Текст книги "Мир приключений 1959 г. №5"

Автор книги: Георгий Мартынов

Соавторы: Игорь Росоховатский,Эмиль Офин,Г. Капица,Г. Матвеев,Николай Яковлев,А. Шмульян,В. Домбровский,Екатерина Андреева,Р. Бархударян,Ф. Зубарев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 47 страниц)

– Потому что сам не рабочий, – подтвердил Карасев.

– Не потому. Разные партии есть… Которые за царя, которые за фабрикантов и за помещиков, а которые за рабочих, – также уверенно пояснил юноша.

– Вася, бери просфорку. Это тебе, – сказал Кузя и протянул просфорку.

– Украл?

– Я с разрешения. Нет, верно! Просвирня сама велела взять.

Вася сунул просфорку в карман, взял звезду и оглядел свою команду.

– Марусь, а ты ведь замерзнешь…

Девочка сразу заморгала глазами и замотала головой.

– Нет… Я теплая. Я пойду с вами.

– Пускай идет, а замерзнет, домой прогоним, – заступился Сеня.

– Ну ладно. Только потом не реветь. Пошли!

Потушив лампу, славельщики гурьбой вышли из дома и направились к рабочим баракам.

4. В УЧАСТКЕ

В полицейском участке тепло и тихо. В печке изредка потрескивали еловые дрова, в шкафчике шуршали тараканы, в кабинете начальника тикали часы. Кандыба сидел за столом и, положив голову на ладонь согнутой руки, тупо глядел на огонек лампы.

«Кто же тут еще ненадежный?» – думал он. Рабочих много, и все они казались ему ненадежными. Все смотрят волками, все отворачиваются при встрече или просто не замечают.

Перебирая в памяти наиболее известных, он вспомнил о Денисове, по прозвищу Медведь.

«Вот этот, пожалуй, самый ненадежный… – решил Кандыба. – Вот на кого надо указать приставу!»

Брат Денисова после восстания был сослан на каторгу, а он каким-то чудом уцелел.

– Погоди, Медведь… Ты еще меня попомнишь… – сказал околоточный вслух и погрозил кулаком в сторону двери.

Были у Кандыбы с Денисовым кое-какие счеты с давних времен, и вот, кажется, пришло время рассчитаться.

От этой мысли на душе стало веселее. Кандыба достал из-за деревянного сундука «мерзавчик» и поставил его на стол. Из кармана висящей шинели вынул две рюмки в виде бочоночков и кусок пирога, завернутого в цветистый платок. Ударом о ладонь раскупорил бутылку, налил в обе рюмки и развернул платок.

– С праздником! – сказал он вслух.

Взяв в каждую руку по рюмке, он чокнулся ими сначала о бутылку, затем рюмку о рюмку и, не переводя дыхания, выпил одну за другой. Крякнул и начал закусывать пирогом.

В сенях послышалось хлопанье дверей и шарканье ног. Кандыба быстро спрятал бутылку за сундук, рюмки сунул в карманы шаровар и принял озабоченно-деловой вид.

Вошли двое.

– Принимай гостя! – сказал Жига, пропустив перед собой задержанного мужчину. – В зотовский дом, понимаешь ли, забрался, печку затопил и сидит, как хозяин!

– В зотовский дом? – переспросил Кандыба. – Он же заколочен…

– А ему что… Заколочен, так еще и лучше, – ответил Жига. – С приставом желает говорить. Беспаспортный.

Кандыба внимательно посмотрел на задержанного, но тот, не обращая внимания на околоточного, скусывал лед, наросший на усах.

– Протокол завтра напишу, – сказал городовой, собираясь уходить.

– Замерз?

– Пока ничего.

– Пьяных много?

– Кто их знает! По домам сидят.

Жига ушел. Кандыба вторично и по возможности строго уставился на мужчину, но это не подействовало. Разглядев толстого с громадными пушистыми усами, добродушного на вид полицейского, человек подмигнул ему и улыбнулся.

– Чего тебе смешно? – сердито спросил околоточный. – Как зовут?

– Непомнящий.

– Имя как?

– Никак. Нет у меня имени.

– Имя нет? По-нимаю… А мать у тебя есть?

– Нет.

– Матери нет? Откуда же ты взялся?

– В канаве нашли.

– В канаве, говоришь?.. Так… Это другое дело… А как же без матери?

– Не было матери. Русским языком тебе говорят, – спокойно ответил мужчина и, не дожидаясь приглашения, сел на скамейку около печки.

– Впервые такого человека вижу… Без матери! – не то шутливо, не то серьезно удивился Кандыба. – Много бродяг ловили, но такого не видал! Ты из Сибири бежал?

– О чем нам с тобой говорить?.. С начальством буду говорить.

– Я начальник! Говори со мной.

– Видали мы такое начальство, – презрительно, сквозь зубы проговорил мужчина и отвернулся к печке.

Кандыба растерялся. Независимое поведение и уверенный тон бывалого человека в полиции сильно его смущали.

– Пристав где? – громко спросил задержанный.

– Пристава тебе надо? – прищурив глаза, переспросил Кандыба. – Увидишь и пристава. Не торопись. Увидишь, второй раз не захочешь. Он с тобой возжаться долго не будет.

– А кто у вас пристав?

Теперь Кандыба догадался, почему этот человек держится так уверенно. По-видимому, он знает старого пристава, служившего здесь до восстания. Слабого, безвольного «либерала», как его называл Аким Акимыч, новый пристав.

– Пристав у нас теперь настоящий! Ему скажешь… И мать вспомнишь… – угрожающе растягивая слова, начал говорить Кандыба, но вдруг замолчал и прислушался.

На улице возле дома кто-то ходил. Скрип шагов ясно доносился сюда. Околоточный подошел к окну и на кружевных морозных узорах выскоблил ногтем кружок. Затем, закрывшись ладонями от света, прильнул к стеклу. Действительно, недалеко от уличного фонаря, напротив участка, стоял человек в длиннополой шубе. Некоторое время Кандыба напряженно всматривался и, узнав священника, по-детски всплеснул руками и проворно побежал встречать.

Как только захлопнулась дверь за околоточным, мужчина вскочил и быстро прошел в кабинет. Убедившись, что комната не имеет выхода, он вернулся и сел на прежнее место. В это время в сенях послышались голоса.

– Батюшка! Отец Игнатий!—ласково, нараспев, говорил Кандыба, широко распахивая дверь. – Заходите. Никого у нас нет. Один дежурю.

Священник осторожно вошел в комнату и подозрительно покосился на сидевшего возле печки человека.

– Не подобает священнослужителю без крайней надобности… – пробормотал он.

– Благословите, отец Игнатий! – суетился Кандыба около священника, помогая расстегнуть длиннополую шубу.

– Погоди… Ну и мороз! Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его…– бормотал он, снимая варежки. Затем, переложив имевшийся с ним сверток в левую руку, широким крестом осенил околоточного.– Во имя отца и сына, и святого духа. Аминь!

Кандыба поймал руку священника и звонко чмокнул.

– Завернул по пути…

– Душевно рад, батюшка! Видите, какая моя планида. В святой праздник дежурить пришлось…

– «Сам» где?

– «Сам» на вечеру… в копейской конторе.

– Это кто? – снова покосившись на мужчину, тихо спросил священник.

– Бродягу задержали. Беспаспортный.

– Беспаспортный? Не здешний?

– Никак нет, отец Игнатий. Так что, много их теперь шатается по Руси.

Мужчина вытянул ноги к огню и, казалось, дремал, не обращая никакого внимания на говоривших.

Священник развернул епитрахиль, достал завернутое в него евангелие и стал молча листать. Наконец он нашел нужную страницу.

– Смотри!

Кандыба наклонился. На чистых полях евангелия были четко напечатаны уже знакомые ему два слова:

ДАЛОЙ

ЦАРЯ.

– Господи! Куда припечатали! На святом евангелии!.. – с ужасом прошептал он и перекрестился.

– Утром ничего не было. После литургии заметил. Типографские буквы-то. Рука крамольника наложила. Серьезное дело! – сильно окая, вполголоса сказал священник.

– Так что, сурьезней и быть не может! – подтвердил околоточный. – Аким Акимыч сильно беспокоились…

При упоминании этого имени глаза дремлющего мужчины вдруг блеснули, и он переменил позу. Кандыба услышал шорох, оглянулся, но задержанный уже по-прежнему сидел спокойно с закрытыми глазами.

– Отец Игнатий, они не велели беспокоить их по пустякам, а только об таком деле надо немедля доложить. Прикажете кого-нибудь послать?

– Не надо. Я сам схожу. Шуму поменьше.

– В одно слово с ним. Секрет. И кто бы ведь мог? Всех я тут знаю наперечет. Денисов разве, – вкрадчиво намекнул околоточный.

– Это какой Денисов?

– Шахтер с копей, по прозвищу Медведь, у которого брата на каторгу присудили.

– Так он и в церковь не ходит…

Отец Игнатий на минуту задумался. Кандыба ждал, хитро поглядывая на священника. Сам он вряд ли решился бы назвать приставу фамилию человека, от которого хотелось избавиться, и рассчитывал, что это сделает иерей.

– Ну ладно. Аким Акимыч дельный человек. Найдет виновника. Евангелие оставлю до его прихода. Непристойно туда, на бал… – сказал отец Игнатий и положил на стол евангелие.

Кандыба услужливо открыл дверь и, когда священник, запахнув полу шубы и надев варежки, вышел, вернулся к столу. Евангелие он спрятал в сундучок и, оглянувшись на дремавшего мужчину, налил еще рюмку и выпил.

– Пристав-то у вас из Соликамска? – неожиданно спросил задержанный, потягиваясь.

– А ты его знаешь?

– Раньше знавал. Из жандармов. Аким Акимыч Кутырин… Когда-то приятелями были…

Кандыба, широко открыв глаза, уставился на говорившего. Он не мог понять, серьезно тот говорит или шутит.

– Жестокий человек Аким Акимыч. Ледяное сердце. Стальные нервы. Спуску никому не дает, – продолжал между тем задержанный. – Стало быть, он у вас и восстание подавлял? Дорвался.

Озадаченный Кандыба молчал и недоверчиво следил за каждым движением странного человека, глаза которого насмешливо поблескивали из-под нависших бровей.

«Врет или не врет? – с тревогой Думал он. – Неужели и в самом деле знаком с приставом, да еще и приятелем числится?»

– Да-а. Аким Акимыч очень даже мужчина достойный, – сказал вслух Кандыба, уже совсем другим тоном. – Это вы правильно изволили выразиться, что спуску никому не дает. Без него тут такое творилось. Беда. А теперь ничего. Спокойно.

– Снаружи спокойно, – не то согласился, не то спросил задержанный.

В это время за стеной послышался скрип половиц и топот кованых сапог. Мужчина повернул голову и прислушался.

– Это наши побегли. За подкреплением, – пояснил околоточный и при этом щелкнул себя пальцами по шее. – Известно, праздник. Курица и та пьет.

Некоторое время молчали. От выпитой водки Кандыба пришел в благодушное настроение. Он чувствовал, что задержанный был человеком грамотным, бывалым, и ему захотелось поговорить о чем-нибудь умном.

– Вот ведь какое явное несоответствие, – начал он. – По счислению православной церкви от сотворения мира нынче исполняется семь тысяч четыреста пятнадцать лет, а по заграничной церкви считается восемь тысяч восемьсот шесть лет. Большая разница получается. Почему бы это? Как вы об этом можете рассудить?

Вместо ответа задержанный взглянул исподлобья на околоточного и, кивнув головой на печку, сказал:

– Надо бы дров подкинуть.

– Подкиньте, – разрешил Кандыба.

– А что, я тебе нанимался в истопники, что ли?..

Кандыба встал и подошел к печке. Нагнувшись, он неторопливо начал укладывать поленья на красные угли. Мужчина отодвинулся и молча наблюдал. Вдруг он быстрым и точным движением взял березовое полено, взмахнул и сильно ударил околоточного по затылку. Послышался хруст, словно удар пришелся по спелому арбузу. Кандыба выпрямился, но в глазах у него все потемнело, и он со стоном рухнул на пол.

5. СО ЗВЕЗДОЙ

В рабочем бараке было шумно Через тонкие перегородки комнат в коридор доносились пьяные голоса, топот ног. В одной из комнат тренькала балалайка и в разноголосицу играли три гармошки, а казалось, что их десяток.

Ребята в нерешительности остановились в темном коридоре. «Что делать? Идти славить по комнатам или спеть здесь?»

Открылась дверь, и в коридор вышел Никитич. Придерживаясь одной рукой за стену, он неуверенным шагом направился к выходу. Поравнявшись с ребятами, посмотрел на звезду и подмигнул.

– Славить пришли? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вышел на двор.

– Пойдем к Данилову, – предложил Кузя.

– Данилова дома нет. Он холостой, в гости пошел к своим, – ответил Вася.

Вернулся Никитич и, прислонившись спиной к столбу, уставился на ребят.

– Ну, что стали? Зачинай! – сказал он, засунув руки глубоко в карманы и поеживаясь от холода. Борода у него торчала в разные стороны, брови нахмурены.

Кузьма неуверенно запел: «Рождество твое…» Остальные подхватили. Пели тихо, медленно. Голоса от волнения дрожали. В конце молитвы осмелели и «Дева днесь» пели звонко, перекрывая пьяный шум барака.

Гармошки замолкли. В коридор выскочили сначала дети. Все они были сегодня в новых рубахах, платьях, причесанные, с чистыми лицами, и только вокруг глаз у них не отмылась угольная пыль.

Впрочем, и у взрослых, которые вышли следом за ними, глаза были словно нарочно подведены черной краской. v От раскрытых дверей стало светло. Женщины, увидев славелыциков, возвращались обратно, выносили и совали им по карманам гостинцы: картофельные шаньги, куски морковных пирогов, леденцы. Сердобольная Настасья принесла громадную коврижку и, положив ее на руки Марусе, заплакала.

– Сиротки горемычные…

Рабочие сумрачно смотрели на сгрудившуюся стайку ребят. Это был живой памятник кровавой битвы и горького поражения.

Когда кончили молитвы, Карасев, как и условились, снял шапку. Пока он ходил по коридору, спели шуточную песенку:

 
«Славите, славите,
Вы меня не знаете.
Открывайте сундучки,
Подавайте пятачки
Или гривеннички».
 

Пятаки давали охотно. Никитич вытащил из кармана смятый рубль и, протянув Зотову, сказал сквозь зубы:

– Василий! Отца не забывай… Эх!

Он ударил кулаком по столбу так, что многие с опаской посмотрели наверх: как бы балки не упали.

Посыпались приглашения «погреться чайком», «погостить», но Вася наотрез отказался. Приятелей, которые обступили их плотным кольцом и просили взять с собой, он без церемонии растолкал.

– А сами-то что? Делайте звезду и ходите.

Выйдя на мороз, славельщики чуть не плясали от радости В прежние годы за все рождество они не собирали столько денег и гостинцев, сколько собрали сегодня в одном бараке.

– Старый Трифон полтинник дал, – рассказывал Карасев. – Хамидуло – гривенник… Ей-богу! Татарин, а дал гривенник!

Вася молчал. Он понимал, что дело тут не в празднике. Шахтеры давали деньги не для баловства, не на конфеты. Это была помощь сиротам.

У Маруси не было варежек, а засунуть руки в рукава полушубка мешала Настасьина коврижка. Пальцы щипал мороз. Девочка чуть не плакала, но стойко терпела.

– Пойдем на Доменный угор! – крикнул Карасев.

– Сначала к инженеру, – ответил, не оглядываясь, Вася.

По пути зашли к Карасеву и выложили на стол гостинцы. Шаньги поломались. К леденцам прилипли крошки мусора.

– Вот удивленья-то будет мамке! – сказал Карасев, глядя на кучу еды.

– Васька, надо мешок взять, – предложил Кузя, счищая мусор с конфет.

– Есть у тебя мешок, Карась? – спросил Вася.

Карасев вышел в чулан и через несколько минут принес запылившийся берестяной бурак.

– Мешок занятой… Вот бурак.

Зотов взял бурак, вытащил деревянную крышку, понюхал.

– Много ли тут унесешь?

– Много. В него цельное ведро браги уходит… И не сомнутся, если пироги, – горячо вступился за бурак Карасев.

Бурак был большой и легкий. Повертели, повертели и решили взять. Маруся вытерла с него пыль подолом платья, а нести поручила Сене, имевшему теплые варежки. Переменив свечку в звезде, отправились к инженеру.

На улице было по-прежнему тихо и пусто. Но вот в Заречье залаяла потревоженная собака; ей сразу ответила другая, третья, и скоро целый собачий хор заливался на разные голоса.

– Вот разбрехались! – заметил Вася, шагавший впереди. – И чего лают попусту?

– Дразнят! – ответил Кузя.

– Это зареченские. Там в каждом доме собака, – сказал Сеня.

– Злые, кусачие, – еле шевеля губами, подтвердила Маруся. – Из-за них мамка боится в Заречье ходить.

– А чего к ним ходить?

– Работать.

– Выжиги! – выругался Сеня.

Заречье во всех отношениях походило больше на село, чем на рабочий поселок. Жили там крестьяне, переселившиеся из деревень со всем скарбом и живностью. Работали они сезонно, в лесу, на лесосплаве, а кто имел своих лошадей, возили зимой древесный уголь в больших плетеных коробах. Летом большинство заречных занимались крестьянством. Сеяли пшеницу, овес, косили, развели огороды. Женщины из Заречья торговали на базаре яйцами, молоком, сметаной, творогом, шерстью, домотканым полотном, лаптями. Между Заречьем и остальными поселками была старинная вражда, и даже молодежь остерегалась ходить на гулянье в рабочие поселки. Малейший повод – и разгоралась драка.

Лай прекратился так же дружно, как начался, и в тишине остался только один звук: хрупкий, отрывистый скрип торопливых шагов. Васе казалось, что этот скрип никто не слышит, кроме него, как не слышат, когда звенит в ушах.

Когда ребята свернули в переулок, где жил инженер Камышин, перед ними, как из-под земли, выросла высокая темная фигура мужчины.

От неожиданности ребята шарахнулись в сторону, но человек тоже остановился и пристально уставился на них.

Так они некоторое время стояли молча, разглядывая друг друга.

– Славельщики со звездой… – неопределенно произнес человек. – Это хорошо… Кто у вас главный?

– А что? – спросил Вася.

– Ты знаешь, где живет Денисов, по прозвищу Медведь?

– А ты кто такой? – спросил в свою очередь юноша. – Не здешний?

– Нет… Я князь Абамелек-Лазарев – хозяин копей.

Ребята переглянулись.

– Врешь! – вырвалось у Кузи.

– А разве я не похож на хозяина? Ты его видел когда-нибудь?

– Нет. Он здесь не живет. Он в Питере живет, – смело ответил Кузя, но в это время его дернули за полу, и он замолчал.

– Ну так как? Кто мне покажет дорогу к Денисову? Пятак получите.

– А на что тебе Денисов? – спросил Вася, подозрительно разглядывая мужчину. Голос его был знаком, и где-то он видел этого человека, но никак не мог вспомнить где.

– Фу, какой ты любопытный! Значит, надо, если спрашиваю.

Вася задумался. Времени было уже много, и он боялся опоздать к инженеру. А к инженеру у него было серьезное дело.

– Ладно… Марусь, покажи ему дорогу.

Девочке не понравилось такое поручение, и она решительно замотала головой.

– Ты не бойся. Зайдешь погреться у Кости и вертай назад. Мы пойдем к Камышину, – успокоил Вася и, не дожидаясь согласия, подтолкнул ее в спину. – Иди, иди. Тут близко.

– Идите за мной, дяденька, – неохотно сказала девочка и быстро зашагала в обратном направлении.

Когда фигура человека скрылась за поворотом, ребята направились к дому инженера.

Маруся бежала быстро, постоянно оглядываясь назад. Ей казалось, что «бородач» вот-вот наступит ей на пятки, так близко и громко скрипели его шаги.

– Как тебя зовут? – приветливо спросил он.

– Маруська.

– Отец у тебя в горе работает?

– Нет. Он на домне работал, только его уже нет… Помер! – охотно ответила девочка. – Когда против царя бунтовали, он тоже ходил стрелять. В него три пули попали. Фершал сказал, что он выживет, а он и не выжил.

– А мать у тебя есть?

– Есть. Мамка шибко голосила, когда он помер.

– А где она работает?

– Она вместе с тетей Аришей на угольных печах.

– С какой Аришей?

– А мать Карася, Ариша, – знаете? Они ночью ходят, уголь жгут.

– Далеко нам еще идти?

– Не-ет! Живо добежим! До Почайки спустимся, а там рукой подать.

– А ты не замерзла, Маруся?

– Не-ет… Я только с виду хлипкая, а на самом деле ничего… Я, дяденька, бойкая!

Некоторое время шли молча. Спускаясь с горы, прошли мимо крытого колодца, – место, называемое Почайкой. Девочка постоянно убегала вперед на несколько шагов, затем останавливалась и, подождав мужчину, шла рядом. Ее мучил какой-то вопрос, но она не решалась заговорить. Тот это заметил и ласково спросил:

– Ты мне что-то хочешь сказать, Маруся?

– Дяденька, а вы верно хозяин?

– Нет. Я пошутил.

Маруся облегченно вздохнула. Она, конечно, не поверила и сразу поняла, что дяденька пошутил. Не такая уж она глупенькая на самом деле. Но все-таки проверить не мешало. А вдруг правда! В сказках бывают и не такие чудеса. Даже с царями встречаются.

– А я думала, вы, и верно, хозяин… А только смотрю, зачем вы пешком ходите… Он ведь шибко богатый, хозяин-то? Да?

– Да.

– У него денег, поди, цельный короб. Все на него работают, а он только деньги считает… Дяденька, а на что ему столько денег?

– Жадный он, Маруся.

– Он скупой?.. У нас бабка рядом жила… Вот была тоже скупая. В церковь ходила милостыньку просить, а копейки все прятала… Вот скупая, вот скупая… Лучше бы пряников купила.

Крутой спуск кончился. Дорога шла у подножия горы. Справа, над дорогой, показался небольшой домик.

– Дяденька, ты прямо по этой дорожке иди. Тут и живет Денисов. Вон он где, дом! – сказала Маруся, показав рукой на тусклый огонек в окне.

– Зашла бы со мной погреться.

Девочка на секунду задумалась. Она действительно замерзла, в особенности руки. Кроме того, хотелось повидать Костю и продолжить разговор с приветливым «дяденьком», но она боялась отстать от своих и поэтому упрямо замотала головой:

– Нет. Я побегу!

Мужчина оглянулся по сторонам, с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам девочки, и наконец решительно свернул с дороги в проход, вырезанный лопатой в сугробах снега.

6. ЛАСКОВЫЙ «ЖИВОДЕР»

Кандыба широко открыл глаза. Большие кольца разных цветов плавали в темноте, растягиваясь и сжимаясь. Постепенно они стали желтеть, сливаться вместе, пока не образовали один сплошной круг. В ушах гудело, словно туда нагоняли воздух и он не выходил обратно, раздувая и без того разбухшую голову. Сознание возвращалось медленно. Круг перед глазами сузился и превратился в лампу. Она еще имела неясное очертание и покачивалась вместе со столом, но это была знакомая лампа. Сквозь шум в ушах начал различать какое-то пощелкивание и понял, что это трещат в печке дрова. В затылке появилась острая боль, будто туда вколотили гвоздь. Боль все усиливалась, и хотелось пощупать, не вбили ли туда действительно… Но странное дело: ни рук, ни ног Кандыба вообще не чувствовал, словно ничего, кроме тяжелой, налитой чугуном, разбухшей головы, у него и не было.

Прошло еще немало времени, пока он окончательно пришел в себя и понял, что лежит на полу в участке, около печки. Появились руки, ноги, и Кандыба, с трудом перевернувшись, на четвереньках добрался до стола.

Надо было бежать во флигель, где жили городовые, наряжать погоню за беглецом, но не было сил. Все тело расслабло, ноги дрожали и в горле щекотало хуже, чем после попойки.

Ухватившись обеими руками за край стола, он встал и грудью навалился на него. Согнув голову, как бык, дышал отрывисто, со стоном, и каждый раз с рычанием из груди вырывались слова.

– Ой, худо мне!.. Ой, смерть моя!..

В таком положении его застал пристав, вернувшийся вместе со священником.

– Ты что, болван? Напился, что ли?

Услышав строгий голос начальника, Кандыба поднял голову и мутными глазами бессмысленно посмотрел вокруг.

– Ой, ваше высокоблагородие! Убежал… По затылку… Ой, чуть не убил!..

– Кто убежал? Кого убил? Чего ты бормочешь? Говори, как следует! Раскис, как баба! Ну! – прикрикнул пристав.

Это подействовало. Продолжая держаться за стол, Кандыба выпрямился, скорчил болезненно-страдальческую гримасу и, широко открывая рот, как рыба на суше, начал рассказывать.

– Так что, убежал… Бродягу тут… бродягу без вас задержали… Вот… беспаспортный… Сидел тут у печки… Вот отец Игнатий видели. Сидел и сидел… все ничего… А потом схватил полено и по голове… вдарил… Меня по голове. Ой!.. Ваше высокоблагородие… сюда, по затылку… В глазах потемнело… Думал, смерть пришла…

Говоря это, Кандыба закатывал глаза к потолку, моргал, часто прикладывал к груди то одну, то другую руку.

Страдальческое выражение на толстом красном лице с большими пушистыми усами делало его смешным и сочувствия не вызывало. Казалось, что он представляется, преувеличивает. Не верилось, что этот тупой, грубый человек может испытывать какую-то боль и что-то переживать.

«Телячьи нежности», – подумал пристав, а когда Кандыба умолк, с презрением процедил сквозь зубы:

– Болван! Так тебе и надо! Я бы еще добавил. Вперед умнее будешь!

– Ваше высокоблагородие! Я за веру, царя и отечество… Дозвольте доложить, облаву надо… погоню! Никуда не денется. Не здешний…

– Замолчи! Без тебя знаю, что надо делать.

Побег бродяги мало беспокоил Акима Акимовича. Сейчас все его мысли были заняты так неожиданно появившимися крамольными словами, и он, как хорошая собака, почуял свежий след.

– Выйди на двор. Остудись! – сказал он и, резко повернувшись, ушел в свой кабинет, но сейчас нее вернулся с листком бумаги. – Где евангелие?

Кандыба с недоумением посмотрел сначала на священника, затем на пристава.

– Евангелие?

– Ну да, евангелие! Что он, у тебя из башки последние остатки мозгов вышиб? Евангелие, которое отец Игнатий принес?

Кандыба вспомнил все и со страхом открыл сундук. Евангелие лежало на месте.

Священник помог найти страницу.

– Один и тот же отпечаток… – обрадовался пристав, сличая отпечаток на листке и евангелии. – «Далой»! И здесь ошибка… Странно! В двух простых словах – и ошибка…

– Темный народ, неграмотный, – заметил отец Игнатий и горестно вздохнул.

На лице священнослужителя, как маска, застыло обычное выражение кротости и умиления. Глядя на него, можно было подумать, что все это его не касается, что в полиции он оказался по недоразумению, случайно и что, как убежденный служитель бога, далек от дел мирских. Но хищный огонек любопытства в глазах выдавал, и Кутырин, еще мало знавший священника, понял, что имеет хорошего помощника и советчика.

– Нет. Прокламации они без ошибок печатали. Народ они грамотный… ученые. Инженеры среди них имеются… подзуживают. К сожалению, покровители мешают. Я бы им показал, как в революцию играть… – говорил он с раздражением и ходил по комнате, размахивая евангелием. – Поиграли… Довольно! Либералы проклятые! Они не могут жить просто так, без идей. Скучно, видите ли. Вот и доигрались, допрыгались… А сейчас в кусты! Извольте, расхлебывайте кашу…

Кандыба слушал и не понимал, на кого сердится начальник, а священник стоял около печки, задумчиво пощипывая бородку.

– Аким Акимыч, а не дети ли? – вкрадчиво спросил он.

Пристав мельком взглянул на священника и замолчал, продолжая ходить по комнате.

– Сегодня у меня в алтаре прислуживал Кузьма Кушелев, – продолжал священник. – Отец его на поле брани погиб, и я считал своим христианским долгом принять участие…

– Ваше высокоблагородие… Ваше преподобие… позвольте доложить, – встрепенулся околоточный. – Кузька этот из одной шайки… Пятеро их. Копейские. Одной шайкой разбойничают. Нонешней осенью мне стекла вышибли, белье каустиком сожгли…

– Почему молчал? – едва сдерживая себя, грозно спросил пристав.

– Так что, ваше высокоблагородие, опасался… – сразу снизив тон, ответил околоточный. – У них заступники есть. Боюсь, петуха пустят. Озверелые они совсем! Вас-то они боятся, а меня ни во что не ставят.

– Как их фамилии?

– Главный у них Зотов Василий… сын того… повешенного. Кузька этот… Потом Семен Богатырев и Карасев. Отцы у них в Сибирь сосланы, на каторгу… Константин Денисов еще… ну, тот безногий. Девчонка около них. Маруська Шишкина. У этой отец в больнице скончался. Помните, рыжий такой? На плотине все отстреливался… Дюже они озлобились, ваше высокоблагородие… Как волчата дикие.

– А ты в лицо их знаешь?

– Как мне не знать, ваше высокоблагородие!..

Пристав на минуту задумался. Все это было вероятно и правдоподобно. Вряд ли взрослые революционеры стали бы заниматься таким делом. Какой смысл печатать на евангелии фразу, когда, кроме священника ее никто не прочитает? Дети же могли это сделать ради озорства, ради игры, подражая взрослым, да, наконец, их могли и подучить.

– Так-с… Вот что, Кандыба, пойди сейчас и приведи кого-нибудь из них. Только не пугай. Поласковей.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

– Пройдемте ко мне, отец Игнатий.

С этими словами пристав взял со стола лампу, распахнул дверь и, пропустив священника вперед, ушел в кабинет.

От топившейся печки было достаточно светло. Морщась от боли, Кандыба начал одеваться. Каждое движение отдавалось в затылке. Кряхтя и ругаясь, он надел шинель, подпоясался, несколько раз напяливал шапку, но каждый раз боль вынуждала снимать.

Вернулся с лампой пристав. В кабинете уже горела другая, с зеленым абажуром.

– Ну? В чем дело? – спросил он, увидев стоявшего без шапки околоточного.

Кандыба не решился жаловаться на боль, зная, что начальник все равно не поверит.

– А как же дежурство, ваше высокоблагородие? Прикажете вызвать?

– Не надо. Я буду здесь.

Набравшись духу, Каидыба напялил шапку и направился к двери.

…Маруся торопливо шла, низко опустив голову. Она заметила, что при быстрой ходьбе мороз сильнее щиплет нос. Чем скорее и чаще шагать, тем хуже. А если побежать, – совсем плохо. Можно и отморозиться. Но если опустить голову пониже и согнуться в пояснице, то ничего. Надо только под ноги смотреть…

Девочка была уже близко от инженерского дома, как вдруг налетела на человека.

– Тихо ты! Бежит, как угорелый!

От неожиданного столкновения и оттого, что она сразу узнала голос Кандыбы, Маруся присела.

– А-а… Маруська! Тебя-то мне и надо, касатка, – обрадовался околоточный и схватил ее за шиворот.

Маруся рванулась в сторону, но полицейский держал ее крепко.

– Куда! Погоди, девчонка!

– Пусти-и-и… дяденька-а!..

– Да ты не бойся. Не признала меня, что ли? Я тебе ничего не сделаю. Пойдем-ка со мной… Идем!

Маруся упиралась что было сил. Присела еще ниже, ноги вытянула вперед и повисла на руке у полицейского.

– Пусти-и… Я дяде Андрею скажу-у, – пищала она, дрыгая ногами.

Не ожидая такого сопротивления, Кандыба растерялся. В руках у него билось живое существо, и каждое его движение больно отдавалось в затылке. В сердце закипела злоба, но, сдерживая себя, он только крепче сжал воротник.

– Ну вот… Ну чего ты, глупая!.. Я же тебя не забижаю. Идем. Чего упираешься? Пристав тебе гостинца даст, пряников, – уговаривал он девочку как можно ласковее.

Услышав слово «пристав», Маруся испугалась еще больше. Она повернулась кругом, отчего ворот тулупчика сдавил горло. Стало трудно дышать, но, к счастью, Кандыба переменил руку.

Продолжая держать девочку на весу, околоточный стоял в нерешительности. Смешное, нелепое положение. Упирается девчонка отчаянно, шагу не дает ступить, слушать ничего не хочет, а сделать ничего нельзя. В другом случае он бы припугнул ее как следует или просто взял за косу и притащил в участок силой, не обращая внимание на крик. Но сейчас было приказано не пугать.

– Вот дурная!.. Что я тебя, режу, что ли?.. Иди без опаски. Там тебя матерь ждет, – неожиданно для себя соврал Кандыба, и это сразу подействовало.

Девочка перестала брыкаться.

– Мамка? Где мамка?

– Ну да! У нас она в гостях. Велела за тобой сходить.

– Врешь! Она на печах работает.

– Была на печах, а теперь к нам пришла.

Доверчивая Маруся верила даже сверстницам, когда они явно обманывали ее. Как же она могла не поверить взрослому человеку?

– А зачем?

– Значит, надо… Ну идем, что ли, глупая! – как можно ласковее сказал Кандыба и слегка подтолкнул девочку.

Маруся покорно тронулась вперед.

…Аким Акимович был уже один, когда Маруся, в сопровождении Кандыбы, вошла в полицейский участок.