Текст книги "Зной прошлого"

Автор книги: Георгий Николов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– А не знаете, кто сообщил солдатам? – спросил я.

– Не знаю. Может быть, мой отец, когда отправился искать меня, оказал о Ралю еще кому-нибудь из односельчан или даже солдатам, которые разыскивали Тракето.

Я взглянул на изборожденное морщинами старческое лицо со следами высохших слез и понял, что надо скорее заканчивать этот слишком мучительный для нас обоих разговор. Помог дедушке Тодору спуститься по лестнице и немного проводил его. Дальше старик зашагал один, привычно постукивая тростью по тротуару. Отойдя на несколько десятков шагов, он обернулся и прокричал мне:

– Так ты скажи им, сынок, чтобы не наговаривали детишкам на меня, нехорошо это…

– Наступление началось, господа офицеры, – заявил генерал Младенов на совещании в штабе дивизии в селе Дыскотна 21 июля 1944 года. – И хотя борьба с партизанами существенно отличается от ведения боевых действий против регулярных сил противника, мы можем считать активизацию усилий армии, полиции и жандармерии, направленных на уничтожение нелегальных коммунистических организаций и партизанских формирований, за начало генерального наступления на внутреннего врага. Имеются точные сведения, что в последнем сражении отряд Лыскова, по существу, разбит. Партизаны маленькими группами и поодиночке пытаются вырваться на равнину, чтобы укрыться там в селах и городах. Сейчас я ознакомлю вас с планом дальнейшего хода операции против партизан, одобренным командующим армией генерал-лейтенантом Христовым. Приказываю третьему батальону жандармерии вместе с частями армии и жандармерии из Варны и Шумена занять район от шоссе Бургас – Варна до села Мрежичко и путем организации засад и прочесывания местности уничтожить отдельные партизанские группы и не дать им соединиться с приморским партизанским отрядом.

Затем генерал определил задачи третьего пограничного батальона и двух участвующих в операции против партизан пехотных полков. Им предстояло образовать два охранительных пояса: первый начинался у села Свети-Влас, проходил вблизи сел Кошарица и Горица и заканчивался где-то возле Руена, второй начинался у Каблешково, проходил через села Бата и Емирско и заканчивался у села Пештерско. За охранительными поясами располагался еще целый ряд боевых частей.

– Господа офицеры, через неделю вернемся в казармы, – этой самоуверенной фразой командир дивизии закрыл совещание.

Когда все разошлись, он с усмешкой сказал Мандрову:

– И для вас у меня есть конкретная задача. Необходимо арестовать всех коммунистов и прочих сомнительных лиц в селах, чтобы лишить партизан возможности укрыться там.

– Наконец-то понял, что и я на что-то способен, – пробурчал Мандров.

– А теперь давайте допросим пойманных партизан, – предложил генерал.

В штаб были приведены схваченные вблизи села Добра-Поляна Георгий Христов и Илия Петров. В тот же день по распоряжению генерала Младенова Чушкин доставил из Каблешково в штаб дивизии арестованных по доносу партизан Киро Рачева и Христо Тонозлиева. Допрос был краток. Приказ генерала категоричен – на следующий день партизан следовало расстрелять у села Добра-Поляна.

Утром патриоты были казнены. Среди палачей были все те же «герои»: Цветан Византиев – связной генерала Младенова и Тодор Стоянов – любимец поручика Стефанова из третьего батальона жандармерии. Убийцы и на этот раз были верны себе – после расстрела они поделили между собой одежду казненных. По приказу командования в назидание населению тела убитых были оставлены непогребенными в пятистах – шестистах метрах от села.

На следующий день, 22 июня, генерал Младенов совершил объезд выдвинутых на «боевую линию» частей. Заехал он и в село Просеник, родное село партизан, расстрелянных по его приказу лишь несколько часов назад. «Если сдадутся, то и волос не упадет ни у кого из них с головы, – щедро сулил генерал собравшимся для встречи с ним жителям села. – Ну а вы сохраните в целости ваше имущество». Но тут разглагольствования генерала прервал пожилой крестьянин, поинтересовавшийся, когда будут отпущены партизаны, захваченные в последние дни солдатами и жандармами. Вопрос привел генерала в ярость. «Пленных нет и не будет», – нервно ответил он и зло взглянул на стоявших рядом с ним Мандрова и майора Димитрова, словно спрашивая, каким образом стала известна крестьянам информация, являющаяся военной тайной. Когда рассерженный генерал Младенов покинул собрание, все тот же пожилой крестьянин тяжело вздохнул:

– Нет, этот не похож на нашего генерала Радко Димитрова. Где уж тут сравнивать! Вот тот был генерал…

Наступление продолжалось. Тракето, много разглагольствовавший раньше о свободе и коммунизме, когда пришло время взять в руки оружие и сражаться за них, всего лишь за несколько дней, проведенных в жандармерии, превратился в предателя…

Черный грузовик областного управления полиции остановился на краю села Добра-Поляна. Вдоль дороги в одну шеренгу были выстроены все мужчины из сел Добра-Поляна, Малка-Поляна, Топчийско и Мрежичко, начиная с юношей семнадцати лет и кончая глубокими стариками. Среди них были и те, кто помогали отряду в самые тяжелые для него дни, встречали и укрывали партизан, пекли хлеб для отряда, сообщали о передвижениях правительственных войск. И вот сейчас, стоя в одной шеренге со своими односельчанами, они ждали своей участи. «Население турецких сел снабжало нас продуктами, – заявил предатель в жандармерии. – Имена мне неизвестны, но, если увижу, узнаю наверняка».

В сопровождении поручика Стефанова, подпоручика Дончева и Чушкина предатель медленно прошел вдоль шеренги выстроенных на краю дороги крестьян, пристально вглядываясь в лица. В машине ждал результатов опознания Никола Мандров, который теперь не мог пожаловаться на недостаток работы. Пройдя вновь вдоль шеренги, предатель пожал плечами и заявил: «Их здесь нет». Тогда его втолкнули в закрытую машину и, по всей видимости, принялись бить – до окружающих донеслись его крики и мольбы о пощаде. После этого предатель указал жандармам четырех партизанских ятаков: Мехмеда Махмудова из села Топчийско, Али Делимехмедова из села Заимчево, Мехмеда Хасанова и Мехмедали Хасанова из села Мрежичко. Остальных помощников партизан предатель не назвал – то ли не узнал их, то ли посчитал, что четверо выданных ятаков – достаточная плата за его собственную жизнь.

В тот же день арестованные были расстреляны Тодором Стояновым и Иваном Штеревым рядом с тем местом, где лежали непогребенные тела казненных партизан. Лишь через несколько дней населению удалось добиться от властей разрешения захоронить тела убитых партизан и ятаков.

Костадин Христов был схвачен после того, как, упав в овраг, вывихнул ногу. Три дня провел он связанный в караульном помещении в селе Емирово. Где-то в горах по пути в Емирово телега с арестованными попалась на глаза полковнику Абаджиеву, командиру двадцать четвертого пехотного полка.

– Разве вы, поручик Петков, не могли обеспечить для него фаэтон? – с издевкой обратился полковник к ротному командиру. – Необходимо более строго и неукоснительно исполнять приказ номер двадцать шесть.

– Однажды, – вспоминал ротный фельдфебель Величко Костов, – приехал майор Димитров в сопровождении штатских лиц и приказал мне ликвидировать задержанного партизана. Я сообщил обо всем поручику Петкову, который в тот момент находился в лесничестве. На следующее утро поручик распорядился сформировать команду из десяти человек, в которую был бы включен и доброволец, вызвавшийся застрелить пленного партизана. «Я его поймал, я его и убью», – заявил ефрейтор Вылчо Александров. Партизану сказали, что он должен будет показать, с какой стороны было совершено нападение на лесничество. Когда село скрылось из виду, поручик дал знак, и Вылчо застрелил партизана. Тело сбросили в яму и засыпали камнями.

Наступление, начатое по приказу генерала Младенова, продолжалась. В районе проводились повальные аресты. 27 июня дошла очередь и до Страцин, Рыжица и Просеник. По указанию Мандрова активное участие в облавах принимала и полиция. В находящееся под охраной жандармерии арестантское помещение в селе Руен попали десятки коммунистов и ремсистов. Среди них были ятаки и подпольщики, которые мужественно помогали партизанам с самого начала вооруженной борьбы, такие, как Иван Киряков из села Просеник, Дойно Дойнов из села Страцин и Атанас Янев из села Рыжица. Эти трое патриотов после жестоких истязаний были присоединены в ночь на 2 июля к группе обреченных на казнь борцов, привезенных из Бургаса.

Позднее капитан Русев пытался найти оправдание и этому «подвигу». «В те дни нас посетил один из министров, – написал капитан в своих показаниях. – Он призывал нас действовать быстро, твердо и безжалостно. Никто не возразил, так как все мы были военными и привыкли исполнять приказы». Даже в своем последнем слове на заседании Народного суда капитан Русев, словно не понимая, в чем его обвиняют, заявил: «Имею четырнадцать лет безупречной службы, все мои действия определялись приказами, полученными свыше».

Когда настала пора держать ответ за содеянное, у генерала Младенова обнаружились явные провалы памяти. «Поручика Петкова помню, – заявил он. – Знаю, что тот действовал согласно приказу номер двадцать шесть, но я ему никаких указаний на этот счет не давал». О других случаях расстрелов генерал вообще не мог вспомнить. Это и понятно, мало ли забот было у него в то время. Разве просто было организовать наступление, в результате которого власти надеялись полностью разгромить революционное движение во всей Бургасской области?

Где Яна?

Аэлитка декламировала. Ее детский голосок звонко разносился по большому залу. Кто-то шепнул ей, что и ее мама будет слушать, как она читает стихи. Закончив декламировать, девочка поклонилась публике, но не ушла со сцены. Ее глаза пытливо бегали по рядам заполненного людьми зала. Кто-то взял ее за руку и повел к выходу, но девочка вырвалась, вернулась на середину сцены, поклонилась еще раз и срывающимся голоском крикнула:

– Где мама Яна?

Никто не ответил ей. Это происходило в день, когда в Несебыре впервые открыто праздновали годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

…Вернувшись со встречи с ятаками, Васил Дойчев сообщил партизанам о гибели командира отряда Николая Лыскова. В последующие дни сумели разыскать отряд некоторые оставшиеся в живых партизаны из группы Лыскова. Не было только Яны. Если она схвачена врагом, молва об этом дошла бы и до партизан. Если она убита, то и это очень скоро стало бы известно. Товарищи недоумевали: «Где Яна?»

Бай Георгий, отец Яны, уже знал о смерти Николая, но судьба дочери была ему неизвестна. Целыми днями его мучил вопрос: «Где Яна?»

Близкие Яны, которые своими глазами видели, как ее увозили на жандармской машине, тоже терялись в догадках: «Где Яна?»

Царский министр Христо Василев, твердо обещавший сохранить ее жизнь, названивал по телефону различным чинам полиции и жандармерии и спрашивал: «Где Яна?»

Казалось, что она бесследно исчезла…

После боя у Козичино Яна несколько дней в одиночку скиталась в горах. Когда Яна утратила уже всякую надежду разыскать своих товарищей, она решила спуститься в село Оризаре, где у ее отца было немало друзей и приятелей. У них Яна рассчитывала найти временный приют, чтобы немного прийти в себя и восстановить силы. Ее не оставляла тревога о судьбе Николая. Сотни раз воскрешала она в памяти тяжкий миг расставания, когда, подчинившись воле мужа и командира, она оставила Николая распростертым на земле на опушке леса. Все произошло так быстро и так неожиданно. Запомнились отрывистый лай пулемета, сбитые пулями и падающие на землю веточки дуба и страстная мольба любимого:

– Спасайся, Яна, нам нельзя погибать обоим.

Она хотела остаться подле раненого мужа и сражаться до конца. Верила, что ей удастся его спасти. Умело перевязала его раны и, все еще надеясь на какое-то чудо, огляделась по сторонам. Но вместо товарищей по отряду увидела группу приближающихся солдат и полицейских.

– Беги, спасайся… ради ребенка, – из последних сил выдохнул раненый и, вытащив из кармана фотографии Аэлитки, протянул их Яне.

Со сжавшимся от боли сердцем бросилась Яна в ту сторону, куда отступили партизаны. Но догнать своих ей не удалось. Яна осталась одна, не зная ничего ни о судьбе мужа, ни о том, как закончился бой. Выскользнув из блокированного жандармами района, она притаилась на поросшем густым лесом склоне. Все еще были слышны выстрелы, но они доносились уже откуда-то издалека, со стороны села Петково. Наверное, ее товарищи по группе все же смогли оторваться от преследователей и сейчас уходят в восточном направлении, чтобы укрыться в селах у надежных ятаков. Нельзя было медлить и ей – необходимо было как можно дальше уйти от этого проклятого места. Но какая-то неведомая сила властно влекла ее назад, туда, где, простреленный вражеской пулей, упал Николай, ее муж и товарищ по жизни и по борьбе. Как хотелось ей быть сейчас рядом с ним, поднести воды к его запекшимся губам, ободрить: «Ты будешь жить, милый, будешь жить».

Через кукурузное поле Яна вновь подобралась к высокому дубу, под которым в считанных шагах от нее лежал на спине Николай. Рядом с ним толпились солдаты и жандармы. Какой-то офицер громко отдавал распоряжения… Вскоре подъехала запряженная волами телега, которой правил старый крестьянин. Военные засуетились. Старик поднял руку: пусть подождут! С косой на плече он направился к опушке леса и вскоре вернулся с большой охапкой свежескошенной травы. Старик бросил ее в повозку, затем долго уминал и разравнивал траву и лишь после этого отошел в сторону. Солдаты уложили раненого, старик взял в руки поводья, и повозка тронулась… «Куда его везут? Окажут ему помощь или?..» – мучила себя вопросами Яна, взбираясь вверх по поросшему лесом склону. Отсюда как на ладони были видны село Петково и дорога в село Козичино. Вот из-за поворота показалась телега с раненым в сопровождении группы жандармов. «В Козичино везут. Там есть фельдшер, может быть, окажут помощь», – думала Яна, продолжая пробираться лесом вслед за конвоем. Но вскоре лес оборвался, началась равнина, двигаться дальше среди бела дня было слишком опасно. Дождавшись на краю леса темноты, Яна пробралась в село и постучала в один из крайних домов. Дверь открыла хозяйка, испуганная и изумленная.

– Беги, сестра, – тихо прошептала она, – в селе полно жандармов, схватят тебя.

– Сегодня к вам в село привезли раненого. Не знаешь, что с ним?

– Откуда мне знать, целый день боюсь выйти за порог.

Получив от хозяйки ломоть хлеба, Яна поспешно покинула село и провела ночь в лесу. «Если встречу кого-нибудь, – думала она, – остановлю и расспрошу обо всем. А себя выдам за сельскую учительницу».

В тот день Колю Неделчев из села Козичино, несмотря на проливной дождь, отправился в поле. Ждать было нельзя, посевы начали зарастать сорной травой. Бог с ними, жандармами, пусть занимаются, чем им положено. Все последние дни в окрестных горах то в одном, то в другом месте вспыхивала перестрелка. Когда все это кончится – никто не знает. А вслед за летом придет зима. Немало хлеба понадобится, чтобы прокормить семью. Так что и в неспокойные времена негоже забывать о делах. Еще с утра Колю получил разрешение от кмета, предъявил свою торбу для проверки выставленному на окраине села посту и, выйдя за околицу, зашагал прямо через лес по тропинке, ведшей в сторону села Голица.

Еще издалека заметил Колю Неделчев шедшего ему навстречу человека, но, лишь поравнявшись, разглядел, что это женщина. Она была коротко подстрижена и одета в серые брюки гольф и короткое пальто.

– Я учительница из села Голица, – заговорила незнакомка, – иду в околийскую управу за зарплатой.

– Знаю я, какая ты учительница, – ответил Колю Неделчев и присел прямо на мокрую землю. – Ты партизанка, но меня тебе нечего бояться.

Яна продолжала стоять на тропинке, не вынимая правой руки из кармана пальто. Лишь несколько дней назад ей пришлось пережить горечь обманутого доверия, и сейчас она была начеку…

Вырвавшись из окружения, группа Лыскова начала продвигаться на юг, в заранее условленный район. Неподалеку от села Бырдарево партизаны остановились на отдых, а после полуночи вновь выступили в поход. К утру они добрались до Симовой кошары, далее их путь лежал по Бойкову долу, где всего три дня назад отряд вел свой последний бой. Лысков, да и другие партизаны понимали, что этот маршрут нежелателен, но особо выбирать в блокированном противником районе не приходилось.

В группу командира помимо самого Лыскова входили еще пять человек: Яна, Иван Немцов, Минко, Радка и Ванчика. Трое из них живы и поныне, Радка и Минко при каждой нашей встрече подробно рассказывали мне о последнем походе, о гибели командира. Лишь Ванчика обычно был неразговорчив, неохотно возвращался к событиям прошлого. Однажды мне удалось собрать их всех троих вместе. Был на встрече и Ванчика, самый юный партизан отряда «Народный кулак». Вновь зашел разговор о последних днях отряда, незаметно включился в него и Ванчика.

– Помню все, – начал свой рассказ Ванчика. – И как отряд был разделен на группы, и как переживал Лысков, что мы были вынуждены возвращаться по старому маршруту, и под каким проливным дождем пришлось нам идти в ту ночь.

– Лысков очень тяжело перенес раздел отряда на группы, – дополнил Минко. – Он замкнулся, стал необычно задумчив, его мучил один и тот же вопрос: «Вчера был отряд – сегодня его уже нет. Удастся ли вновь собрать людей?»

К вечеру следующего дня группа добралась до местности Терзиева-шума и решила отдохнуть в одном из пастушеских шалашей. Там партизаны обнаружили двух подростков, которые приглядывали за стадом, – Колю Георгиева и Николу Стоянова…

– Партизаны выглядели очень усталыми, их одежда была насквозь мокрой, – рассказал мне при встрече Никола Стоянов. – Они сразу попросили нас разжечь огонь. Одна из партизанок спросила, нет ли у нас немного хлеба или молока. Она сказала, что партизаны нам за все заплатят. Мы с Колю подоили козу и отдали весь хлеб, который у нас был. Но хлеба было немного, так что каждому досталось лишь по маленькому кусочку. Лысков мне показался очень нервным и озабоченным. Когда партизаны немного отдохнули и обсушились, он обратился ко мне: «Ну что, тезка, ты, наверное, понял, что мы партизаны?» «Как не понять, сразу понял», – ответил я. «Ну а если все понял, – продолжал Лысков, – подумай, можем ли мы эту ночь провести здесь, у вас…» Партизаны заночевали в шалаше, рано утром мы их отвели в более безопасное место – в Куртеву кошару…

Через некоторое время возле кошары появился полевой сторож, которому односельчане дали прозвище Парапанко. Его тотчас отвели к командиру. Оказалось, что они старые знакомые. Когда-то Лысков помог ему устроиться на черепичную фабрику кооператива «Черноморка». «Ты спас моих детей от голода, – рассыпался он тогда в благодарностях. – Я век не забуду твоей доброты». Поэтому-то, увидев Парапанко, Лысков обрадовался и обнял его, как старого приятеля. На лицах партизан появились улыбки. «Теперь мы спасены», – сказал кто-то из них. А предатель продолжал разглагольствовать, сколь многим в жизни он обязан Лыскову. Затем, положив руку на плечо Лыскову, он сказал: «Ты мой спаситель, и я рад, что могу теперь отплатить тебе добром за добро».

– Это сейчас легко разгадать лживость и двусмысленность слов Парапанко, – вздохнул Ванчика. – Но тогда ни у кого из нас не возникло ни малейшего подозрения. Да и как было усомниться, если после стольких дней тревоги лицо командира в первый раз засияло радостью и надеждой.

– Когда Парапанко не пришел в установленный час, – продолжил Минко, – я сказал командиру: «Лысков, этот человек предаст нас». «Этого не может быть, – ответил Лысков. – Я давно его знаю. Парапанко наш человек, из бедных».

И все же сомнения беспокоили и командира: по его приказу партизаны переместились в другую кошару.

Было это ранним утром 24 июня 1944 года.

Парапанко ушел в село, пообещав партизанам принести продукты. На самом же деле он сразу направился к кмету Зелязко Стоянову. В первый момент он даже не смог объяснить, зачем пришел – вероятно, был целиком поглощен подсчетом причитающихся ему за выдачу партизан денег. Затем кмет и Парапанко поспешили к жандармскому унтер-офицеру Желязко Дукову. В селе находилась лишь небольшая группа жандармов, основные же силы размещенной здесь роты проводили операцию в горах. Тотчас был послан связной в соседнее село Паницово, где располагался один из взводов восьмого пехотного полка под командованием подпоручика Драговского. Дополнительно была мобилизована и вооружена большая группа жителей обоих сел. Общее командование принял на себя подпоручик Драговский.

Парапанко привел преследователей к Куртевой кошаре. Когда кольцо окружения замкнулось, предатель отправился проверить, находятся ли партизаны по-прежнему в кошаре. Не обнаружив их там, он указал на следующую, Лефтерову кошару. Он был уверен, что партизаны просто переместились туда. Каратели во главе с подпоручиком полукругом двинулись вслед за Парапанко.

– Когда Парапанко появился, – продолжил Ванчика, – он передал нам узелок с хлебом, но потом заторопился уходить. «Пойду разыщу корову, отбившуюся от стада, – объяснил он. – Затем заберу и принесу часы, которые вы забыли в Куртевой кошаре».

– Конечно, мы ошиблись, что не задержали его, – дополнил Минко. – Если бы мы раньше сумели понять его намерения, то, возможно, нам всем удалось бы вырваться…

Отойдя на приличное расстояние, предатель поднял вверх палку с наброшенным на нее пальто. Это был условный знак – партизаны в кошаре.

Когда партизаны развязали узелок и увидели ломти солдатского хлеба и пачку сигарет варненского производства, им все стало ясно. Но было уже поздно – со всех сторон поднялась винтовочная пальба. Кинжальный огонь пулемета, из которого стрелял сам подпоручик Драговский, лишил партизан возможности организованно отступить. К тому же в самом начале боя пулеметной очередью был тяжело ранен в ногу командир отряда «Народный кулак» Николай Лысков…

– Не бойся меня, – донесся до Яны голос Колю Неделчева. – Я не такой, как Парапанко. Присядь лучше и перекуси.

Яна взглянула на него – лицо крестьянина было спокойным, взгляд – открытым. Такой человек не может быть предателем. Яна села рядом с ним на землю, взяла протянутый ей кусок хлеба и тихо проговорила:

– Я – Яна Лыскова.

– Да я уже и сам догадался об этом.

– Знаете ли что-нибудь о моем муже? – спросила Яна собеседника, глядя ему прямо в глаза и внутренне готовясь услышать самое страшное.

– Знаю, что его привезли на телеге в село. Говорят, у него было около десяти огнестрельных ран. Местный фельдшер перевязал его и сделал укол.

– Он был в сознании?

– Да, в сознании. Когда его спросили, кто был вместе с ним, он ответил: «Кто был со мной, это не ваше дело». С подпоручиком, который командовал солдатами и жандармами, они оказались старыми знакомыми – вместе учились в офицерской школе. Лысков сказал подпоручику: «Молодец, хорошо стреляешь, вот только не знаешь, в кого стрелять». Офицер разозлился, принялся кричать и вскоре уехал в село Паницово. После этого Лысков попросил, чтобы ему сварили кофе, что тут же и сделал Калчо Панайотов из нашего села. Выпив кофе, Лысков закрыл глаза.

– Он умер?

– Отмучился, – ответил Колю Неделчев, не посмев произнести более точного слова. – Из Бургаса, из других мест понаехало много начальства. Все кричали, ругались, выражали недовольство, что не успели допросить пленного командира отряда.

– Наверное, его еще можно было спасти. Они просто не захотели этого сделать…

– Фельдшер Хрусав сделал все, что зависело от него, но раненый потерял слишком много крови. Когда Лысков умер, фельдшер вышел на крыльцо и молча обнажил голову. Шум на площади сразу оборвался, и все присутствующие также сняли головные уборы. Жандармы не посмели вмешиваться. Затем тело Лыскова вынесли на улицу и принялись фотографировать. Какая-то старая крестьянка набросила на тело партизанского командира черную накидку. Жандармы пытались отогнать ее, а она им спокойно сказала: «Испокон веку заведено, что мертвого человека надо покрыть чем-нибудь…»

Яна устремила взгляд куда-то вдаль и тихо произнесла:

– Может, мне суждено погибнуть, но живой я им в руки не дамся. За наше, за народное счастье поднялись мы на борьбу. Недолго осталось фашистам управлять Болгарией. – Потом она склонила голову, прикрыла глаза ладонями и тяжело вздохнула: – Скольким детям суждено еще стать сиротами? – Немного успокоившись, Яна спросила: – Как мне быстрее дойти до Оризаре? Там живут мои близкие, которые помогут мне добраться до партизан.

Колю Неделчев указал ей самый короткий путь и встал, собираясь уходить.

– Не принесешь ли мне еще немного хлеба? – попросила Яна.

– Тогда спрячься и жди меня здесь, – не задумываясь, ответил Колю Неделчев.

Через несколько часов этот честный человек, не испугавшийся подать партизанке руку помощи в столь жестокие времена, вернулся с обещанными продуктами. Перед собой он гнал около десятка овец.

– Где ты их нашел? – поинтересовалась Яна.

– Взял из стада, – ответил он. – Если меня схватят, скажу, что разыскивал отбившихся овец.

– Хорошо придумал, – в первый раз улыбнулась Яна.

Колю Неделчев совсем уже собрался уходить, когда услышал просьбу Яны:

– Побудь со мной, пока не стемнеет… Страшно мне одной.

Затем, смущенная своей минутной слабостью, Яна тепло простилась с Колю Неделчевым и углубилась в лес.

Четверо суток пробиралась она глухими тропами на восток, каждую минуту рискуя нарваться на засаду. К вечеру 28 июня Яна добралась наконец до села Оризаре. Еще в дороге она решила, в чей дом постучит в первую очередь.

Портной встретил ее с явным смущением. Таких гостей он никак не ожидал.

– Не могу тебя принять, сама знаешь, что мой дом находится под наблюдением. Ведь я лишь недавно освободился из лагеря… Каждый день утром и вечером должен расписываться в полицейском участке, так что и тебе здесь оставаться опасно.

– Лишь на день-два, – попросила смертельно утомленная и измученная голодом Яна.

Так и не добившись ничего от трясущегося за свою жизнь портного, Яна ушла, напоследок попросив:

– Тогда сообщи по крайней мере компаньону моего отца: завтра вечером приду на мельницу.

Тяжело было, находясь так близко от своих, вновь проводить ночь и весь следующий день прямо под дождем, прячась в нескошенной пшенице. Лишь надежда на завтрашнюю встречу придавала ей силы. Как хотелось скорее дождаться темноты, чтобы незаметно пробраться на мельницу и вместе с преданными друзьями обсудить положение.

Рано утром портной отправился на мельницу к компаньону отца Яны Лысковой.

– Ночью приходила Яна… Ну а ты знаешь мое положение… Не принял ее… Вечером придет сюда, к тебе…

Неожиданная новость ошеломила компаньона. Принять Яну – слишком опасно. Отказать ей? Но как потом смотреть людям в глаза? Ведь Яна дочь одного из его самых верных приятелей, он знал ее еще ребенком, можно сказать, что она выросла у него на глазах. Как поступить? Вспомнились массовые расстрелы, совершенные в последнее время жандармами. А тут еще поползли слухи о бесследно исчезнувших из фашистских застенков людях. Что будет с семьей, если Яну обнаружат у него в доме? Тогда все они погибнут. Так что же делать?

– Тебе нужно было сразу сообщить обо всем полицейскому Гочкову… Если бы ее выследили у тебя, пострадали бы и ты и вся твоя семья. Ну да ничего, дело поправимое.

– Предлагаешь предать ее? – испугался портной.

– Не предать, а спасти, – ответил компаньон. – Приказ номер двадцать шесть о расстрелах отменен. В ближайшие дни в наши края приедет министр, приятель старого Лыскова, он и спасет Яну. Другого выхода нет. Сообщим и областному начальству, чтобы ее отвезли прямо в Бургас. Там жандармы не смогут добраться до нее. Об остальном после будем думать.

Этот разговор велся утром 29 июня 1944 года. Затем он был продолжен в канцелярии местного полицейского Гочкова. Вскоре о случившемся узнал и начальник областной управы Христо Гуцов, а вслед за ним и разысканный в Сливене родственниками Яны министр из правительства Багрянова Христо Василев. А тем временем Яна ждала наступления темноты. Спасение, казалось, было так близко. Когда все вокруг затихло, Яна незаметно пробралась на мельницу. Навсегда останется тайной, о чем она говорила в ту ночь с компаньоном отца. Не осталось никаких документов, кроме свидетельств людей, виновных в гибели Яны. Хорошо помню искренние слова отца Яны на заседании Народного суда. Он пытался защитить, оправдать принявших роковое решение людей. В то тревожное время многие были обмануты вероломными заверениями властей. Нет никаких доказательств того, что сама Яна во имя спасения согласилась быть выданной властям.

Поздно ночью 30 июня на мельницу приехал полицейский Цонко Гочков. Выставленные им заранее наблюдатели доложили, что Яна на мельнице и, по всей видимости, ничего не подозревает.

– Здесь она, – подтвердил и компаньон отца Яны. – Переоделась и легла спать.

– Разбуди ее!

– Очень вас прошу, приходите утром… Она слишком устала… На мою ответственность.

Полицейский уехал, распорядившись, чтобы постовые оставались до утра на своих местах и бдительно наблюдали за мельницей.

Рано утром Яна была арестована. Ожидали, что за ней приедет из Поморие по распоряжению начальника областной управы Гуцова начальник околийской полиции Иван Касабов. Но вскоре по телефону Гуцов сообщил: «Не могу справиться с жандармерией, они добились, чтобы Лыскова была передана им. Так что их люди приедут и заберут арестованную». Таким образом, первый «заступник», который лишь час назад обещал спасти Яну, уступил настойчивым требованиям командира третьего батальона капитана Русева и его помощника по разведке Косю Владева. Спор в пользу жандармерии был решен командиром третьего дивизионного района генералом Младеновым. В итоге Яна попала в руки жандармов, хотя ее «спасители» вовсе не предусматривали такого варианта…

Сообщение об аресте Яны Лысковой поступило в штаб жандармерии рано утром 30 июня. Косю Владев был категорически не согласен с тем, чтобы арестованная партизанка была отправлена прямо в бургасскую тюрьму. По его настоянию капитан Русев в резкой форме поставил вопрос о выдаче Яны жандармерии перед начальником областной управы Гуцовым. Притязания жандармерии поддержал генерал Младенов. Гуцов был побежден…

Ужин в ресторане «Зора» по случаю пребывания в Сливене министра Христо Василева подходил к концу. Уже отзвучали здравицы в его честь, произнесенные представителями городской верхушки и генералом Младеновым. Дождавшись удобного момента, министр заговорил с генералом об арестованной партизанке, не скрывая своих намерений обеспечить ей безопасность. Он настаивал, чтобы Яна была как можно скорее отправлена в бургасскую тюрьму. В дальнейшем министр надеялся при помощи своего приятеля-прокурора гарантировать Яне безопасность.