить, и тогда ваше сердце не разобьется из-за неудовлетворенного желания. Понимаете, независимо от того, законно или нет ваше решение нашего спора, между нами все равно не может быть никаких отношений. Если я по-прежнему свободная женщина, то до тех пор, пока я снова не выйду замуж, я считаюсь вдовой царя. Поэтому вы совершите один из самых тяжелых грехов, совокупившись со мной. И если, например, в моей родной Индии нас застанут во время surata, вас приговорят к surata с раскаленной статуей медной женщины и заставят заниматься этим, пока вы не сгорите, не сморщитесь и не умрете. Затем, после смерти, вам придется оставаться в подземном царстве под названием Кала, мучиться в огне и пламени столько лет, сколько пор в моем теле. С другой стороны, если я теперь формально рабыня того отвратительного человека, который выиграл меня, тогда если вы возляжете со мной, то и сами тоже станете по закону его рабом. Так или иначе, я принадлежу к касте брахманов-джати – высшей из четырех каст, на которые подразделяется индийское общество, а вы по нашим законам – низшее существо. Поэтому, когда мы возляжем вместе, то оскверним этим священный закон джати, в наказание нас бросят собакам, которых у нас специально натаскивают, обучая пожирать таких еретиков. Даже если вы в порыве безумной смелости отважитесь на столь страшную смерть, изнасиловав меня, меня все равно сочтут виноватой и приговорят к этому ужасному наказанию. Если в Индии когда-нибудь узнают, что вы погружали свой linga в мое yoni, а я поглотила его, даже против своего желания, мы оба подвергнемся ужасному унижению и страшным опасностям. Разумеется, я не kanya – зеленая, незрелая и безрадостная девственница. Поскольку я являюсь вдовой с кое-каким опытом (признаюсь, отбросив лишнюю скромность, что я очень искусна и сведуща в постели, yoni у меня теплая и хорошо смазанная zankha), то на теле моем не останется никаких следов нашего греха. Я полагаю, что эти варвары-моряки даже не обратят внимания на то, чем мы, цивилизованные люди, будем заниматься наедине. Следовательно, возможно, на моей родине никто никогда и не узнает, что мы с вами в экстазе предавались surata здесь, посреди невысоких океанских волн под ласковой луной. Однако мы должны прекратить этим заниматься, как только достигнем берегов моей родины, потому что все индусы очень хитроумны и наблюдательны. Мы не сможем их обмануть. Они начнут мерзко глумиться над нами и требовать взяток, чтобы избежать скандала, а потом все равно станут сплетничать и судачить повсюду о нашей связи.

Она замолчала, видимо утомившись от собственного красноречия, и я мягко произнес:

– Благодарю вас за полезные советы, Тофаа, и пусть вас это не беспокоит. Я все прекрасно понял.

– Ох!

– Позвольте и мне немного вас просветить.

– Ах!

– Не называйте экипаж моряками, называйте их матросами или мореплавателями.

– Тьфу!

Сардару Шайбани пришлось порядком потрудиться, чтобы отыскать для нас подходящий корабль, не хрупкий, сделанный индусами прибрежный dinghy, а прочный, смонтированный арабами qurqur – торговое судно, которое могло плыть прямо через обширный Бенгальский залив, вместо того чтобы обходить его по кривой. Экипаж почти целиком состоял из совершенно черных, необычайно крошечных людей, которых называли малайцами. Однако капитан был настоящим арабом, опытным и умелым моряком. Он вел свое судно в Ормуз, обратно на запад, в Персию, однако согласился (разумеется, за хорошее вознаграждение) отвезти нас с Тофаа до Чоламандалы. Это был переход примерно в три тысячи ли по открытому морю, что составляло почти половину моего самого длинного до настоящего времени путешествия: от Венеции до Акры. Капитан предупредил нас перед отплытием, что залив может оказаться опасным для судов. Его можно было пересекать с сентября по март (а мы отправились в плавание в октябре), потому что только в этот промежуток времени дули подходящие ветры и погода не была такой убийственно жаркой. С другой стороны, в сезон навигации, когда залив заполняло огромное количество судов, спешащих на восток и запад, он зачастую вспенивался от налетевшего тайфуна, опрокидывал, топил и поглощал все корабли.

Но мы не столкнулись со штормом, погода стояла прекрасная, только ночью густой туман часто скрывал звезды и луну и окутывал нас влажной серой пеленой. Это не замедляло ход qurqur, поскольку капитан мог управлять им при помощи буссоли, однако было не очень-то приятно для полуобнаженных черных матросов, которые спали на палубе, потому что туман опускался на такелаж и постоянно капал вниз в виде липкой росы. У нас, двоих пассажиров, имелось по отдельной каюте. Каюты были довольно удобные, кормили нас хорошо, хотя пищу и нельзя было назвать изысканной, на корабль не нападали пираты и нам не досаждали матросы. Капитан-мусульманин, естественно, презирал как индусов, так и христиан, поэтому он сторонился нашей компании и все время загружал экипаж работой, предоставляя нам с Тофаа развлекаться самим. А чем было заняться на корабле? Все свободное время мы лишь праздно наблюдали за летучими рыбами, скользившими над морской гладью, и дельфинами, резвившимися среди волн. Это не мешало Тофаа продолжать лепетать о том, каким искушениям мы с ней ни в коем случае не должны поддаваться.

– Наша строгая, но мудрая религия, Марко-валлах, придерживается того, что, когда двое ложатся вместе, грешат оба. Следовательно, вы напрасно надеетесь на безнаказанную сладость surata, бедный обманутый мужчина. А ведь помимо самой surata – настоящих физических отношений – существуют еще восемь других аспектов. И даже самые невинные из них считаются столь же греховными, как и самая страстная и жаркая surata. Первый аспект – это smarana, всего лишь помышление о surata. Затем следует kirtana – разговоры об этом. Разговор с наперсником, я имею в виду, вот, например, вы могли бы обсудить с капитаном, как безудержно меня желаете. После него идет keli, что означает заигрывание, кокетничание с мужчиной или женщиной, старание добиться любви. Затем идет prekshana – тайное подсматривание его или ее kaksha – частей тела, о которых нельзя упоминать, – например, как вы часто делаете, когда я моюсь вон там, на корме. Следующий этап – guyabhashana, что означает обсуждение этой темы, как столь рискованно делаем мы с вами в это мгновение. Затем идет samkalpa, то есть намерение заняться surata. После этого – ady abasaya – решение это сделать. Потом kriyanishpati… ну… занятие этим. То, чего мы не должны делать.

– Благодарю вас за то, что рассказали мне об этом, Тофаа. Я мужественно постараюсь удержаться даже от малейшего smarana.

– Ох!

Она была права, когда говорила, что я часто бросаю взгляды на ее kaksha – те части тела, о которых нельзя упоминать, если я правильно понял. Ведро для мытья пассажиров находилось, как Тофаа и сказала на корме корабля. Все, что она делала для того, чтобы соблюсти приличия, пока омывала свои половые органы, это садилась на корточки и отворачивала лицо. Тофаа, похоже, все время поворачивалась лицом к носу корабля, и даже робкие матросы-малайцы находили себе работу, которую надо было сделать посередине палубы, а потому они заглядывали вверх, когда Тофаа приподнимала край своего сари, раздвигала свои толстые ляжки и омывала водой из ведра свою раскрытую обнаженную промежность. Эта часть ее тела была покрыта черными волосами, такими же густыми, как волосы на головах чернокожих матросов, так что подобное зрелище, наверное, вызывало у них похотливые smarana, в отличие от меня. Отталкивающие сами по себе, эти заросли, по крайней мере, прикрывали то, что под ними находилось. Однако Тофаа упорно продолжала меня просвещать.

– На всякий случай, Марко-валлах, вдруг вы влюбитесь в какую-нибудь хорошенькую девушку-танцовщицу nach, когда мы прибудем в Чолу, и захотите заговорить с ней, при этом ведя себя так же неуклюже и кокетливо, как со мной, я скажу вам слова, которые вы должны будете произнести. Обратите на это внимание. Ваш орган называется linga, а ее – yoni. Когда эта девушка nach вызывает у вас сильное желание, то это называется vyadhi, а ваш linga тогда становится sthanu, «стоящим столбиком». Если девушка отвечает на вашу страсть, тогда ее yoni раскрывает свои губы, чтобы вы вошли в ее zankha. Слово «zankha» означает всего лишь «раковина», однако надеюсь, что ваша девушка nach будет все-таки получше, чем раковина. Моя собственная zankha больше похожа на голодную пасть, у нее зверский аппетит, и в предвкушении удовольствия она выделяет слюну. Нет-нет, Марко-валлах, не надо умолять меня, чтобы я позволила вашему дрожащему пальцу ощутить ее пыл, почувствовать, как она сжимается и всасывает его в себя. Это совершенно исключено. Мы цивилизованные люди. И очень хорошо, что мы можем стоять рядом, как сейчас, любоваться морем и мило беседовать, не испытывая потребности, занимаясь surata, кататься и биться на палубе или же в каюте, вашей или моей. Да, это очень хорошо, что мы можем обуздать свои животные порывы, даже когда рассуждаем столь откровенно и дерзко, как сейчас, о вашем пылающем linga и моей желающей этого yoni.

– Мне это нравится, – задумчиво произнес я.

– Вам нравится?!

– Я имею в виду – слова. «Linga» звучит твердо и прямо. «Yoni» – мягко и влажно. Должен признаться, что мы на Западе не даем этим частям тела таких красивых и выразительных имен. Видите ли, Тофаа, я что-то вроде собирателя языков. Я интересуюсь ими не как ученый, а лишь для себя. И мне нравится, что вы учите меня всем этим новым и экзотическим словам.

– Ох! Только словам!

В конце концов, не в силах терпеть ее слишком долго, я отправился на розыски араба-отшельника – капитана – и спросил его, что он знает о ловцах жемчуга Чоламандалы – можем ли мы их встретить, если станем двигаться вдоль побережья.

– Да, – сказал он и фыркнул. – Согласно презренным индусским суевериям, устрицы – рептилии, как они их называют, – поднимаются к поверхности моря в апреле, когда начинаются дожди, каждая рептилия раскрывает свою раковину и ловит каплю дождя. Затем они снова погружаются на морское дно, и дождевые капли начинают медленно затвердевать и превращаться в жемчужины. Так продолжается до октября, следовательно, сейчас ныряльщики уже опускаются на дно. Вы прибудете как раз тогда, когда индусы уже соберут много, как они полагают, затвердевших дождевых капель.

– Любопытное суеверие, – сказал я. – Каждый образованный человек знает, что жемчуг нарастает вокруг песчинок. Полагаю, что в Манзи хань скоро перестанут нырять в море за жемчугом, потому что недавно они научились выращивать его в раковинах пресноводных мидий, добавляя к каждому моллюску по песчинке.

– Попробуйте сказать об этом индусам, – проворчал капитан. – У них самих разум как у моллюсков.

Невозможно было, находясь на борту судна, долгое время избегать Тофаа. В следующий раз она отыскала меня, когда я праздно стоял у перил, и, придавив меня к ним всей массой своего тела, продолжила обучение своим индусским штучкам.

– Вы должны также знать, Марко-валлах, как правильно смотреть на девушек nach опытным взглядом и сравнивать их красоту, дабы выбрать самую достойную. Этому легко научиться, глядя на меня, потому что я соответствую всем канонам красоты индусской женщины. У меня все, как и предписано: три и пять – пять – пять. Сейчас поясню, что это обозначает. У нас считается, что три вещи у женщины должны быть глубокими: голос, ум и пупок. Теперь я, разумеется, уже не такая болтливая, как большинство легкомысленных девушек, которые еще не постигли гордость и сдержанность, но в тех случаях, когда я все же говорю, то заверяю вас, да вы, должно быть, уже и сами заметили, что мой голос не пронзительный, а приятный, а мои высказывания полны сокровенной женской мудрости. Что же касается моего пупка… – Тут Тофаа нажала на ленту сари на своем поясе и приоткрыла полоску колышущейся темно-коричневой плоти. – Смотрите! Вы можете укрыть в этом совершенном пупке свое сердце, разве нет? – Она извлекла из него какие-то спутанные замшелые пушинки, которые набились туда, и продолжила: – Идем дальше: есть еще пять вещей, которые у женщины должны быть прекрасными и изящными: кожа, волосы, пальцы на руках и ногах и суставы. Разумеется, и здесь вы не найдете у меня ни одного изъяна. Согласно индусским канонам красоты, еще пять вещей у женщины должны быть здорового розового цвета: ладони, ступни, язык, ногти и уголки глаз. – Тут Тофаа продемонстрировала почти атлетические способности: высовывала язык, изгибала руки, показывая мне свои ладони, дергала черные мешки под глазами, чтобы я заметил красные точки в уголках глаз, и задирала свои грязные ступни, чтобы я убедился в их совершенстве. – И наконец есть пять вещей, которые должны напоминать арки: женские глаза, нос, уши, шея и груди. Вы уже видели первые четыре и наверняка восхищались ими. Теперь я покажу вам свою грудь. Смотрите. – Она размотала верхнюю часть сари и обнажила свои похожие на подушки темно-коричневые груди. Где-то внизу на палубе малайцы издали похотливое ржание. – Они, разумеется, выпуклые и расположены близко друг к другу, как птенчики птицы hoopoe, между ними нет просвета. По нашим понятиям – просто идеальные. Засуньте в тесную щель между ними лист бумаги, и он останется там. Что касается того, чтобы я позволила вам засунуть туда свой linga, ну, даже не думайте об этом, но представьте себе, какое блаженство испытывает мужчина, когда эти тесно расположенные, мягкие, теплые груди обтекают его. Взгляните на мои соски, они похожи на большие пальцы, а их венчики словно блюдца, и они все такие черные, словно ночь, на фоне золотисто-желтой кожи. Марко-валлах, когда будете обследовать свою девушку nach, обязательно удостоверьтесь в том, что вы хорошо рассмотрели ее соски, лизните их языком, потому что многие женщины пытаются ввести мужчин в заблуждение, зачерняя их при помощи сурьмы. Но только не я. Эти совершенные соски естественные, они даны мне самими Вишну и Брахмой. Ведь не случайно родители назвали меня Даром Богов. Я расцвела в возрасте восьми лет, стала женщиной в десять, вышла замуж в двенадцать. Ах, только взгляните на мои соски: как они увеличиваются, сморщиваются и поднимаются, хотя их касается всего лишь ваш жадный взгляд. Подумайте, как они должны себя вести, когда их действительно касаются и ласкают. Но нет-нет, Марко-валлах, даже не мечтайте до них дотронуться.

– Хорошо.

Надувшись, она снова прикрыла грудь, а многочисленные малайцы, которые столпились позади ближайших рубок и других палубных построек, разошлись по своим делам.

– Я не стану, – заявила Тофаа чопорно, – перечислять индусские каноны красоты для мужчины, Марко-валлах, поскольку, как это ни прискорбно, вам далеко до них. По нашим понятиям вы даже не красивы. У красивого мужчины брови сходятся над переносицей, а нос длинный и свисающий. У моего дорогого покойного супруга нос был таким же длинным, как и его родословная. Но, как я уже сказала, я не стану перечислять ваши недостатки. Это будет недостойно такой благородной женщины, как я.

– Пожалуйста, Тофаа, оставайтесь благородной женщиной.

Представьте, госпожа Тофаа действительно считалась красавицей по индусским канонам, о чем мне позже не раз говорили восхищенные индусы, открыто завидуя тому, что она моя спутница, но я, признаться, думал, что ее могли бы счесть более-менее сносной только совсем уж убогие мужчины, вроде мьен или бон. Несмотря на то что Тофаа ежедневно, на глазах у всех, совершала омовение, она почему-то никогда не была абсолютно чистой. На лбу ее, разумеется, всегда оставалось пятно, плюс еще грязный серый налет на коленках и еще более темная грязь между пальцев ног. Да и вообще, все ее тело чистотой не блистало.

Моя подруга Ху Шенг, которую мне пришлось оставить в Пагане, теперь ходила босиком по моде Ава, а Арун и вовсе делала так всю свою жизнь, но и после целого дня гуляния по пыли городских улиц ступни обеих всегда оставались, даже до того, как они принимали ванну, настолько чистыми и сладкими, что их можно было целовать. Честно говоря, я просто предположить не могу, каким образом Тофаа умудрялась так пачкать ноги, особенно здесь, ведь в открытом море их нельзя было загрязнить ничем, только свежими ветрами да сверкающей морской пеной. Может, в этом виновато было масло индийского ореха, которым она покрывала все открытые участки тела после ежедневного омовения? Ее дорогой, недавно умерший супруг оставил Тофаа очень мало личных вещей: лишь кожаную фляжку с маслом ореха и кожаный мешок, в котором лежало множество лучин из дерева. Поскольку я нанял Тофаа на службу в качестве переводчицы, то по своему выбору купил ей новый гардероб – несколько сари и другие необходимые вещи. Однако она очень ценила эти свои кожаные емкости и повсюду носила их с собой. Я узнал, что это из-за масла индийского ореха Тофаа постоянно так блестит и непривлекательно лоснится. Но я не имел понятия, для чего ей были нужны эти деревянные лучины, пока однажды – в тот день моя спутница не пришла к обеду – не постучал в дверь ее каюты и она не разрешила мне войти.

Тофаа сидела на корточках в той же самой бесстыдной позе, в какой она обычно подмывалась, лицом ко мне, но ее «заросли» были скрыты в керамическом горшочке, который она прижимала к своей промежности. Прежде чем я успел извиниться и выйти вон из каюты, она спокойно убрала горшочек. Это был горшочек, который обычно используют для заварки чая, его горлышко оказалось скользким и блестящим от выделений, которыми были покрыты волосы Тофаа. Это уже было удивительно, но еще удивительней оказалось то, что из горшочка поднимался голубоватый дымок. Тофаа, очевидно, положила туда несколько своих деревянных лучин, зажгла их и направила струю дыма внутрь себя. Я и прежде видел женщин, которые играли с собой самыми разными игрушками, но никогда они не употребляли дыма, я так и сказал ей.

– Приличные женщины не играют с собой, – произнесла она осуждающим тоном. – Для этого существуют мужчины. Нет, Марко-валлах, внутренняя утонченность человека гораздо желанней, чем чистота его внешнего облика. Использование дыма дерева nim – древний способ очищения утонченных индусских женщин, и я делаю это ради вас, как бы мало вы это ни ценили.

Если честно, то я не видел, что тут можно было оценить: толстая грязная, темно-коричневая женщина сидела на корточках на полу каюты, бесстыдно раздвинув ноги, и направляла в себя синеватый дымок, который сочился между ее густой поросли. Я мог бы заметить, что некоторая внешняя утонченность могла бы увеличить ее шансы привлечь хоть кого-нибудь к утонченности внутренней, но из великодушия сдержался.

– Дым дерева nim препятствует случайному зачатию, – продолжила Тофаа. – Он также делает kaksha ароматными и вкусными, если кому-нибудь случится совать туда нос или пощипывать их губами. Вот почему я это делаю – на тот случай, если вы когда-нибудь не сможете подавить свою животную страсть, Марко-валлах, и возьмете меня против моей воли, несмотря на мои мольбы о пощаде, накинетесь на меня, не дав времени подготовиться, и силой своего жесткого sthanu преодолеете мою целомудренную, но мягкую защиту. Я делаю это из предосторожности и применяю дым дерева nim каждый день.

– Тофаа, я хочу, чтобы вы это прекратили.

– Вы хотите, чтобы я?.. – Ее глаза расширились; то же самое, должно быть, произошло и с ее yoni, потому что синий дым неожиданно повалил оттуда вверх. – Вы хотите, чтобы я вынашивала ваших детей?

– Gesù. Я хочу, чтобы вы прекратили все эти манипуляции ниже талии. Поймите же наконец: вы нужны мне в качестве переводчицы, и только. И хватит уже с меня этих ваших бесконечных ухищрений. А сейчас пойдемте обедать, Тофаа, наш рис и козье мясо уже пропитались солеными брызгами. Пошли, и накиньте что-нибудь на себя ниже пояса.

Признаться, в то время я искренне полагал, что мне попался самый отвратительный, глупый и жалкий образчик индусской женщины. Как ей удалось стать женой царя, было выше моего понимания, но теперь я еще больше, чем раньше, сочувствовал этому несчастному и вполне понимал, почему он отказался от царства и даже от жизни. Однако по прибытии в Индию я, к своему ужасу, обнаружил, что Тофаа вовсе не была исключением. Она была обычной и совершенно типичной индуской. В толпе женщин, к какому бы классу или касте они ни принадлежали, я смог бы отыскать множество таких Тофаа. Хуже того, я обнаружил, что женщины в Индии были неизмеримо выше по положению, чем мужчины.

До того, как попасть в Индию, я уже немало странствовал и во время своих путешествий встречался с представителями многих рас и народов. Я пришел к выводу, что мьен – это отбросы тибетских бон и что они являются самым низменным человеческим племенем, однако я ошибся. Если мьен, образно говоря, представляли собой уровень, соответствующий земной поверхности, то индусы были червями, которые рыли в земле ходы и выходы. Разумеется, во всех тех странах, где мне довелось побывать, одни люди обязательно презирали и ненавидели других за то, что у тех иной язык, или они не такие утонченные, или относятся к низшему слою общества, из-за разницы в образе жизни или же в вероисповедании. Однако в Индии абсолютно все презирали и ненавидели друг друга, бог весть по каким причинам. Такого я еще нигде не встречал.

Поскольку я всегда стремлюсь оставаться по возможности справедливым и беспристрастным рассказчиком, то считаю своим долгом отметить, что я немного ошибался с самого начала, думая, что все индийцы – это индусы. Тофаа сообщила мне, что слово «индус» – всего лишь производное от «индиец». Так называли тех индийцев, которые проповедовали индуистскую религию Sanatana Dharma, или «Вечное Повиновение». Сами они предпочитали называться «брахманами», по имени своего верховного божества (Брахма, или Создатель). Всего у них три главных божества (остальные два называются Вишну, или Спаситель, и Шива, или Разрушитель) и огромное количество богов рангом меньше. Остальные индусы выбирали себе бога из этой толпы (сюда, например, входили Варуна, Кришна, Хануман и многие другие) и объявляли себя его служителями; причем каждая группировка индусов считала себя наиболее важной и значительной. Немало жителей Индии также приняло ислам, просочившийся сюда с севера и запада. Совсем немногие из индийцев все еще практикуют буддизм. Эта религия, хотя она изначально и возникла в Индии, но после того, как распространилась далеко за ее пределы, практически прекратила свое существование на родине – возможно, оттого, что призывала к наслаждению чистотой. Еще есть индийцы, которые исповедуют другие религии, практикуют различные культы: например, джайн, сикх, йогу и другие – или же входят в многочисленные секты. И среди всего этого обилия и разнообразия, смеси, частичных наложений вер все индийцы вместе сохранили одну особенность: приверженцы любой религии презирают и ненавидят всех остальных. Это они блюдут свято.

И еще я заметил вот что. Жители Индии не особенно любили, когда их всех вместе огульно именовали «индийцами». Они представляли собой кипящий котел разных народов, однако ингредиенты, которые в нем варились, никогда не смешивались, по крайней мере так они заявляли. Там встречались чоланцы, арийцы, синдхи, бхилы, бенгальцы, гонды… Да всех и не перечислишь. Индийцы со светло-коричневой кожей называли себя белыми и утверждали, что они якобы произошли от светловолосых и светлоглазых предков, которые пришли в Индию откуда-то издалека с севера. Если даже это и было правдой, то с тех пор, за многие века, они так перемешались с имеющими темно-коричневую и черную кожу народами, которые принадлежали к южным расам и особенности которых неизменно брали верх – как это происходит с грязью, когда ее наливают в молоко, – что все индийцы стали теперь грязно-коричневого оттенка. Однако все без исключения здесь хвастались своей внешностью, а незначительные различия в оттенках цвета служили лишь предлогом для того, чтобы культивировать свою ненависть друг к другу. Светло-коричневые здесь всячески высмеивали темно-коричневых, а те, в свою очередь, – абсолютно черных.

Еще в зависимости от расы, племени, родословной, места, откуда они произошли, и места обитания в настоящее время индийцы говорили на ста семидесяти девяти различных языках. Едва ли два из них были похожи, и, разумеется, говорившие на одном из них считали его единственно истинным и священным языком. (Хотя очень немногие потрудились научиться читать и писать на своем родном наречии. Если, разумеется, это вообще было возможно, поскольку редко какие индийские языки вообще имели письменность.) Говорившие на «истинном» языке всячески презирали и поносили тех, кто говорил на языке «поддельном», а такими здесь, как вы понимаете, считались все оставшиеся сто семьдесят восемь языков.

Но независимо от расы, религии, племени или языка все индийцы безвольно подчинялись социальному делению, которое установили брахманы. Это был порядок джати (каст), который жестко делил людей на четыре класса, а также превращал часть общества в полных изгоев. Джати были изобретены когда-то давным-давно жрецами-брахманами; их собственные потомки, естественно, составили высшую касту, которая называлась брахманы. В следующую касту вошли потомки людей, которые когда-то давно были воинами – очень давно, как я подозреваю. Я не видел в Индии ни одного человека, который бы в настоящее время хоть отдаленно напоминал воина. Третью касту составляли потомки купцов, далее шли потомки скромных ремесленников. Эти составляли самый нижний класс, однако были еще и изгои, парии, или «неприкасаемые», которые не принадлежали к джати вовсе. Мужчина или женщина, которые родились в каком-либо джати, не могли вступить в брак с кем-нибудь, кто относился к высшей касте, и уж разумеется не могли соединиться с кем-то из низшего джати. Женитьбы, замужества, деловые отношения в Индии могли осуществляться только в пределах соответствующего джати. Таким образом, классы здесь сохранялись вечно, человеку было так же далеко до верхнего класса, как и до облаков. В то же время парии запрещалось даже бросать свою презренную тень на кого-нибудь из джати.

Ни один человек в Индии – кроме, как я полагаю, индусов класса брахманов – не был доволен джати, в котором он родился. Буквально каждый, относившийся к низшему джати, которого я здесь встречал, обязательно пытался рассказать мне, что его предки в давние времена принадлежали к самому знатному классу, но были незаслуженно понижены из зависти, посредством обмана или в результате воздействия волшебных чар какого-нибудь врага. Тем не менее каждый человек здесь гордился тем, что он был выше, чем кто-то еще, даже если этот кто-то был всего лишь ничтожный пария. Да и сам пария тоже всегда мог показать на кого-то еще более жалкого, чем он, по отношению к которому считал себя выше и которого всячески презирал. На мой взгляд, что действительно было достойно презрения в делении на джати, так это то, что подобная система существовала здесь на протяжении веков, и ни один человек за все это время не усомнился в правильности заведенного порядка – не только брахманы, но самые последние парии добровольно позволяли ему существовать. Любые другие люди, будь в них хотя бы искра отвага и самоуважения, уже давно упразднили бы касты или умерли, пытаясь это сделать. Индусы никогда даже не предпринимали подобных попыток, и я очень сомневаюсь, что до этого хоть когда-нибудь дойдет дело.

Нет ничего невозможного в том, что даже люди, павшие так низко, как бон и мьен, и то сумели стать лучше с тех пор, когда мне довелось побывать в их землях, и сделали что-то полезное для себя и своей страны. Но из отчетов путешественников, которые я получал из Индии последние годы, видно, что там ничего не изменилось. И до сего дня, если индус даже и почувствует себя вдруг хуже любого отребья человечества, он удовольствуется всего лишь тем, чтобы отыскать какого-нибудь другого жалкого индуса, по сравнению с которым сам он сочтет себя лучше. И только. Это вполне утешит и удовлетворит его.

Поскольку практически невозможно было определить, к какой расе, религии и джати принадлежит каждый человек из числа тех, кого я встретил в Индии (сочетания встречались самые невообразимые: один и тот же местный житель мог оказаться одновременно чоланцем, джайн, брахманом и говорить на тамильском языке), а также поскольку все население этой страны было жестко разделено на джати, я про себя называл их всех без разбора индусами, да и сейчас так о них думаю. А если утонченная госпожа Тофаа сочтет сие обозначение неправильным и унизительным, то мне нет до этого дела. Вообще-то ее соотечественники заслуживают эпитеты и похуже.