Текст книги "Ясный Огонь (СИ)"

Автор книги: Георгий Юленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Не без проблем производство было налажено. Довольно простые по конструкции ракетопланы теперь тайно производились в широкой кооперации двух стран. Части деревянно-фанерных планеров собирались на мебельных фабриках в самой Польше. А фонари кабин, баки для топлива и окислителя, арматура, керосиново-азотные ЖРД, пороховые стартовые ускорители, детали систем управления, приборы и авиапушки доставлялись самолетами из Харькова. В проекте была предусмотрена возможность слива топлива и окислителя, и этой системой пришлось воспользоваться в испытательных полетах. Было четыре аварии, по счастью без жертв. Параллельно испытаниям шло обучение, и для летчиков, и для техников. Максимальная скорость этих легких боевых машин была не особо большой (не свыше 620-640 километров в час), приборов в кабине имелась самая малость. Вооружение также было слабоватым (одна авиапушка с полусотней снарядов и по восемь простейших пороховых ракет с шрапнелью типа РСШ-60). Продолжительность же полета была и вовсе смешной, но, зато, этих машин было накоплено уже шесть с половиной сотен, и еще столько же планировали собрать и облетать через неделю. Пока на новой технике было обучено летать всего пять сотен пилотов. Причем любому из них в день разрешалось выполнять не более одного вылета.

В это же время была резко усилена работа контрразведчиков. Фактически на польской освобожденной территории, в объявленных закрытыми районах, началось массированное прочесывание десятками, доставленных из Советской России машин радиопеленгаторов. Конные и моторизованные группы противодиверсионной борьбы только и ждали их команды на захват обнаруженных шпионов. Там, где пеленгаторы выявляли чужой передатчик, сразу глушилась радиосвязь, устраивались облавы и проверки документов. За неделю до начала вражеского наступления было задержано несколько сотен подозрительных людей. Из общего количества два десятка оказались сотрудниками германских разведывательных служб, среди остальных было много уголовного элемента и дезертиров. Разведчики Абвера и СД все же смогли отследить некие признаки ведущейся 'подготовки к встрече', но ничего по-настоящему полезного довести до своего начальства так и не сумели. А воздушную разведку от критически важных районов, надолго отвадили высотные мото-реактивные перехватчики, приписанные к авиабригаде 'Сокол'. Поэтому операция не была отменена, и в одну из ночей конца апреля 1941 года в эфир улетел зашифрованный приказ. Спустя полчаса первые волны германских бомбардировщиков, запустили моторы и начали выруливать на старт...

***

Сегодняшним днем вся бригада совершила три вылета, но их звено слетало всего раз и теперь было в отдыхающей смене. Влад тут же попал в наряд на стартовые позиции. Это ему досталось за позавчерашние пререкания с поручником Мацевичем. А они с Яном отдыхали, и решили проведать наказанного напарника. Впереди виднелись стартовые позиции. В еще довольно светлом небе, пару раз сверкнули и сразу погасли широкие лучи прожекторов. Это зенитчики готовятся к ночному бою. Экипажи тревожных звеньев тоже уже сидят в кабинах ракетопланов, в ожидании стремительного взлета. Техники, заправщики и оружейники продолжают свою работу. Шли Станислав с Янеком мимо заграждения их авиабазы, чтобы успеть перед сном перекинуться парой фраз с Владом. Того поставили на пост до полуночи. Завтра им все равно не летать, а значит, можно вместе в госпиталь сходить к Лешеку. Впереди раздались чьи-то пьяные вопли. А чуть позже послышался голос командира всей их воздушной группировки. Парни замерли, прислушиваясь...

– Васька, стой! Стой тебе говорю!

– Эй ты мудило польское! Ну ка, 'Сверчка' мне заправленного с боекомплектом! Живо, пшеки гребанные! Расстреляю сволочи! Крысы тыловые! Парашют мне!!!

– Тихо Вась! Успокойся! Вечер уже. Сегодня другие звенья вылета ждут. Нам с тобой только завтра...

– Завтра?! УСПОКОЙСЯ?!! Кому?!! Мне?!!!

– Ну, очнись ты, Вася! Мы же выпили, да еще и очередь не наша дежурить...

– Похрен, Петька! Ты, забыл уже?! Тимку вчера в ногу ранили! Аркашка Чапаев чудом в ракитник сел. А у Сашки... У Сашки из груди пулю еще достать не успели!

– Да достали уже. Его час назад в Люблин самолетом отправили. Он скоро дома будет...

– Петька-а!!! Они же Ярославского Фруху уби-или га-ады!! Какое мы с тобой теперь звено-о! Без Фрухи! Как мы летать будем?! Я его со школы знал. Вот таким шибзиком... Вместе из рогатки стрелять учились. У, га-ады! Суки германские! Ненавижу!!! 'Сверчка' мне выкатывай, сука польская!!!

– Вась, ну пойдем спать, а? Завтра еще с тобой полетаем, и всех гадов точно собьем.

Стась с Яном переглянулись. В этот момент Влад, на своем посту дежурного, стойко обороняющий от пьяного нарушителя подготовленные к стартам ракетопланы, дурным голосом заорал польский вариант команды 'смирно' и первый вытянулся 'руки по швам', поедая глазами нарисовавшееся высокое начальство.

– Слокамб!

– Дежурный!

– Подхорунжий Зиняк, пан подпулковник!

– Что за бардак тут у вас на объекте?! Почему тревожную группу не вызвали? И по-русски давайте, отповедайцье! Вы то сами изо Львова, так что не прикидывайтесь.

– Так ест! Не допускаю проникновение на охраняемый объект!

– Чье проникновение?!

– Тот русский доброволец-подпоручник требует дать ему без приказа 'сверчка' для полета. А сам пьян и не из дежурного дивизиона!

– Фамилия нарушителя?

– ...

– Как ваша фамилия, я спрашиваю?!!!

– Курсант, гм... лейтен... то есть, поручик Ста... в смысле подпоручник Сталевич.

Сбитый с толку сын Вождя дышал словно загнанная лошадь. На лице Василия разлился ярко красный румянец, почти сливающийся с не менее красными глазами. Грозный зам командующего мог отправить на губу, если не куда подальше. И слова его становились все страшнее. Но тут отвечать полез его ведомый Петька, которого этот полпол резко заткнул.

– Ты кого это, салага, тут тыловыми крысами обозвал? А?! Не слышу четкого ответа!

– Тащ подп... в смысле, пан подпулковник. Я эта...

– Не слушайте его, пан подпулковник. Это я виноват. Мы с Василием товарища вчера в бою потеряли. С нашего звена. Сегодня поминки, вот, устроили.

– А вас я пока не спрашивал! Поминки, значит, устроили?! Я вам устрою поминки!

По-видимому, протрезвление уже началось, но еще не успело далеко продвинуться, так как, пьяная обида не дала молодому добровольцу замять конфликт, вновь потянув его на подвиги. Хотелось дать в морду этому отутюженному золотопогоннику.

– А пошел ты! Морда белопольская! Сам-то, небось, со своими пшеками в погребе отсиживался, пока мы твою гребанную Польшу в небе защищали! Он нас попрекает еще!

– Сопли утри! Герой хренов! Дежурный, вы сами из чьего звена?

– Из звена хорунжего Лема, пан подпулковник!

– Сколько боевых вылетов у вашего звена?

– Шесть. Первые четыре над Люблином успели сделать. Здесь только два раза поднимались. Сегодня только девятку 'штук' отогнали. А позавчера пару 'Дорнье' завалили, а третьего дня повредили нескольких. И это... Пан подпулковник, можно я этому русскому в зубы дам, за то, что он вам грубит. На вашем-то счету уже за три десятка сбитых швабских самолетов и еще штурмовки и парашютные операции, а он тут...

– Без тебя разберусь, защитник! Вернись на пост!

– Так ест!

Смелость уже оставила бузотера. Вдруг понял, что и кому он только что сказал. Василия колотила нервная дрожь, и в глазах понемногу проступало осмысленное выражение. А этот странный польский офицер не орал и не грозил трибуналом, а лишь с каким-то мрачным интересом и жалостью глядел на него. И от этого взгляда становилось зябко...

– Ну, что Васятка? Как воюют гребанные поляки ты слышал. Теперь, давай, хвались. Сколько там твое звено в польском небе швабов наколошматило? А?

– У нас пока нет сбитых. Мы больше не будем, пан...

– Я не вам, а вашему командиру звена, Василию, вопрос задал! Молоко на губах не обсохло, а туда же! 'Защищал' он Польшу. Тебя сюда зачем прислали? Водку жрать?! Плохо тебя отец воспитывал. Мало он тебя ремнем порол, да и порол ли...

– Виноват!

Но Моровский не слушал сбивчивых оправданий этого 'пьяного недоразумения', продолжая и дальше укладывать слова, словно камни на Васькину могилу.

– Мне-то что с твоей вины, Вася? Ты не передо мной, и даже не перед Польшей, а перед тем покойником виноват. Что ты делал, когда ВСЕ... все до одного экипажи добровольцев отрабатывали учебные перехваты на ракетопланах в составе звеньев?

–= Мы тоже отрабатывали!

– Молчать! 'Отрабатывал' он. В первом же вылете. В первом же! Ты! Именно ты ведомого потерял! ПОТЕРЯЛ! Живого парня! Его гибель только твоя вина! И ничья больше! Что ты его мамке в Москве рассказывать будешь?! Давай, хвались ей, как вы геройски 'гребанную Польшу защищали', пока 'все поляки в погребе сидели'. Так 'защищали', что ни разу в противника не попали, в небе заблудились, еще и друга детства убитым потеряли. Да и соседи ваши, хороши. Похрен им вся тактика, дайте пальнуть поскорее, душа просит. Хоть куда-нибудь пальнуть, по своим тоже можно. Главное самому первым из пушки пукнуть! Не воюют, а прямо локтями толкаются, кто вперед раньше вылезет. Шесть раненых и два погибших в одном вылете дивизиона против девятки 'Дорнье' и четверки 'худых'. Позорище! Не дивизион – орлы, 'воздушные волки', да и только...

По щекам Василия текли слезы. Он и сам понимал, что виноват, но только сейчас сквозь рассеивающийся пьяный угар прочувствовал это до конца. Не свалить этот груз с души, вину свою ни на кого. И хотелось бы забыть слова подполковника, а теперь уже не выйдет. А суровый начальник, сделал резкий шаг к нему. Даже показалось, что сейчас вмажет кулаком по роже. Не ударил. Вместо этого, вынутым из кармана носовым платком, вытер Ваське слезы. Глядя прямо в душу, и удерживая его за лацкан польского мундира, негромко добавил.

– С этого дня еще хоть одну тренировку или занятие пропустишь... Если еще хоть раз, ты вместо учебы, стакан в руки возьмешь... навеки вечные останешься убийцей своих ребят. На носу себе заруби! Не немцы их убивают, а твоя лень и глупость. Запомни это, Вася. А теперь марш в казарму оба. И завтра, чтобы как штык ... Второго ведомого я в ваше звено пришлю.

Станислав с Яном, дослушав весь спектакль до конца, дождались ухода начальства, и тот свой изначальный план все-таки, выполнили. Назавтра им нужно было успеть отпроситься из расположения дивизиона, и уговорить шофера санитарной машины, чтобы подбросил их до госпиталя. А еще вспомнил Стась, как во время их Люблинских тренировок, приблудился к учебной бригаде совсем юный тринадцатилетний парнишка Тадек Сливяк. Родители его погибли в Кракове под бомбежкой. Больше никого он отыскать не смог. Голодал, воровал, получал затрещины от фашистов и от местных полицаев. Ребра торчат, щек у него совсем нет, глаза от слез выцвели. Когда на кухне подкармливали шкета, рассказал, как предатели польские полицейские в Кракове на его глазах жидов расстреливали и прикладами били. Плакал малой злыми слезами и просил его с собой взять, швабов бить. Ясное дело, будь тут нормальная воинская часть прогнали бы недомерка поганой метлой. Таких как он в Войско не берут. Но тут в учебной бригаде особый порядок был – средний возраст учлетов 15-16, поэтому пожалели и спрятали парня. Вот только зоркий хорунжий Бродыло, углядел его во время утренней поверки, и сдал начальству. И если бы не Моровский, отправили бы Тадека в тыл. А подполковник потребовал тут же перед строем привести его к присяге, и отправить на обучение в группу оружейников. Кстати сам Лем, попал в бригаду не на строевую должность, а в качестве фельдшера-стажера. Он был из семьи врачей, изучал перед войной медицину во Львовском университете и воевать поначалу не хотел. А вот, после случая с Тадеушем, почему-то ему стало стыдно. Даже малой вон воевать собирается, а он Стась в тылу остается. Написал тогда рапорт на перевод в учебную эскадрилью, но его завернули. Медики тоже нужны оказались. Тогда нарушив субординацию, прорвался на прием к самому Моровскому. Тот как раз проверял подготовку курсантов перед учениями. Обмирая от страха, Стась представился и доложился, мол, 'хочу вместе со всеми бить швабов'. Командир долго разглядывал его, словно чудо какое. Задумался. А потом напутствовал – 'Вот, что капрал Лем. Когда закончится эта война, кто-то должен рассказать людям правду. Обо всем, что было с нами. Честно написать, как здесь сражались с врагом все вместе: поляки, чехи, американцы и русские. Ты для этого дела подходишь, образованный в институте вон учился. Если дашь мне слово, что правдиво (можно даже с юмором, но без глумления и лукавства) напишешь об этом, то разрешу тебе летать'. Странно было такое услышать, но Стась свое слово сразу дал. Удивили его слова подпулковника. Это малой Тадеуш Сливяк писал стишки, а сам Лем сочинительством никогда не интересовался. Вот так и попал он в эти секретные части ПВО. Успел поучаствовать в шести боевых вылетах. В четырех из них даже пострелял по тевтонским самолетам. И столь удачно, что назначили его три дня назад ведущим звена. Самым страшным было каждый раз помнить, что от того насколько точно он выведет звено к цели, зависит жизнь Яна и Влада. Прорывались к целям они так, как их учили. Когда получалось били сверху соколиным ударом. Чаще приходилось атаковать с фланга прикрывшись крайними машинами врага от остальных их воздушных стрелков. В тактическом классе висели проекции немецких машин и после каждого вылета, командир дивизиона требовал детального восстановления действий в бою. Казалось невозможно привыкнуть к отчаянному возбуждению воздушной схватки, но после трех вылетов Лем понял, что перестал дергаться и гораздо лучше научился владеть собой. А писать свои заметки он и вправду начал, как и обещал пану Моровскому. Просто пока он вел свой личный дневник боевой работы их уже месяц как не учебной бригады. Теперь хлопаки перестали его дразнить 'клистирной трубкой', ведь он стал таким же защитником неба, как и они. С русскими стажерами и их начальством Стась тоже успел подружиться. Нормальные оказались хлопаки, хоть и не сразу поняли друг дружку. С того дня не бузил в бригаде уже никто. А еще через неделю забрали всех советских домой в Россию. Но к этому времени интенсивность воздушных боев сошла почти на нет. Теперь с остатками сил люфтваффе вполне могли из без ракетопланов справиться линейные эскадрильи истребителей.

***

Итоги срыва германского наступления оказались весьма благоприятными для планирования контрнаступления. Активность Люфтваффе сильно снизилась. В двух образовавшихся на местах германских ударов котлах окружений, добивались несколько дезорганизованных полков вермахта. Потери Войска были умеренные, но резервы были. В штабе Третьего 'Подкарпастко-Люблинского' армейского корпуса, внезапно прибывшего Заместителя Командующего Сил Поветжных знали хорошо. Давно уже прекратились глупые насмешки над возрастом, отсутствием систематического военного образования и недостаточным сроком службы этого офицера. Два года планирования Моровским сложнейших операций, личное участие в боях, немалый счет побед и полученные ранения, все это исключало снисходительную иронию в адрес двадцатидвухлетнего подполковника. Генерал дивизии Рокоссовский принял гостя без задержки. Между офицерами с лета 1940 установились вполне дружеские отношения, поэтому общались без чинов.

– Как долетели, пан Адам? И как там нынче дела в Варшаве у крылатых соседей?

– Нормально, Константин Константинович. Как говорится, 'вшистко пожонку'. ПВО мы там наладили, и к отражению новых массированных налетов готовы. Только не будет в мае серьезных налетов. Ну, и попутно подготовлен к посадочному десантированию восьмитысячный корпус резерва. Это, не считая трех тысяч подготовленных парашютистов... Я, собственно, к вам по вопросу планируемого контрнаступления.

– Угу. Вы на прошлом совещании отстаивали южное и западное направления ударов. Только никаких аргументов своей позиции почему-то не привели.

– Каюсь не привел. Зато теперь могу их предъявить. Правда, довести все это я имею право только лично вам и еще нескольким польским офицерам. Об этом пока никто не должен знать, даже старшие офицеры штаба вашего корпуса.

– Вот как? Настолько все серьезно?

– Серьезнее не бывает.

На стол перед генералом легла тонкая папка невзрачного серого цвета. Во взгляде хозяина кабинета мелькнуло удивление, тут же сменившееся интересом.

– Я могу это просмотреть, и вернуть вам завтра?

– К сожалению, нет, пан генерал. Вы читайте, а я подожду у вашего адъютанта.

– Ждите здесь, Адам, я вас не гоню,

– Благодарю.

Ожидание продлилось минут двадцать. К концу чтения, лицо командарма сильно побледнело. Спустя минуту на гостя уже глядел, не довольно молодой генерал, а усталый пожилой человек. Складки кожи углубились, во взгляде недоверие боролось с гневом и омерзением.

– Это все... это проверено?

– Так точно. Сведения достоверные. Причем начали они эти... мерзости, еще в прошлом году. Чешских детей, вот, убили совсем недавно. Возможно, еще не успели спрятать все концы в воду. Так что время дорого.

– И поэтому вы выступили против Кенигсбергской операции?

– Да, именно поэтому. Захватив малозначимые Дзялдово и Хелмно, и ударив, в обход Кракова, на Освенцим, мы должны будем расширить эти районы и удерживать их хотя бы пару недель.

– Доказательства этого должны попасть в газеты?

– Не только в газеты. Будет снят кинофильм 'Национализм людоедов'. Вообще то он уже снимается, помните то что обнаружили в освобожденном Жешуве? И в других городах и местечках. А потом... потом почти сразу будет суд? Первый из таких судов...

– Суд?

– Да, суд над военными преступниками. Такие суды случаются лишь один раз в столетие.

– Даже так...

– В составе уже создаваемой следственной комиссии будут работать советские, польские, чешские, немецкие, английские, французские, американские, датские, голландские, греческие, болгарские, румынские, норвежские, канадские, саамско-карело-финские и даже турецкие и китайские эксперты.

– И ради этого нам нужно положить в землю несколько полков хороших солдат? А потом с трудом заново строить нашу оборону...

– Ради того, чтобы осудить сами явления: ультранационализм, фашизм и нацизм. Чтобы никто в будущем не посмел считать себя хозяином чужой жизни. Чтобы никто не смел законодательно избавлять народы от 'химеры-совести' и устраивать геноцид других народов. И оборону мы сдержим. А там, может и война закончится.

– Вы оптимист, Адам. И где этот ваш суд случится?

– Не ваш, а наш международный трибунал над нацистскими военными преступниками должен будет пройти на маленьком клочке земли отвоеванной нами у Восточной Пруссии. И все это время войска должны будут держать фронт. Умирать под пулями и снарядами, отбивать атаки и контратаковать. Ненадолго и недалеко отступать, чтобы снова вернуть себе утраченное. Стоять и ждать приказа. Потом, когда приказ придет, можно будет отойти, но только после опубликования приговора и приведения его в исполнение в отношении захваченных в плен исполнителей. Ну, а Гиммлера, Гитлера, Геббельса и других берлинских мерзавцев, вешать будем потом. Когда все-таки попадутся.

– А что станется с вашей Польшей? Ведь Гитлер за это не оставит тут камня на камне...

– Он и так попытается это сделать. А вот, сумеет или нет... Это зависит от многих факторов, но я пока загадывать не берусь. Не знаю я, Константин Константинович! Есть надежда, что войну Германии после этого объявят сразу несколько ныне нейтральных стран. И что в Германии иссякнет поддержка нацистов. Как мы это сделаем, простите, но рассказать вам не могу. Поэтому, нам с вами нужно сейчас сделать это дело, а потом просто продержаться до осени.

– Угум. Просто продержаться...

– Зато если справимся, то нападение на СССР вообще не состоится! Если же нет... Вот, в этом случае, готовьтесь воевать без отпусков еще года четыре. И хоронить тогда мы будем, не несколько тысяч исполнивших свой долг профессиональных солдат и офицеров, а миллионы, а то и десятки миллионов солдат, офицеров и мирных граждан.

На следующем совещании в штабе Войска, план весенне-летней кампании против вермахта, был в жарких дебатах с высшим военным руководством вчерне согласован. Операции мобильных: мотопехотных, конно-механизированных и десантных частей в направлении упомянутых Моровским населенных пунктов, в плане значились как 'отвлекающие от направления главного удара, действия ограниченных группировок'. Еще одним из сюрпризов стали публикации в газетах стран Альянса о 'Великом британском предательстве'. Приведенной в статьях текст переговоров британцев с врагом был краток, и пестрел пояснениями. На первых страницах крупным планом выделялись совместные фото офицера британской разведки Клода Дэнси с одним из руководителей РСХА Эрнстом Кальтенбрунаром в швейцарской Лозанне, и заместителя Гитлера в НСДАП Рудольфа Гесса с ненадолго вернувшимся в Британию для консультаций послом в США Вудом Эдуардом 1-м графом Галифаксом на окраине ирландского Лисберна. На следующий день США объявили британского посла 'персоной нон-грата' с запретом въезда на территорию своей страны. Черчилль велел МИ5 отправить лорда Галифакса под арест, и начать расследование. Самому ему пришлось долго и нудно объяснять журналистам, что бывший министр иностранных дел и бывший посол в США находился в оппозиции к правящему кабинету и никого, кроме себя в Британии не представлял. Эта ситуация сказалась и на поставках в Соединенное королевство вооружения и боевой техники. Так заказ на новые истребители 'Мустанг' проходящие испытания в фирме 'Норт-Америкен', был аннулирован, 'до разъяснения всех обстоятельств дела'. В такой обстановке заседающее в Люблине польское правительство, самостоятельно обратилось к послу СССР, с инициативой о встрече с руководством СССР для заключения договора о протекторате. Что это за договор в Москве еще толком не поняли, но проведение встречи назначили в бывшей столице Российской Империи, а ныне столице Мировой революции, Ленинграде.

***

В середине апреля командира особого батальона СС 'Дирлевангер' Оскара Дирлевангера вызвали в Краков к руководителю СС и полиции в генерал-губернаторстве обергруппенфюреру СС Фридриху Крюгеру. Отношения с этим местным начальством у 45-летнего гауптштурмфюрера еще в марте не сложились. Поэтому ничего приятно от встречи Оскар не ждал. Ему до безумия надоели эти мелкие придирки к его 'методам умиротворения поляков'. Подумаешь, его парни расстреляли пару польских мерзавцев или евреев, потешились с местными школьницами, или обчистили костел. Ну и что?! Они же не в Германии, а на завоеванных землях, где все принадлежит победителям! Так нет же, эта толстая свинья Крюгер, повадился писать на его батальон гнусные доносы! Да и кому!? Группенфюреру Бергеру начальнику Главного управления СС, которому батальон Оскара был подчинен на прямую (к Краковскому гестапо он был лишь прикомандирован). Подъехав к зданию гестапо Оскар осмотрелся. Пригороды уже могла обстреливать польская дальнобойная артиллерия, но фронт в этом месте еще держался. В кабинет к Крюгеру его запустили сразу по прибытии. Негромко щелкнув каблуками, он доложил о своем прибытии и тут же был озадачен новым приказом. Слушал этот начальственный бред Оскар со снисходительно улыбкой. Обеспечить безопасность трем бригадам кинооператоров, с одной из которых нужно лично посетить Хелмно, и помочь собрать качественный киноматериал. И всего-то? Ерунда, а не задание! Кстати, в последнее время всей этой показухи стало многовато. К нему в батальон тоже приезжали киношники и заставили показывать технологию зачистки бунтующего села. Пришлось выполнять все их прихоти. Демонстрируя расстрел евреев, и сжигание построек огнеметами. Приказ рейхсфюрера о сборе методических материалов огласили недавно. Новое повеление о содействии в съемке учебных кинофильмов поступило только что. Ничего не поделаешь, придется соответствовать. Кстати, кинооператоры неплохие ребята, подумал Оскар. Недавно выкупили у него весь архив фотографий голых польских девиц и фрау, который парни успели нащелкать на свои 'лейки' с начала этого года. Уезжая эти 'кинохудожники' проставились его батальону коньяком, с такими можно дружить. В общем, задание не казалось сложным. Хорошо, когда фронт гремит невдалеке, но батальон не бросают под пули, а гоняют на поиски шпионов и саботажников, или на этапирование колонн польских пленных в ближайшие лагеря. Правда начальство этих лагерей стало каким-то дерганным, но это мелочи. Ну чего они придираются?! Ну шлепнули по дороге в Освенцим десятка два особо дерзких унтерменшей. Так вам же меньше работы! И вообще, сразу после этих танцев с киношниками, надо бы смотаться в Краков отдохнуть в офицерском казино. С последних поездок по польским местечкам ему перепало немало дорогих женских побрякушек, так почему бы не пустить их в ход? Командировку он сам себе может выписать, даже не оглядываясь на Крюгера. Зачем оттягивать это дело, дожидаясь пока поляки расшибут город своими пушками?

***

Пока формировались четыре группы охраны для поездок на секретные объекты, в самих лагерях работа не утихала ни на час. Яков Грояновский был евреем. Настоящая его фамилия была Винер. В Хелмский лагерь Кульмнхоф он попал из Варшавского гетто, еще в начале зимы 1940. Сначала казалось, что в Гетто было безопасно. Да, пришлось носить на спине желтую 'Звезду Давида', и получать насмешки. Хуже стало с продуктами, но надежда на улучшение жизни оставалась. Пусть их иногда поколачивали, но еще можно было жить. Однако, вскоре по всей Польше вспыхнули восстания, поляки вспомнили что это их земля и довольно удачно стали отвоевывать назад свои города и села. А вот, немцы совсем озверели. В период зимних боев под Варшавой, из их Гетто стали массово вывозить людей на Юг и на Запад. Хватали не глядя, разделяя семьи. Вот тогда Якову стало страшно. Ну почему он не смог уехать из Варшавы, когда пан Януш Корчак выводил свою эвакуационную колонну беженцев осенью тридцатьдевятого? Вместе с ними он бы уже перебрался в нейтральную Румынию. Не смог. Пожалел утомлять дорогой свою родню и испугался бросать дом и все нажитое имущество. Сглупил. Конечно, сглупил. И теперь эта глупость может стоить слишком дорого. В трудовом лагере Кульмхоф сначала все пугало. Старинный замок у деревни. Подземные переходы. По прибытии сразу заставили копать землю и вывозить нечистоты. Кормили плохо, но какая-то надежда все равно оставалась. Якова и еще нескольких евреев назначили в похоронную команду. Похороны случались часто, но раньше это было всего несколько погибших в день.

А потом приехала зондеркоманда гауптштурмфюрера Ланге и все стало еще хуже. Вновь прибывших везли со станции Поверче на грузовиках. Их привозили на площадь перед замком и объявляли, что прибыли они в рабочий лагерь и должны сначала пройти 'санобработку', а всю одежду сдать 'для дезинфекции'. После этого их разделяли на группы по 50 или 70 человек и отводили в первый этаж замка, где им приказывали раздеться. Из окон флигеля похоронной команды Яков видел этих несчастных. Потом их гнали в туннель. Этот туннель Яков видел в самом начале своего появления в лагере. Дальше в туннеле не было ничего, и идти им там было некуда. Но с той стороны шумели автомашины, и иногда раздавались приглушенные расстоянием отчаянные человеческие крики. Что там делали с людьми Грояновский никогда не видел. Обычно их похоронную команду вывозили в лес, к уже сваленной там куче смердящих тел. Нужно было просто копать большие рвы, забрасывать в них покойников и закидывать сверху землей. Страшно было подумать, что когда-нибудь и его так же забросают землей. Судя по стойкому запаху автомобильного выхлопа от тел, тех несчастных заставили задохнуться. Как такое могло прийти в голову цивилизованным немцам, которые тоже ходили в церковь и молились тому же Богу, что и поляки, Яков понять не мог. Это были уже не люди.

В один из дней в лагерь приехали какие-то важные персоны. Гауптштурмфюрер Ланге старался произвести впечатление. Он устроил показательное построение. Показал все главные достопримечательности. В конце этого представления Якову и его напарникам пришлось закапывать только что заполненный ров, под стрекот двух кинокамер. Лицо одного эсэсовца, сопровождающего эту группу гостей оказалось знакомым напарнику Якова, Эфроиму. Тот вдруг затрясся от ужаса, а потом с криком 'Это сам дьявол! Спасите!' он кинулся в лес. Но убежал он недалеко, точная очередь из МП-40 перечеркнула ему спину и Эфроим упал. Кровь в жилах Якова застыла в ожидании, что и всех их постигнет та же участь. Но напугавший убитого немецкий офицер с удивленным взглядом выкаченных глаз на его непропорциональном лице с маленьким ртом и огромным носом, лишь посмеялся над этой смертью. Киношники все засняли и уехали довольными. А для Якова потянулись все те же однообразные дни. Но вот однажды в мае, к ним снова приехал тот же офицер и Грояновскому стало особенно страшно. Полночи шепотом проговорил с новым напарником Йесей, что им ждать от этого приезда. На следующее утро их почему-то не позвали на завтрак. Вся охрана бегала как наскипидаренная, что-то кричала про польский десант. Потом раздалась сильная стрельба. Похоронщики сидели затаившись, как мыши надеясь, что про них забудут. Не забыли. Двое охранников вывели их во двор замка, и приказали построиться у стены. Яков неплохо знал немецкий, поэтому успел услышать, только одну реплику конвоиров 'И чего, прямо там? А кто это дерьмо потом убирать будет?'. Второй разозлился и что-то гневно прошипел первому прямо в ухо. И еще Яков заметил, что оба сменили торчащие вбок магазины своих пистолетов-пулеметов и передернули затворы. А за углом уже с шумом и свистом взрывались мины. Лагерь был явно атакован, и возможно их скоро освободят. И так ему стало обидно умирать от пули охранника в шаге от свободы, что Яков завыл от ужаса и отчаяния, и вместо того, чтобы строиться вместе со всеми кинулся на ближайшего к нему убийцу. Пару секунд сбившаяся в кучу толпа могильщиков изумленно глядела, как они с немцем боролись, и вдруг кто-то крикнул 'бей мерзавцев!' и уже на втором охраннике повисли сразу двое. Из груды тел раздалась короткая очередь, но немытые тела в полосатых робах только сильнее сдавили туши охранников. Со всех сторон несся рев и стон. Над головой прогудела группа самолетов. Вокруг стрельба только усиливалась. Кто-то из знакомых Якова сидел в стороне, баюкая простреленную руку. Внутрь территории лагеря уже пробились первые штурмовые группы десантников, поэтому охране уже было не до ликвидации контингента. Часть бывших узников сгрудилась в углу двора, не зная, что им дальше делать. Пятеро других остервенело забивали уже мертвые тела эсэсовцев своими деревянными ботинками. Через сорок минут все стихло. Около сидящих на земле бывших заключенных остановился странный трехколесный мотоцикл с притороченным сбоку вместо в люльки минометом. С интересом оглядев их, довольно молодой офицер представился по-русски.