Текст книги "Люди долга и отваги. Книга первая"

Автор книги: Георгий Вайнер

В ГОДЫ СУРОВЫХ ИСПЫТАНИЙ

Михаил Матусовский
К ВЫНОСУ ЗНАМЕНИ – ВСТАТЬ!

 
Слово знакомой команды
Слышу опять и опять.
Вносится Знамя Победы.
К выносу знамени – встать!
Встать перед теми, кто падал
Грудью на лающий дот.
Кто из трясин новгородских
К нам никогда не придет.
Кто на речных переправах
Шел, словно камень, ко дну.
Кто на века безымянный
Канул в фашистском плену.
Кто согревался дыханьем
В стужу блокадных ночей.
Кто улетал вместе с дымом
Из бухенвальдских печей.
Кто перехватывал с ходу
Корсунь-Шевченковский шлях.
Кто подрывался на минных,
Смертью набитых полях.
Кто, ослепленный ракетой,
Вдруг попадал под обстрел,
Кто в умирающем танке
Вместе с бронею горел.
Кто зарывался в траншеи,
Землю ногтями скребя,
Шквальный огонь «фердинандов»
Как бы приняв на себя.
Кто ради правого дела
Сердце отдать был готов.
Кто под машины ложился
Вместо понтонных мостов.
Кто за родные пределы
Гнал чужеземную рать…
Вносится Знамя Победы.
К выносу знамени —
                               встать!
 

Лидия Гречнева
БРЕСТСКИЙ ВОКЗАЛ

Рассказ Антона Васильевича Кулеша, работника линейного отделения милиции станции Брест-центральный:

21 июня я заступил на дежурство в полночь. Вышел из дома вместе с братом Михасем, который гостевал у нас и возвращался к себе, в Брест. Ночь была теплая, светлая, самая короткая в году. Утром за огородами выкосили луг, и от привядшей травы шел густой сладкий дух. После жаркого дня дышалось легко. Мы шли не торопясь, делясь слухами о скорой войне, которые становились все настырнее. В городе обыватели расхватывали крупу, соль, спички, керосин. Было очень тревожно, но в войну не верилось. Не хотелось верить! Только ведь жить стали по-человечески, и двух лет после освобождения не прошло.

Я осторожно вел свой новый велосипед, все никак не мог привыкнуть, что эта сверкающая никелем легкая машина в самом деле моя. Еще совсем недавно я и помыслить о такой покупке не мог. До прихода Красной Армии наша семья была одной из самых бедных в вёске. И дед, и отец всю жизнь батрачили от зари до зари, и весь труд – как в прорву, из долгов не вылезали. Я начал работать по найму с четырнадцати лет, но на велосипед смог отложить деньги только при Советской власти, работая в линейном отделении милиции.

Сюда меня приняли в сентябре 1939 года. Принимал на работу меня и моих односельчан, братьев Никиту и Федора Ярошиков, Андрей Яковлевич Воробьев. Трудно даже сказать, как растрогала нас его душевность. После панского лиха, когда нас, белорусов, и за людей-то не считали, участливое отношение было в новину.

С таким начальником, как Андрей Яковлевич, мне еще никогда не доводилось работать. Умел он и поддерживать человека в трудную минуту, и строго спросить по справедливости, и научить. И в крестьянском деле толк понимал не хуже нас.

На углу Красногвардейской и Фортечной мы с братом словно споткнулись. Возле телеграфного столба стояли трое в гражданском и весело переговаривались с четвертым. Тот, примостившись наверху, резал провода. Мы с Михаилом переглянулись, заподозрив неладное. Но те трое, не обращая на нас внимания, продолжали так беззаботно перекликаться с приятелем на столбе, что мы, хоть и не совсем уверенно, решили – наверное, срочный ремонт. То же самое сказали мне на вокзале, в нашей дежурке, когда я рассказал об увиденном.

Не успел я выйти на перрон, где вместе с Леней Мелешко, самым молодым нашим постовым, нес дежурство в ту ночь, как в городе погас свет, через несколько мгновений засветился снова, и тут же опять все погрузилось в темноту. Потом огонь замигал снова.

– Ну и сапожники на электростанции, – проворчал рядом кто-то из пассажиров.

И в вокзале, и на перроне в этот поздний час было необычно людно. Откуда-то вынырнула группа пограничников, человек тридцать. Окружили меня, велели, чтобы я вел их к дежурному. Там они предъявили документы и потребовали немедленной отправки в Высоко-Литовск служебным поездом.

Меня что-то насторожило. Может, барский окрик, прозвучавший, когда они обратились ко мне, – не знаю, но только я незаметно последовал за ними. И вдруг замер на месте, услышав, как они тихо заговорили по-немецки. Кинулся к дежурному. Тот только усмехнулся:

– Тебе сегодня все что-то чудится, Васильич! Перекрестись!

Однако креститься я не стал, и получаса не прошло, как снова появился в дежурке, на этот раз с подозрительным парнем, которого мы задержали вместе с Василием Литаренко. Задержанный вел себя развязно, предъявил удостоверение представителя Брестского горкома комсомола, командированного в Высоко-Литовск. Однако, когда мы позвонили дежурному в горком, выяснилось, что такого работника там нет. Пока мы справлялись по телефону, парень сунул в рот какую-то записку. Но проглотить ее не успел, на него молнией кинулся от дверей только что вошедший Леня Мелешко. Парень выплюнул записку и впился зубами в руку Лени.

Записка была в чернильных подтеках, разобрать написанное мы не смогли.

– Ничего, где надо, завтра прочитают, – сказал дежурный.

– Не будет у вас завтра! – с дикой злобой закричал задержанный: – Не будет! Завтра вы все будете висеть на фонарях!..

Парня увели. А мы снова вышли на платформу. В половине второго через станцию тяжело прогрохотал товарный состав, груженный зерном, шел в Германию.

В посветлевшем небе послышался густой, нарастающий гул. На восток шли самолеты с огнями. По звуку – чужие. Подошел Мелешко. Потянуло предутренней свежестью. Стало полегоньку развидняться. Многих пассажиров сморил сон. На руках у матерей, сидящих на чемоданах, сладко посапывали дети. На перроне стало дремотно и тихо, словно и не было здесь никого.

На побледневшем от усталости лице Мелешко ярче проступили веснушки, в глазах и следа не осталось от привычной веселой лихости. Может, поэтому он показался мне совсем мальчишкой, захотелось сказать ему что-то по-отцовски доброе, ласковое. Ведь парнишка один на всем белом свете, детдомовец. С шестнадцати лет воспитанник артиллерийского полка. Всего-то двадцать один от роду, а уже дважды ранен в боевых сражениях. На работу к нам пришел прямо из госпиталя после демобилизации. И показал себя молодцом. Вот только выдержки бы ему чуток побольше, уж больно рисковый. В последний раз, когда вместе банду брали, так и лез на рожон. Чудом уцелел. Без смелости, понятно, в нашем деле нельзя, но и без осторожности тоже. Не только ради себя – ради дела. Надо потолковать с ним как-нибудь об этом. Хорошо бы к себе домой пригласить. Пусть отогреется паренек в семье. Но об этом потом, после дежурства поговорим, а сейчас думать о другом: ночь больно тревожная выдалась.

– Ступай-ка, сынок, пригляди за выходом в город: как бы вещи у кого не унесли, – попросил я Леню. – Видишь, люди умаялись, самое время для тех, кто на чужое зарится.

Мелешко отошел, словно растаял в предрассветной серости.

И вдруг – оглушительный взрыв.

Люди не успели прийти в себя – рванул второй, третий…

– Война! – прокатился истошный вопль.

Пассажиры в панике заметались по перрону. Надсадно закричали разбуженные дети, заголосили женщины.

Неожиданно все оцепенели. Остался только один дьявольский визг падающей прямо на нас бомбы.

– Ложись! – зычно скомандовал чей-то, вроде бы Ленькин, голос, и, подчиняясь ему, люди ничком попадали прямо на платформу. Только матери так и остались сидеть, прижимая к себе перепуганных детей, прикрывая их своими руками.

Бомба упала где-то совсем рядом, в районе вокзала.

Воробьева я увидел минут через десять после этого. Он стремительно пересек перрон, его милицейская фуражка мелькнула в дверях вокзала. Кинулся было за ним, но мне заступила дорогу обезумевшая от горя молодая женщина, почти девочка. В суматохе у нее пропал трехлетний сынишка, обливаясь слезами, она умоляла помочь найти его. Разыскали мы мальчонку на Граевской стороне вокзала, благодаря его пронзительному плачу.

Я заспешил в отделение и увидел, что там уже собралось наших человек сорок. Воробьев вполголоса толковал о чем-то со своим заместителем Холодовым и командирами отделений Стацюком, Середой, Дейнего, Ермолаевым. Возле меня оказались братья Семен и Арсений Климуки, Андрей Поздняков, Захар Кивачук, мои односельчане Ярошики, Дмитрий Сидорчук, приятель Мелешки Василий Литаренко, тоже недавно вернувшийся из армии, Петр Довженюк. Следом за мной влетел запыхавшийся Роман Галюк. Тут же появились Андрей Головко и Леонид Жук.

Здесь, в привычной обстановке, среди товарищей, я немного пришел в себя. На какой-то миг подумалось: все происшедшее – ночной кошмар, продолжаются обычные боевые учения, что проводились у нас всего два дня назад. Но за стеной нарастал гул артиллерийской канонады.

Воробьев, закончив инструктаж командиров отделений, обратился к нам.

– Товарищи! Мы еще не знаем пока – война это или провокация, – тише, чем обычно, сказал он. – Но обстановка очень серьезная. Через несколько минут к платформе на Московской стороне подойдет состав. Надо сделать все, чтобы отправить в первую очередь женщин с детьми. Место нахождения каждого при посадке укажут командиры отделений. После отправки поезда – сбор в отделе.

…Это была самая настоящая схватка с обезумевшими от ужаса людьми, готовыми на все, лишь бы уехать. Город полыхал пожарами, беспрерывно рвались снаряды, земля гудела от тяжелых взрывов. Но в те считанные минуты, когда мы вместе с железнодорожниками, сдерживая натиск толпы, помогали женщинам с детьми сесть в поезд, тревога, страх за наши собственные семьи словно отступили. Все перестало существовать, кроме испуганных детских глаз, истошного женского крика, рук, судорожно цепляющихся за поручни вагонов, и одного лишь желания вместить в состав как можно больше людей, спасти их.

Самая бешеная посадка в моей жизни.

Поезд отошел через несколько минут, весь увешанный пассажирами, стремительно набирая скорость. Единственный поезд, вырвавшийся из горящего города на восток. И только тогда я снова услышал артиллерийские залпы, завывающий гул чужих самолетов. Вытер рукавом мокрое, лицо. Гимнастерку можно было выжимать. Мы с Никитой Ярошиком заспешили в отдел.

По дороге столкнулись с бегущим Леней Мелешко.

– Я в крепость за подмогой, – бросил он на ходу, – есть приказ. Бывайте! – Леня махнул нам рукой и исчез.

Вдруг перрон словно качнулся, ударило в спину, я еле удержался на ногах, от грохота заложило уши. Там, где только что стоял состав, взорвалась бомба, разворотив часть перрона, путей.

Едва поднялись к себе в отделение, нас подозвал командир отделения Швырев. Возле него были старший оперуполномоченный лейтенант Борис Вяткин, наш комсомольский секретарь Коля Янчук, милиционеры Андрей Головко, четыре Михаила – Козловский, Сильвончик, Добролинский, Корнелюк, брат Ярошика, Павел Денисюк, Арсений и Семен Климуки – всего более двадцати человек.

Переговорив с группой, уходившей с Холодовым на охрану Ковельского моста, Воробьев объявил, что под командованием Швырева мы направляемся в наше общежитие.

– Заберите пулеметы, винтовки, все трофейное оружие, боепитание и сразу к Западному мосту. Я буду ждать вас там с остальными товарищами. Торопитесь, дорога каждая минута!

До общежития добрались бегом минут за пять. Обычно на дорогу туда от вокзала тратили времени вдвое больше. На путях никого не было. Но когда, нагрузившись двумя пулеметами, винтовками, наганами, трофейным оружием, ящиками и дисками с патронами, мы показались у насыпи, на нас обрушились автоматные очереди. Пришлось залечь за насыпью. Стреляли из верхних окон паровозного депо. Едва оттуда снова брызнул огонь, наши стрелки по команде Швырева послали пули в засеченные точки. Выстрелы сразу оборвались.

Нет, не зря Воробьев часами тренировал нас на стрельбище. Окна депо молчали и тогда, когда мы поднялись и, пригнувшись за насыпью, заспешили к мосту. Мешал тяжелый груз: много было оружия, тысячи две патронов.

Возле моста нас уже ждал Воробьев с нашими товарищами, пограничниками и бойцами из железнодорожного полка НКВД. Не переводя дух, поднялись на мост, залегли за перилами. Возле одного пулемета устроился Воробьев, возле другого – Швырев.

Под нами веером разбегались бесчисленные пути. Неподалеку стояли товарные составы. Кругом непривычное безлюдье. Судя по солнцу, было около шести часов утра. Только теперь я понял, как смертельно устал.

В безоблачном небе шли на восток фашистские самолеты. Наших почему-то не было видно. В стороне крепости нарастал орудийный гул.

Мы напряженно всматривались вдоль путей. От их нестерпимого блеска слепило глаза. Руки, сжимавшие автомат, стали слабеть. Но вдруг обрели прежнюю силу: на путях показались немцы. Они шли, не таясь, прямо к мосту…

Рассказ Леонида Афанасьевича Мелешко, постового милиционера, затем партизана в отряде имени Ворошилова бригады имени Ленина Брестского соединения:

Я спрыгнул с платформы и побежал по путям к крепости, гордый доверенным мне важным поручением Воробьева. Вдруг на вокзале грохнул сильный взрыв. Он словно подхлестнул меня. Подумалось: как вовремя мы отправили состав! В ушах все еще стояли отчаянные детские вопли, крики обезумевших матерей, гул толпы, штурмующей вагоны во время этой невообразимой посадки. Если бы не решительные действия нашей милиции, в панике, начавшейся на вокзале, женщинам, у которых руки были заняты детьми, к вагонам бы даже не подступиться. Наши ребята держались просто молодцами. Хотя у каждого, кроме тех, кто жил в окрестных деревнях, в пылающем городе оставались жены, матери, дети, все сотрудники милиции явились в отдел в считанные минуты после первых взрывов. Быстрее, чем позавчера по учебной тревоге.

Я пришел служить в линейный отдел после выписки из госпиталя, после второго боевого ранения, пробыв в армии четыре года, если считать и то время, когда был воспитанником 204-го гаубично-артиллерийского полка. Побывал в боях на озере Хасан, и на финском фронте, заслужил две медали «За отвагу». И потому на первых порах ощущал некоторое свое превосходство перед другими сотрудниками милиции, пока неожиданно для себя не открыл, что дисциплина у моих новых товарищей армейская, участвуя в операциях, все они неделями находились на казарменном положении, в каждой операции шли на риск. В полку мой авторитет стрелка был непререкаем. Здесь же, в милиции, мне пришлось тянуться за Андреем Яковлевичем: он ниже «девятки» пули не клал. Да и другие сотрудники старались не отставать.

Постепенно понял, что гордиться перед товарищами мне вообще-то нечем, а у них поучиться есть чему. То, что именно на меня пал выбор Воробьева для такого ответственного поручения, взволновало до глубины души. Сразу после отправки поезда меня на пути к отделу остановил командир отделения Семен Середа и передал приказ Воробьева немедленно отправиться в крепость, выяснить обстановку. Если вражеские действия не случайный пограничный инцидент, не провокация, а начало войны, попросить присылки на вокзал подкрепления, так как в этом случае враг обязательно предпримет попытку захватить железнодорожный узел.

– О результатах Воробьев приказал доложить ему лично, – сказал Середа и добавил, не скрывая тревоги: – Понимаешь, Лень, связи нет ни с кем. И нас всего шестьдесят восемь. Без тебя будет шестьдесят семь. От быстроты твоих ног и от твоей головы зависит, куда и чьи пойдут поезда. И наша судьба тоже! Воробьев так и сказал: «Направьте Мелешку – он разведчик!..

Было около пяти утра. Я бежал, зорко поглядывая вокруг. За Западным мостом, где до холеры было набито товарняка и кургузых польских паровозов, решил, что безопаснее двигаться между вагонами. Проскочил немного и вдруг заметил затаившегося между вагонами красноармейца, хотел было шагнуть ему навстречу, но возникло подозрение: «Что он тут, на путях, вынюхивает?» Бросилось в глаза, что форма сидит на нем как-то уж очень мешковато, пуговицы оборваны. Тут из-за кирпичной будки показались бегущие пограничники. Человек вскинул пистолет в их сторону, я рванул свой, и в тот же миг что-то заставило его повернуться, наши глаза встретились, оружие в его руках переместилось в мою сторону. От резкого движения гимнастерка лазутчика распахнулась – под ней была немецкая форма. Мой выстрел опередил диверсанта. Он упал без крика. Я забрал его парабеллум и кинулся дальше.

Со стороны крепости нарастал гром артиллерийских залпов. Неподалеку от Каштановой улицы увидел фашистов. Они шли клином по путям в сторону вокзала и к бункерам по направлению к электростанции. Я прикинул – человек двести, не меньше. В руках автоматы. Морды веселые.

«Нет, это не пограничный инцидент, – подсказал мне солдатский опыт. – Война!»

Мгновенье раздумывал, броситься ли к своим, предупредить их или бежать в крепость. Словно заново услышал слова Середы: «От быстроты твоих ног и от твоей головы будет зависеть, куда и чьи пойдут поезда». Нет, только в крепость! Я помчался что было сил на грохот артиллерийских залпов. Навстречу попались наши бойцы.

– Куда, дура, прешь? – кинул один на бегу. – Давай обратно!

Я только рукой махнул. Но на подходе к крепости понял: кругом немцы. Однако вернуться назад уже не мог – это значило бы не выполнить приказа.

Теперь я двигался с кошачьей осторожностью, скрываясь за деревьями, зданиями. Из-за угла одного из них мне наперерез двигался толсторожий, тоже в нашей форме. Но я уже понял, что к чему: гимнастерка топорщилась, как у того, первого, которого я встретил на путях, и еще выдавали ботинки – на толстенной подошве, автомат тоже был немецкий. Но даже потому, как спокойно он держался в то время, когда кругом все кишело фашистами, было ясно, кто он… Выстрелил, не раздумывая. Стояла беспрерывная пальба, на мой выстрел никто не обратил внимания, я схватил чужой автомат и припустил дальше.

Возле крепости гудела такая густая канонада, что заложило уши. И думать было нечего пробраться туда через ворота. Бросился к валу. Немцы меня заметили не сразу, а когда опомнились, открыли стрельбу. Но было уже поздно – я перевалил через вал. К валу со стороны крепости бежали красноармейцы, человек пятьдесят. Многие из них были без гимнастерок, в ботинках без обмоток. Меня остановил старший лейтенант, спросил, кто я и откуда. Услышав ответ, он весело крикнул, чтобы все слышали:

– Ну, ребята, с нами милиция. Значит, будет порядок!

Я оглянулся и то, что увидел, заставило промолчать о подкреплении для вокзала. Ребята здесь нуждались в ней не меньше моих товарищей. Мелькнула спасительная мысль: скоро подойдут наши войска и я сумею добиться отправки бойцов на вокзал.

Мы стали окапываться. Ураганная стрельба из пулеметов, автоматов и минометов не затихала. Мы отстреливались, но огонь нарастал с каждой минутой…

Рассказ Николая Мартыновича Янчука, участника обороны Брестского вокзала, секретаря комсомольской организации линейного отдела милиции:

Мы лежали на Западном мосту, сжимая в руках новые, недавно полученные в отделе винтовки, и напряженно разглядывали приближающихся фашистов. Никто из нас их прежде не видел. Ждали, когда подойдут совсем близко. Воробьев сказал: «Стрелять только по цели! Патроны беречь!» И мы ждали.

Они шли, растянувшись цепью во всю ширину путей, которые здесь, за мостом, разбегались особенно раздольно. Шли в три шеренги. Я начал считать и сбился со счета. Наверное, от волнения. И без счета было видно, что врагов во много раз больше, чем нас.

Они подступали все ближе. Уже можно разглядеть их лица. А Воробьев все не подавал команды. Зудели от нетерпения руки, ныла от напряжения спина. Тошно было глядеть, как нахально, совсем не таясь, идут фашисты по нашей земле, словно позируют для экрана. Без касок. Все обвешаны гранатами. Рукава засучены. Автоматы наперевес. Наверное, вот так, по-хозяйски, они проходили по городам Европы, чувствуя себя властителями мира.

Особенно запомнился один. Высокий, рыжий. На холеном лице – самодовольная ухмылка. Расстегнутый китель обнажал длинную белую шею. Я ненавидел их всех, но этого рыжего возненавидел с особой лютостью, вместив в нее все горе, которое нынче на рассвете обрушилось на мою Нину, леденящий страх за нее, крики обезумевших женщин на вокзале, ужас, застывший в детских глазах, всю порушенную нашу жизнь.

Вчера вечером мы с Ниной были в городском парке на симфоническом концерте. Слушали светлую незнакомую мелодию, смотрели друг на друга, и нам казалось: эта песня без слов о нашей любви. Еще месяца не прошло с нашей свадьбы. После концерта мы бродили в парке до полуночи, переполненные беспредельной радостью. Хмелея от нее, я чувствовал, что смогу достать с неба любую звезду и положить ее на горячие Нинушкины руки. Как цветок. А мелодия все пела и пела в нас, обещая долгое счастье…

И вот теперь этот рыжий, с гнусной ухмылкой, шел по нашей земле, топча мое счастье, и я даже не знал, где сейчас в пылающем городе моя Нина, жива ли, что будет с ней завтра.

Я взял рыжего на прицел. Фашисты подходили все ближе, а Андрей Яковлевич по-прежнему молчал. Нас немцы не видели и, судя по их веселым голосам, даже не подозревали, что встретят сопротивление на пути к вокзалу.

Когда наконец по знаку Воробьева грянули наши залпы, заговорили пулеметы, немало фашистов осталось лежать на путях, и мой рыжий тоже. Оставшиеся в живых кинулись врассыпную под защиту товарных вагонов.

Разгоряченные первым успехом, мы с нетерпением ждали, когда фашисты покажутся вновь, но они затаились.

Что-что, а стрелять мы умели. Спрос за стрельбу был очень строгим. Скидок не делалось никому. Даже для единственной женщины в отделе, веселой, отзывчивой, не по-женски смелой Татьяны Фомичевой. Впрочем, ей скидка была ни к чему – она стреляла отлично. Теперь, вступив в настоящее сражение, мы с особой силой поняли, что искусное владение оружием удесятеряло силы.

Немцы неожиданно вынырнули из-за вагонов и бросились к мосту. Прицельный огонь снова заставил их отступить за состав. Они не высовывали носа до тех пор, пока над нами не закружил немецкий самолет. Он сделал несколько заходов на бреющем полете, поливая нас огнем из пулеметов. Воспользовавшись этим, гитлеровцы опять хлынули к насыпи, надеясь обойти нас с фланга. Разгадав их маневр, Воробьев приказал отходить и занять вторую линию обороны возле вокзала. Продолжая строчить из пулемета, он прикрыл отход и вскоре присоединился к нам.

У вокзала он дал команду укрыться за посадочными площадками. Лучше этой позиции для обороны найти было трудно. От вокзала к нам кинулись военнослужащие, железнодорожники, которых мы тут же снабдили оружием. Они устроились рядом с нами.

Шел восьмой час утра…

Немцы появились с южной стороны. Но теперь они шли крадучись, стараясь подобраться к вокзалу незаметно, под защитой стоявших на путях вагонов. Скрытые за посадочными площадками, мы молчали. Перрон и платформы были пустынны. Фашисты осмелели, пошли в рост. Мы подпустили их совсем близко и по команде Воробьева стали стрелять почти в упор. Били наверняка. Немцы залегли, пустили в ход гранаты. А у нас их не было совсем.

Рядом со мной тяжело осел на землю Федя Стацюк. Когда я смог обернуться к нему, он был уже мертв. Вслед за ним опрокинулся на рельсы Петя Довженюк.

Немцы снова полезли под бешеный вой своих автоматов. Наш огонь заставил их отступить. И опять на нас обрушился огневой шквал. Пули звонко цокали, ударяясь о платформу, засыпая нас асфальтной крошкой. Вдруг я увидел, как медленно, не выпуская из рук винтовки, сполз на рельсы и затих Андрюша Головко, у которого всего неделю назад мы весело гуляли на свадьбе. Неподалеку от меня, вскрикнув, схватился за живот Леня Жук. Я словно оцепенел и, хотя фашисты снова зашевелились, не мог отвести глаз от гимнастерки, которая быстро набухала кровью.

Вокруг бушевал такой огневой шквал, что нельзя было поднять головы. Нас становилось все меньше. Но каждая новая попытка немцев прорваться к вокзалу по-прежнему встречалась прицельным огнем.

С Граевской стороны вокзала тоже доносилась частая стрельба. Там после боя на Ковельском мосту сражалась группа Холодова. Мы с нетерпением ждали подмоги со стороны крепости, но ее почему-то не было…

Возле меня, привалившись к краю площадки, стоял Антон Васильевич Кулеша. Стрелял он без суеты, неторопливо, основательно целясь, как обычно на стрельбище. Будто и не замечал того, что творилось вокруг.

Воробьев со Швыревым несколько раз перетаскивали свои пулеметы. В их сторону фашисты бросали гранаты особенно усердно. Лицо у Андрея Яковлевича почернело, но он не выпускал гашетки из рук. Возле раненых, не обращая внимания на пули, хлопотала наша Танюша Фомичева и пожилая женщина, уборщица пассажирского зала. Бинты из нашей аптечки скоро кончились, и Танюша, сбегав на вокзал, начала перевязывать раны полосками чего-то ослепительно белого с кружевами.

– Танюш, уйди от греха, – попросил ее Кулеша. – Ведь дитя под сердцем носишь. Не ровен час…

Но та только рукой махнула.

Над нами низко пролетел вражеский самолет, поливая пулеметными очередями. Танюша, пригнувшись, побежала искать транспорт для отправки тяжелораненых в больницу. Дело в такой обстановке совершенно безнадежное. Но только не для Тани, которая могла что и когда угодно достать хоть из-под земли.

Наступило затишье. Гитлеровцы куда-то пропали.

– Жрать пошли, сволочи, – хрипло бросил кто-то.

Нам было не до еды. Только нестерпимо хотелось пить. Воспользовавшись короткой передышкой, наши лучшие спортсмены Саша Селиверстов и Миша Козловский кинулись на вокзал за водой. Вернулись очень скоро с тремя ведрами воды. Мы выпили ее залпом.

Появилась Татьяна. Глаза ее озорно блестели: она сумела-таки найти подводу, служившую для перевозки мусора на вокзале, и помогла добраться до нее тяжело раненным Григорию Афанасьевичу Ефремову, Лене Жуку, Дмитрию Анатольевичу Сидорчуку. Вместе с Ефремовым послала записку главврачу железнодорожной больницы Григорьеву с отчаянной просьбой забрать остальных раненых. И вскоре тот прислал машину «скорой помощи», на которой мы отправили еще несколько человек, в том числе раненых военнослужащих, сражавшихся с нами рядом.

Снова загремели залпы.

– Татьяна Николаевна! – крикнул Воробьев.

Она подошла.

– Немедленно отправляйтесь домой! – И видя, как упрямо сдвинулись ее брови, добавил: – Это приказ. Вы сделали что могли, даже больше. Идите!

За вагонами замелькали серо-зеленые френчи. Фашистов стало еще больше.

Забросав нас гранатами, они пошли в атаку, непрерывно строча из автоматов. И снова наш ответный огонь заставил их залечь. Но это стоило нам огромного напряжения. Был убит один из самых любимых наших товарищей, коммунист, редкой души человек Константин Иванович Трапезников, старший оперуполномоченный нашего отделения. Скончался на наших глазах от ранения в живот комсомолец Андрей Поздняков. Тяжело были ранены несколько военнослужащих, железнодорожников.

Немцы, не давая нам прийти в себя, снова ринулись в атаку. И вдруг пулемет Воробьева захлебнулся. Я испуганно обернулся и облегченно перевел дух: Андрей Яковлевич был жив, он косил врага из автомата – кончились пулеметные диски.

Потеряв счет времени, мы стреляли из последних сил. Хотелось передохнуть, полежать в спасительной темноте, вытянув натруженные руки. Но солнце по-прежнему плавилось высоко в небе. По земле шел самый длинный день года. Самый длинный в моей жизни. В жизни моих товарищей…

Более полусуток горстка работников линейного отдела милиции на ст. Брест вместе с железнодорожниками, солдатами и офицерами, оказавшимися на вокзале, сдерживали натиск многократно превосходящих сил гитлеровцев. Слабо вооруженные, без артиллерийской поддержки и подкреплений, они отбивали одну атаку фашистов за другой. Уже в первые часы Великой Отечественной войны враг почувствовал силу духа и несгибаемость характера советских людей.

Немногие из мужественных защитников Брестского вокзала остались в живых. Но подвиг их не забыт. Их мужество и героизм остались навеки в памяти народной.