Текст книги "В Стране странностей"
Автор книги: Георгий Кублицкий
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Гейрангер бесспорно один из красивейших фиордов страны. Самый же длинный – Согне. Он держит первенство среди не только норвежских, но и гренландских, чилийских, новозеландских, мурманских, новоземельских фиордов. Согне-фиорд протянулся в длину более чем на 200 километров, его глубина превышает километр, а над этой пучиной почти на столько же вздымаются отвесные скалистые берега.
В устье Согне-фиорда горы голы и безлесны, луга болотисты и загромождены валунами. Но в глубине страны Согне светел и ласков, могучие леса украшают его берега. Из узких долин вырываются к фиорду прозрачные речки, и лососи скользят в их холодных струях, сильными прыжками преодолевая небольшие водопады. По берегам, возле ферм, окруженных фруктовыми садами, пасутся козы и неказистые на вид гнедые «фиордовые» лошади – сильные, выносливые, легко преодолевающие такие подъемы, перед которыми спасуют быстроногие лошади долин.
К северу от широкого устья Согне-фиорда побережье так изрезано и так скалисто, что рыбацкие города Олесунн и Кристиансунн отодвинулись от него в море, на острова, более удобные для постройки жилья.
Тронхейм же, третий по значению город страны, занял полуостров в северном фиорде.
Третий по значению не значит большой: в нем около полутораста тысяч жителей. А вот если бы городам давали пенсии по старости, то Тронхейм был бы первым норвежским кандидатом на ее получение. Прежде он назывался Нидаросом. Его основание относят к 997 году. Город был в давние времена столицей Норвегии, и до сих пор норвежские короли ездят в его древний собор на коронацию.
Поставлен Тронхейм на редкость удачно: фиорд глубок и не знает зимнего ледяного покрова, по берегам – плодородные земли и густые еловые леса. Город разрезает река Нид-Эльв, замысловатой петлей окружившая его центр. В устье она, пожалуй, больше похожа на наши реки, чем на норвежские: не бурлит порогами, не падает со скал, а мирно струит воды в фиорд. Ее берега – это цепочка причалов и складов, построенных на сваях у самой воды так, чтобы принимать товары прямо из трюма кораблей. Другой стороной склады выходят на бойкую улицу; там они уже «меняют лицо», превращаясь в обычные магазины.
По утрам рабочие спешат на верфи и заводы Тронхейма, чтобы строить корабли, распиливать бревна, изготовлять станки. В утренней толпе много молодых людей в черных фуражках с четырехугольным верхом и свисающей на шнуре кистью. Это студенты политехнического института – Высшей технической школы.
В норвежские университеты и институты принимают без экзаменов: достаточно аттестата зрелости. Но тот, кто хочет учиться в Высшей технической школе Тронхейма, должен не меньше года проработать на заводе, прежде чем слушать лекции профессоров. От поступающих в Высшую сельскохозяйственную школу требуется даже трехлетний производственный стаж. В ее коридорах не встретишь краснобая, который свободно толкует о достоинствах разных севооборотов, а в поле не отличит овес от пшеницы.
Жизнь норвежского студента не усыпана розами. Норвежцы не опекают излишне своих детей, не нянчатся с ними, стараются приучать их к самостоятельности. Парень или девушка хочет учиться в университете? Прекрасно! Но пусть они сами содержат себя, не рассчитывая на папин кошелек.
Стипендию получают лишь очень немногие. А платить надо за все. Норвежские студенты залезают в долги не меньше шведских. Мне говорили, что иной молодой инженер восемь – десять лет отдает потом банку пятую или шестую часть заработка.
Норвежских студентов можно встретить летом в ресторанах и отелях, но не за обеденным столом и не на диванах курительной комнаты. Чтобы заработать деньги, они надевают белые куртки официантов.
В гостинице «Викинг», где я жил в Осло, школьники старших классов заменяли отпускников-лифтеров. Ни студенты, ни старшеклассники не испытывали никакого смущения, занимаясь делом, не требующим знания алгебры или тригонометрии. Любой труд считается в народе более достойным, чем лоботрясничество на деньги богатых родителей.
Как-то я разговаривал с молодым официантом в ресторане. Оказалось, что через два года он станет врачом. Я подумал было: «Вот бедняга! Приходится ему целый день бегать с подносом». Но тут же мне пришла в голову другая мысль: «А так ли это плохо? Уж не сидят ли во мне самом остатки того свинского отношения к людям физического труда, которое было и осталось у аристократов, у никчемных белоручек?»
И я со стыдом вспомнил, что у нас еще можно услышать в столовой или кафе, как развязный юнец, сидя за столом, обращается к немолодой официантке: «Эй, девушка!» – или что-нибудь в этом роде. А разве тот же юнец позволит себе так обратиться к врачу? Или к учительнице?
Из многих студенческих организаций мне особенно понравилось Общество по распространению образования среди взрослых. Студенты за небольшую плату учат вечерами тех, кому почему-либо не удалось окончить школу. Тут и пятнадцатилетние подростки, и их бабушки и дедушки. В газетах писали, что самому старому ученику исполнилось 78 лет, а самой старой ученице – 92 года!
И представьте, даже в столь почтенном возрасте человек может выучить иностранный язык: прилежная бабушка стала немного разговаривать по-английски! Но, наверное, лучше все же учить языки в школе, чтобы потом не садиться за парту вместе с внуками…
В «тылу» Тронхейма – бескрайние еловые леса. Это один из главных районов лесной промышленности страны.
Иногда спорят, что важнее для Норвегии: лес или рыба?
Уже шесть столетий страна торгует лесом, да и сейчас десятки тысяч норвежцев заготавливают и сплавляют бревна, распиливают их на доски и брусья, работают на заводах, где богатства леса превращаются в древесную массу, целлюлозу, бумагу, искусственный шелк, различные химические продукты. Только в трех странах мира – в Финляндии, Швеции и Канаде – лесное дело занимает еще более важное место, чем в Норвегии.
За Тронхеймом «длинная страна» особенно резко сужается. Она лентой вытягивается вдоль побережья. Здесь с самолета иногда можно увидеть обе ее границы.
Мы с Марком возвращаемся в Осло. Оба полны впечатлений и еще не очень хорошо разобрались в них. Марк, однако, пытается выделить самое главное.
– Ты знаешь, один большой поэт сравнивал историю цивилизации и искусства с грандиозной фугой, многоголосным музыкальным произведением, – задумчиво говорит мой друг. – В ней слышны голоса всех народов. Но для красоты этой человеческой симфонии важно, чтобы каждый голос сохранял свой собственный тембр и звук. Так вот, мне кажется, что норвежский голос в этой фуге не затерялся. Он различим со времен викингов до наших дней.
…К мысу Нордкап
Во время первого путешествия наш маршрут так и не пересек Полярный круг. Север страны я увидел позднее.
За Тронхеймом вдоль побережья пролегает древняя морская дорога норвежцев. Ее знали еще несколько столетий назад. Как и прежде, она особенно оживает не в лучшую пору, не летом, когда полярное солнце светит особенно щедро, а на исходе зимы. Это дорога рыбаков к Лофотенским островам, возле которых норвежцы с незапамятных времен ловят рыбу.
Пассажиры корабля, идущего к северу вдоль норвежских берегов, однажды замечают над морским горизонтом на западе странные темно-синие тени. Сначала кажется, будто это далекие неподвижные тучи. Потом постепенно очерчиваются скалистые хребты, торчащие прямо из моря.
Это и есть Лофотены.
Никто не скажет, сколько отважных нашло могилу в здешних суровых, бурных водах. И все же каждый год к Лофотенам со всего атлантического побережья страны стягивается масса рыбацких судов.
Похода на север ждут, к нему долго и тщательно готовятся во всех прибрежных поселках. Тут своя жизнь, свои нравы и обычаи, свои предания и свои суеверия.
Осенней ненастной порой, когда уже все приготовлено для выхода на промысел, рыбаки предпочитают коротать время в хижинах. Если на море тихо, то в темный час отлива, по их поверьям, на скользком обнажившемся дне бродят утопленники, хватаясь бледными руками за водоросли. Нечего в такую пору шататься по берегу! Да и в «запечные» деньки разгула осеннего шторма лучше сидеть в тепле.
Но когда лунная зеленоватая полумгла висит над холодным декабрьским морем, когда ветер воет, словно ища жертву, и, не найдя ее, рвет пенные верхушки волн, – вот тогда-то, в эту злую пору рыбаки бесстрашно идут наперекор стихии: рыба не ждет погоды!
Рыбаки направляются на север, к Лофотенам, вдоль каменной стены берега, розовеющего на рассвете пятнами снегов, лавируют среди торчащих из зеленовато-фиолетового моря темных каменных островков – «детенышей». Хорошо еще, что норвежское побережье прикрыто от штормовых ударов океана цепочками островов, но все же рыбакам и тут здорово достается.
В ранние зимние сумерки лишь проблески далекого маяка да удивительное чутье шкиперов ведут суденышки среди вздымающихся темных водяных гор.
Короток ночной отдых. На рассвете – чашка горячего кофе, пресная лепешка или ломоть хлеба с маслом. Снова долгий день в мокрой одежде, на ледяном ветру. Серое море, мгла тумана, внезапные метели, морозные ночи, опасные шквалы, вырывающиеся из щелей фиордов…
Рыбаки приходят к полузатонувшему горному хребту с резко очерченными крутыми снежными вершинами. Некоторые находят, что высунувшаяся из моря гряда Лофотен похожа на челюсть акулы, усеянную острыми зубами. От материка ее отделяет широкий пролив Вест-фиорд. Рыбаки пересекают его.
Долгий путь окончен. Флотилии растекаются по узким заливам, пристают к баракам лофотенских рыбацких поселков. Когда соберутся все суда, кое-где можно, перешагивая с палубы на палубу, пройти с одного берега гавани на другой, не замочив подошвы сапог.
Лофотены!
Пока рыбаки отдыхают после дороги, нелишне будет узнать, почему они пользуются большим почетом в стране. Маленькая Норвегия ловит больше рыбы, чем другие приморские страны Европы. В удачливый год норвежские рыбаки вылавливают столько рыбы, что ее хватило бы на обед из двух рыбных блюд всему населению земного шара. Норвежскую сельдь и треску покупают многие народы, ее перевозят даже через океан, в Южную Америку.
Норвежцы умеют пользоваться щедротами моря. Ловят они, кроме сельди и трески, также сайру, макрель, скумбрию, камбалу, тунца и других рыб, промышляют крабов и омаров. Ловят зимой и летом, на юге и севере. В Антарктику отправляются китобойные флотилии. Тут у норвежцев большой опыт; именно норвежцы изобрели тип гарпуна, с помощью которого вот уже сто лет успешно добывают китов. Славятся и норвежские зверобои, промышляющие тюленей в водах Арктики.
В Норвегии примерно восемьдесят тысяч рыбаков, но большинство из них, поработав в путину на море, возвращаются затем на фермы или нанимаются рубить лес.
Норвежцы говорят, что рыба приходит метать икру к крыльцу их дома, другими словами, – к самому норвежскому побережью. Когда это бывает, северные приморские поселки кажутся вымершими. На время рыбаками становятся и пастор, и учитель, и врач, и даже полицейский. Все ловят, все торгуют!
Значительную часть улова получает хозяин судна; но, по правилам, он должен добывать рыбу вместе со всеми. Что касается прибыли, то большую ее часть получает как раз тот, кто не занимается ловом: какой-нибудь скупщик или владелец фирмы, продающий норвежскую рыбу за границу.
После выстрела
Еще и сегодня мы не все знаем о том, какими путями движется треска в морских просторах. К Лофотенам она приходит на нерест с севера обычно в конце января и начинает кружить в прибрежных водах. Треска без термометра определяет, что вот в этом месте вода еще слишком холодна и, пожалуй, для метания икры лучше поискать другое…
Если вы захотите узнать о рыбьих повадках побольше, то прочтите переведенную на русский язык книгу Улафа Кушерона «Приключения маленькой трески». Тронд – так зовут этого малыша – попадает в косяк своих сородичей, идущих в Вест-фиорд. Рыба шла настолько плотно, что Тронд едва мог шевельнуться. Он, конечно, полюбопытствовал, почему все торопятся в Вест-фиорд, и услышал в ответ:
«Здесь находятся самые лучшие нерестилища, чудесные илистые и песчаные отмели на глубине сорока – восьмидесяти метров. Они такие большие, что всем нам хватит места».
Пока косяки рыбы путешествуют в глубине, на Лофотенах царит возбуждение. Не думайте, впрочем, что люди суетятся, кричат, без толку бегают по берегу. Это не в характере норвежца. «Рыбная лихорадка» сказывается в той поспешности, с какой на некоторых ботах снимают рубки, нужные при далеком морском переходе и лишние во время лова рыбы, да еще в том, что люди, ожидая у радиоприемников новостей, пьют больше кофе, чем обычно.
На мачтах ботов, готовых к выходу в море, – зеленые флажки, на мачтах у замешкавшихся – красные. Ни одно судно не имеет права выйти на промысел до сигнала. Заранее расписано, где, каким способом можно ловить рыбу, и никто не должен нарушать правил лова. Нарушителя будут строго судить его же товарищи – рыбаки.
Еще до рассвета начинают тарахтеть моторы: суда постепенно стягиваются к выходу из бухт. Все наготове, шкиперы нетерпеливо посматривают на часы: чего это медлит начальство там, на берегу? Но вот гулко ухает пушка – и тотчас вся флотилия устремляется в море. Бывает, что одно суденышко в спешке заденет другое и шкиперы обменяются несколькими рыбацкими любезностями, в которых выражение «рыжий дьявол» не считается достаточно сильным.
Синие дымки от моторов стелются над морем, белые и коричневые, пропитанные олифой паруса наполнены свежим ветром, сверкают серебром легкие алюминиевые лодки. В разгар лова возле Лофотен толчется несколько тысяч суденышек, на которых промышляют двадцать, а иной год и тридцать тысяч рыбаков.
У них есть верные помощники и разведчики. Это эхолоты.
Штурман стоит возле равномерно тикающего прибора и внимательно следит за его стрелкой. Звук, издаваемый эхолотом, распространяется в воде и отражается от дна подобно тому, как гора отражает звук в воздухе. Если на пути звука глубоко под водой встретится плотный косяк трески, прибор сразу отметит это очень приятное для рыбаков явление.
Вот стрелка эхолота выводит на ленте давно ожидаемые черточки. У штурмана – опытный глаз.
– Под нами – косяк, – сообщает он по радиотелефону. – Полагаю, что треска идет слоем в шесть метров толщины. Косяк находится на глубине ста метров.
На палубах – оживление. С лодок за борт на указанную штурманом глубину опускают тонкие, но очень крепкие нейлоновые шнуры с крючками, на которых наживлена искусственная приманка из пластмассы. Дальше поступают так, как и мы с вами, когда ловим где-нибудь у тихого омута: шнур то немного поднимают, то опускают снова, чтобы там, в глубине, приманка двигалась, возбуждая в рыбе желание побыстрее схватить ее. Внимание! Шнур натянулся. Тут рыбак не зевает – и здоровенная рыбина с серо-зеленоватой спиной, покрытой желтыми крапинами, шлепается на палубу.
Ловят треску не только «на поддев», но и кошельковыми неводами, ярусами, ставными сетями. Для этого нужны уже не лодки, а специально оборудованные лебедками суда. Уверяют, однако, что лофотенские рыбаки терпеть не могут ничего нового. Лет четыреста назад они ловили треску леской с одним крючком. Когда же наиболее предприимчивые стали забрасывать в море «джакс» – бечевку с несколькими крючками, то это было объявлено беззаконием, которое «оскорбляет бога наравне с проклятиями, драками и прочими грехами». Да и сеть тоже не сразу понравилась лофотенским рыбакам.
Что же плохого находят они теперь в новшествах? Правильный ответ я нашел в одной норвежской книге, где говорилось о боязни, как бы новые, более дорогие и недоступные простым рыбакам способы лова, во-первых, не лишили дополнительного заработка крестьян, работающих в море только на путине, а во-вторых, не сделали бы профессиональных рыбаков «рабами бизнеса». Ведь так получилось уже с китобоями. Все они находятся на службе у крупных капиталистических компаний, где заправляют не только норвежские, но также английские и голландские дельцы.
Бывает, конечно, что рыбаки вытаскивают «черные», другими словами – пустые, сети, в которых ни разу не блеснет светлое брюхо трески. Но, когда треска валит косяк за косяком, рыбаку за весь день и поесть некогда. Да он и не замечает, что голоден. Нервное возбуждение удачи заставляет его забывать обо всем. Долго работают молча, потом с какого-нибудь бота раздается озорное:
– Ку-ка-ре-ку!
Тотчас на других суденышках подхватят кукареканье, и пошла на море петушиная перекличка – верный признак, что дела идут хорошо. Появились у рыбаков эхолоты, радиотелефоны, нейлоновые сети, но старый обычай остался.
Когда по сигналу рыбацкие суда возвращаются в порт, рыбакам еще далеко до отдыха. Норвежская рыба занимает первое место в мире по свежести: от момента, когда она выловлена, до обработки должно пройти всего несколько часов. Специальный закон требует, чтобы рыбаки, выловив треску, подрезали ей жабры, спустили кровь – без крови треска вкуснее, – отрубили голову, вынули внутренности. Все это они и делают натруженными за день, разъеденными соленой морской водой руками.
Треска для норвежского рыбака то же, что финиковая пальма для жителя Сахары. Тушки трески замораживаются в свежем виде, солятся или сушатся, из печени получается вкусный жир, кожа идет на разные поделки. Тресковую икру, которая далеко не так вкусна, как у осетра или белуги, консервируют и солят. Головы и внутренности трески, остающиеся после разделки, перерабатываются на муку для корма скота и на удобрения.
К нам привозят мороженое тресковое филе. Оно очень вкусное, правда? Но с большей частью улова норвежцы поступают так, как делали их предки: я бы сказал, что они… портят хорошую рыбу.
Треску попросту развешивают на деревянные подпорки, предоставляя дальнейшую заботу о ней ветру и солнцу. Провисев таким образом месяца два-три, рыба превращается в нечто жесткое и безвкусное. Ее называют «стокфиск». Но именно такую сушеную рыбу охотнее всего покупают в некоторых странах.
Сбыту стокфиска помогает папа римский, вернее – католическая церковь. Она предписывает верующим католикам поститься немало дней в году. В пост же не полагается есть молочное и мясное. Самым подходящим блюдом для набожного католика церковь признала сушеную треску – что может быть постнее и преснее этой рыбы, провяленной хорошенько на солнце? Испания, Италия и другие страны, где господствует католическая церковь, еще в прошлых столетиях стали главными покупателями стокфиска.
На месте набожных католиков я предпочел бы жевать клипфиск, хотя это тоже не бог весть какой деликатес. Чтобы треска превратилась в клипфиск, ее сначала подсаливают и уже затем сушат. Раньше сушили, расстилая на скалах; теперь делают это в фабричных сушилках. Клипфиск напоминает нашу сушеную воблу, только треска сохраняет при этом свой запах, который не всем нравится.
А вообще-то верно говорят, что на вкус и на цвет товарища нет. Я, например, никак не мог привыкнуть к макрели, которую норвежцы подсахаривают и жарят в сливках. Мне казалось, что селедку тоже лучше не подслащивать, но мои норвежские друзья с удовольствием ели именно кисло-сладкую селедку.
Как-то в Югославии, на берегу лазурной Адриатики, я разговорился с рыбаками, отдыхавшими после лова. Меня угостили чудеснейшей нежной рыбой, название которой я, к сожалению, не запомнил. Я ел и не мог нахвалиться.
– Да, рыба у нас хороша, – сказал один из югославов. – Но в Норвегии лучше. Вы пробовали когда-нибудь сушеную треску? Вот это рыба!
И рыбаки зачмокали губами, а один даже закрыл глаза, изображая наслаждение вкусной едой.
Когда налетает шторм
Море у Лофотен зимой и осенью неспокойно и переменчиво. Над островами сталкиваются воздушные потоки из Арктики и с Атлантики; погода меняется часто и резко.
Иногда в туманный день неожиданно наступает жуткая тишина. Рыбаки знают – эти зловещие минуты предшествуют беде. Тут некогда раздумывать. На небольших суденышках – а ведь они-то и преобладают на промысле – пускают в ход ножи, обрезая наполовину вытянутые сети. Скорей, скорей! Пусть пропадает добро, жизнь дороже!
Внезапно тишина сменяется грозно нарастающим ревом. От удара шторма мигом вскипает море. Боты не поворачивают к берегу – там их разобьет о скалы. В шторм беги по воле ветра, думай лишь о том, чтобы судно не залило, не опрокинуло!
Стены волн все выше, грознее. За борт летит улов. Рыбаки едва успевают вычерпывать воду. Клочья пены носятся в воздухе. Небо дымится темными тучами. Стрелы молний гаснут в пучине. Временами хриплые крики врываются в рев ветра: это взывают о помощи рыбаки с затонувших или перевернувшихся ботов. Сигналы бедствия летят в эфир, в море рыскают спасательные суда, на содержание которых каждый рыбак вносит трудовые деньги.
Много историй случается в шторм, и вот одна из них, рассказанная старым рыбаком из Намсуса:
– Ну, нас, значит, опрокинуло. Я нырнул, потом подплыл к перевернувшемуся боту, выкарабкался, держусь за скользкий киль. Ребята рядом цепляются. Считаю – одного нет. Тут мелькнуло в волне что-то вроде куртки. Как я ухватил ее, сам не помню. Тащу. Педер! Парня здорово ударило чем-то, когда бот опрокидывался. Живой, но без сознания, лоб рассечен. Стали его по очереди держать, чтобы волной не смыло. Ну, а какая вода в эту пору, вы сами знаете, – лед! Руки одеревенели, зубы стучат. Несет нас куда-то в море, бьет волной… Вдруг вижу сбоку – бот с разорванными парусами. Пронесся мимо – разве на таком ветру повернешь…
Тут ребята совсем обмякли. Я хоть и держу Педера, но чувствую, что сил уже нет, что выпущу товарища, отдам морю… Молю бога простить мне великий грех. И потерял я сознание. Очнулся – нет, держу, не разжал пальцы, не выпустил…
Да, не сидеть бы мне с вами, если бы не один рыбак из Ставангера. Парень решился на отчаянное дело: повернул свой бот прямо на нас, пошел, как на таран. Мог бы и свое судно потопить, и команду, да, верно, настоящим моряком родился! В тот миг, когда его бот перескакивал с ходу через днище нашего, матросы похватали нас за волосы. Пятеро парней было на том боте из Ставангера, а нас – шестеро… Пятерых спасли, а шестой… Славным рыбаком был Педер, упокой господи его душу…
А вот еще одна история, несколько лет назад рассказанная норвежскими газетами. Ее героем оказался норвежский капитан Рон Хансен.
Вечером капитан вышел на палубу своего китобойного судна. В этот миг судно накрыла огромная волна. Она смыла Рона Хансена в океан.
Никто не заметил этого. Все думали, что капитан спокойно спит у себя в каюте. Но, когда он не откликнулся на стук матроса, принесшего только что полученную радиограмму, заподозрили неладное.
Команда стала искать капитана среди бушующих волн. Если бы знать, когда произошло несчастье, как далеко мог уйти от этого места корабль! Правда, и тогда на спасение капитана почти не было бы надежды, потому что в ледяной осенней воде штормующего океана человек не мог продержаться долго.
Все-таки моряки искали капитана всю ночь. Прожектор непрерывно скользил по волнам.
И вдруг в четыре часа утра моряки увидели что-то белое.
Когда спасательный пояс упал возле Рона Хансена, моряк не заметил его. Капитан, слабо размахивая руками, плыл к кораблю до тех пор, пока не ударился о его борт.
Рон Хансен пробыл в ледяной воде семь часов сорок две минуты – и не сдался. Разве эта быль о человеке с железной волей не сильнее легенд?
