Текст книги "Мир приключений 1959 г. №5"

Автор книги: Георгий Мартынов

Соавторы: Игорь Росоховатский,Эмиль Офин,Г. Капица,Г. Матвеев,Николай Яковлев,А. Шмульян,В. Домбровский,Екатерина Андреева,Р. Бархударян,Ф. Зубарев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)

– Я ему не скажу своей настоящей фамилии. Иван Иванович – и всё! А связь с пермской организацией надо восстановить.

– Дело, конечно, важное, – согласился Денисов. – А только я сейчас шибко осторожным стал. Может, и с излишком.

Некоторое время шли молча. Когда дошли до поворота на Почайку, остановились.

– Зайдем? – предложил Денисов. – Там у меня гости… Фролыча обламываем, Кержацкого сына.

– Это кузнеца-то?

– Да. Озлобился шибко. Прямо на рожон лезет. Мастера побил. Мужик-то он боевой…

– Нет, Миша, заходить я не буду. Вы действуйте, а я прямо пройду на Доменный угор.

– Кузнецовскую шахту найдешь? Она близко от дороги. Как на Кижье сворачивать.

– Найду, – уверенно сказал Орлов и вздохнул. – Очень меня беспокоит Зотов. Хороший он мальчишка.

– Весь в отца! – согласился Денисов и тоже вздохнул.

Под горой послышались голоса и смех. Видимо, из гостей возвращалась целая компания.

10. ДОПРОС

Когда Вася Зотов и Кузя Кушелев в сопровождении полицейских вышли из квартиры инженера и направились в участок, Кандыба, выведенный из терпенья слезами и просьбами Маруси, сделал свирепое лицо и прикрикнул на нее:

– Ты долго еще носом шмыгать станешь? Утрись! Распустила нюни! Безобразить она умеет, а как ответ держать, так сейчас в слезы…

Девочка вытерла концом платка мокрые глаза и посмотрела на околоточного.

– Ты меня за решетку посадишь? – жалобно спросила она.

– Посажу, если станешь ревить, – Кандыба так и говорил «ревить». – Не люблю я, когда бабы слезами допекают, – несколько мягче проворчал он. – Лучше бы ругались.

С этими словами Кандыба подошел к печке и потрогал теплые кирпичи.

Видимо, этого ему показалось мало. Держась левой рукой за затылок и стараясь не сгибаться, он присел перед топкой и подбросил дров.

– Я дяде Васе скажу, что ты меня посадил, – вздыхая и всхлипывая, протянула девочка.

– Да разве я тебя посадил? – как можно вразумительнее сказал Кандыба. – Тебя Аким Акимыч посадил. Господи?! Кутырин! Заруби себе это на носу. Господин пристав!.. А я не виноват. Я человек казенный.

После ухода пристава у Кандыбы было время подумать, и он, как всякий трусливый человек, в своем воображении нарисовал довольно мрачную картину возможных последствий в связи с задержанием девчонки. Девчонка расскажет матери, та прибавит от себя и перескажет другим. Скоро все на копях узнают, что он – Кандыба – сажает невинных детей, бьет их, пытает… Да мало ли чего еще могут наговорить!

Напуганный восстанием, околоточный постоянно дрожал за свой дом, корову, за нажитое добро, за собственную жизнь. И он понимал, что дом его загорится по «неизвестной» причине или в темном переулке вдруг кто-то ударит его по затылку, да не поленом, как сегодня, а топором. Теперь он стал «царской собакой», а с царем у рабочих особые счеты. «Кровавое воскресенье» они ему никогда не простят.

«Приставу что! – думал Кандыба. – Сегодня он здесь, а завтра уехал. А вот каково тут мне жить?»

– Кандыба, пусти-и… – снова плаксиво попросила Маруся.

– Да как я тебя могу пустить, когда велено не пускать? Я же человек маленький. Мне что прикажут, то я и должон сполнять.

– Пусти, Кандыба-а!.. – протянула девочка.

– Тьфу ты, неладная! Вот и толкуй с ней! Зарядила одно: пусти да пусти! Просись у пристава. Вот он уже скоро придет.

С минуту Кандыба ждал и, видя, что девочка молчит, заговорил ворчливо-дружелюбным тоном.

– Зачем ты с угланами водишься? Ты девочка. Матери должна помогать, а ты что делаешь? Безобразишь! Матери-то тяжело сейчас…

Маруся не слушала околоточного. Грустно опустив голову, она сидела на скамейке и теребила конец платка. Кандыбу она не боялась, а, слыша о нем разговоры взрослых, просто презирала. Чтобы как-нибудь выбраться из участка, она испробовала всевозможные средства: плакала, просила, но ничего не помогло. И теперь, отчаявшись, она, чисто по-женски, вдруг перешла в наступление.

– А ты убивец! – неожиданно сказала девочка, зло блеснув глазами.

– Что-о?

– Ты брата убил!

В первый момент околоточный растерялся и не знал, как поступить. Появилось желание отодрать девчонку за уши, но он удержался.

– Да разве я его убил? Его каратели убили.

– Нет, ты-ы… – упрямо протянула она.

Кандыба как можно страшнее вытаращил глаза и, постучав пальцем по столу, гаркнул:

– Замолчать!

Но девочка не испугалась. Каким-то детским чутьем она угадывала, что Кандыба ей ничего сделать не может. Вместо страха на лице ее появилось вызывающее выражение.

– А ты царская собака. В полиции служишь.

Кандыба ударил кулаком по столу и крикнул:

– Молчать, говорю!

Маруся почувствовала, что попала в самое больное место, и не унималась.

– Тебя все равно в шурф спустят… Вниз головой… Вот погоди ужо. Тятька вернется…

– У-у-у… змееныш! – только и нашелся что сказать околоточный. – Вернется он, дожидай!

То, о чем так часто думал Кандыба и чего боялся больше всего, девочка высказала вслух. Ясно, что она повторяла чужие слова, слова взрослых. Значит, о нем говорили и что-то ему готовилось. «В шурф… головой вниз», – вспомнил он, и сразу стало жарко. Шурфом называют глубокие колодцы, которые роют геологи-разведчики, разыскивая каменный уголь, руду и другие полезные ископаемые. В окрестностях много таких шурфов. Края их заросли молодой порослью, и для того, чтобы туда не провалился скот или люди, они загорожены жердями. В шурфы бросали убитых во время восстания рабочих, и ходили слухи, что среди убитых были и раненые. Живущие поблизости слышали глухие стоны из-под земли.

Маруся видела, что Кандыбе не по себе, и с поджатыми губами, зло смотрела на него. И было в этом взгляде что-то такое, что напоминало околоточному жену, когда та сердилась.

– Глупая ты, глупая! Да разве можно такие слова говорить! Подумала бы ты, что мелешь-то. Да за такие слова, знаешь, что тебе будет? На каторгу сошлют.

– А вот и не сошлют. Я маленькая.

– Маленькая! Там не посмотрят, что ты маленькая. «В шурф, вниз головой». Ай-ай-ай! Болтаешь языком. От кого ты это наслушалась? Про шурф-то?

– Ни от кого! – опустив глаза, сказала Маруся. Она почувствовала, что наговорила лишнее, и если Кандыба пожалуется приставу, то ей попадет. Да и не только ей. Она маленькая и за нее должна отвечать мать.

– Я зна-аю! – протянул Кандыба. – Я все знаю. Денисов это говорил.

– А вот и нет.

– А кто же?

– Все говорят.

– Врешь, змееныш!..

В это время в сенях раздался топот многих ног и голос пристава:

– Подождите здесь!

Кутырин вошел один и, потирая руки, взглянул на сидевшую возле печки девочку.

– Так-с! Согрелась, красавица! Кандыба, отведи-ка ее ко мне в кабинет. И побудь с ней. Когда будет нужно, я позову.

– Дяденька, пусти!.. – сложив руки на груди, жалобно протянула Маруся. – Меня мамка ждет.

– Скоро отпущу. Иди туда!

– Иди, змееныш! – проворчал Кандыба и легкими толчками в спину увел ее в кабинет пристава.

В кабинете по-прежнему горела лампа и было тепло. Первое, что увидела Маруся, –это лежащую на столе плеть. Глаза ее широко открылись. Про эту плеть она слышала много раз.

– Что? Гостинец увидела? – злорадно сказал околоточный, заметив, какое впечатление произвела плеть на Марусю.

– Ничего, ничего… – продолжал он. – Придет срок, дождешься и ты… Тогда узнаешь, как меня головой в шурф! Садись и не дыши… Змееныш!

Между тем пристав закрыл плотно дверь в кабинет и открыл входную.

– Ну-ка, пожалуйте сюда.

Настроение его было приподнятое. Он часто с удовольствием потирал руки, а внутри чувствовал какой-то особый прилив энергии. Он был на верном следу, а значит, скоро можно будет писать рапорт о розыске, о захвате подпольной типографии бунтовщиков с риском для жизни и прочими геройскими подвигами.

– Ну-с… детки… Проходите смелей!

Мальчики остановились посреди комнаты и скорее с любопытством, чем со страхом, оглядывались по сторонам. В «чижовку» они попали впервые.

– Садись к дверям и никого не пускай! – приказал пристав одному из полицейских. – Как вы себя чувствуете? Замерзли? Не стесняйтесь. Чувствуйте себя, как дома… Раздевайтесь! Да, да… Снимите шубы. Здесь тепло, – приветливо говорил пристав, потирая руки.

– А зачем? – хмуро спросил Вася.

– В гости пришли, надо раздеться. Как же иначе? Правил вежливости не знаешь!

Кутырин помог снять мальчикам полушубки, шапки и бросил их на руки второго полицейского.

– Теперь подойдите сюда и выкладывайте все, что есть в карманах, – сказал он, указав пальцем на угол стола.

Мальчики послушно вынули и положили содержимое карманов, а затем, по приказанию пристава, вывернули их наружу. Кузя даже отряхнул приставшие крошки.

– Все? Больше карманов нет?.. – спросил Кутырин. – Теперь снимите пимы.

Когда ребята остались босиком, он внимательно осмотрел валенки и начал ощупывать мальчиков с головы до ног. Пальцы его проворно бегали по телу.

– Что такое?

– Щекотно… – сказал Кузя, поеживаясь.

– Щекотки боишься! Так-с… Ну, теперь садитесь к печке и грейтесь.

С особой тщательностью принялся он осматривать полушубки. Все, что находил в карманах, вытаскивал и раскладывал на столе.

– Чей ножик? Твой? Зачем тебе ножик?

– Строгать что-нибудь, – пробурчал Кузя.

– А что строгать?

– Ну, мало ли что… Вот, когда ледяшку делал… Лучину.

Вытащив небольшой темный пузырек, Кутырин открыл его, понюхал и, прищурившись, уставился на Кузю.

– Это что? – спросил он, взбалтывая жидкость.

– Чернила.

– Зачем у тебя чернила?

Кузя пожал плечами. Неужели пристав не знает, зачем нужны чернила мальчику, работающему на копях?

– Отметки на вагонетках делаю, – ответил он.

– А чем ты делаешь отметки?

– Чем делаю? Ясно, пальцем!

– А ну покажи палец! Та-ак… – протянул он, взглянув на черный от краски палец. – А больше нигде отметок не делаешь?

– Нет.

– Очень хорошо! Так и запишем… Отметок не делаешь, – рассеянно говорил пристав, обыскивая одежду.

С нарастающим беспокойством Вася наблюдал за Кутыриным. Он видел, что «живодер» взволнован, и понимал, что карманы тот выворачивает неспроста. «Что он шарит? – думал юноша, и на душе становилось все тревожнее. – Неужели что-то знает? А вдруг пронюхал про шрифт?»

Улучив момент, Вася осторожно дернул приятеля за рукав и, когда тот оглянулся, спросил беззвучно, одними губами. Кузя понял и, улыбнувшись, мотнул головой. Это движение не ускользнуло от Кутырина.

– Что вы там перемигиваетесь? – строго спросил он и погрозил пальцем.

Ребята сделали невинные лица и отвернулись в разные стороны.

– Да тут у тебя целый склад… – засовывая руку в другой карман, сказал пристав. – Гайки, гвозди… Свечки. Откуда у тебя эти огарки?

– Из церкви.

– Зачем?

– А для звезды. Вот когда славить ходили…

Все было осмотрено, но того, что Кутырин рассчитывал найти, не оказалось. Он вплотную подошел к Кузе, двумя пальцами за подбородок поднял его голову и медленно спросил:

– Отдал кому-нибудь или выбросил?

– Чего? – искренне удивился Кузя.

– Сам знаешь чего!

– Ничего я не знаю.

– Не ври! Хуже будет! За правду ничего не сделаю, а если будешь отпираться, – пеняй на себя. Со мной, брат, шутки плохи! Может быть, ты знаешь, Зотов?

– А что?

– Где вы брали типографский шрифт?

– Какой шрифт? Первый раз слышу, – угрюмо проговорил Зотов.

– Типографские буквы! Никогда не слышал? А? Кушелев, где шрифт? Говори правду.

– Вот, ей-богу, я ничего не знаю.

– Так-с…

Пристав в раздумье прошелся по комнате и как бы мимоходом спросил:

– Отца-то вспоминаешь, Зотов?

– Во всю жизнь не забуду! – сказал юноша, и в глазах его блеснула такая ненависть, что Кутырин сразу понял, что имеет дело не с мальчиком. Это уже враг.

– По той же дорожке пошел! Смотри, дорожка эта туда же и приведет! – зловеще предупредил он, но сейчас же перешел на веселый, дружеский тон. – Ну так как, детки? Будем в молчанку играть?

Полицейские хорошо знали своего начальника и, чувствуя, что приближается гроза, застыли без движения. Ребята, опустив головы, молчали. Пристав еще раз прошелся по комнате и, подойдя к двери своего кабинета, вдруг резким движением распахнул ее.

– Кандыба, приведи! Эта барышня вам знакома? – спросил он, когда Маруся появилась в дверях. – Знакома? А?

– Знаем, – ответил Зотов.

Пристав взял Марусю за кисть руки, подвел ее к Кузе и, повернув руку ладонью вверх, поднял к самому носу мальчика.

– Посмотри. Это что такое? Маруся, кто тебе тут напечатал? А?

Глазами, полными слез, девочка взглянула на Кузю и еле слышно прошептала:

– Кузя, я ничего не сказывала. Он сам про тебя узнал.

– Ну что, попался? Опять будешь запираться? Кто печатал? – продолжая держать Марусину руку, спросил пристав.

– Я, – со вздохом сознался Кузя.

– Давно бы так! – с кривой усмешкой сказал пристав. – А теперь, Маруська, ты иди к своей мамке и сиди дома. Слышишь? Сиди дома. Чтобы я тебя больше не видел!

Маруся растерянно оглянулась по сторонам, не понимая, что тут происходит. Почему мальчики раздеты? Почему два полицейских стоят в неподвижных позах и на руках одного знакомая одежда?

– Ты слышала, что я сказал? – крикнул пристав, нетерпеливо топнув ногой.

Маруся наскоро запахнула полушубок, кое-как надела платок и без оглядки выбежала на улицу.

– Ну-с, Кушелев, а теперь мы с тобой поговорим откровенно. Где взял шрифт?

Положение у мальчиков создалось тяжелое. Теперь надо было изворачиваться. Кузя сделал наивно-глупое лицо, рукавом рубахи вытер нос и преувеличенно-охотно, почти радостно, рассказал.

– А я нашел… Когда мы играли… бегали, значит. Вдруг я вижу, лежит такая штучка… ниткой перевязана. Смотрю, а там буковки… Ну я и взял…

Пристав расхохотался. И так он весело, заразительно смеялся, что заулыбались полицейские, Кандыба и даже сам Кузя. Только Вася оставался серьезным.

– Лежит штучка! Скажите, пожалуйста! – смеясь, повторял пристав. – Он и взял. А там буковки. Вот оно как просто оказывается? А я – то думал… Где же сейчас эта штучка?

– А я потерял, – простодушно ответил Кузя, разводя руками.

Продолжая улыбаться, пристав сходил в кабинет, принес евангелие и, найдя нужную страницу, показал ее мальчику.

– Твоя работа?

– Моя, – сознался Кузя.

– Баловался? – подсказал пристав.

– Да.

– Ай-ай-ай! Нехорошо! Аи, как нехорошо! Разве можно баловаться в церкви! Святую книгу испортил. Слова-то какие! «Долой царя»! Ну, а как же мы без царя будем жить?

Говорил он это таким тоном, каким говорят с провинившимися маленькими детьми или с умными собаками. Вася чувствовал, что пристав издевается над Кузей, и угрюмо ждал, что будет дальше. Кузя, казалось, раскаялся в своем поступке и стоял, стыдливо опустив голову. Он верил в искренность пристава и внутренне ликовал, что так ловко его перехитрил. Поверил и Кандыба в простоту своего начальника и поэтому решил вмешаться.

– Так что, дозвольте доложить, ваше высокоблагородие…

– Ну что? – с раздражением спросил пристав.

– Не верьте ему…

– Замолчи, болван! – рявкнул Кутырин и, быстро подойдя, хотел ударить по глупой физиономии с выпученными глазами, но сдержался. – Если ты еще хоть одно слово скажешь, – шкуру спущу! Тупица! – прошипел он и отошел к окну.

Наступила неловкая тишина. Кандыба стоял навытяжку, боясь пошевельнуться. Обиженно моргая глазами, он недоумевал, почему так неожиданно и так сильно обозлился начальник.

Застыли без движения полицейские, и на их вытянувшихся лицах не трудно было прочесть испуг и удивление.

Никто из присутствующих не понимал хитроумного плана допроса.

Прикинувшись доверчивым простачком, пристав хотел расположить к себе мальчика, усыпить его настороженность, успокоить, а затем неожиданным вопросом вынудить признание.

«Все испортил идиот, – думал Кутырин, машинально разглядывая узоры на стенке, – тупица! Ну, как тут работать с такими остолопами! Хоть кол на голове теши! Ведь родятся же такие дураки».

Через минуту, несколько успокоившись, пристав понял, что испортил не Кандыба, а он сам своей вспышкой: «Можно было бы не обращать внимания на этого болвана и продолжать допрос».

Еще через минуту, окончательно успокоившись, он решил, что ничего не испорчено и можно продолжать. Сети расставлены, и мальчишка сунет голову в петлю раньше, чем сообразит, куда лезет.

– Учил я вас не вмешиваться в разговор и никогда меня не перебивать? – примирительно опросил он Кандыбу. – Учил или нет?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – отбарабанил тот.

– Не люблю я, когда меня перебивают. Садись за стол и занимайся своим делом!

– Слушаюсь!

Пока Кандыба устраивался за столом, пристав несколько раз прошелся по комнате и, остановившись перед мальчиком, неожиданно спросил:

– А ты учился, Кушелев? Грамотный?

– Немного учился, -охот но ответил Кузя.

– Читать можешь?

– Могу.

– И писать?

– И писать могу.

– Ну вот… Могу, могу, а делаешь ошибки. «Далой». Кто же так пишет? Правильно будет как? «Долой», а не «далой». Понимаешь? Почему ты сделал такую ошибку? – спросил он и впился глазами в лицо Кузи.

Но тот не растерялся. Вместо того, чтобы проговориться или оправдываться, как рассчитывал пристав, он пожал плечами и, потупив глаза, ответил:

– Это я ничего не знаю. Так было.

– Так было? – переспросил пристав. – Я вижу, нам придется с тобой другим языком говорить… Кандыба, принеси плеть!

Кандыба сорвался с места, шмыгнул в кабинет и сейчас же вернулся назад. Плеть он принес и подал обеими руками, как подают к столу блюдо с кушаньем. Пристав взял за рукоятку плеть, пальцами прихватил болтающийся конец и подошел к мальчику. Глаза его сузились, а на лице застыла мертвая улыбка.

Кузя побледнел, но стоял без движения.

Будучи убежден, что мальчика подучил печатать и дал шрифт кто-нибудь из взрослых, пристав собирался вынудить Кушелева назвать фамилию. Ему очень хотелось, чтобы этим человеком оказался Камышин. Инженера он органически ненавидел, как ненавидел всех либерально настроенных интеллигентов вообще.

– Мне правду не говоришь, а плеточке скажешь! Ну? Где взял шрифт?

– Нашел, – сиплым от волнения голосом упрямо повторил Кузя.

– Врешь! Последний раз спрашиваю… Кто тебе дал эти буквы? Отвечай!

Пристав говорил медленно, на одной ноте, отчеканивая каждое слово, и было похоже, что он подкрадывается, как рысь для прыжка. Что ни слово, то осторожный мягкий шаг. Еще момент – и рысь прыгнет, вцепится…

«Эх, ружье бы сейчас!..» – с тоской подумал Вася, и, когда пристав замахнулся, он бросился вперед, закрыл собой Кузю и очутился лицом к лицу с ним.

– Не бей! Он все равно не знает. Я дал ему буквы! Я сам и сложил их!

Пристав уже отступил для удара, но, услышав признание, сразу опустил плеть.

– А ты где взял? – недоверчиво спросил он.

– В ящике.

– В каком ящике?

– Там, где типография.

– А где типография?

– Спрятана.

– Где?

– Отпусти его… Он не виноват.

– А ты откуда знаешь, где спрятана типография? – настойчиво спросил пристав.

– Отец сказал… перед смертью. Отпусти его.

Пристав бросил плеть на стол и, потирая руки, зашагал по комнате. Он не ожидал такого удивительно блестящего результата допроса и с трудом скрывал радость. «Типография здесь! Типография спрятана! И Зотов знает, где именно». Было отчего потирать руки.

Зашевелились, заулыбались городовые. Только теперь они поняли, почему нервничал и горячился начальник.

«Типография-дело серьезное! – со вздохом облегчения подумал городовой, сидевший у двери. – Напечатают прокламаций, раскидают везде, расклеют, а потом собирай. Да разве мыслимо собрать их! В такие места налепят, что ни достать, ни соскоблить».

Кандыба сидел по-прежнему мрачный. В этом деле была его заслуга. Он указал на виновников, а значит, обещанную награду можно считать в кармане. Но даже и это его не радовало. Что-то непонятное угнетало его, и не верилось, что все так просто кончится.

Обдумывая дальнейший план своих действий, пристав решил сначала расположить к себе Зотова. Он знал, что придется с ним повозиться, прежде чем тот откроет тайну.

Остановившись перед Кузей и шутливо ткнув его пальцем в нос, он сказал:

– Вот, Кушелев! Скажи ему спасибо! Угостил бы я тебя как следует! Быстро одевайся и уходи! И больше мне на глаза не попадайся. Хвалю, Зотов! Выручил товарища!

Кузя одевался нехотя. Сердце сжималось от предчувствия чего-то страшного, и до слез было жалко Васю.

11. «БЕСХРЕБЕТНЫЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ»

В детской слабо горит ночник. Нянька опит и, когда выдыхает воздух, то забавно шлепает губами. Рита сбросила одеяло и спит на спине, закинув руки за голову, наполовину голая.

Сережа лежит с открытыми глазами и не мигая смотрит в угол, где висит большая икона в золотой ризе.

На иконе нарисована отрезанная голова мужчины с небольшой бородкой, лежащая на тарелке.

Из кабинета отца, через столовую, доносятся глухие голоса, но, как ни напрягает Сережа слух, слов разобрать не может.

Мысли мальчика снова возвращаются к найденной связочке букв, так сильно испугавшей отца. Там было всего два таинственных и непонятных слова:

«йолад

ярац».

«Что они означают? – думал Сережа. – Может быть, это не по-русски? Неужели действительно за эти слова могут повесить?» Правда, отец любит преувеличивать и всегда делает «из мухи слона», как говорит мама. Но ведь какая-то доля правды, наверно, есть. Если и не повесят, то могут арестовать, выслать в Сибирь или прогнать с работы с «волчьим паспортом».

А что такое «волчий паспорт»?

Много непонятных выражений и слов появилось в последнее время. Когда Сережа слышал такое слово, то обычно обращался к отцу, матери или няньке. Чаще всего ему отвечали: «Не твое дело» или: «Подрастешь– узнаешь», «Не суй ты нос, куда тебя не спрашивают!». Но иногда отвечали и почти всегда по-разному.

– Папа, а что такое пролетарий? – спросил он однажды отца.

Тот подумал и неторопливо ответил.

– «Пролетарий, пролетариат» – это латинское слово. В античном обществе так называли свободных граждан… Там были рабы, были и свободные граждане, – пояснил он и продолжал. – Так вот, свободных граждан, у которых не было средств производства, так сказать, обездоленных, называли пролетариями. В наше время пролетариями называют неимущих людей, наемных рабочих. Короче говоря, пролетарий – это человек, продающий свою рабочую силу.

Ответ отца был длинный и мало понятный, и Сережа обратился к матери.

– Пролетарий – это голь перекатная. Всякие босяки и нищие! – ответила презрительно мать.

Нянька ответила короче всех.

– Пролетел в трубу – вот и пролетарий!

В конце концов в голове у мальчика создавалось какое-то среднее, свое понятие.

Завозилась Рита и что-то жалобно пропищала во сне. Нянька, спавшая очень чутко, подняла голову, вздохнула и поплелась к ее кроватке. Когда она, вытянув из-под девочки одеяло, укрыла ее, в детскую на цыпочках вошел отец.

Сережа закрыл глаза и притворился спящим.

– Няня, я ненадолго уеду… на часок, – шепотом сказал Георгий Сергеевич. – Если жена спросит, скажите, что спешно вызвали на копи.

– Авария, что ли, какая? – спросила нянька.

– Да. Небольшая. Вода показалась.

Георгий Сергеевич подошел к дочери, поцеловал ее в лоб, перешел к сыну и, убедившись, что тот спит, направился к двери.

– Закройте, пожалуйста, за мной.

Нянька вышла за хозяином.

Сережа открыл глаза. До слуха донеслось: шарканье ног в прихожей, приглушенные голоса, звяканье дверной цепочки и, наконец, хлопанье двери.

«Куда они пошли ночью? Неужели действительно авария?» – подумал мальчик, и в душе снова появилось тревожное чувство.

Сережа любил отца. Любил его тихий, ласкающий голос, добрые светлые глаза, мягкую, спокойную походку. Никогда Сережа не слышал от отца грубого слова или резкого окрика.

Георгий Сергеевич всегда был внимательным, чутким, отзывчивым, но, несмотря на все это, вместо уважения он вызывал в сыне какое-то странное чувство жалости. Сережа видел, что никто в доме с отцом не считается, а если и слушают его замечания и даже соглашаются, то только так, для вида. Делают все равно по-своему. «Неужели он этого не понимает? – с горечью подумал Сережа. – Почему он такой?» Вот и сейчас. Говорил с нянькой таким тоном, как будто просил позволения поехать на копи.

«Как она смеет задавать ему вопросы? Все равно же ничего не смыслит в горном деле, – возмутился Сережа. – А он? Вместо того, чтобы обрезать ее, как это делает мама, отвечает».

Повернувшись к стене, мальчик глубоко вздохнул.

«Почему он такой «бесхребетный интеллигент»?»

Это странное выражение, которое Сережа не совсем точно понимал, он узнал давно. Однажды, гуляя в садике, мальчик случайно услышал за забором разговор об отце. Говорили двое мужчин.

– А вот, например, инженер Камышин? – спросил один из них.

– Ну, знаете ли… Тут нужен человек твердый, а это бесхребетный интеллигент, – ответил второй и засмеялся.

Невольно подслушанный разговор сначала так поразил Сережу, что он даже не догадался подбежать к забору и в щелку посмотреть, кто говорил.

«Как это можно быть бесхребетным? Что значит без хребта?»

Позднее Сережа выяснил, что выражение это образное, и ему иногда казалось, что оно очень подходит к отцу, особенно когда тот спорит с матерью. «Про маму бы ни за что не сказали, что она бесхребетная. Она и накричит, и прикажет, и ногой топнет, и нахлопает, когда рассердится».

Рита пробормотала что-то во сне и засмеялась.

«А ведь папа хороший инженер», – продолжал размышлять Сережа. Ему было хорошо известно, что князь Абамелек-Лазарев – хозяин копей – очень уважает и ценит отца.

Захотелось есть. Сережа вспомнил, что от обеда остались пирожки.

– Няня, я хочу кушать! – заявил он, когда та вернулась в детскую.

– Вот еще выдумал! Ночью-то!

– Няня, я тебе говорю, что хочу кушать! – настойчиво повторил Сережа. – Что, тебе жалко? Я же не твое прошу!

– Господи! Вот наказанье! Минуты покоя не дадут. Ну, поди возьми в буфете хлеба.

– Нет! От обеда пирожки остались!

– Ну, и пирожки в буфете. Сходи и возьми.

– Нет! Принеси сама. Ты за это жалованье получаешь! – капризным и злым тоном приказал Сережа.

Нянька посмотрела на мальчика, вздохнула и пошла за пирожками.

На душе у Сережи стало легче. Ему казалось что он отомстил за отца.

Вдоль домов и заборов была прорыта канава, а над ней на поперечных бревешках настланы деревянные тротуары. Сейчас доски засыпаны снегом и на их месте протоптана тропинка. Для двоих тропинка узка, и поэтому Камышин с Непомнящим шли по дороге.

Разговор не клеился. Несколько раз Георгий Сергеевич пытался завязать спор, но Непомнящий отделывался короткими замечаниями и умолкал.

– Неужели вы серьезно думаете, что сейчас, после такого разгрома, возможна серьезная работа, борьба? – начал инженер и, не дождавшись ответа, продолжал. – Я допускаю, что с большим риском вы наладите типографию. Но что она даст? Что печатать? Что и кому сейчас можно сказать? Есть такая пословица, и она как нельзя кстати подходит к создавшемуся сейчас положению. «Не до жиру, быть бы живу». Настроение у рабочих сейчас подавленное. Я-то с ними встречаюсь ежедневно, и это мне хорошо известно. Они ничего не хотят: ни слушать, ни говорить. Теперь они поняли, что экономическая, да и политическая борьба должна вестись эволюционным путем. Медленно, от случая к случаю… так сказать, шаг за шагом. Большевистская тактика провалилась, и слишком дорого стоило нам это поражение. Я уверен, что подобной возможности история нам больше не предоставит. Такой подъем, такое стечение обстоятельств бывает в двести лет один раз.

– Скажите, господин инженер, – перебил его Непомнящий, – этой улицей мы выйдем к конторе?

Камышин повернул голову и с удивлением посмотрел на спутника. Вопрос никакого отношения не имел к его речи, и он не сразу понял, о чем спросил спутник.

– Я спрашиваю, эта улица выходит к конторе? – повторил свой вопрос Непомнящий.

– Да.

– А нельзя ли как-нибудь обойти?

– А почему? – удивится Камышин.

– Не хотелось бы мне там встретиться с одним человечком. С городовым! Он меня видел сегодня. Ну, и кто его знает… может, заприметил.

– Понимаю… – многозначительно промычал инженер – Ну, что ж… Давайте свернем. Правда, тут немного дальше.

Они свернули в первый переулок и долго шли молча. Настороженность Непомнящего, молчаливо сосредоточенный вид и этот обход передались Камышину и вернули инженера к действительности. Когда он затевал какую-нибудь беседу или спор, то быстро увлекался и забывал обо всем.

Так и сейчас. Знакомые улицы, ночь, тишина успокоили Георгия Сергеевича совсем, и ему стало казаться, что они и на самом деле идут на копи по вызову. А между тем опасность стояла за спиной, и забывать об этом не следовало. Случись что-нибудь, – и последствия будут самые ужасные.

– Да! Так о чем мы говорили? – немного погодя спросил инженер вполголоса.

– Это вы говорили!

– Совершенно верно. Говорю только я. Вы человек молчаливый. Трудно вас расшевелить…

– А собственно, о чем сейчас говорить? В пятом году наговорились досыта!

– Вот именно – досыта! – согласился инженер. – Говорили много, это верно.

Он поправил болтавшийся у него на груди шахтерский фонарь, поднял воротник шубы и, поглубже засунув руки в карманы, дал понять, что разговор он прекратил.

Домна, как маленький вулкан, то затухала, то разгоралась, выбрасывая красное пламя. Рядом с домной вытянулась кверху тонкая железная труба, над которой неподвижно висел красноватый от света домны столб дыма. Странно было сквозь него видеть звезды, – таким он казался плотным и прочным.

Выйдя из главного поселка и поднимаясь по дороге на Доменный угор, Камышин почувствовал, что опасность позади, и к нему снова вернулось хорошее настроение.

– В позапрошлом году у нас все-таки козлика заморозили, – сказал он и, видя, что спутник не понял этого выражения, пояснил. – Не спустили чугун, и он застыл. В таких случаях приходится ломать домну, чтобы извлечь козла… Вон он лежит!

Непомнящий посмотрел вниз, по направлению руки, но из-за темноты ничего не разобрал. Повернув голову, увидел ночную панораму поселка и невольно залюбовался. Тусклые фонари еле намечали линии улиц и стояли один над другим. По огням в окнах можно было угадывать контуры домов. Далеко за поселком, в долине кучкой виднелись огоньки Княжеских копей, и все это походило на какую-то игрушку-макет.

Начавшийся лес закрыл панораму. Некоторое время между деревьями мелькали огоньки поселка, но скоро высокие сосны сомкнулись плотной стеной и сжали дорогу по бокам. Стало совсем темно.

Непомнящий шагал наугад, не разбирая дороги, всецело доверяясь ногам. И странное дело: пока он не смотрел под нога и не думал о том, правильно ли идет, ноги ступали без ошибки. Но стоило хоть на секунду усомниться, как он сейчас же попадал в сугроб.

– Может быть, фонарь зажечь? – предложил Камышин и взял фонарь в руку.

– Не надо! – остановил ею Непомнящий.

Где-то здесь поблизости должны их встретить. Камышин это знал, все время был настороже. И все-таки, когда перед ними неожиданно появилась темная фигура, инженер почувствовал, как екнуло и забилось сердце, а по спине поползли противные мурашки.