Текст книги "Истребители"

Автор книги: Георгий Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Таким образом, моя инициатива привела к тому, что объем боевой работы, возложенный на дивизию, резко возрос. Я прикинул, во что обойдется возня с переброской радиостанции, и сказал командующему, что слишком много времени будет упущено. Нельзя ли, дескать, там на месте временно использовать чью-нибудь радиостанцию? Командующий разрешил воспользоваться радиостанцией воздушной армии, которая находилась в указанном районе.

– Вылетайте! – решительно закончил разговор Т. Т. Хрюкин. – Свою радиостанцию немедленно отправьте в тот же пункт.

Я отдал начальнику штаба распоряжение посылать в указанный район все свободные самолеты полков мелкими группами – там они будут получать от меня указания [368] по радио. Группы было решено посылать непрерывно с интервалом 10 минут, а радиостанцию отправить немедленно.

После этого я вылетел и пошел к заливу на бреющем.

Меня встречал офицер связи, который доложил, что радиостанция – в моем распоряжении и что он готов к работе.

Посадочная площадка – обычное поле – упиралась прямо в залив. Если говорить точнее, то располагалась она на небольшом мысу, который был вздернут над акваторией, как нос большого корабля. Вид на залив отсюда открывался превосходный. Все было видно как на ладони. На удалении 7–10 километров четко просматривалась и коса Фришес-Нерунг – вожделенный берег, куда устремились с побережья недобитые гитлеровцы. Слева от меня, в заливе, в этот час выделялось большое скопление плавсредств. В воздухе находилось звено истребителей противника. Сторожевого корабля уже не было.

Радиостанцию поставили на кромке мыса – отсюда обзор был наилучший. Появилась наша первая четверка, ведущий доложил о прибытии. Я предупредил летчиков о том, что в воздухе находится звено вражеских истребителей, и, зная, что по крупным плавсредствам действуют штурмовики, поставил им задачу бить по плотам и лодкам. Прицеливаться, сказал я, надо поточнее и огонь вести с коротких дистанций.

Так началась наша работа над заливом.

Летчики точно выполняли мои указания, и тут был обнаружен любопытный эффект: нервы у фашистов совсем сдали – как только они видели пикирующий истребитель, то, не дожидаясь очереди из пушек, начинали прыгать в ледяную воду. Причем прыгали не только с того плота или лодки, куда нацеливался летчик, но и с соседних. Поэтому при каждом заходе нашего самолета в воде оказывалось много фрицев. А шансов благополучно выбраться из ледяной купели было уже ничтожно мало. Думаю, что не одна сотня фашистов пошла ко дну в те часы. Для экономии боеприпасов я приказал чередовать боевые заходы с холостыми. Эффект от таких заходов был тот же: десятки гитлеровских солдат и офицеров прыгали в ледяную воду и шли на дно.

Не успела отштурмовать первая группа, подошла шестерка Як-9. Ведущий попросил разрешения обстрелять баржу, которая была нагружена ящиками (очевидно, с боеприпасами) и шла к нашему берегу. Я дал разрешение [369] и после третьего захода на барже стали рваться снаряды, затем последовал сильнейший взрыв, и посудина тут же пошла ко дну.

Подходили группы Ил-2, били по кораблям, небольшим транспортам и баржам, стоявшим под погрузкой. Все время чередовались наши истребители. В результате часа через три акватория была частично очищена от плавсредств. Тогда я переключил действия летчиков на прибрежные участки, где были места погрузки и выгрузки На нескольких, небольших пятачках побережья отчаянно оборонялись последние пехотные части хейльсбергской группировки, стараясь выиграть время и дать возможность остаткам войск хоть на сорванных с петель дверях удрать через залив на косу.

Немецкие истребители ходили мелкими группами, вступить в борьбу с нашими не решались, но пытались подбираться к «горбатым» после того, как те, ударив по цели, уходили от нее. Об этой тактике противника я предупреждал каждую нашу группу.

В течение нескольких часов интенсивных действий над заливом мы нанесли противнику такой урон, что вынудили его прекратить переправу. Не замечалось его скоплений и в местах погрузки.

Но на этом выполнение нашей задачи не завершалось. В середине дня я получил по радио приказ командующего перебазироваться километров на пять-шесть севернее мыса. Там неподалеку находился один из последних плацдармов противника, и теперь он оттуда пытался наладить переправу через залив.

Наши летчики от успешных действий в первой половине дня вошли в такой азарт, что очень эффективно действовали и над новым районом. Из 311 боевых вылетов, которые они совершили в этот день, 238 пришлось на штурмовки – небывалое количество! Громили не только плавсредства в заливе, но и наземные цели. Было уничтожено 5 барж с боеприпасами и другими грузами, много лодок и плотов, 68 автомашин. По самым скромным подсчетам, гитлеровцы потеряли 500 солдат и офицеров, хотя я уверен, что их было гораздо больше: мы не могли подсчитать десятки и сотни фашистов, которые ныряли – и не по одному разу – в ледяную воду. Не сомневаюсь, что многие из них не вынырнули... Кроме этого, летчики дивизии сопроводили 26 марта 252 штурмовика и 65 бомбардировщиков. [370]

На следующий день мы продолжали выполнять те же задачи. Основное наше внимание по-прежнему было приковано к заливу Фришес-Хафф. Противник возобновил переправу с южного плацдарма, и нам срочно пришлось перебазироваться на прежнее место – на знакомый мыс. С утра продолжалась работа, которую мы начали накануне. Разница заключалась лишь в том, что теперь немецких истребителей над заливом не было вообще, а плавсредств стало больше, чем накануне. Несмотря на большие потери, фашисты продолжали искать здесь шанс на спасение, поскольку на плацдарме – это им уже было ясно! – ни одного такого шанса на это у них не оставалось.

Во второй половине дня заметно ухудшилась погода. Тем не менее мы успели выполнить 162 боевых вылета на штурмовки, уничтожили 8 барж, 14 лодок, 1 катер, 29 автомашин и около 400 гитлеровцев. Кроме этого, было сопровождено 258 «ильюшиных» и 55 «Петляковых», 26 раз проводилась воздушная разведка.

Вечер выдался совершенно ненастным, и с разрешения командующего мы убыли в штаб дивизии.

В последующие дни враг прилагал невероятные усилия к тому, чтобы продержаться еще некоторое время и эвакуировать морем остатки хейльсбергской группировки, но нарастающие удары наших соединений сорвали эти планы. 29 марта здесь все было кончено. За полмесяца боев (с 13 по 29 марта) гитлеровцы потеряли 88 тысяч убитыми, свыше 50 тысяч пленными. Войсками фронта было захвачено 128 самолетов, 605 танков и самоходных орудий, свыше 3500 полевых орудий, 1440 минометов, 6447 пулеметов, 568 бронетранспортеров, 247 радиостанций, 232 паровоза, 7673 железнодорожных вагона, много складов с боеприпасами, вооружением, продовольствием и другим имуществом.

В успех этой операции большой вклад внесла авиация. Во второй половине марта соединения 1-й и 3-й воздушных армий совершили свыше 20 тысяч самолето-вылетов. В отдельные дни (например, 25, 26 и 27 марта) их осуществлялось по 5 тысяч и более.

Ликвидация большой группировки войск противника юго-западнее Кенигсберга была отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего. В числе отличившихся соединений 240-я истребительная авиадивизия получила еще одну благодарность. [371]

К концу марта штаб нашей дивизии подвел общие итоги боевой работы за месяц.

Всего был произведен 2671 боевой вылет, в том числе на сопровождение Ил-2–1078, бомбардировщиков – 725. На штурмовку морских и наземных целей наши летчики сделали 355 вылетов. Остальные действия приходились, главным образом, на воздушную разведку и сопровождение воздушных разведчиков. За месяц пилоты провели 21 воздушный бой и сбили 16 самолетов противника. Любопытно, что при этом с нашей стороны в боях участвовала 81 машина (Як-3 и Як-9), а со стороны врага – 151 («мессершмитты» и «фокке-вульфы»). Значит, при безраздельном господстве нашей авиации бои мы вели все-таки в численном меньшинстве. Этот цифровой парадокс – следствие все той же устаревшей тактики сопровождения, о которой уже говорилось раньше. Конечно же, наши летчики в массе были зрелыми мастерами воздушного боя, а у немцев хороших летчиков уже было меньше; конечно же, противник – особенно в воздухе – давно был деморализован, сломлен и лишен каких бы то ни было перспектив; конечно, общая обстановка на фронтах с каждым днем все более и более ощутимо приближала окончательную развязку – всего этого нельзя не учитывать. Но тем не менее, а может быть, именно поэтому удивительным парадоксом выглядит тот факт, что за месяц с небольшим до победы мы часто вели воздушные бои в численном меньшинстве!

За истекший месяц мы потеряли 6 самолетов, причем только один летчик был сбит в воздушном бою. Остальные потери мы понесли от зенитного огня, работая со штурмовиками на малых высотах и во время штурмовок. Среди полков дивизии лучших результатов в марте добился 86-й гвардейский.

На фоне общей напряженной деятельности инженерно-технического состава в тот период выделялась работа инженеров, техников и механиков 900-го полка. Он имел сильно изношенную материальную часть. На некоторых самолетах уже сменили по 5–6 двигателей. Все машины имели большой налет, много раз ремонтировались, неоднократно были повреждены в воздушных боях и зенитным огнем. Между тем считанные дни оставались до штурма Кенигсберга. Перед инженерно-техническим составом части была поставлена задача к штурму полностью восстановить материальную часть. И она была выполнена в ходе непрерывной трехсуточной работы. [372]

Во второй половине марта в один из нелетных дней в армии провели армейскую летно-тактическую конференцию. Предварительно мы провели конференцию в дивизии. В штаб армии от нашей дивизии были приглашены лучшие асы-охотники. Выступали командиры эскадрилий Алексей Николаевич Деркач и Петр Калинкович Лобас. Подводя итоги конференции, командующий воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин отметил содержательные выступления наших летчиков.

На аэродроме Растенбург была организована выставка боевых самолетов 1-й воздушной, на которых после сильных повреждений летчики благодаря личному мастерству сумели вернуться на свои аэродромы. Среди этих машин был и обгоревший, черный «як» старшего лейтенанта Д. П. Моцакова. Этот самолет с большими камнями, врезавшимися в плоскости, привлекал всеобщее внимание видавших виды боевых летчиков.

Накануне

В конце марта, после ликвидации крупной хейльсбергской группировки, войска фронта начали готовиться к штурму Кенигсберга. Его гарнизон вместе с кадровыми дивизиями, формированиями фольксштурма и группой войск на Земландском полуострове насчитывал до 130 тысяч человек, до 4 тысяч орудий и минометов, 108 танков и штурмовых орудий. На аэродромах Земландского полуострова базировалось до 170 самолетов.

Предстоящий штурм города являлся чрезвычайно сложной задачей. Кенигсберг был идеально подготовлен к обороне. Все здесь рассчитывалось на длительное сопротивление в условиях полной изоляции. За всю войну – об этом можно говорить с полной уверенностью – наши войска не встречали таких укреплений, какие были возведены вокруг города и в его черте.

Местность на подступах к крепости представляла собой равнину с небольшими пологими возвышенностями.

Значительным препятствием была река Прегель. До центра города она течет двумя рукавами, ширина их от 60 до 100 метров, глубина 9–20 метров. Здания вдоль набережных позволяли создать укрепленные полосы.

Основу системы обороны города составляли три позиции. Первая – протяженностью 50 километров – проходила в 6–8 километрах от центра и включала 2–3, а [373] местами и больше траншей, связанных между собой ходами сообщения. На первой позиции было 15 старых и новых фортов. На внешней полосе обороны – более 300 прочных убежищ и других оборонительных сооружений{18}. Первая позиция имела противотанковый ров шириной 6–8 метров, эскарпы и надолбы. Протяженность рвов была более 50, эскарпов – до 10 километров. Повсюду были проволочные заграждения и минные поля.

Вторая позиция – протяженностью траншей около 80 километров – проходила по окраинам Кенигсберга и имела 38 дотов, 25 дзотов и 214 других убежищ. Все улицы пересекали баррикады, на перекрестках были построены доты, а подступы к городу заминированы.

Третья позиция проходила в центральной части города. Там было 9 старых фортов и цитадель, рассчитанная на большой гарнизон.

В Кенигсберге к обороне было подготовлено до 600 крупных зданий и даже замки, дворцы. В районе города противник установил до 35 тысяч противотанковых и свыше 100 тысяч противопехотных мин.

Основой противовоздушной обороны крепости была 18-я зенитная дивизия немцев, имевшая в своем составе более 300 орудий калибра 88 и 105 миллиметров{19}. Город прикрывался истребительной авиацией (около 60 машин){20}.

Словом, задача перед нашими войсками стояла сложнейшая. Нам, авиаторам, с другой стороны, было ясно, что несколько десятков истребителей противника – это ничтожно малые силы, которые противоборствовать нам не могли. Роль нашей авиации в предстоящем штурме была важна как никогда. Мощные оборонительные укрепления, которые очень трудно разрушать наземным войскам, должны были быть сокрушены массированными бомбоштурмовыми ударами с воздуха.

Проведение операции планировалось поэтапное. Сначала армиям предстояло улучшить свое исходное положение, уточнить оборону и силы противостоящего противника. В этот период намечалось мощное артиллерийское и авиационное наступление с целью разрушить важнейшие фортификационные сооружения Кенигсберга и подавить артиллерию врага. В дальнейшем следовало овладеть [374] внешней оборонительной полосой. На это отводились сутки. И наконец – непосредственный штурм города и полное овладение им.

В самом начале апреля маршал А. М. Василевский провел совещание, на котором заслушал командующих армиями о подготовке ими войск и принятых на операцию решениях. После их докладов Александр Михайлович дал ряд уточнений. Он сообщил, что по плану армии сначала должны взять Кенигсберг, а затем развивать наступление на северо-запад с целью разгрома земландской группировки противника.

Там же, на совещании, А. М. Василевский проинформировал нас о том, что кроме 1-й и 3-й воздушных армий, а также 6-го бомбардировочного авиакорпуса к участию в операций дополнительно привлечены 18-я воздушная армия (авиация дальнего действия), по одному корпусу из 4-й и 15-й воздушных армий и часть сил авиации флота. Общее число боевых самолетов доводилось до 2400. Из них около двух третей составляли бомбардировщики и штурмовики, которые должны были обрушить на крепость и укрепления тысячи тонн бомб и снарядов. Авиаторам также ставилась задача массированными ударами по порту Пиллау и транспортам не допустить эвакуации вражеских войск морем. Координирование действий авиационных армий было возложено на главного маршала авиации А. А. Новикова.

* * *

Здесь я должен ненадолго прервать последовательный рассказ и вернуться к событиям второй половины марта. Когда я упоминал о том, что на первом этапе предстоящей операции по овладению Кенигсбергом армиям была поставлена задача улучшить исходные позиции, не отметил, что это в принципе достаточно частый для готовящихся к наступлению соединений процесс. Как правило, любой командир, от батальона и полка до армии включительно, в любой операции – наступательной или оборонительной – стремится к улучшению занимаемых им позиций, естественно, в разных масштабах.

Так вот, бои по улучшению позиций соединений 11-й гвардейской армии активно велись во второй половине марта. Происходило это юго-западнее Кенигсберга. На правом фланге армии находился 8-й, в центре – 16-й, а на левом фланге – 36-й гвардейские стрелковые корпуса. [375]

Первые два соединения имели достаточно времени на изучение противостоящего противника и улучшение исходного положения, а вот 36-й до 18 марта вел бои в районе Бранденбурга, потом вышел к заливу Фришес-Хафф, в результате чего кёнигсбергский гарнизон был отрезан от хейльсбергской группировки. После этого корпус на некоторое время был выведен из боев, а с 23 марта снова передислоцирован на левый фланг армии. Тогда возникла необходимость улучшить исходное положение для наступления одной из дивизий первого эшелона. К исходу дня 23 марта командующий воздушной армией приказал мне и командиру 1-й гвардейской штурмовой авиадивизии С. Д. Пруткову выехать в 36-й гвардейский стрелковый корпус для проведения частной операции. Мы без труда нашли НП корпуса и познакомились с его командиром генерал-лейтенантом Петром Кирилловичем Кошевым. От него узнали цель и план операции.

Местность, которая лежала перед позициями 84-й стрелковой дивизии, представляла собой равнину с небольшим пологим возвышением в сторону противника, которое было не больше 50 метров, но полностью закрывало обзор. Система огня противника да и сама оборона, находящаяся за возвышением, с исходных позиций не просматривались. При таких условиях артиллерия не могла обеспечить эффективную поддержку пехоты, управление боем усложнялось.

У гитлеровцев же на возвышении были позиции, с которых хорошо просматривались боевые порядки 84-й стрелковой. Ближайшая немецкая траншея была удалена от нашего переднего края метров на сто. Ничейное пространство фашистами было пристреляно. Поэтому план этой частной операции предусматривал захват плоскогорья внезапной атакой. Наивысшая его часть находилась в полукилометре от позиций 84-й дивизии. В случае успеха командование корпуса получало бы отличный обзор с возвышенности, без которого проводить серьезную наступательную операцию было бы очень тяжело.

Генерал П. К. Кошевой планировал провести короткую, но мощную артподготовку, после которой при поддержке авиации перейти в наступление. Истребители должны были прикрыть поле боя, а штурмовики силами полка – нанести удар по дальней линии вражеских траншей, расположенных на вершине возвышенности. Два других полка «ильюшиных» поддерживали пехоту и помогали ей закрепляться на отбитых у врага позициях. [376]

Обговорив с С. Д. Прутковым вопросы взаимодействия, к 7.00 следующего дня мы были готовы оказать корпусу необходимую авиационную поддержку.

Ровно в 8.00 началась пятнадцатиминутная артподготовка. В положенное время появились истребители, затем четыре группы Ил-2 обработали вершину плоскогорья. С переносом артогня пришли штурмовики сопровождения пехоты. Все шло по плану. Войска ворвались в первую, потом – во вторую траншеи. Некоторая заминка произошла с захватом третьей траншеи, однако штурмовики и артиллеристы действовали очень удачно, и вскоре она тоже была взята нашей пехотой. Таким образом, довольно быстро половина плоскогорья оказалась в наших руках. Но на его вершине оборона оказалась более прочной. Едва пехота попыталась развить наступление, как с вершины открыли губительную стрельбу ранее незамеченные и хорошо замаскированные огневые точки. Бой продолжался около четырех часов, работали самолеты и артиллерия, однако сил для того, чтобы выбить немцев с вершины, оказалось недостаточно. Почувствовав это, генерал П. К. Кошевой дальнейшее наступление приостановил.

Таким образом, частная операция удалась только наполовину. Комкор, конечно, этим был расстроен, однако твердым и спокойным голосом доложил обо всем командарму К. Н. Галицкому. Судя по всему, разговор с командармом был для него не из приятных, тем не менее к нам, авиаторам, Кошевой отнесся очень гостеприимно, предложил пообедать. После обеда мы распрощались и уехали. Происходило это в середине дня, светлого времени в запасе еще было достаточно, поэтому по дороге я решил заехать на свой пункт наведения. Он размещался в полосе 16-го стрелкового корпуса, недалеко от КП 11-й гвардейской армии.

На ПН в те дни находился мой заместитель полковник А. П. Николаев. В центре боевых порядков корпуса занимала позиции 31-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора И. Д. Бурмакова. Впоследствии в корпусе была произведена перегруппировка сил, но тогда я искал свой ПН в боевых порядках 31-й стрелковой. Найти сразу наведенцев мне не удалось – на прежнем месте их не оказалось, – и я поехал на КП дивизии. Генерал И. Д. Бурмаков пояснил, что наш ПН меняет место в соответствии с исходным положением для наступления. Я и командир 31-й дивизии знали друг друга и раньше, [377] поэтому мы, встретившись как старые знакомые, разговорились о предстоящем наступлении и о всяких проблемах, которых обычно немало возникает в период подготовки к наступлению. Генерал сообщил, что в данный момент его артиллерия ведет пристрелку, что он собирается идти на свой наблюдательный пункт. Он пригласил и меня пойти туда. Я, конечно, согласился.

По ходам сообщения мы вышли к НП.

Шла обычная, можно даже сказать, ленивая перестрелка, когда между отдельными выстрелами возникают отчетливые паузы. Человеку, далекому от фронтовой обстановки, вероятно, могло бы показаться, что одна сторона отвечает только потому, что стреляет другая. На самом деле такая дуэль очень коварна: идет пристрелка артиллерией местности с обеих сторон, и в ходе ее огонь бывает очень точным и наносит серьезные потери.

С НП мне наблюдать было неудобно, и я вышел в траншею. Смотрю, рядом стоит офицер и, широко улыбаясь, смотрит на меня. «Макарченков!» – обрадовался я.

Встретились мы уже в третий раз на этой войне. Встретились как старые друзья, на этот раз – под стенами Кенигсберга.

Константин Иванович рассказал мне о крайне тяжелых боях. Сам он несколько раз был легко контужен, нередко попадал в трудные ситуации и, как считал, случайно остался жив. Его полк, как и другие, понес большие потери.

Он рассказывал, а я думал, что, несмотря ни на что, вот он, тут, рядом со мной. На фоне его рассказа это действительно граничило с чудом.

Чтобы лучше видеть позиции противника, мы встали на ящик из-под снарядов, и Макарченков стал мне показывать огневые точки гитлеровцев, наиболее укрепленные участки их обороны – с дотами, дзотами. Показывал не спеша, дотошно, как специалист, для которого расшифровка вражеского переднего края – дело привычное. Так оно, впрочем, и было – не только по собственному впечатлению, но и по отзывам командиров я знал, что К. И. Макарченков был опытным, хорошо подготовленным офицером. Для артиллерии особо важными целями всегда были КП, НП, узлы связи, и Константин Иванович показывал мне все эти точки, раскрытые нашими наблюдателями.

Между тем перестрелка продолжалась, и скоро я стал [378] различать в ней какие-то ритмы. То огонь становился более активным и, как могло показаться на слух, повсеместным, то вдруг наступал ощутимый спад, и можно было просто считать отдельные выстрелы с обеих сторон. Казалось, еще несколько их, и перестрелка прекратится. Но огонь вдруг снова начинал нарастать как волна. При полете снарядов и пуль в воздухе рождается много звуков: и свист, и гул, и непонятный шелестящий шум со множеством оттенков. Разобраться в этих звуках без привычки трудно, создается впечатление, что все летит именно в твою сторону. Однако люди, воюющие на земле, прекрасно разбираются во всей этой «музыке», очень быстро выделяют из множества шумов реально опасные и успевают реагировать. Не всегда, конечно, успевают (недаром в пехоте была и такая поговорка, что «своего» снаряда никогда не услышишь), но все же навык этот для каждого пехотинца привычен. Я довольно много для авиатора времени в разные периоды провел на своем КП, расположенном на переднем крае, и кое-чему научился. Однако это, конечно, ни в какое сравнение не шло с тренированностью пехотинца, чья жизнь на фронте постоянно проходит под огнем. У меня, по крайней мере, такой четкой реакции на звук летящего снаряда, мины или пули не было.

Стоя в траншее на снарядном ящике, я слушал Макарченкова и думал о том, что день выдался довольно напряженный. Сначала – с рассвета и до середины дня – в напряжении держала ситуация в корпусе П. К. Кошевого, потом – поездка в 16-й стрелковый корпус на передний край. Но при этом я был доволен тем, что заехал в 16-й корпус. Во-первых, встретился с Константином Ивановичем (ради одного этого стоило ехать), во-вторых, теперь я имел неплохое представление об обороне противника на одном из важнейших направлений. Стало быть, когда мой НП переместится, многое здесь мне уже будет знакомо. Словом, день выдался продуктивный, и можно было наконец уезжать в свою дивизию. Примерно так я рассуждал, когда Макарченков вдруг толкнул меня с такой силой, что я от неожиданности моментально полетел с ящика на дно траншеи вправо от того места, где стоял. И тут же раздался большой силы взрыв.

Полуоглушенного, меня засыпало землей. Вероятно, меня откопали моментально, но я времени не ощущал и ничего не слышал. Слух возвращался медленно, и до меня не сразу доходило, что произошло. [379]

Оказалось, в то место, где я стоял, угодил снаряд. Он пробил верхнюю часть бруствера, и, если бы не Константин Иванович, меня бы разнесло в куски. Как он успел среагировать? Сказалась та быстрая подсознательная реакция, о которой я говорил. Спаситель мой – тоже весь обсыпанный землей – стоял рядом. Я обнял его. Признателен ему всю жизнь.

Когда слух понемногу восстановился, я стал слышать и понимать, что говорит командир дивизии.

– Вот мой спаситель, – сказал я, указывая на Макарченкова.

Генерал И. Д. Бурмаков в ответ на это заметил, что Макарченков – отважный и опытнейший командир. Тут как раз приехал мой заместитель полковник Николаев и доложил, что место для пункта наведения выбрано, расчет подобран хорошо, радиостанция работает. Уточнив все необходимое, я наконец выехал к себе в штаб.

* * *

Все это происходило в марте. А в начале апреля на совещании у командующего фронтом были подведены итоги подготовки к штурму Кенигсберга и намечено самое необходимое, что следовало сделать в оставшиеся два-три дня. Еще раз нам напомнили, что действиям авиации придается при взятии города особое значение, поскольку наиболее мощные укрепления предстояло разрушить ударами с воздуха. В решении этой задачи должна была участвовать также артиллерия большой и особой мощности. Но основная работа лежала все-таки на авиации. О том, насколько важную роль она должна была сыграть, говорит то, что из-за плохой, нелетной погоды сроки операции решением Ставки ВГК были перенесены на сутки – с 5 на 6 апреля.

Штурм

На рассвете 6 апреля Маршал Советского Союза А. М. Василевский приказал начать наступление в 12 часов.

Ровно в 9 часов заговорила артиллерия 11-й гвардейской армии. Гул канонады разнесся на много километров вокруг. Город заволокло дымом, пылью, гарью. Но сколько еще огня, сколько тысяч бомб и снарядов понадобилось в следующие дни, чтобы превратить бетон и [380] мощные кирпичные стены в сплошное крошево, обломки и груды битого камня!

Нелетная погода не позволила воздушным армиям полностью провести авиационную подготовку. Вместо запланированных 5316 самолето-вылетов 4 и 5 апреля было совершено только 766. Сотни самолетов в полной готовности находились на аэродромах. Лишь к 13 часам погода стала улучшаться и появились первые мелкие авиационные группы – сначала штурмовики, потом бомбардировщики 5-го гвардейского бомбардировочного авиакорпуса.

По мере того как улучшалась погода, увеличивалось и количество самолетов в воздухе. Командующий воздушной армией требовал, чтобы авиация работала с максимальным напряжением.

В паре с майором В. И. Скупченко я вылетел вместе с одной из групп в составе 12 «ильюшиных». Наша дивизия обеспечивала боевые действия штурмовиков и бомбардировщиков, которые поддерживали соединения 11-й гвардейской армии, действовавшие в южной части Кенигсберга, где была довольно сильная система огня зенитной артиллерии. Мне хотелось проверить, правильно ли будет производиться противозенитный маневр в воздухе, чтобы не нести неоправданных потерь.

Каждую отдельную огневую точку приходилось подавлять и штурмовикам, и истребителям, причем делать по два-три захода, поскольку расположены зенитки были очень умело.

Впоследствии, описывая в своих мемуарах первый день штурма Кенигсберга, генерал-полковник К. Н. Галицкий вспоминал: «Во второй половине дня облачность постепенно стала рассеиваться. Над полем боя появились штурмовики 1-й гвардейской авиадивизии, которой командовал Герой Советского Союза генерал С. Д. Прутков, и 182-й штурмовой авиадивизии под командованием генерала В. И. Шевченко. Под прикрытием истребителей 240-й истребительной авиадивизии Героя Советского Союза генерал-майора авиации Г. В. Зимина они снижались до минимальных высот и уничтожали боевую технику, огневые средства и живую силу противника. Пушечно-пулеметный огонь «илов» и реактивные снаряды загоняли врага под землю, тогда наша пехота делала стремительные броски вперед. В ряде случаев разрывы реактивных снарядов, пущенных с самолетов, временно подавляли доты и дзоты». [381]

И далее: «В 15 час. 30 мин. командующий 1-й воздушной армией приказал штурмовой авиации, не считаясь ни с какими трудностями и условиями погоды, максимально усилить боевые действия.

Хорошо взаимодействующая с авиацией, наша пехота к концу дня почувствовала нарастающую силу авиационных ударов. Южнее Розенау огонь вражеской артиллерии с закрытых позиций задержал наступление 26-й дивизии. Зрительно немецкие батареи не просматривались, а звуковая разведка в общем грохоте боя действовала неточно. Тогда командир корпуса вызвал штурмовую авиацию. Над полем боя появились две шестерки самолетов. Одной из них командовал дважды Герой Советского Союза майор М. Г. Гареев, другой – Герой Советского Союза Майор М. Т. Степанищев. Поначалу летчики сделали два круга, чтобы четко представить границы своих войск, затем, спустившись до 100 метров, они сделали шесть боевых заходов над целью. От бомб и пушечно-пулеметного огня загорелись дома, превращенные гитлеровцами в опорные пункты. Стоявшие за ними орудия были исковерканы, прислуга перебита, несколько домов обрушилось.

Едва улетели штурмовики, 26-я дивизия заняла южную часть Розенау»{21}.

В то время когда происходили эти события, я находился в воздухе. При отходе нашей группы от цели я услышал по радио позывные подходящих бомбардировщиков. Их сопровождали истребители 240-й дивизии, поэтому я решил остаться в районе цели и посмотреть, как будут работать пикировщики. Кроме меня и В. И. Скупченко штурмовиков прикрывали еще шесть истребителей. Предупредил свою группу по радио о том, что ухожу, и стал набирать высоту.