Текст книги "Истребители"

Автор книги: Георгий Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Мой заместитель, штурман дивизии, инспектор по технике пилотирования, летчики управления дивизии приступили к изучению самолета и после сдачи зачетов были допущены к полетам на Як-3. Все оценивали его так же, как я: истребитель был выше всяких похвал. Мы провели учебные бои Як-3 с Як-9, и он показал преимущества на любом элементе воздушного боя. А ведь наши летчики уже год отвоевали на «девятках» – это была надежная, сильная, проверенная в боях машина, к которой пилоты привыкли и которую полюбили. Тем не менее преимущества были очевидны.

Единственное, что лимитировало нас на «тройке», – меньший запас горючего. Но этот истребитель был предназначен [298] для воздушного боя, а не для сопровождения ударной авиации, особенно действующей по удаленным целям. И надо было это иметь в виду при использовании Як-3 в боевых действиях. Конечно, реально эту силу враг мог бы ощутить сразу, если бы всю нашу дивизию перевооружили этими самолетами. Но надо было ждать. А пока у нас было всего два новых «яка». Личный подарок командующего Военно-Воздушными Силами...

* * *

В первых числах сентября меня вызвал находившийся на нашем фронте представитель Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский. Он сообщил, что мне поручено принять английскую военную делегацию. Формально делегацию возглавлял командор Робертс, но фактически, объяснил Александр Михайлович, главой делегации является профессиональный разведчик майор Трап. Официально делегация прибывала с целью изучения нашего опыта по взаимодействию авиации с наземными войсками. Хотя группа состоит из авиационных специалистов, фактическая их цель – разведка, и надо принять меры к сохранению военной тайны. Конкретно, как уточнил А. М. Василевский, надо убрать с «ильюшиных» реактивные снаряды РС-132 (они базировались на одном аэродроме с нами). Из каких-то источников англичане узнали, что у нас на вооружении появились эти новые, более мощные, чем прежние, снаряды, и хотят их купить. Мы им передали РС-82, а эти – РС-132 – пока продавать не собираемся.

Я спросил, можно ли в случае необходимости показать самолет Як-3. Маршал сказал, что можно показать, но точных летно-тактических данных сообщать не следует. Просто сказать, что этот самолет значительно лучше своих предшественников.

Короче говоря, у меня был ряд детальных указаний о том, как вести себя в русле вполне официальных и вместе с тем дружественных отношений, и я узнал, что помогать мне будут (неофициально) два офицера Генерального штаба, с которыми я могу консультироваться в случае каких-нибудь возникших неясностей.

Я совершенно отчетливо понял, что задача эта касается не столько моей прямой сферы (боевого применения авиации на фронтах Великой Отечественной войны), сколько является военно-дипломатической, и что этому [299] визиту наше руководство придает довольно большое значение, а я, если можно так выразиться, волею судеб попадаю в орбиту высокой международной политики. При этом А. М. Василевский дал мне понять, что англичане давно уже добивались такой возможности, а наше руководство под разными предлогами оттягивало этот визит, потому что нам совершенно не хотелось иметь на фронте группу хорошо подготовленных английских разведчиков. Но теперь мы пошли на это – с известными оговорками, практическая реализация которых целиком зависела от меня как от представителя воюющей советской авиации. II еще я понял, что если бы эта делегация была американской, то было бы меньше трудностей и меньше ограничений, поскольку в сложившихся в ходе войны отношениях между главами государств – союзников по антигитлеровской коалиции – в определенной мере позиция президента Рузвельта оценивалась как более открытая и более честная по отношению к Советскому Союзу, чем позиция премьера Черчилля.

Объяснив мне подробно ситуацию, Александр Михайлович Василевский попрощался со мной и пожелал успеха. Отныне в течение 12–15 дней мне предстояло проявлять способности военного дипломата. Поскольку мысль о деятельности на международном поприще мне никогда не приходила в голову, то и вопрос о моих способностях в этом смысле, естественно, тоже не возникал. А тут, едва я попрощался с А. М. Василевским, одно за другим стали возникать всякие «если»: «если они захотят», «если они будут настаивать», «если они попытаются». При этом ссылаться на привычное «не могу знать», «не в моей компетенции», «не положено» и т. д. – нельзя. В общем, поначалу абсолютно ясная задача стала обрастать сложностями такого порядка, которые никакими регламентациями, разумеется, не предусмотрены. Возвращаясь в Прелаи, я думал, что проще всего было бы посадить делегацию на истребители – ведь они все летчики! – и сводить их разочек на прикрытие наземных войск. Тут бы им все сразу стало ясно: и способы взаимодействия с пехотой, и возможности наших истребителей (а заодно и немецких). Эта мысль меня немного развеселила.

Для приема и размещения делегации было выделено здание школы в Прелаи. Его быстро отремонтировали, завезли из Вильнюса хорошую мебель, сервизы – словом, все необходимое для приема на высоком уровне. Заодно переодели наконец личный состав дивизии: выдали новое [300] обмундирование, сапоги, в аэродромных столовых повесили марлевые занавески, постелили скатерти и даже улучшили питание.

Английская делегация в количестве 14 человек прибыла транспортным самолетом Си-47. После обмена приветствиями я пригласил официального руководителя делегации командора Робертса в машину. Для остальных членов делегации были приготовлены другие машины. Тут же, в эти первые минуты встречи, возникла внеплановая ситуация: пренебрегая всеми правилами приличия, в нашу машину настойчиво стремился сесть еще один человек из английской делегации. Я сразу понял, что это и есть майор Трап. А заодно понял всю дальнейшую линию поведения этого профессионального агента. Своей откровенной бесцеремонностью и нежеланием соблюдать элементарные правила этикета он, сам того не ведая, облегчил мне мою задачу: я сделал удивленный вид по поводу того, что рядовой член делегации столь неделикатно ведет себя по отношению к собственному руководителю. Господин Робертс был вроде бы шокирован поведением майора и молчал. Прикрываясь незнанием английского языка, я просто-напросто передал Трапу через переводчика, что его место – в другой машине, и приказал шоферу трогаться.

Сразу же в машине господин Робертс поинтересовался, есть ли у нас в дивизии самолеты Як-3.

– Да, – безразлично кивнул я, – только что получили.

– А мы их увидим? – нетерпеливо спросил наш гость.

– Увидите. А почему вас так интересует именно Як-3? – спросил я тоном человека, для которого Як-3 – такая же боевая машина, как и все другие.

Командор ответил, что его заинтересовал снимок в «Правде», и рассказал, что сам он – летчик-истребитель, командир истребительной эскадры королевских военно-воздушных сил Великобритании. Его эскадра, как я понял, входит в состав сил ПВО Лондона, и ей не раз приходилось отражать налеты гитлеровских бомбардировщиков на британскую столицу.

В резиденции все уже было готово к обеду. Накануне я с моими помощниками из Москвы изучил официальный протокол завтрака, обеда и ужина. Эти московские ребята-генштабисты из отдела внешних сношений оказались большими спецами по части организации приемов. [301] Такой стол, какой был сервирован для делегации, я видел только в некоторых довоенных зарубежных фильмах. Тут были итальянские и французские вина и коньяки, шотландский виски, какие-то другие напитки, которых я даже в зарубежных фильмах не видел. Ну и, конечно, соответствующий ассортимент закусок – от соленых огурцов и грибов до дичи, икры и семги.

На некоторое время наш стол оказался в центре внимания гостей. Я воспользовался ситуацией и спросил, как будем пить: по протоколу или по-фронтовому? При этом вытащил из наших запасов бутылку, которая внешне выглядела не столь эффектно, как итальянские вина и французские коньяки. Это была обыкновенная водка, и наши гости сразу же показали, что они понимают в этом толк. «Рашен водка, рашен водка!» – единодушно зашумели члены делегации. Должен сказать, что в течение последующих двух недель ни одной из тех красивых итальянских и французских бутылок открыть не пришлось.

Что же касается деловой части визита, то я с первых же дней организовал занятия в полном соответствии с официальной программой. К лекциям я подготовился очень тщательно и, если бы наших гостей действительно интересовали вопросы взаимодействия авиации с сухопутными войсками, то они могли бы почерпнуть немало интересного. Но уже на второй день занятий выяснилось, что это их мало волнует. Господин Робертс задавал один и тот же вопрос: когда поедем на аэродром смотреть Як-3?

Наконец запланировали осмотр боевой техники на аэродроме. На стоянке в специально отведенном месте были выставлены наши истребители Як-7б, Як-9, Як-9т. Машины одного семейства, созданные одним конструктором, зачастую отличаются одна от другой лишь некоторыми нюансами, которые с беглого взгляда даже опытный летчик не всегда может определить. Но наши гости даже из вежливости не стали делать вида, что их интересуют все выставленные для осмотра «яки». Бросив взгляд на стоянку, господин Робертс разочарованно спросил:

– Где же Як-3?

– Скоро увидите, – сказал я. – Як-3 находится на аэродроме Ораны.

Для гостей мы запланировали показательный пилотаж на Як-3, о чем члены делегации еще не знали. Это должно было стать для них сюрпризом. По нашему плану, [302] в указанное время инспектор дивизии по технике пилотирования майор Василий Иванович Скупченко – мастер пилотажа, летчик-испытатель и отличный боец, с которым я не раз вылетал в паре на боевые задания, должен был появиться над аэродромом на Як-3 и продемонстрировать весь высший пилотаж, начиная с высоты 20 метров. По окончании пилотажа Скупченко должен был произвести посадку, зарулить к месту организованной нами «выставки» и поставить Як-3 в линейку с другими «яками».

Все шло, как было задумано. В назначенное время Скупченко появился над аэродромом, и с этого момента наши гости смотрели только вверх. Причем все до одного, как по команде, стали засекать время исполнения каждой фигуры высшего пилотажа по секундомеру, а некоторые даже достали блокноты и все данные записывали. И непосвященному человеку было бы ясно, что это не просто разведчики, а разведчики опытные. Надо быть хорошо подготовленным специалистом, чтобы не просто оценить высокую технику пилотажа, но и суметь получить из этой картины объективные данные о летно-тактических возможностях машины.

Пилотаж был выполнен красиво, даже виртуозно. Сжатый, продуманный комплекс фигур позволил все выполнить без пауз. Гости были довольны: оценили все профессионально.

Когда майор Скупченко зарулил, выключил двигатель и доложил мне о выполнении задания, я представил его главе английской делегации, и мы пошли к самолету. Командор Робертс спросил, можно ли ему сесть в кабину Як-3. Я разрешил. Когда он сел в кабину, подогнал высоту сиденья и начал подробно изучать приборную доску, я убедился, что он действительно в истребительной авиации не новичок. Приборы, кстати, не представляли никакой секретности: самые обычные приборы, которые устанавливаются почти на всех истребителях мира. Майор Скупченко был мной предупрежден, что на вопросы о предельных возможностях самолета прямых ответов давать не следует. Ну, в крайнем случае, сослаться на то, что самолеты только что получены, а техническая документация еще в пути. Можно лишь сказать, что все характеристики этого самолета выше, чем у его предшественников.

Но тут произошел курьез. Блестящий летчик, Василий Иванович, вероятно от непривычного груза ответственности, [303] «сманеврировал» не лучшим образом. Разглядывая на приборной доске один из манометров, господин Робертс неожиданно спросил у Скупченко:

– Что это за прибор?

Василий Иванович, недолго думая, отрубил:

– Инструкция еще в пути, и я ничего не знаю.

Господин Робертс понимающе посмотрел на меня и спокойно сказал:

– Все ясно. Понял...

Самолет Як-3 англичанам очень понравился. Господин Робертс даже сказал, что это – лучший истребитель из всех, которые он когда-либо видел. Может быть, командор был искренним: все-таки он был летчиком-истребителем, а Як-3 не мог не понравиться любому, кто хоть что-то смыслил в этом. Но, с другой стороны, бесконечные разговоры об этом самолете, конечно, имели цель между делом все же так или иначе получить точные данные о Як-3.

После того как вопросы взаимодействия авиации с наземными войсками были обстоятельно мною изложены и знакомство с Як-3 состоялось, члены делегации стали настаивать, чтобы их повезли на передовую: им хотелось (так они говорили) увидеть все на практике боевых действий.

А. М. Василевский предупреждал, что выезд группы на передовую будет нежелателен. Я отказал гостям в этой просьбе, мотивируя это тем, что поездка заранее обговорена не была и в намеченную программу не входила. Они настаивали, чтобы этот вопрос был доведен до старшего командования. Я был вынужден доложить обо всем А. М. Василевскому. Александр Михайлович просил меня передать командору Робертсу, что по этому вопросу командование фронта не имеет указаний из Москвы, а поездка – небезопасная, могут быть неприятные последствия, поэтому вопрос о посещении делегацией переднего края надо было ставить официально через английское посольство, в Москве. Как и ожидалось, этот вариант наших гостей не устраивал...

Хлопотными оказались эти две недели. То наши гости вдруг ретиво начинали стремиться к чему-то, что явно не было предусмотрено программой, – но к этому, в принципе, я был готов, то вдруг неожиданные ситуации возникали из-за некоторых бытовых привычек англичан, к чему невозможно было подготовиться заранее. Однажды, например, они упросили вывезти их за город, [304] к живописной реке. Этот день, как я полагал, должен был стать для меня в какой-то мере «разгрузочным»: прогулка на природе, небольшой пикник в мужском обществе, уже привычные разговоры застольного характера и т. п. Неожиданно для меня англичане разделись и как по команде направились к воде. А конец сентября в Литве – это не бархатный сезон в Ялте. Я попробовал воду – ледяная! Сам я всю жизнь занимался спортом, но купаться в ледяной воде?.. «Что за молодцы!» – с невольным уважением подумал я об этих холеных аристократах (большинство членов делегации были представителями старых английских аристократических семей). Вообще во всем, что касалось режима жизни – еды, сна, прогулок, спортивных упражнений, – с англичан можно было брать пример. Все они были подтянутыми, в прекрасной физической форме.

В тот момент, когда англичане дружно направились к воде, ко мне подошли мои помощники – славные московские ребята – и вежливо, но твердо сказали:

– Товарищ полковник, вам необходимо тоже искупаться.

– Ни за что! – поспешно ответил я. – Купайтесь вы: этого будет вполне достаточно для проявления вежливости и гостеприимства.

– Нет, вы здесь хозяин, вам поручено принимать делегацию, поэтому купаться придется вам тоже, чтобы союзники не расценили вашего нежелания поплавать как неуважение к ним.

Что тут было делать? Главное, они оказались правы: в тот момент, когда я думал, что обойдусь без водных процедур, англичане, которые уже были на берегу, стали приглашать меня присоединиться. Я не стану описывать, как у меня в ледяной воде мгновенно перехватило дыхание и как я, к полному удовольствию гостей, тут же как ошпаренный выскочил на берег и лихорадочно начал растираться. Они же продолжали плавать в реке как ни в чем не бывало. Лишь один майор Трап не купался и, как я потом понял, «охранял» одежду членов делегации, но это мне не сразу пришло в голову.

Эпизод с купанием, к моему удивлению, не остался событием «местного значения». Когда впоследствии я был в Москве по поводу перевооружения 86-го гвардейского полка самолетами Як-3, меня пригласил к себе Главный маршал авиации А. А. Новиков. Я подробно доложил об участии дивизии в Белорусской операции и [305] своей работе с англичанами. Он слушал с интересом, а потом вдруг спросил:

– Ну, как прошло у тебя «дипломатическое» купание? – и рассмеялся.

Поведение майора Трапа к концу пребывания делегации стало совершенно невыносимым, причем этот человек обладал замашками не английского аристократа, а скорее американского ковбоя. Досаждал он не только мне, но и своим соотечественникам, которые смотрели на этого выскочку, не знающего никаких мер и приличий, с плохо скрытым раздражением. А один из членов делегации (как он мне представился – подполковник, летчик-бомбардировщик), улучив момент, однажды рассказал, что ему претит работа на таких типов, как майор Трап, что он мечтает о том, чтобы вернуться к своей любимой летной работе, но его просьбы о возвращении в авиацию начальство игнорирует. Он исповедовался с глухой тоской человека, который когда-то знавал лучшие времена, а теперь должен был анализировать разведывательную информацию по указанию все того же Трапа. Мы катались в лодке по озеру, а майор Трап, проворонивший этот момент, бегал вдоль берега по колено в воде и отчаянно жестикулировал, призывая нас принять его в нашу компанию, но подполковник-бомбардировщик, глядя на него, только морщился как от зубной боли. Надо сказать, что майор весьма ревниво опекал членов делегации вплоть до командора Робертса, и стоило мне с кем-либо заговорить, как он оказывался тут как тут. А в тот раз, на озере, проморгал. Впрочем, Трапа я совершенно неожиданно нейтрализовал довольно простым способом. Каждый раз, когда обстановка вынуждала меня обращаться к нему, я вежливо и почтительно называл его «господин Драп». Что такое «драп» на языке наших солдат – англичане уже знали. Поэтому когда я говорил «господин Драп», аристократы начинали улыбаться, а Трап – выходить из себя. Он настойчиво меня поправлял, я приносил извинения, сокрушался по поводу своей плохой памяти, особенно на иностранные имена и фамилии, и снова называл его «господин Драп». Оказалось, что Трап совершенно не защищен от малейшей иронии, направленной в его адрес, – слабость, непростительная для разведчика. Конечно, были за эти две недели и моменты, которые заставили меня поволноваться – не с простаками же мы имели дело! – но в целом пребывание английской военной делегации [306] прошло по нашему плану, а не шефов майора Трапа. Свои обязательства мы выполнили: официальная программа была исчерпана полностью и без сокращений. Впоследствии я никогда не слышал, чтобы в годы войны в наших действующих авиасоединениях где-то еще приходилось бы принимать английскую военную делегацию, аналогичную этой.

Прощальный обед изобиловал тостами и добрыми пожеланиями, как и положено союзникам. Последний тост официального руководителя делегации командора Робертса был за то, чтобы Красная Армия первой вошла в Берлин – этим, надо полагать, он отдавал должное нашим победам на советско-германском фронте. И, если это пожелание исполнится, говорил Робертс, то он лично сделает на своем истребителе круг почета в честь Красной Армии над центральным берлинским аэродромом Темпельгоф.

Пожелание господина Робертса, как известно, исполнилось. Более того: в те дни, когда наши войска взяли столицу гитлеровской Германии, 240-я истребительная авиадивизия базировалась на северной окраине Берлина на аэродроме фирмы «Хейнкель». Так что я был там в те исторические дни. Видел и аэродром Темпельгоф, на котором в ту пору базировались полки истребительного авиакорпуса генерала Б. А. Сиднева. Но вот обещанного круга почета командора Робертса ни я, ни Борис Арсеньевич Сиднев не видели. Очевидно, что-то помешало командору исполнить его намерение...

«Специально подготовленная часть»

Закончились сильные бои с вражеской танковой группировкой в районе города Шяуляй. В них наша дивизия вместе с 1-й гвардейской штурмовой и 6-й гвардейской бомбардировочной приняла активное участие. В отдельные дни в воздухе разыгрывались жаркие бои. Противник (уже не в первый раз за короткие сроки) подбросил на наше направление дополнительные силы авиации, а в составе 1-й воздушной армии соединений поубавилось: ряд корпусов резерва Ставки был выведен из ее состава и переброшен на другие направления. Хотя господство в воздухе по-прежнему было в наших руках, для сохранения этого положения мы должны были работать с большим напряжением. Основное ядро истребительной [307] авиации 1-й воздушной армии теперь составляли две дивизии – наша 240-я и соседняя 303-я.

Во второй половине сентября войска фронта получали пополнение живой силой, артиллерией, танками, боеприпасами, горючим и всеми видами довольствия. Этот подготовительный период имел огромное значение для них: предстояло взламывать оборону не где-нибудь, а в Восточной Пруссии. Основными железнодорожными станциями, где шла выгрузка пополнения и техники, были Каунас и Вильнюс. В особенности – Вильнюс. Частично выгрузка шла и на промежуточных станциях – там, где была восстановлена железная дорога. Воздушная разведка противника и, конечно, его агентура, которой в те дни хватало в наших тылах, точно установили основные пункты выгрузки, интенсивность работ, характер грузов и т. п. Днем мы не позволяли противнику бомбить станции, но гитлеровцы начали производить методичные налеты в темное время суток. Бомбили с горизонтального полета с высот 2–3 тысячи метров одиночными самолетами Хе-111, До-215, До-217, Ю-88. Самолеты шли с небольшим временным интервалом, подсвечивали цель серией осветительных авиабомб, а потом на станции начинались пожары, и следующим волнам самолетов бомбить уже было легче.

Били по целям они довольно точно. Станции были прикрыты зенитной артиллерией малого и среднего калибра, эффективность которой в отражении ночных налетов была невысокой. Гитлеровцы это почувствовали и стали бомбить интенсивнее. Все это приводило к потерям, растягивало сроки сосредоточения резервов, а Ставка, как и положено, требовала их сокращать. Ночные бомбежки вызывали, кроме того, ненужную нервозность.

20 сентября 240-я авиадивизия была переброшена под Алитус, а 30 сентября – под Каунас. Маршрут полетов немецких самолетов, взлетавших с аэродромов Восточной Пруссии, проходил вдоль железной дороги Гумбиннен – Кибартай – Каунас – Вильнюс, то есть вблизи аэродромов базирования полков нашей дивизии. Именно в этот период позвонил командующий воздушной армией и приказал организовать борьбу с немецкими бомбардировщиками, действующими в темное время суток.

Задача была крайне сложная. Истребителей, подготовленных для ночных полетов, в соединении не было. Не было ночных стартов на аэродромах, посадочных и [308] зенитных прожекторов, без которых боевые действия ночью неэффективны и бесцельны, радиолокаторов, как известно, у нас не было.

Все это я единым духом выпалил в телефонную трубку и замолчал.

Я хорошо знал манеру Т. Т. Хрюкина разговаривать с подчиненными. При постановке боевых задач, какими бы сложными они ни были, командующий возражений от подчиненных не терпел. Что, собственно, я хотел объяснить? Что наша истребительная авиация, как, впрочем, и немецкая, ночью боевых действий не ведет? Что мы – летчики-истребители – в массе своей к ночным полетам не готовились в ходе войны? Что у нас не было даже ночных стартов и положенного оборудования? Что вероятность обнаружения ночью одиночного бомбардировщика чрезвычайно мала? Кому я это объясняю – Т. Т. Хрюкину? Одному из лучших командующих воздушными армиями в наших ВВС? Да он все это знает и без моих объяснений! Знает и все-таки ставит задачу: значит, иного выхода не видит.

Все это моментально промелькнуло в мыслях, едва я выпалил свои соображения. И, конечно, приготовился услышать суровое внушение, я уже понял, что заслужил это. Но Тимофей Тимофеевич, выдержав паузу, спокойно произнес, словно не слышал моего объяснения:

– А ты все-таки подумай. Может, что-нибудь и сделаем... – И повесил трубку.

В который раз командующий вызвал во мне чувство огромного уважения. Он был не только талантливым военачальником, но и тонким воспитателем. Последней фразой: «Может, что-нибудь и сделаем...» – он как бы убрал различия между нами перед важностью и необычностью предстоящего дела. Тут было ясное понимание и всей сложности задачи, и моего состояния, потому сам по себе приказ превращался как бы в личную просьбу. Я уже успел заметить, что, когда Т. Т. Хрюкин ставил перед командирами иной раз сверхтрудные задачи, то он высказывал их не в приказной форме, а в виде личной просьбы. И это действовало сильнее, чем самый категоричный приказ.

Короче говоря, после телефонного разговора с командующим я уже думал о том, что если он поручил это нашей дивизии, значит, уверен в том, что мы справимся. Некоторое время я размышлял, с чего начать. До наступления темноты надо было все организовать. [309]

Первым делом, хотя и знал, что рассчитывать не на что, позвонил начальнику нашего района авиационного базирования (РАБа, как мы говорили) и спросил, есть ли где-нибудь в частях ночные старты и посадочные прожекторы. Сразу получил ожидаемый ответ: нет. Единственный ночной старт с трудом был собран для бомбардировщиков 6-й гвардейской авиадивизии, которая действовала и ночью. Однако, пообещал начальник РАБа, он сейчас выяснит, что имеется в других тыловых частях воздушной армии, и немедленно сообщит мне. Тут же я попросил его собрать, а если потребуется – изготовить из железа 50 коробок размером 60X60 и глубиной 10 сантиметров: в коробках будет гореть ветошь, пропитанная мазутом. И обязательно изготовить крышки к этим коробкам, чтобы костры можно было немедленно погасить. Их требуется сделать быстро и доставить на аэродром 133-го гвардейского авиаполка. Кроме того, сказал я, необходимо перегнать туда не менее пяти автомашин «студебеккер», имеющих сильные фары – будем их использовать вместо посадочных прожекторов. Для изготовления коробок можно использовать наши дивизионные мастерские, я немедленно дам об этом указания инженер-полковнику Н. В. Корчагину. Начальник РАБа ответил:

– Принимаю к срочному исполнению.

133-й гвардейский авиаполк был мною назван не случайно. Он был расположен ближе других по отношению к ночной трассе полета немецких бомбардировщиков, имел аэродром с открытыми подходами для захода на посадку, что в данной ситуации имело большое значение. Летчики были хорошо подготовлены. Когда-то, осенью сорок первого года, этому полку уже ставили аналогичную задачу, но об этом мало кто знал: из прежнего состава, с которым я начинал воевать в части, летчиков осталось маловато. Что же касается тех давних ночных полетов, то тогда выполнял их я один: больше в полку ночью никто не летал.

Я позвонил командиру полка майору А. В. Осипову, сказал, что выезжаю, и приказал собрать весь летный, инженерный состав и руководство батальоном аэродромного обслуживания. Начальнику штаба дивизии дал указание: если будут новые боевые задачи – ставить их 86-му гвардейскому и 900-му истребительным полкам, а 133-й гвардейский не трогать.

К моему прибытию в 133-м все были в сборе. [310]

– Сегодня с наступлением темноты, – поставил я задачу, – полку быть готовым к боевым действиям ночью по отражению налетов бомбардировщиков противника, действующих по железнодорожным станциям выгрузки на участке Каунас – Вильнюс.

На случай, если тыловые части не успеют вовремя сделать коробки, я приказал командиру БАО и инженеру полка инженер-капитану И. П. Верхотурову подготовить ночной старт. Суть других распоряжений: поскольку посадочных прожекторов нет, расположить костры на расстоянии 25 метров один от другого; при отсутствии коробок иметь куски старого железа и крышки для тушения; зажигать и тушить костры по команде, чтобы противник не обнаружил ночной старт; в начале полосы расположить 5–6 грузовиков с дальним светом; продумать и организовать все остальное для обеспечения ночных полетов. О готовности доложить.

После этого я побеседовал с летчиками. Собственно, это была даже не беседа, а инструктаж, на котором я дал ряд необходимых рекомендаций и указаний, тот минимум сведений о ночных полетах, без которого просто нельзя летать.

Для того чтобы современный читатель мог понять, какую сложность представляли в то время ночные полеты, поиск и атака противника, я перечислю некоторые важные моменты, на которые я обратил внимание летчиков.

Искать противника в ночном небе необходимо по еле заметным выхлопам из патрубков двигателей. При перехвате навигационные огни всегда выключать, включать только по команде руководителя полетов или станции наведения. Для полной адаптации зрения в темноте освещение кабины необходимо выключить полностью. Оружие зарядить только трассирующими снарядами и патронами. При обнаружении противника огонь открывать с дистанции 50–100 метров одновременно из всех огневых точек и длинными очередями, поскольку на повторную атаку рассчитывать нельзя: при стрельбе трассирующим боезапасом вспышки ослепляют летчика, после чего нужно время на адаптацию зрения, а бомбардировщик за это время уходит.

Это – замечания по технике поиска.

Второе: учитывая, что противник с чисто немецкой пунктуальностью выдерживает свой курс точно вдоль железной дороги на одних и тех же высотах, исходное [311] положение для перехвата занимать по этому же курсу на 100–150 метров ниже. Перехват вести на участке трассы до подхода к Каунасу, то есть с задачей не допускать бомбардировщики в наши районы выгрузки. Организовать две зоны поиска и перехвата, в центре каждой зоны иметь радиостанцию наведения с опытным офицером. В каждой зоне держать в готовности два-три истребителя. Один из них ведет поиск и перехват противника, другие составляют резерв и барражируют параллельными курсами в стороне вдоль трассы полета немецких бомбардировщиков. Если при этом обнаруживается противник – немедленно информировать об этом самолет-перехватчик. При поиске и перехвате в зону зенитного огня нашей артиллерии не входить.

Наконец, последнее: поскольку опыта ночных полетов ни у кого в полку нет, необходимо всему летному составу начать полеты в сумерки, чтобы постепенно адаптироваться к темноте на взлетах и посадках, посмотреть, как выглядят в темноте наиболее приметные ориентиры в районе аэродрома, и, таким образом, постепенно войти в ночь. Тот, кто будет себя чувствовать уверенно, сегодня же примет участие в отражении ночных налетов. У кого уверенности нет – честно доложить: это не позор.