Текст книги "Зной прошлого"

Автор книги: Георгий Николов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Легенды и страх

И эта долгая ночь подошла к концу. Светало. С тоской каждый из нас окидывал взглядом опустевшую камеру. Еще вчера вечером здесь были и наши товарищи. Жандармы открыли наконец маленькое оконце, и в камеру ворвался прохладный утренний воздух, немного подбодривший нас. Мы надеялись, что стражники скажут правду о судьбе уведенных товарищей, но те делали вид, что не замечают наших немых вопросов, и хранили молчание. Затем начальник караула Чобанов принялся зачитывать по списку имена большой группы арестованных. Названные один за другим выходили в коридор. Нам было безразлично, повторится ли, но только уже с нами, ночная трагедия, о которой мы догадывались, или же нас просто отведут куда-нибудь. Один из стоявших в коридоре жандармов тихонько шепнул: «Пойдете на работы». Возможно, он хотел нас успокоить, но своим предупреждением лишь подкрепил нашу уверенность, что уведенные вчера товарищи расстреляны. Внешнее равнодушие, с которым мы встретили слова жандарма, заставило его поспешно отойти прочь.

Нас разделили на группы и вновь отправили рыть колодцы. Вода уже доходила до груди, и, хотя мы старательно вонзали лопаты в дно, наверх удавалось поднять лишь горсть песку: вода размывала землю. Никогда мы не работали так упорно. Когда нас по вечерам везли в закрытом грузовике обратно в жандармский застенок, никто не мог головы поднять от усталости. Несколько дней мы старались тяжелым трудом притупить боль утраты. Все же наши усилия узнать что-либо о судьбе товарищей оставались безрезультатными. Жандармы продолжали упорно молчать.

Однажды утром в камеру вошел Чушкин. Он был в приподнятом настроении, его так и распирало самодовольство.

– Собирайте свое барахло, – распорядился он. – Отправим вас в тюрьму, хотя, конечно, стоило бы всех поставить к стенке.

Никто из нас не ответил ему. Все стояли молча и думали об одном и том же.

– А наши уже там? – наконец не выдержал кто-то.

Взгляды всех арестованных устремились на жандарма. Его глаза зло сверкнули, гримаса раздражения скривила лицо. Поняв, какого ответа мы ждем от него, Чушкин отступил к двери и ехидно усмехнулся.

– Смотри-ка, – с издевкой сказал он, обращаясь к стоящим поблизости жандармам. – Я об их благе пекусь, сам лично ходил хлопотал у прокурора, а они меня даже поблагодарить не соизволят.

И на этот раз нам не удалось получить ответ на мучивший всех вопрос. Собрав свои немудреные пожитки, мы стали по одному выходить из камеры в коридор. Захватили с собой и вещи наших исчезнувших товарищей. Совсем недавно, когда всех нас, схваченных в различных районах области, везли в штаб жандармерии, мы с трудом помещались в кузове грузовика. Сейчас же мы довольно свободно разместились в простой крестьянской повозке. Один из жандармов уселся впереди, рядом с возницей. Остальные охранники шли по обе стороны повозки. Сначала нас везли по главной улице, затем у городских часов свернули к тюрьме. Мы жадно смотрели вокруг, на обычную мирную жизнь города. Встретившись с нами взглядами, прохожие невольно отворачивались и ускоряли шаг. Нами владело какое-то странное чувство: неужели можно вот так свободно гулять по улицам и не напрягаться внутренне при встрече с жандармом? За два месяца, проведенных в жандармском застенке, мы совсем забыли, что за его пределами продолжается мирная жизнь. Хотелось крикнуть во весь голос: «Люди, опомнитесь! Как вы можете улыбаться, когда рядом с вами буквально в центре города гибнут патриоты, виновные лишь в том, что они боролись за свободу болгарского народа! Откройте глаза – и вы увидите реки крови, прислушайтесь – и вы услышите стоны истязаемых…»

Через несколько дней после перевода в городскую тюрьму в коридоре нашего крыла поднялся необычный шум, зазвенели ключи, заскрежетали открываемые замки, захлопали массивные двери.

– Живо выходи на свидание, – распорядился появившийся в дверях охранник.

– Всем, что ли? – спросил кто-то из нас.

– Раз не называю фамилий, значит, все отправляйтесь.

Мы с готовностью стали выходить из тесных одиночек, в которых в связи с нехваткой места помещалось по четыре-пять человек. С волнением, с трудом сдерживая радостные улыбки, ожидали мы, когда нас поведут в помещение для свиданий. Неужели и вправду дожили до этого дня, когда наконец увидим своих? Неужели после стольких мук и страданий услышим голоса родных и близких, услышим хоть какие-то новости из оставшегося где-то далеко в прошлом мира? Еще находясь в штабе жандармерии, мы с надеждой думали, что в городской тюрьме будем пользоваться чуть большей свободой. Но и с переводом сюда наше положение почти не изменилось. Как находящиеся под следствием, мы были изолированы от остальных заключенных. На прогулку нас выводили, когда остальных узников уже развели по камерам. Дни вновь проходили в неведении и тревогах. А как хотелось услышать хоть что-нибудь о победах Красной Армии, о продолжающейся борьбе партизан и, самое главное, о судьбе наших исчезнувших товарищей. Может быть, другие заключенные знают, что произошло с ними? Однако время шло, а получить весточку все не удавалось. И вот наконец свидание!

– Что скажем, если спросят о наших? – задал кто-то мучивший всех вопрос.

Улыбки застыли на лицах. Как можно было, пусть даже на миг, забыть, что и нас могут спросить об исчезнувших товарищах? Мы шагали по длинному тюремному коридору под гнетущий аккомпанемент шаркающих о бетонный пол деревянных подошв. Предстоящее свидание уже не радовало никого. Нас ввели в помещение для свиданий и выстроили у внутренней решетки. В трех метрах, за такой же решеткой, стояли наши родные и близкие. В коридоре между двумя решетками неторопливо прохаживался охранник. Многие из стоявших у противоположной решетки людей со страхом всматривались в наши лица, ища и не находя тех, ради кого они пришли сюда. Страх и надежда читались на их лицах. Они все еще терпеливо ждали, что вот-вот появятся и остальные арестованные. Но напрасно они вглядывались в закрытую дверь.

Среди нас не было Митко, Янаки, Димчо, Стояна, Женды… «Где они?» – со страхом вопрошали десятки устремленных на нас глаз.

– Возможно, их отправили в другую тюрьму, – отвечали мы и опускали головы.

– Но ведь вы были вместе? – снова спрашивали нас. – Так где же они?

– Не знаем.

– В народе говорят, что они роют колодцы где-то в районе болот. Брат Георгия Джендова ездил туда, но никого не обнаружил. Наверное, их где-то держат тайно, не знаете ли, где именно?

– Какой-то жандарм утверждал, что они строят дороги в горах. Правда ли?

– Возможно, – отвечали мы.

– А я слышал, что их отправили далеко от наших мест, – раздался еще чей-то тревожный голос. – Где-то возле Видина осушают болота.

– Может быть, – вновь неопределенно отвечали мы и с нетерпением ждали окончания свидания, чтобы скрыться, уйти от вопросов, на которые мы не могли дать никаких утешительных ответов.

Родные и близкие наших исчезнувших товарищей пытались найти хоть какие-нибудь их следы. Они обивали пороги больших и маленьких начальников. Но те, кто знали и должны были сказать им правду, или отмалчивались, или, безжалостно взирая на безысходное горе людей, нагло заявляли: «Живы они, все вернутся, когда придет время».

Вскоре появились и стяжатели, готовые погреть руки на чужих несчастьях. Объявились «адвокаты», выдававшие себя за близких друзей капитана Русева, Косю Владева или других влиятельных представителей власти. За «скромное» вознаграждение они брались разузнать обо всем и, где надо, похлопотать. И люди платили, не скупясь. А затем с надеждою ждали, но всякий раз оказывалось, что сердобольному ходатаю не хватило полученных денег, чтобы как следует умастить своих влиятельных приятелей, и что для успешного завершения дела необходима еще одна кругленькая сумма.

Не упускали случая поживиться за чужой счет и положить в свой карман лев-другой и доблестные вояки капитана Русева. Один из них, какой-то Павел или Стоян, – впрочем, это не имеет значения, – специально наведался в село Рыжица. Уж он-то прекрасно знал, что Иван Киряков, один из самых деятельных ятаков отряда, уже больше недели лежит вместе с другими двадцатью двумя казненными в общей могиле близ села Топчийско. Но это не помешало ему, словно доброму вестнику, заявиться в дом Киряковых. Супруга Ивана встретила его как положено, тут же накрыла на стол – да и как иначе, ведь она надеялась узнать у гостя, где находится ее муж.

– Все тебе расскажу, – не скупился на обещания жандарм. – Дай мне только восемь тысяч левов для передачи твоему мужу, и все тебе расскажу.

Но уж слишком груба была ложь: жена Ивана быстро поняла, с какой целью заявился к ней в дом жандарм. Однако женщина и виду не подала, лишь ответила:

– Откуда такие деньги, у нас их никогда и не было.

Позднее появился еще один гость, более скромный, чем первый. Этот готов был раскрыть тайну исчезновения Ивана всего лишь за пятьсот левов.

Нашелся среди жандармов и земляк бесследно исчезнувших патриотов. Появившись в родном краю, он беззастенчиво заявлял их близким: «Живы ваши, не беспокойтесь». Люди жадно ловили каждое его слово и не знали, как и отблагодарить за добрые вести. Россказни жандарма охотно принимались всеми за чистую монету, да и как иначе – не чужой все же человек, земляк. На столах тут же появлялось вино, закуска, хозяева принимались хлебосольно потчевать дорогого гостя. «Свой» человек пил вволю, ел досыта и продолжал рассказывать небылицы. «Не тревожьтесь о своих, – успокаивал он собравшихся. – Живы они и здоровы. Живут себе в горах, как у бога за пазухой: и не жарко, и воздух чистый». Когда пришел первый день свободы, именно этот человек повел несчастных матерей к городской площади, чтобы якобы позвонить оттуда по телефону и узнать, с каким поездом приезжают их сыновья. У него даже хватило наглости проводить поверивших ему женщин до вокзала. Только там они узнали правду, и одна за другой повязали черные косынки.

Были, конечно, и такие, кто не поверили измышлениям убийц. Многие очень скоро разобрались, где правда, а где ложь. Пытались все объяснить остальным. Но таково уж материнское сердце – до самого конца в нем теплится крохотная искра надежды.

Само собой получилось, что когда я стал встречаться с людьми, знавшими казненных у села Топчийско, то одной из первых навестил бабушку Русу. Я думал, что увижу типичную горянку, крупную и сильную, хотя и сгорбившуюся уже под тяжестью прожитых лет. Удивился, когда меня встретила маленькая и худенькая, но очень подвижная старушка, которой давно уже перевалило за восемьдесят. Ее внешний вид как-то не соответствовал тому, что мне рассказывали о ней. Она была самой обыкновенной болгарской женщиной. Лишь в глазах у нее угадывался какой-то огонь, говоривший о бесстрашии и решительности. Подумалось, что и сейчас она способна пройти через любые испытания и победить.

– Ты ради мальчиков моих пришел? – спросила она меня и указала на стул. – Знал ли их?

– Георгия хорошо знал, – ответил я, – а вот с Костадином не довелось встретиться.

– Оба они у меня были добрые и хорошие, – вздохнула бабушка Руса. – Не удалось им тогда добраться до села. Уж я бы нашла, где их спрятать.

Старая женщина протянула мне две фотокарточки. С них на меня глядели Георгий и Костадин – двое ее погибших сыновей, партизан из отряда «Народный кулак».

– Не страшно ли было разыскивать их?

– Нестерпимая мука заставила меня отправиться на поиски, – начала рассказ бабушка Руса. – Одна женщина из нашего села вышла замуж за жителя села Емирово. Она-то мне и послала весточку, что схватили Костадина. Слышала, что его убили где-то в лесу. Я не поверила. Хотела сама убедиться во всем. Сказала мужу, чтобы собирался в дорогу, а он то ли испугался, то ли действительно был нездоров, но не согласился. «Куда пойдем? – говорит мне. – В горах полно солдат и жандармов. Убьют нас». Я ему в ответ: «Ты как хочешь, а я дома сидеть не буду. Мне надо точно узнать, Костадин там убит или кто другой». Завернула в передник мотыгу, взяла в руки палку, чтобы легче было идти, и пошла.

– Так и пошла одна?

– Одна вышла, да не одна в пути оказалась. В лесу почувствовала, что кто-то идет за мной. Остановилась, прислушалась, но и мой преследователь остановился. Вернулась я немного назад и вижу – брат мой стоит. Оказалось, что он от самого села идет вслед за мной. Очень я обрадовалась. А он говорит: «Одной тебе идти не годится, вместе пойдем». В пути никого не встретили – ни крестьян, ни жандармов. Один бог знает, куда все подевались.

– Вы тогда по дорогам шли или прямо через лес?

– В основном шли лесом, но там, где нельзя было пробраться, выходили на дорогу. Когда приблизились к Емирово, увидели, что в селе полно солдат. Остановили мы пастухов, и те нам указали место, где был убит какой-то юноша.

Бабушка Руса умолкла, потянулась за фотографиями и долго рассматривала их. Я не хотел мешать ей и молча ждал. Затем она рассказала мне полубыль, полулегенду, которая, как мне кажется, родилась у нее в долгие горькие ночи, наполненные ожиданием. Но рассказ ее был так убедителен, что я не мог не поверить.

– …Отряд был окружен. У партизан были винтовки и пулеметы, но кончались патроны. А жандармы продолжали наступать. «Кто-то должен пойти и принести патроны, – сказал Лысков. – Иначе мы все погибнем». Павловский вызвался отправиться к верным людям и принести оттуда патроны, но попросил, чтобы с ним пошли мои сыновья. Лысков согласился. Повел их Павловский к верным людям, взяли они патроны и вернулись. Отбили партизаны атаки жандармов. Да только сил уже ни у кого не осталось, так как несколько дней ни крошки во рту не было. Как быть дальше в горах ослабшим от голода? «Кто пойдет и принесет хлеб?» – спросил Лысков. Павловский вновь согласился пойти к верным людям и принести хлеб, но сказал, чтобы с ним пошли и мои сыновья. Согласился Лысков. Повел их Павловский к верным людям, взяли они хлеб и вернулись. Поели все досыта, больные выздоровели, ослабшие сил набрались. Еще дальше отогнали жандармов. Да вот только воды не было ни капли, а всех партизан жажда мучила. Как было воевать дальше? Павловский вновь повел моих сыновей. Набрали они воды, но, когда возвращались, жандармы их обнаружили. Как дождь посыпались пули. Одна из них угодила Павловскому в грудь. «Пока хватит сил, – сказал он, – буду отстреливаться. А вы воду отнесите». Там он и умер. Стали сынки мои пробираться дальше через лес, а жандармы следом за ними. Оступился Костадин, упал, сломал ногу, и жандармам удалось схватить его. Отвезли его в Емирово. А на другой день и Георгий попал к ним в лапы. Его отвели в село Добра-Поляна…

«Пусть будет так, – подумалось мне. – К чему рассказывать ей, как все произошло на самом деле?» И в моей памяти всплыло то, что я знал о последних мгновениях жизни Костадина.

…С той ночи на 19 июня 1944 года, когда Костадин со сломанной ногой был схвачен в местности Чешма-Баир, прошло уже несколько дней. Прошедший через мучительные допросы у генерала Младенова и полковника Абаджиева, пленный партизан был брошен в подвал сельской управы в Емирово. Видя, что им не сломить отважного юношу, фашистские палачи решили казнить его. Командир пятой роты двадцать девятого пехотного полка поручик Петков построил своих солдат и обратился к ним с вопросом:

– Есть ли среди вас желающие расстрелять изменника родины?

Вперед выступил рядовой Вылчо Александров и заявил:

– Я его поймал, я его и расстреляю.

Александров хладнокровно застрелил Костадина, за что был награжден – на его плечах появились новенькие погоны унтер-офицера. Довольный собой, убийца отправился в корчму, где его ожидала обещанная поручиком бутылка вина…

Бабушка Руса по-прежнему держала в руках и продолжала рассматривать фотографии своих погибших сыновей. Я не хотел прерывать ее мыслей. Может быть, ей вспомнился тот день, когда вернувшиеся из Айтоса с весенней ярмарки сыновья с тревогой рассказали ей о гибели Манчева и Ченгелиевых, об их разрушенном доме. Или та ночь, когда Георгий и Костадин ушли в отряд. «Сожгут наш дом», – сказала она им. «Ничего, – ответил Георгий, – когда вернемся, еще лучше отстроим».

– Как же ты поняла, что они уходят в отряд? – поинтересовался я.

– Как было не понять, все мне стало ясно еще накануне. Спрашиваю их: почему уходите, против кого будете биться? Георгий мне объясняет, объясняет, а я, знай, свое твержу. Говорю им – я родилась в рабстве, сколько войн и восстаний видела, страшную резню пережила, но это было там, во Фракии. Ну а сейчас мы ведь живем в свободной Болгарии, так куда же вы из дому бежите? Пошла к брату одного из приятелей моих сыновей, так как поняла, что и он собирается в горы. А тот мне говорит: «Даже если они останутся, то их все равно и здесь убьют». А я смотрю на него удивленно и никак не могу понять, как такое возможно: «Мы ведь в свободной стране живем, не при рабстве, у нас законы есть, так кто же их может убить?» А он лишь улыбнулся: «И сейчас у нас рабство, да еще пострашнее, чем когда-либо прежде». Вернулась домой, а сыновей ужо и след простыл.

– Как тебе удалось отыскать Костадина?

– Да уж отыскала. Убили его неподалеку от дороги. Даже не похоронили, а просто завалили сверху камнями. Обмыла я его тело вином, переодела и похоронила как полагается. Затем вернулась в село. Прошло немного времени, и какие-то люди сообщили, что якобы Георгий и еще трое парней убиты у села Добра-Поляна. Не хотела верить, пока своими глазами не увижу. Но все же устроила поминки, хотя душа так и осталась неспокойной. А если, думаю, жив, какой грех на душу взяла. Прихватила мотыжку и отправилась в то село.

– Как же близкие не остановили тебя?

– Даже если бы и останавливали, все равно бы ушла. Старший сын как раз тогда приехал на побывку, так и он вызвался сопровождать меня. Да и зять тоже пошел с нами. Нашли мы их в незарытой могиле четверых: двое парней из Каблешково, мой Георгий и Илия из нашего села. Только Георгий был в брюках. У него в карманах мы нашли несколько патронов и рулетку. Он был каменщик. Георгий, бывало, один год работал, а второй на заработанные деньги учился. Сделали мы все как надо, схоронили их и лесные цветы на могилку посадили.

…Дом бабушки Русы я покинул с чувством сострадания и признательности. Как могло сердце, бившееся в груди этой хрупкой женщины, вынести все горести и беды, выпавшие на ее долю?! Она пересекала блокированные войсками районы, пробиралась мимо многочисленных постов и засад, чтобы, как она говорила, схоронить как полагается своих безвременно погибших сыновей.

После установления народной власти было принято решение организовать торжественное погребение останков патриотов, расстрелянных у сел Добра-Поляна и Топчийско. Могила же Костадина находилась слишком далеко, у села Емирово. Рано утром бабушка Руса уже была там. Выкопала кости своего сына, завязала их в белый платок, села в телегу, прижала узелок к груди и поехала в село Добра-Поляна. Там положила останки сыновей в стоящие рядом гробы, села подле них и тяжко вздохнула:

– Ну вот я и собрала вас опять вместе. Больше уж никто вас не разлучит.

Первый день свободы

Летом 1944 года события в стране и во всем мире стремительно развивались. Доходившая до заключенных, хотя и бедная, информация о победах Красной Армии вселяла надежду и уверенность. Иногда просачивались сведения о боевых успехах партизанских отрядов в области и во всей стране. Даже у осужденных на смертную казнь, хотя они по-прежнему во время прогулок нервно ходили по кругу отдельно от остальных заключенных, лица озарялись радостью и надеждой.

День развязки приближался.

Как-то во время утренней прогулки на стол дежурного охранника легла стопка заявлений. Начальник тюрьмы был ошеломлен и напуган. От угроз ему пришлось перейти к переговорам. А требования заключенных были категоричны. «Довольно мы ходили друг за другом по кругу, словно лошади, – заявляли они. – Прогулки должны стать свободными. Камеры не должны закрываться днем… Это относится и к камерам смертников. Кроме того, им должно быть позволено общаться с другими заключенными. Так будет лучше и для вас, господин начальник, и для нас. И прекратите кражи…» Утративший обычную уверенность начальник тюрьмы пытался лавировать: «Мне необходимо испросить согласие прокурора, начальника областной управы…» Но наши товарищи понимали, что начальник тюрьмы пытается хитрить. «Не советуем вам так поступать, – предупредили они. – Скоро Красная Армия будет здесь. Подумайте и о себе».

На следующий день все требования заключенных были удовлетворены. Неизвестно, советовался ли начальник тюрьмы с прокурором и другими представителями власти, да это и неважно. Фактически власть в тюрьме оказалась поделенной между тюремным начальством и комитетом, избранным политзаключенными. Произошло это как раз в те дни, когда капитулировала Румыния.

Почти каждый день в тюрьму стали поступать указания от товарищей – и радостные, и тревожные. «Будьте бдительны, – советовали с воли. – Враги что-то готовят. Постараемся узнать, что именно, и тогда сообщим вам». «Необходимо организовать дежурства в камерах. Всем следует вооружиться какими-либо подходящими предметами», – принял решение комитет политзаключенных…

– Ты что это вертишься возле меня? Садись и выкладывай, что тебе надо.

Начальник группы «А» – группы по борьбе с коммунизмом – придвинул стул, и синеглазый железнодорожник, ни жив ни мертв от страха, опустился на него. Секретарь окружного комитета партии поручил ему посещать трактир «Тишина», в котором имел обыкновение засиживаться Никола Мандров, и прислушиваться к разговорам, которые велись в компании высокопоставленного полицейского. Железнодорожник долго обдумывал, как лучше выполнить данное ему поручение, но опытный полицейский уже с первых дней разгадал его намерения. И вот на столе появились два бокала для вина, один из которых предназначался для гостя.

– Ко мне доводилось попадать? – спросил Мандров и, не ожидая ответа, продолжил: – Видно, упустил я тебя. Раз тебе поставили такую задачу, значит, стоило тебя пригласить в гости пораньше. Ну да ничего, давай чокнемся. А потом ты будешь задавать вопросы, а я на них отвечать. И знай, услышишь от меня только правду.

Синеглазый весь покрылся потом. «Все кончено, спасения нет», – подумал он. Взглянул на дверь – там стоял агент Плочев. Тогда, собрав волю в кулак, он залпом выпил бокал вина и, стараясь казаться спокойным, сказал:

– Ну какие у меня могут быть вопросы? Я ведь зашел просто немного выпить, осматривался, выбирал, где сесть.

– Боишься… Ну да я тебе и так все скажу, без вопросов. Всего через несколько дней рухнет Румыния. Красная Армия выйдет к Дунаю. И здесь уже никто ее не остановит. Да и некому стать на ее пути.

– Как некому? – деланно удивился синеглазый железнодорожник. – А армия, жандармерия…

– Ну да, и полиция… – продолжил Мандров. – Ничего они уже не смогут сделать. И их, да и наши денечки уже сочтены. Так и скажи вашим.

– Каким таким нашим?..

– Да, вашим, – прервал Мандров. – Не бойся, я спрашивать не буду, кто ты такой и кто тебя послал. И арестовывать тебя не буду.

– Ну а почему сами-то в сторону не отойдете? – набрался смелости железнодорожник, сам испугавшись своих слов.

– А ты, я вижу, хитрец. Но должен тебе сказать, что человек не в силах отстраниться от своей жизни, а жизнь каждого человека – это прежде всего его дела. Хорошо, предположим, приду я к вам, соглашусь делать все, что прикажете. Так вы что, примете меня, простите? Ну отвечай же. Вот видишь, молчишь.

Мандров встал из-за стола, и синеглазый железнодорожник напрягся, ожидая самого худшего. Но шеф политического сыска лишь протянул ему руку на прощание и сказал:

– Ну, мне пора. Когда-то я мечтал стать химиком или математиком. Жизнь из меня сделала полицейского, причем одного из самых страшных. Сейчас жду и надеюсь, что события прибьют меня к какому-нибудь тихому берегу. Если только удастся…

За несколько дней до народной победы все руководители областной полиции и их ближайшие помощники исчезли из города…

Город притих в тревожном ожидании. На улицах чаще, чем прежде, попадались военные и полицейские патрули.

В один из вечеров на набережной неподалеку от офицерского клуба можно было увидеть большую группу военных и гражданских лиц. Рядом с полковником болгарской армии стояли несколько немецких морских офицеров. Возле них жались шефы областной и околийских управ, полицейское начальство, другие представители власти.

Все, что они могли сказать друг другу, уже было сказано на только что закончившемся прощальном ужине. И сейчас все молча всматривались в опустившуюся на море ночную тьму, в которой на расстоянии нескольких миль от берега угадывались корабельные огни. Старший из немецких офицеров взглянул на часы и, щелкнув каблуками, вскинул руку в нацистском приветствии. Располагавшийся неподалеку военный оркестр тотчас заиграл гитлеровский гимн, звуки которого в последний раз разнеслись над морским побережьем. Как по команде, вдали один за другим погасли корабельные огни, а затем раздалось более десяти мощных взрывов, и яркое пламя взвилось над взорванными судами. В Черном море не осталось места для боевых кораблей гитлеровской Германии…

Вскоре пришло долгожданное известие о том, что Советский Союз объявил войну антинародному монархо-фашистскому режиму в Болгарии. Никто уже не сомневался в близкой победе. Возле тюрьмы все чаще стали появляться наши товарищи. Они махали нам, подбрасывали высоко вверх фуражки, постоянно кто-нибудь из них находился в подступавшем к тюрьме бедняцком квартале. Мы понимали, что боевые друзья заботятся о нашей безопасности. В это же время по указанию штаба повстанческой оперативной зоны окружной комитет партии разработал план вооруженного восстания. Выступление было намечено на вечер 8 сентября. Уполномоченные окружным комитетом представители отправились в районы и в войсковые части, где уже действовали солдатские комитеты. Дула орудий береговых батарей были направлены на город. Они предостерегали и диктовали свою волю…

В ту ночь никто не сомкнул глаз. Пулеметы на сторожевых вышках вокруг тюрьмы также были направлены на город. Охрана состояла из надежных людей.

…Последним покинул тюрьму Ванчика. Два года он был прикован чахоткой к тюремным нарам. Передвигаться самостоятельно он не мог, и товарищи вынесли его, положив на одеяло. На миг смолкли оживленные возгласы и смех присутствующих. Человек, похожий на скелет, с вскинутой вверх рукой и сияющими счастьем глазами приветствовал наступающую свободу. После первой демонстрации, проведенной вечером 8 сентября 1944 года, товарищи отвезли его в родное село, где он умер всего лишь месяц спустя.

Ряды демонстрантов ширились. Пока еще колонны хранили молчание – не было слышно ни лозунгов, ни песен. Они олицетворяли собой молчаливую непобедимую силу и предупреждали о завтрашнем дне…

На широкой улице неподалеку от центра города навстречу демонстрантам выбежал человек с развевающимся знаменем. Колонна остановилась. Вперед выступил приговоренный к смерти фашистами командир районного боевого штаба Асен Йорданов. Взяв в руки знамя и бережно накрутив алое полотнище на древко, он вновь протянул его не в меру расхрабрившемуся «активисту», который продолжал выкрикивать провокационные лозунги, подстрекающие к немедленному открытому выступлению.

Многие демонстранты сразу поняли, что за человек стоял перед ними. Нет, не под этим знаменем, хотя и было оно красного цвета, сражались борцы за свободу Болгарии. Подлому провокатору и тайному полицейскому агенту Аргиру Гарипову так и не удалось втереться в ряды демонстрантов. Колонна прошла мимо, а он в одиночестве остался стоять на тротуаре.

Близок был тот долгожданный день, когда и наше знамя могло высоко и навечно взвиться над многострадальной болгарской землей. Пройдет всего лишь одна ночь – последняя ночь старого времени – и наступит день, ставший началом нового летосчисления для нашего народа: до 9 Сентября и после 9 Сентября.

Демонстрация закончилась митингом в центре города. На нем впервые открыто появился перед народом секретарь окружного комитета партии Александр Обретенов, призвавший в своей речи к решительному выступлению против существующего режима. Выступил на митинге и Асен Йорданов.

С радостью и ликованием встретили жители Бургаса мгновенно облетевшую весь город весть о взятии восставшим народом власти в Софии. Люди заполнили улицы и площади. Куда ни посмотришь – всюду бушующее людское море. Казалось, что не только горожане, но и все жители области собрались здесь в едином восторженном порыве. Оборванные, изнуренные тяжким трудом, обутые в деревянные башмаки, они радостно смеялись, громко кричали, пели народные песни. Нет, это были уже не те забитые люди, которые привыкли жить с опущенной головой, не поднимая глаз от земли. Только за одну ночь, за один краткий миг революция, подарив этим людям свободу, вернула им и утраченное человеческое достоинство, и возвышенные стремления и помыслы…

Первые машины с советскими военнослужащими появились в городе на рассвете. Капитан Красной Армии Орлов сначала вежливо просил, а затем стал решительно требовать, чтобы толпа встречающих освободила ему дорогу. Маршалом Толбухиным перед ним была поставлена ответственная задача – достичь южной границы и там, на погранзаставе, расписаться в журнале. Но кто в такие минуты народного ликования думает о разного рода дипломатических тонкостях! И все же капитану удалось вырваться из города, и его машина помчалась к границе. Остальные машины остались «в плену» у ликующих горожан. Старший лейтенант с выбившимся из-под пилотки русым чубом сразу понял, что его командиру придется одному выполнять полученное задание.

Десятки рук высоко подняли советского офицера над запрудившими площадь людьми, которые мгновенно притихли. И он заговорил, этот светлоглазый советский юноша, от имени своей великой страны приветствуя первый день свободы на земле Болгарии. Выпрямившийся во весь рост в открытой машине сержант растянул мехи баяна. Над площадью разнеслась песня о Катюше. Затем первых на болгарской земле советских воинов на руках отнесли в городскую управу. Там уже заседал областной комитет Отечественного фронта. В это время площадь облетела весть о прибытии колонны советских танков, и людской поток устремился к северной окраине города. Но вот и из района порта отчетливо донеслись звуки какой-то русской песни. К причалам подошли первые советские военные корабли. Человеческое море заколебалось: одна волна устремилась на север – к вступающим в город танковым колоннам, а другая на юг – к швартующимся в порту кораблям. Но вот взгляды всех людей устремились вверх – над городом появилась эскадрилья советских истребителей. Сделав круг, самолеты повернули в сторону аэродрома. Люди на миг застыли, и минутная тишина взорвалась мощными криками «ура!» в честь и танкистов, и моряков, и летчиков – всех советских воинов-освободителей…