Текст книги "Истребители"

Автор книги: Георгий Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

«Харрикейн» легко и устойчиво выполнял различные фигуры по горизонтали, в том числе и глубокие, с предельным креном виражи. По сравнению с нашими И-16 и Як-1 он был громоздок, напоминая по своим габаритам скорее легкий бомбардировщик, чем истребитель. Кабина самолета мне понравилась: просторная, светлая, с хорошим обзором. Я со своим ростом впервые за всю мою летную практику сидел в ней свободно и удобно, не пригибая головы. Не будь войны – прекрасная машина [87] для туристских полетов над живописной местностью. Но нам, к сожалению, приходилось оценивать ее не с этих позиций.

Этот громоздкий тихоход развивал предельную скорость около четырехсот километров в час, тогда как «мессершмитт» перешагивал за пятьсот. И даже наши «ишаки» имели скорость больше. К этому надо добавить, что «Харрикейн» был слабо вооружен: четыре пулемета малого калибра. Для того чтобы сбить вражеский самолет, надо было подходить к нему вплотную. А тяжелый бомбардировщик типа «Хейнкель-111» сбить из обычных пулеметов вообще чрезвычайно трудно: он был хорошо защищен и живуч. Что же касается вооружения противника, то на «мессершмиттах» была пушка, а пулеметы на всех немецких самолетах стояли крупнокалиберные.

От всех этих сопоставлений даже мне становилось не по себе, а между тем я должен был готовить летчиков так, чтобы они верили в силу своего оружия и свои возможности. Тут было над чем поломать голову.

Очень быстро выявилась еще одна особенность «Харрикейна»: у него был очень легкий хвост. При рулении по недостаточно плотному грунту (а большинство наших аэродромов были обычными полевыми площадками) надо было быть предельно внимательным, особенно при торможении, когда машина легко становилась на нос. Достаточно было резковато затормозить на неплотном грунте – и винта как не бывало. Запасных же частей к этим самолетам не было, и вообще никто не знал, как будем решать проблему с ними. Между тем (я-то это знал) на фронте по тревоге требуется быстрое выруливание на взлет, да еще на раскисшем грунте, когда как раз и приходилось давать полный газ. Как бы наглядным подтверждением ожидавших нас в будущем хлопот были два поломанных и погнутых винта еще там, в Иваново. Ремонт их потребовал от инженерно-технического состава ювелирной работы и массу времени. Все это тоже сильно меня беспокоило.

Ну и самым главным оставался вопрос: что может «Харрикейн» в бою? Для этого нужен был подходящий спарринг-партнер. Он скоро нашелся. На аэродроме в те дни находилось два самолета «Аэрокобра». Это были скоростные современные истребители, и потому для тренировочного учебного боя с «Харрикейном» они вполне подходили. Я провел такой бой с подполковником Акуленко на виду у всего летного состава полка. Потом, [88] оценив всю пользу от этого вида подготовки, мы решили выполнить еще несколько боев над центром аэродрома. Сначала, в исходном положении, на одной высоте, далее – я выше на 500 метров, потом на такую же высоту он, и, наконец, я на 1000 метров выше его. Из этого ясно, что в первую очередь меня интересовали возможности вести бой на вертикалях. Я понимал, что в таком бою «Харрикейн» слаб, но надо было точно выяснить, насколько именно. Надо было также уточнить, как можно использовать сильные стороны «нашего» самолета, точнее, лучшие из слабых.

Все намеченные учебные бои мы провели. Как летчик-истребитель я в этих боях выкладывался полностью. Но с таким же успехом я мог бы, увы, драться с «аэрокоброй», сидя верхом на птеродактиле.

На кабрировании «Харрикейн» отставал, на пикировании – еще больше. Если любой современный по тому времени истребитель в пике разгонялся так, что его в целях предосторожности иной раз следовало бы придерживать, то «Харрикейн», имея большую парусность, вообще как бы зависал. Вертикальный маневр ему был явно противопоказан. Бой можно было вести только на виражах.

В «Правде» от 12 октября 1981 года я прочитал сообщение, в котором говорилось о том, что в октябре в Мурманском морском порту только что ошвартовалось английское спасательное судно «Стефанитурм» с грузом золота, поднятого из трюмов лежащего на дне Баренцева моря на глубине 260 метров британского крейсера «Эдинбург», который перевозил золотые слитки, предназначенные в уплату американских и английских военных поставок нашей стране в годы второй мировой войны. Крейсер «Эдинбург» вышел из Мурманска в Англию, оторвался от кораблей противолодочной обороны и 30 апреля 1942 года был торпедирован фашистскими подводными лодками. Золото около сорока лет пролежало на дне. А им мы расплачивались, повторяю, и за «Харрикейны». Но это – к слову.

После проведенных с «аэрокоброй» учебных боев я проанализировал их результаты, на основании которых подготовил рекомендации, касающиеся боевых порядков и способов ведения боя.

Все особенности расчетов были основаны на тихоходности и слабости вооружения «Харрикейнов». Поэтому эшелонирование звеньев по высоте не должно было превышать [89] 400–500 метров, иначе звенья не успевали бы приходить друг к другу на помощь. Эшелонирование пар в звене не должно было превышать по высоте 100 метров. Непосредственное сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков должно было осуществляться с превышением 50–100 метров. Во время боя следовало атаковать с минимальных дистанций – не более 70–80 метров, а лучше всего с 30–50 метров.

Для такого скоростного истребителя, как, например, «як», подобные рекомендации были бы просто неприемлемы, поскольку ограничивали бы ему свободу маневра. Но для «Харрикейнов» приходилось максимально уплотнять боевые порядки, вести счет не на тысячи и часто даже не на сотни метров, а на десятки и даже на отдельные метры. И ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы строй превращался в «кучу».

Помимо всего того, о чем уже сказано, наша подготовка охватывала и массу частных тонкостей, в том числе и тренировку летчиков на умение смотреть и видеть. Я хотел до начала боев выделить тех пилотов, которые умеют видеть лучше других. Большое внимание в учебе мы, конечно, уделяли радиосвязи, что было очень важно для нас.

В двадцатых числах марта 1942 года полк был готов к отправке на фронт. Вскоре последовало распоряжение о его перебазировании на Северо-Западный фронт. Аэродром – Выползово, готовность к перелету – 28 марта.

Незадолго до этого мне было присвоено воинское звание «майор».

* * *

Работая над рукописью, я, конечно, опирался не только на свою память. Пришлось и архивные материалы поднимать, и обращаться за помощью к боевым друзьям. Дело не в том, что со временем что-то подзабывается. В определенной мере память у нас общая. Но вся тонкость в том, что, хотя все мы в полку были участниками одних и тех же событий, каждый видел их по-своему, со своей должностной и профессиональной позиции. Например, мой надежный боевой товарищ техник-лейтенант Иван Михайлович Плетнев, который в течение многих месяцев готовил мне самолет к боевым вылетам, помнит такие детали, которые я сам уже забыл. В связи с этим человеком хочу сказать, что в полку я всегда старался поддерживать дух истинного товарищества, [90] взаимного доверия и уважения, но категорически пресекал всякие попытки фамильярного общения друг с другом и панибратства. Однажды уже на Северо-Западном фронте я как-то готовился к повторному вылету. Обстановка в воздухе была напряженной, у противника появились модернизированные «мессершмитты», и нам приходилось вести тяжелые бои. Состояние летчиков было нервозным, от постоянного напряжения в воздухе даже опытные наши истребители совершали ошибки, за которые приходилось расплачиваться высокой ценой. В такие периоды я не только не мог, не имел права давать никаких послаблений людям, но даже наоборот – становился требовательней и жестче, чтобы подтянуть их внутренне. Ведь закон войны суров: расслабится человек, а на следующий день это будет стоить ему жизни. И вот тогда, уже садясь в кабину самолета, я вдруг почувствовал, что меня кто-то фамильярно похлопывает по спине. Я резко обернулся и встретился взглядом с Плетневым. Иван Михайлович стоял рядом в промасленном своем комбинезоне и спокойно смотрел мне в глаза. «Все в порядке, командир, – как бы говорил его взгляд, – все будет хорошо!» И я мгновенно ощутил чувство благодарности к этому человеку за это неуставное, но по-человечески искреннее напутствие и за то его внутреннее волнение, с которым он, такой спокойный внешне, будет ждать моего возвращения.

А начались наши отношения с Иваном Михайловичем с курьеза, о котором он много лет спустя сам вспоминал в письме. Вот что он писал:

«Буквально за два дня до вылета на фронт произошло ЧП. Техник звена управления полка Николай Иванович Куликов допустил оплошность, в результате чего был разбит самолет У-2. Уходя на обед в столовую, личный состав звена не привязал самолет к штопорам. Порывом ветра легкий У-2 был подхвачен и превращен в груду обломков. Вот тогда мы, техники, впервые узнали, что такое негодование командира полка...

Но не прошло и двух дней – снова «сюрприз»: за два часа до вылета обнаружилось, что на машине командира барахлит мотор, а причина неизвестна. К стоянке самолетов нашей 1-й эскадрильи бежал инженер полка Кичаев и срывающимся голосом кричал: «Где Кононов?! Где Плетнев?!» Еще не зная, в чем дело, я вышел навстречу Кичаеву и тут же получил от него приказ немедленно принимать звено управления. Я посмотрел на [91] старшего техника эскадрильи П. И. Кононова, но тот без слов развел руками. Кичаев и Кононов были уважаемыми в полку специалистами, оба участвовали в событиях на Халхин-Голе, имели боевые ордена, и я надеялся, что Кононов договорится, чтобы меня оставили в эскадрилье. Уж больно суровым показался мне командир полка.

На душе у меня кошки скребли, а когда увидел самолет командира – и вовсе ужаснулся. Капоты с мотора были сняты, свечи вывернуты, магнето раскрыто... На мой вопрос: «Что с мотором?» – вконец растерявшийся техник звена управления ничего конкретного сказать не мог. «Иди в эскадрилью к Кононову, на мое место, – сказал я ему, – там все в порядке»

На мое счастье, неподалеку, у своего самолета, стоял штурман полка майор Кондратьев. Я обрисовал ему ситуацию, сказал, что не успею подготовить самолет командира полка в оставшееся время, да еще и при полном незнании причины дефекта. Договорились, что командир, который ведет первый эшелон, полетит на самолете Кондратьева, а сам Кондратьев полетит позже на самолете командира После этого я начал вслепую искать неисправность в моторе машины командира. О моторах «Харрикейна» у нас, среди техников, бытовала поговорка: «Ройс-ройс – все равно ничего не найдешь», Я увлекся работой, спешил и не заметил, как подошел командир. Услышал требовательный голос: «Может, доложите командиру о готовности самолета?» «Никак нет, товарищ командир, – стоя на стремянке, отчеканил я. – Самолет неисправен и к вашему вылету готов не будет». И как о деле уже решенном сообщил, что договорился со штурманом полка Кондратьевым: командир полетит на его самолете.

Едва все это выложив, я сразу попил, что значит выражение «слово не воробей», Понял по одному только выражению лица командира высшую степень бестактности и неуместности своих «советов» и «решений». Но все же лететь командиру пришлось на самолете майора Кондратьева. Я же, находясь не в лучшем душевном состоянии, закончил сборку мотора, опробовал его и ничего подозрительного не обнаружил. Со спокойной совестью я проводил Кондратьева со вторым эшелоном на фронт, но неприятный разговор с командиром – да еще за чужие грехи – надолго испортил мне настроение. Однако же потом все наладилось...» [92]

Этот небольшой отрывок из письма Ивана Михайловича восстанавливает некоторые события «местного» масштаба, которые предшествовали нашей отправке на фронт и перед самым вылетом добавили мне напряжения, которого, как нетрудно понять, и без того вполне хватало.

2 апреля 1942 года мы благополучно перебазировались на аэродром Выползово, расположенный восточнее окруженной демянской группировки противника.

Воюют не числом...

Бои на Северо-Западном фронте вмели свою специфику.

В сентябре сорок первого года гитлеровцы предприняли попытку наступать через Валдайскую возвышенность в направлении на Бологое. Если бы противнику удалось реализовать этот план, то над группой наших войск (впоследствии, в октябре 1941 года, на этом направлении был образован Калининский фронт) нависла бы угроза окружения. Однако после сильных боев враг был остановлен, и положение на этом направлении стабилизировалось. При этом несколько южнее и восточнее Старой Руссы в руках фашистов остался крупный плацдарм, в центре которого находился город Демянск. Выровнять линию фронта не удалось. Демянский плацдарм удерживала сильная 16-я немецкая армия.

В ходе зимнего наступления начала 1942 года нашим войскам удалось окружить демянскую группировку противника. В котле оказалось около ста тысяч гитлеровцев. Операция была проведена Северо-Западным фронтом в очень нелегких условиях, и сил, необходимых для уничтожения такой крупной группировки, у фронта в то время не было. И на долгие месяцы наступило нечто вроде своеобразного равновесия: гитлеровцы не хотели оставлять плацдарм, они все еще вынашивали планы развить дальнейшее наступление через Валдайскую возвышенность и пытались деблокировать запертую в демянском мешке 16-ю армию. Войска же Северо-Западного фронта не позволяли им это сделать, но и уничтожить армию, как я уже говорил, не могли. Демянский плацдарм просуществовал около полутора лет. Это обстоятельство, по существу, и определило весь характер борьбы на Северо-Западном фронте в течение сорок второго и начала [93] сорок третьего года. Наш полк прибыл на фронт в тот период, когда враг собирался с силами, чтобы прорвать кольцо окружения.

Столь длительное противостояние на Северо-Западном фронте объяснялось общей стратегической обстановкой, сложившейся к весне сорок второго года. Ход боевых действий привел тогда к тому, что главным стало южное направление. Северо-западное же попало на длительный срок в разряд второстепенных. Это, конечно, сказалось на пополнении войск фронта людьми и техникой, что хорошо видно на примере авиационного обеспечения. В своих воспоминаниях бывший командующий фронтом генерал-лейтенант П. А. Курочкин писал: «На 19 февраля (1942 года. – Г. З. ) имелось лишь 142 исправных самолета (в том числе только 32 истребителя)»{6}. По сути дела – один истребительный полк на весь фронт! К моменту нашего прибытия ВВС фронта по-прежнему оставались где-то в этом составе, причем в названное количество самолетов входили также и машины У-2 полка легких ночных бомбардировщиков. Из этих данных видно, что боевую работу нам пришлось вести в условиях полного превосходства противника в воздухе.

Изучая район боевых действий по картам, а затем и летая над бескрайними лесами и бесконечными озерами и болотами, где только редкими островками попадались деревни, я видел, как мало здесь площадок, пригодных для создания полевых аэродромов. Просторы необозримые, а приземляться некуда: повсюду чащобы и топи. Помнится обширная заболоченная луговина южнее озера Ильмень. Она была хорошо известна и нашим, и немецким летчикам. Туда они дотягивали подбитые в боях машины – больше в том районе просто некуда было приземляться. Проходило несколько дней, и над луговой травой торчали только хвосты подбитых самолетов: болото их засасывало.

Мало в тех краях и дорог, по которым могли бы перемещаться большие массы войск, особенно танки, артиллерия, автотранспорт. В сорок первом году это обстоятельство помогло нам сдерживать гитлеровцев, рвущихся через Валдайскую возвышенность. Позднее оно сильно затрудняло нам проведение крупных наступательных [94] операций. Ко всему сказанному надо добавить, что по единственному шоссе и единственной железнодорожной ветке, которые находились в нашем распоряжении, шло снабжение сразу трех фронтов: Волховского, Северо-Западного и Калининского. Эти две магистрали – шоссейная и железнодорожная – были перегружены сверх всякой меры и подвергались систематическим ударам вражеской авиации. Дороги же от мест выгрузки к передовой были только грунтовые и при распутице становились непроезжими. Естественно, подвоз всего необходимого то и дело нарушался, войска фронта испытывали трудности со снабжением всеми видами довольствия.

Если еще упомянуть о сложных, резко меняющихся метеоусловиях в тех краях, то можно себе составить совсем не радужное представление об особенностях действий авиации в том районе.

* * *

Место, где мы базировались, было одним из основных аэродромов фронта, на котором располагались шесть-семь полков разных родов авиации. Самолетов, однако, было мало. Разведывательный полк Пе-2 имел, например, меньше десятка машин. Около полутора десятков самолетов ДБ-3 было в бомбардировочном авиаполку, в распоряжении одного из истребительных полков имелось до десяти машин «Киттихаук», другого – штук семь «яков». Еще два полка истребителей летали раньше на самолетах «Харрикейн», но были обескровлены в боях менее чем за неделю и остались, в сущности, без техники. Я сразу понял, что нагрузка на наш полк ляжет большая, но буквально в первый же день после перебазирования допустил один тактический просчет.

Когда мы перебазировались, я не знал, даст ли нам командование несколько дней для ознакомления с районом боевых действий или сразу же поставит боевую задачу. На всякий случай приготовился ко второму варианту. Так, собственно, и получилось. Начальник штаба авиационной группы полковник В. Г. Воробьев сказал, что изучение района боевых действий надо совместить с выполнением задачи по прикрытию войск. Так вот, в предвидении такой ситуации я первым делом обратился к командирам истребительных авиаполков с просьбой провести беседу с летным составом, полагая, что таким образом наши пилоты узнают много для себя важного о противнике, об особенностях боевых действий [95] на участке, о причинах боевых потерь и т. д. Просчет мой заключался в том, что я поначалу не прочувствовал до конца психологическую атмосферу в соседних полках, а она-то, как говорится, оставляла желать лучшего. Короче говоря, прибывшие к нам по моей просьбе командиры полков со своими комэсками нарисовали такую мрачную картину, что я уже был не рад этой затее. Особо пессимистичными были прогнозы тех летчиков, которые летали на «Харрикейнах». Они прямо заявили, что невозможно сражаться на этих самолетах с «мессерами», которые имеют явное превосходство над «Харрикейнами» на любом маневре, легко сковывают наших истребителей, не позволяют им выйти из боя и легко сбивают. Резюме у наших «наставников» было такое: «Если неделю продержитесь – это будет хорошо».

Надо ли говорить, что на такой «поворот» дела я не рассчитывал, когда затевал эту беседу! Стал уточнять интересующие меня детали, и кое-что прояснилось. Противник, как это было мне известно, применяет парные боевые порядки, а наши летчики из разбитых полков летали звеньями из трех самолетов, ограничивая тем самым в маневре и без того устаревшие машины. Насчет эшелонирования по высоте тоже не было определенного мнения, и я опять удивился: как же можно так воевать? Бьют нас вовсю, но никто из этого не делает никаких практических выводов! Между тем мои летчики притихли и приуныли. Улыбки пропали, лица помрачнели.

После этого «воодушевляющего» разговора я решил дать летчикам возможность поуспокоиться. День клонился к вечеру, боевой задачи полк еще не получил. Но про себя решил, что на первых порах мне необходимо обязательно вылетать с каждой эскадрильей, чтобы самому управлять боем и показать летчикам, что и на «Харрикейнах» можно воевать успешно, если действовать с умом. Молодых летчиков я решил в первые боевые вылеты не брать – ограничиться с ними облетом района боевых действий.

Наш полк входил в состав 6-й ударной авиационной группы Ставки Верховного Главнокомандования. Командовал ею полковник Г. А. Иванов, комиссаром был старший батальонный комиссар А. А. Шумейко, начальником штаба полковник В. Г. Воробьев.

На другой день после памятной беседы с летчиками разбитых полков была получена боевая задача: быть в [96] готовности вылететь на прикрытие своих войск. Районы были указаны.

Стоял густой туман.

Рано утром на аэродроме, в землянке, я собрал летчиков и обсудил с ними задание. Мы уточнили по карте район действия, маршруты подхода к целям, запасные аэродромы. Я говорил о том, что в первых воздушных схватках с врагом главное для нас – организованность и управляемость боя, а не количество сбитых фашистов. Будет очень плохо, говорил я, если мы даже собьем несколько самолетов противника, но при этом потеряем столько же своих. Так мы много не навоюем, так сражаться в воздухе вообще нельзя. В каждом бою сбивать надо в два, в три раза больше, чем терять своих. А это возможно только при хорошей организованности и четком взаимодействии в бою.

И тут я признал, что все, о чем говорили накануне командиры соседних полков, – правда, но заметил, что это одновременно наглядный и печальный результат применения устаревших боевых порядков и тактики, неразумной погони и стремления каждого обязательно сбить вражеский самолет самому. При такой постановке дела боевой строй не сохраняется, ведомые не следят за ведущими, бой ведется хаотично, и в итоге противник получает полное преимущество над нами.

Объяснив, что любая «самодеятельность» в воздухе, а тем более элементарная недисциплинированность какого-то летчика может поставить в тяжелое положение всю группу, я предупредил, что буду строго взыскивать с нарушителей дисциплины, а откровенных разгильдяев – если такие найдутся – буду отстранять от полетов и ходатайствовать о переводе их в наземные войска.

Меня слушали внимательно и вроде бы с полным доверием. Но... необходимо было все сказанное подкрепить делом, чтобы летчики могли убедиться в правильности моих выводов.

Часам к десяти утра в полк прибыл начальник штаба авиационной группы полковник В. Г. Воробьев. Он подробно проинформировал нас об обстановке на земле и в воздухе. Полку предстояло прикрывать наземные войска, отражать налеты авиации противника, сопровождать бомбардировщиков, штурмовиков и разведчиков, вести борьбу с транспортной авиацией врага, снабжающей окруженную демянскую группировку. Наиболее важными участками прикрытия наших войск были район Старой [97] Руссы, участок между окруженной вражеской группировкой и линией фронта, а также дорога, идущая из Старой Руссы на Демянск, где, как сообщил начальник штаба, в ближайшее время возможны активные действия гитлеровских сухопутных войск.

После инструктажа состоялся наш первый боевой вылет на Северо-Западном фронте. Он, как и последующие, прошел вполне организованно. Район мы освоили, потери ориентировок не было. Мой позывной – «Директор» – все сразу запомнили и в воздухе безупречно выполняли мои команды. Кстати говоря, с этим позывным я и прошел всю войну. В первые дни пребывания на Северо-Западном фронте мы провели несколько воздушных боев при равном примерно соотношении сил. Поначалу, завидев группу «Харрикейнов», фашисты вели себя самоуверенно и даже нагло, пренебрегая элементарными мерами предосторожности. Было видно, что они действительно привыкли считать эти машины легкой добычей. К нашему общему удовлетворению, на сей раз им пришлось расплачиваться за свою самоуверенность. Наши летчики вполне уверенно взаимодействовали, грубых ошибок не делали, сохраняли эшелонирование по высоте, а если в процессе боя оно временно нарушалось, то при первой же возможности восстанавливалось. Парные боевые порядки достаточно надежно обеспечили гибкое применение тактических приемов боя даже на громоздких машинах. Пилоты успевали взаимно прикрыть друг друга, чувствовали себя вполне уверенно и, главное, убедились в том, что и на наших тихоходах можно тягаться с «мессершмиттами» и при этом не иметь больших потерь. За несколько дней мы потеряли только один самолет, пилот которого вернулся, к счастью, в полк.

Правда, гитлеровцы скоро перестали лезть на рожон, стали создавать выгодные для себя условия атаки, используя численное превосходство сил и лучшие тактико-технические данные своих машин. Это потребовало от наших летчиков еще большей осмотрительности и организованности, но в целом не поколебало нашей уверенности в своих силах. Я продолжал летать с эскадрильями, постепенно передавая руководство боем ведущим групп. Командир эскадрильи капитан М. В. Габринец руководил боем вполне уверенно и спокойно. Штурман полка майор Б. М. Кондратьев и командир эскадрильи капитан В. Г. Лазарев тоже были сильными ведущими, однако поначалу слишком эмоционально реагировали в [98] воздухе на ту или иную ситуацию, что создавало излишнюю нервозность. После подробных разборов нескольких воздушных схваток эти опытные истребители сумели внутренне перестроиться и в дальнейшем руководили воздушными боями сдержанно и умело. Хорошим ведущим показал себя и командир звена лейтенант К. М. Крикунов.

Прошла неделя, потом – другая. Скептики из соседних полков поутихли, никто уже не говорил нам: «Хорошо, если продержитесь дней семь – десять». Мы прибыли на фронт не для того, чтобы «держаться», а чтобы воевать. Это сразу поняли и почувствовали все летчики нашего полка. Наша предфронтовая подготовка была построена, кажется, правильно. Это было самым главным в тот период.

Между тем наши первоначальные успехи были достигнуты в относительно простой и спокойной обстановке. Основные события ждали нас впереди.

* * *

Вскоре под Старой Руссой началось ожесточенное сражение. Южнее города противник сосредоточил крупную группировку из пяти дивизий и нанес сильный удар вдоль шоссе Старая Русса – Демянск (в направлении на Рамушево). Одновременно с этим из демянского котла двинулась во встречном направлении окруженная группировка войск 16-й армии. Предварительно окруженные фашистские части были пополнены по «воздушному мосту». Немецкие бомбардировщики в те дни большими группами наносили массированные удары по нашим войскам. Значительно больше стало в воздухе и вражеских истребителей. Наша авиация существенного пополнения в тот период не получала.

Для 485-го истребительного авиаполка наступили нелегкие дни. Мы выполняли много различных задач: отражали налеты противника, прикрывали наземные войска патрулированием, сопровождали штурмовиков и сами штурмовали гитлеровские войска. Провели и немало воздушных боев со сравнительно неплохим исходом. Полк наш понемногу становился единым дружным боевым коллективом. Летчики умело вели воздушные бои, а техники готовы были работать сутками, чтобы к утру следующего дня ввести в строй все поврежденные накануне самолеты. [99]

Инженер полка капитан Н. И. Кичаев создал специальную аварийную команду, которая вывозила подбитые самолеты «Харрикейн» с мест вынужденной посадки. Это было очень не просто. Однажды, для того чтобы доставить в полк поврежденную машину, пришлось вырубать в лесу просеку. Через болото, кочки, через лес она была доставлена на аэродром и восстановлена. Были исследованы также места вынужденных посадок самолетов из других полков. Все, что можно было с них снять на запчасти – винты, двигатели, шасси и т. д., – все было демонтировано и доставлено на аэродром. Таким образом нашей инженерно-технической службе удавалось поддерживать материальную часть в боеготовности – ведь никаких запчастей к «Харрикейнам» не было, союзники их не поставляли.

Наши техники и инженеры делали, казалось бы, невозможное. Вся работа проводилась под открытым небом, потому что в полевых условиях никаких специальных ремонтных сооружений или хотя бы крыш не было. Работали днем и ночью, в ясную, солнечную погоду и на трескучем морозе. Работали под ветром, дождем, снегом. Никто никогда не роптал, часто даже больные, с высокой температурой, люди добровольно работали на своих самолетах или помогали товарищам. Только с лета 1942 года, когда была сформирована истребительная дивизия, на Северо-Западном фронте за счет полевых ремонтных средств воздушной армии были усилены полевые авиаремонтные мастерские. Чтобы понять, какая титаническая работа проводилась в них, приведу такие данные: с июня 1942 года по апрель 1943 года силами технического состава было отремонтировано 1914 самолетов, из них: мелким ремонтом – 962, текущим ремонтом – 586 и аварийно-восстановительным ремонтом – 366 машин. Благодаря этому мы могли воевать.

Во время работы над рукописью я получил письмо от Владимира Андриановича Чертилина, бывшего авиамеханика 900-го истребительного полка, воевавшего в 1943 году в составе истребительной дивизии, которой я командовал с весны 1943 года и до конца войны. В своем письме он, в частности, пишет:

«Я прочитал несколько книг об участии авиации в прошедшей войне. Во всех них приоритет отводится летчикам. Слов нет, они, проявляя мужество и героизм, это заслужили. Но ведь полет, воздушный бой – это конечный результат большой подготовительной работы на земле. [100] А этому в книгах отводится до обидного мало места. Были и среди инженерно-технического состава асы своего дела. Так почему бы и их не отметить для памяти потомкам?»

Вопрос естественный, закономерный и не совсем простой. Не простой по той причине, что в среднем на каждого воюющего летчика во фронтовых условиях приходилось не менее трех десятков специалистов самых различных профилей, от работы которых в огромной степени зависел успех боевых действий истребителя. В масштабах полка это уже сотни человек, а авиадивизии – тысячи. Любой командир авиационной части или соединения, взявшийся писать воспоминания о фронтовом прошлом, сталкивается с трудностями одного и того же порядка: весьма велик объем одной боевой работы, а все, что этому сопутствует, многократно увеличивает объем материала и делает эту работу непосильной для одного человека. Поэтому, отдавая дань глубочайшего уважения сотням и тысячам специалистов, которые своими руками в неимоверно трудных условиях ежедневно готовили боевую технику, я, как и другие мемуаристы, во многих случаях вынужден ограничиваться только статистическим материалом. Читателю конечно же понятно, что стоит за такими, к примеру, данными: «В среднем в течение каждого месяца проводилось от 100 до 150 ремонтов, или, по-другому, каждый самолет ремонтировался по 8–9 раз. Особенно большую работу провели в 900-м истребительном авиаполку, где старшим инженером был инженер-майор Е. Д. Борисов, заместителем старшего инженера по вооружению инженер-капитан В. Е. Иванов, заместителем старшего инженера по спецслужбам инженер-капитан В. Я. Новиков». Это статистические данные по дивизии, которой я потом командовал, за второе полугодие 1944 года. Когда я читал письмо В. А. Чертилина, думал о том, что у нас действительно немало книг написано летчиками и о летчиках, а вот воспоминаний механиков, техников, инженеров эскадрилий, полков, авиадивизий до обидного мало. И в архивах ничтожно мало материалов об их работе.