Текст книги "Люди долга и отваги. Книга первая"
Автор книги: Георгий Вайнер
Соавторы: Аркадий Вайнер,Юлиан Семенов,Эдуард Хруцкий,Виль Липатов,Виктор Пронин,Роберт Рождественский,Павел Нилин,Василий Ардаматский,Анатолий Безуглов,Михаил Матусовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)
Из архива мы изъяли дело об убийстве гражданина Малова, совершенном около двух лет назад. В акте вскрытия указывалось, что раны очень глубокие, входящие отверстия необычайно малы, что оружие имеет острые края. В свое время дело прекратили «за нерозыском виновных». Знакомясь с этим делом, мы нашли смятый клочок бумаги. Это была анонимка. Неизвестный гражданин сообщил милиции, что убили Малова бандиты Розов и Федотов. Сигнал этот не проверили, но, к счастью, подшили в дело.
Сопоставив убийства Малова и Прониной, ранение Салазкина, пришли к выводу, что все эти преступления совершены одной бандой. Мы установили адреса Розова и Федотова. Оказалось, что они живут в Мелекессе, знакомы между собой, что образ их жизни далеко не безупречен. Следовательно, анонимка была не просто безответственным наговором какого-то завистника, жаждущего свести счеты с соседом.
К вечеру мы узнали, что Федотов дома, а Розова в городе нет.
– Что ж, начнем с Федотова! – сказал Овчинников. – Произведем обыск сегодня же ночью. Что же касается Розова, возьмем его дом под наблюдение.
Обыск у Федотова дал нам кое-что существенное. На одежде, обуви, шапке Федотова эксперт Челядко обнаружил следы человеческой крови.
Появление милиции произвело на преступника ошеломляющее впечатление. Он оказался человеком трусливым и слабым.
– Итак, вы знаете, в чем вас подозревают? – сказал Овчинников, обращаясь к Федотову.
– В чем… я ни в чем… Это ошибка…
– Вы подозреваетесь в убийстве! – жестоко сказал Виктор Петрович. – Будете давать показания? Откуда у вас кровь на шапке?
– Случайно… Руку ранил… Хотел вытереть…
– А на обуви откуда кровь?
– Может, капнуло…
– Но у вас кровь и на одежде? Кроме того, у вас не та группа крови, Федотов.
– Я же не сказал, что я поранил свою руку…
– Кого же вы поранили?
– Не я поранил…
– Малова вы убили? – в упор спросил Овчинников.
– Нет.
– Розов?
– Да.
– А теперь давайте по порядку, – продолжал Овчинников. – Спокойно, не торопясь, нам еще успевать записывать надо. А потом с Розовым поговорим. – Увидев в глазах Федотова вспыхнувшую надежду, Овчинников усмехнулся. – Вы хотите сказать, что Розова нет в городе? Вернулся! Полчаса назад. Скоро здесь будет.
Вначале Федотов признался в убийстве Малова. Он рассказал, что совершил это преступление вместе с Розовым. От убийства Прониной он пытался отказаться, но улики были неоспоримы, и в конце концов рассказал все.
Розова мы задержали в ту же ночь. Перед возвращением он посылал какую-то женщину узнать – не было ли кого у него дома, не интересовался ли им кто. И, только убедившись, что все спокойно, пришел домой.
Мы уже знали, что Розов называл себя «царем Мелекесса». «Ночью в городе хозяин я», – говорил он своим дружкам. И они не оспаривали его первенства, это было небезопасно даже для них. Многочисленные преступления, оставшиеся безнаказанными, создали у Розова чувство собственной исключительности. Одна деталь: мне ни разу не приходилось видеть такого количества татуировок на теле одного человека – вся спина, грудь, руки, ноги Розова были разрисованы крестами, кинжалами, револьверами, змеями, орлами. На его груди красовались две татуировки антисоветского характера. Трудно было найти на его теле чистое место величиной хотя бы с ладонь.
Вначале Розов держался спокойно и уверенно. Закинув ногу на ногу, презрительно прищурившись, он переводил взгляд с одного нашего товарища на другого, словно пытаясь нам внушить страх перед собственной особой. Он еще не понимал, что его «царствование» в Мелекессе кончилось, что пришло ему время держать ответ. На вопросы Розов отвечать отказался, сказав, что его принимают за кого-то другого. Он еще не знал о вещественных доказательствах, найденных в его доме.
– Федотова вы знаете? – спросил Овчинников.
– Есть такой, – только и ответил Розов.
– Ладно, давайте сюда Федотова, – сказал Овчинников.
Розов заметно забеспокоился, но развязной позы не изменил.
Увидев в кабинете Розова, Федотов сник, сжался, остановился у двери, не решаясь пройти дальше.
– Проходите, Федотов, – сказал Овчинников. – Садитесь. Чего вы робеете? Розова испугались?
– Испугаешься…
– Ничего, времена меняются. Как видите, свергли мы вашего «царя мелекесского». Теперь пусть ему будет страшно. Итак, повторите, Федотов, все, что вы недавно говорили нам здесь. А то Розов никак не может припомнить, кто он такой.
– Что повторять… Малова он убил. Я… при этом был… И Пронину он… кортиком… С нами еще Ещеркин был…
– Вы о Салазкине забыли…
– И Салазкина… его рук дело… Я тоже… при этом был.
И тут выдержка изменила Розову. Вскочив со стула, он бросился к Федотову. Но мы предусмотрели такой поворот событий и усадили преступника на место.
– Кстати, Розов, вы напрасно так ведете себя… Должен вам сказать вот еще что… В вашем доме был обыск.
– И что же нашли?
– Много нашли. Кортик, чемодан Прониной, вещи ее нашли, которые в чемодане были.
Запираться не было никакого смысла.
Узнав из печати о раскрытии убийства и задержании преступников, к нам приходили многочисленные делегации от коллективов промышленных предприятий, учителей, общественных организаций города. Жители Мелекесса вручили работникам милиции громадный букет живых цветов.
Странно, но только получив трогательный букет, мы ощутили, что дело, в общем-то, закончено. Ведь, даже арестовав всех участников преступления, мы продолжали работать. Проводили допросы, оформляли документы, выявляли соучастников. И трудились в том же ритме, который взяли в самом начале нашей командировки, – по двадцать часов в сутки. И вот только тогда, когда поставили на стол цветы, почувствовали расслабление. Сразу дали о себе знать усталость, недосыпания. В общем-то мы были довольны собой – не уронили честь и славу Московского уголовного розыска.
…Память воскрешает лица замечательных людей – специалистов сыска высшего класса, за плечами которых большое количество раскрытых преступлений того времени, людей, вышедших из разных сословий, но беззаветно преданных народу, партии, Советскому правительству.
Иван Александрович Свитнев. Это ему Владимир Ильич Ленин объявил благодарность за успешное раскрытие кражи церковной старинной утвари, представлявшей огромную народно-историческую ценность, в 1918 году из Московского Кремля. Работая в Московском уголовном розыске, он передавал молодежи свой богатый оперативный опыт.
Филипп Иванович Безруков. В МУРе он начал работать с 1918 года. Много лет своей жизни он отдал борьбе с бандитизмом.
Георгий Федорович Тыльнер пришел в МУР в 1918 году. Активно участвовал в ликвидации профессиональной преступности в Москве. Участвовал в розыске и задержании известного преступника Комарова-Петрова, совершившего более 30 убийств с целью ограбления… Участвовал в задержании международного «медвежатника» – взломщика банковских сейфов.
Николай Филиппович Осипов… Замечательный человек. Это он много лет успешно руководил группой по борьбе с бандитизмом.
Много добрых слов можно было сказать и о Колбаеве. Он отличался склонностью к анализу и исключительной памятью. Это его знания и практический опыт помогли раскрыть многие преступления.
На следующий день группа выехала в Москву. Они сдали очередной экзамен на зрелость, подтвердили свое профессиональное мастерство.
Двое из товарищей группы МУРа получили внеочередные повышения в звании, а пятеро были награждены орденами Красной Звезды и «Знак Почета».
Арсений Тишков
ЗАБОТА О ДЕТЯХ
Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский был немало удивлен, когда ему позвонил Дзержинский и попросил немедленно принять его для обсуждения важного вопроса.
Что это за важный вопрос, ради которого так спешно едет в Наркомпрос грозный председатель ВЧК?
«Феликс Эдмундович вошел ко мне, как всегда, горячий и торопливый, – вспоминал впоследствии Луначарский. – Кто встречал его, знает эту манеру: он говорит всегда словно торопясь, словно в сознании, что времени отпущено недостаточно и что все делается спешно. Слова волнами нагоняли другие слова, как будто они все торопились превратить в дело.
– Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное, сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью, – сказал мне Дзержинский, и в глазах его сразу же загорелся такой знакомый всем нам несколько лихорадочный огонь возбужденной энергии.
– Я пришел к этому выводу, – продолжал он, – исходя из двух соображений. Во-первых, это же ужасное бедствие! Ведь когда смотришь на детей, так не можешь не думать – все для них! Плоды революции – не нам, а им! А между тем сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности. Нужно создать при ВЦИК, конечно, при ближайшем участии Наркомпроса, широкую комиссию, куда бы вошли все ведомства и все организации, могущие быть полезными в этом деле. Я уже говорил кое с кем; я хотел бы встать сам во главе этой комиссии, я хочу реально включить в работу аппарат ВЧК… Мы все больше переходим к мирному строительству, я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность».
Луначарский ожидал всего, только не этого. Предложение поразило его и своей оригинальностью (ВЧК, орган борьбы с контрреволюцией, – и забота о детях!), и своей целесообразностью (привлечь к этому делу под эгидой ВЦИК все ведомства и организации). Согласие было немедленно дано, и 27 января 1921 года при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете была создана комиссия по улучшению жизни детей. В нее вошли представители профсоюзов, органов просвещения, здравоохранения, продовольствия и рабоче-крестьянской инспекции.
Председателем комиссии был назначен Дзержинский, а его заместителем В. С. Корнев, член коллегии ВЧК и начальник штаба войск ВЧК. В тот же день Дзержинский познакомил Корнева с проектом письма ко всем чрезвычайным комиссиям. Дзержинский писал, что его назначение председателем комиссии по улучшению жизни детей – указание и сигнал для всех чрезвычайных комиссий. Работу по улучшению жизни детей чрезвычайные комиссии должны проводить в тесном контакте с органами народного образования, социального обеспечения, продовольствия, женскими отделами, советами профсоюзов и другими организациями.
– Боюсь, Феликс Эдмундович, не поймут нас на местах. ЧК завалены по уши своей основной работой по борьбе с контрреволюцией. Им не до детей, – сказал Корнев.
Дзержинский взволновался:
– Нельзя так узко понимать борьбу с контрреволюцией. Забота о детях есть лучшее средство истребления контрреволюции. Этим Советская власть приобретает в каждой рабочей и крестьянской семье своих сторонников и защитников, а вместе с тем и широкую опору в борьбе с контрреволюцией. Вы подали хорошую мысль, товарищ Корнев, давайте включим в письмо такое разъяснение. Не может быть, чтобы наши товарищи не откликнулись.
Феликс Эдмундович не ошибся. Губернскими уполномоченными деткомиссии ВЦИК стали, как правило, председатели ЧК.
В стране насчитывалось 5,5 миллиона беспризорных детей. Сама эта цифра говорит об огромном объеме работы деткомиссии.
Большую поддержку деткомиссии оказало Советское правительство. Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин отдал распоряжение передать под детские учреждения лучшие загородные дачи и лучшие здания в совхозах, а поезда с продуктами питания для детских домов отправлять без всякой задержки наравне с воинскими эшелонами.
Разраставшийся в 1921 году голод в Поволжье вызвал новую волну детской беспризорности и преступности. Из голодающих губерний было эвакуировано в другие места и спасено от голодной смерти 150 тысяч детей. Основная тяжесть работы по эвакуации легла на чекистов.
Среди огромных, постоянно окружающих его забот Дзержинский успевал посещать детские дома. Вернувшись в ВЧК, отрывал листки от блокнота со своими пометками и отдавал их секретарю ВЧК Герсону. Герсон читал:
«120 тысяч кружек, нужно сшить 32 тыс. ватных пальто, нужен материал на 40 тыс. детских платьев и костюмов, нет кожи для подошв к 10 тыс. пар обуви». «Ясли, Басманный район. Приют на Покровке. Не хватает кроватей. Холодно. 25 грудных детей – одна няня».
И тут же следовали указания, распоряжения, телефонные звонки, письма. И приходило тепло туда, где до его посещения было холодно, появлялись платья и кровати…
Однажды Феликс Эдмундович пригласил Софью Сигизмундовну посетить с ним детскую больницу для больных трахомой.
– Это ужасная, мучительная болезнь. Я переболел ею в первой ссылке. Тогда старухи из села Кайгородского лечили меня своими народными средствами, – рассказывал ей Дзержинский.
В больнице они обошли все палаты. Феликс Эдмундович беседовал с детьми и медицинским персоналом, подробно расспросил о нуждах больницы и сделал все от него зависящее, чтобы помочь маленьким страдальцам.
На обратном пути Дзержинский был задумчив и сосредоточен. Софья Сигизмундовна видела, что он обдумывает какой-то вопрос, и решила не мешать. Сам выскажется, когда захочет.
– Зося, – наконец сказал он, – я думаю о том, что помочь детям, больным физически, не так уж трудно. Меня тревожит судьба детей-правонарушителей. Тут дело значительно сложнее. Тюрьма их только портит. Труд – вот лучший воспитатель такого ребенка и подростка! Обязательно переговорю об этом с Дмитрием Ивановичем.
На следующий день о судьбе малолетних правонарушителей состоялся обстоятельный разговор между Дзержинским и народным комиссаром юстиции Д. И. Курским.
Феликс Эдмундович горячо доказывал необходимость создания для малолетних преступников трудовых коммун: особого типа, полузакрытых исправительных колоний, где бы управление строилось на самодеятельности самих ребят под руководством опытных педагогов, а в основе перевоспитания лежал труд, серьезная, полезная работа, не для формы и видимости. Пусть производственные мастерские и земледельческие хозяйства, созданные для малолетних правонарушителей, станут дополнительным средством улучшения материального положения коммун.
– Не поверите, но эти чумазые – мои лучшие друзья, – говорил Дзержинский, прощаясь с Курским, когда все вопросы были обсуждены. – Среди них я нахожу отдых. Всему надо их учить: и рожицу вымыть, и из карманов не тянуть, и книжку полюбить, а вот общественной организованности, мужеству, выдержке – этому они нас поучить могут. Стойкость какая, солидарность – никогда друг друга не выдадут!
Когда в подмосковном поселке Болшево была создана первая трудовая коммуна, взволновались крестьяне окрестных деревень. Прислали делегацию к Дзержинскому.
– Как же так, товарищ Дзержинский, ворье они, хулиганы, а без охраны? Они нам всю округу разграбят, молодежь спортят, – говорил пожилой крестьянин, комкая узловатыми натруженными пальцами картуз.
– Вы, товарищ начальник, уж сделайте такую милость, прикажите перенести эту коммунию куда-нибудь в другое место, от людей подальше, – вторил ему другой делегат, почтенный старик с седой бородой.
Дзержинский внимательно выслушал ходоков, а затем долго и терпеливо рассказывал им о том, как миллионы маленьких страдальцев, оставшихся в результате войны, голода и тифа без родителей, кочуют по всей стране, ночуют в заброшенных подвалах или котлах для варки асфальта…
– Они воруют не из баловства, а чтобы не умереть с голода, и хулиганят потому, что ожесточились. Мы должны отогреть их маленькие сердца, научить трудиться, сделать полезными людьми.
Ходоки слушали внимательно, качали сочувственно головами, вздыхали. А когда Дзержинский окончил речь, тот, кто постарше, сказал:
– Правильно говоришь. Жалко ребят. И мы помочь готовы по силе возможности. Сложимся по целковому со двора, а то и больше. А коммунию все же от греха убери.
– Ну вот что, отцы, – уже строже ответил Дзержинский, – обещаю, что сам буду наблюдать за коммуной и не допущу никаких безобразий.
Феликс Эдмундович поехал в Болшево. Обошел все мастерские, общежития, беседовал с воспитателями и ребятами, затем собрал общее собрание коммунаров. Рассказал им об опасениях местных крестьян.
– Я верю вам и поручился за вас. Не подведете меня, ребята?
Минуту-две стояла напряженная тишина.
– Я жду, – сказал Феликс Эдмундович.
– Не подведем, не подведем! – загалдели ребята.
И не подвели. Коммуна стала ремонтировать крестьянам сельскохозяйственный инвентарь, а когда коммунары начали устраивать у себя в клубе спектакли, танцы, киносеансы, то и сельская молодежь перешла на сторону коммуны. Село приняло соседа.
И Феликс Эдмундович не забыл своего обещания. Он часто бывал у коммунаров. По просьбе Дзержинского комсомольцы-чекисты взяли шефство над Болшевской коммуной.
Эта коммуна послужила образцом для целой сети подобных детских исправительных учреждений.
Бывали случаи, когда Дзержинский сам вместе со своими сотрудниками подбирал на улицах беспризорников. Однажды ранним утром, проходя по Никольской улице с работы домой, в Кремль, он вытащил из асфальтового котла нескольких беспризорников. Среди них был лобастый мальчишка с пытливыми глазами, Коля Дубинин. Дзержинский предложил мальчику учиться, и вскоре учеба, а затем наука целиком захватили его. Дзержинский, разумеется, не мог знать, что сыграл решающую роль в крутом повороте судьбы будущего крупного ученого, действительного члена Академии наук СССР Николая Петровича Дубинина. И дело, конечно, не в том, сколько беспризорников спасено при личном участии Дзержинского. Счет в ту пору шел не на единицы. Спасение и помощь миллионам детей – вот что явилось материальным воплощением благородного движения мысли и сердца Дзержинского.
И дети платили ему любовью. В служебном кабинете Дзержинского рядом с портретом сына Ясика стояли, были развешаны на стенах многочисленные фотографии коммунаров, воспитанников детских садов и пионеров, присланные ему на память. Каждый день в почте среди сводок о ликвидированных бандах и донесениях о враждебной деятельности еще не раскрытых контрреволюционных организаций лежали трогающие своей детской непосредственностью письма.
Среди других званий, которыми еще при жизни наделяли Дзержинского, за ним твердо закрепилось и такое: «Всероссийский попечитель о детях».
Григорий Новиков
ВОЗВРАЩЕНИЕ «СВЯТОГО СЕМЕЙСТВА»
В воскресенье в Музее изящных искусств был выходной, и о случившемся сотрудники узнали лишь в понедельник, во время обычного утреннего обхода выставочных залов. К своему ужасу, они не досчитались пяти полотен великих мастеров Запада. Исчезли картины «Христос», «Се человек», «Святое семейство», «Бичевание Христа», «Иоанн Богослов». По всей вероятности, преступник орудовал в темноте и очень торопился: вырезая две первые картины из подрамников, он отрезал часть правой руки главной фигуры «Се человек», повредил головы крайних. В рембрандтовской картине на лице Христа была отсечена левая прядь волос. К раме, из которой был похищен «Се человек», злоумышленник прикрепил заранее заготовленную, написанную церковнославянским шрифтом цитату из какого-то молитвослова: «Христосъ мертвъ бысть смертию жизнь оживился».
Весь день сотрудники музея толпились у разбитого окна, бродили по картинной галерее, передавали друг другу оставленную преступником записку, горячо обсуждали это чрезвычайное происшествие, строили всевозможные догадки. Хмурый с похмелья старший дворник Осип поминутно чертыхался, старательно сметая в совок осколки оконного стекла. Он выбросил их в урну вместе с ситцевой женской кофточкой, в которую был завернут булыжник. В течение всего дня никто и не подумал сообщить в милицию о случившемся. Лишь на следующий день заместитель ученого секретаря Иван Сергеевич Страхов набрал номер телефона дежурного МУРа.
– Приезжайте скорее! – прокричал он в трубку. – У нас украли пять картин стоимостью около миллиона рублей…
В осмотре места происшествия на Волхонке участвовали не только работники МУРа, но и Центророзыска. Однако тщетны были их попытки найти хотя бы какую-либо нить к раскрытию этого тяжкого преступления. Создавалось впечатление, что чья-то рука умышленно уничтожила следы тех, кто проник в музей в ту темную ночь.
– Это же уму непостижимо! – возмущался начальник научно-технического отдела Главного управления милиции Сергей Михайлович Потапов. – Даже школьники знают, как поступать в подобных случаях. А здесь извольте, интеллигентные, грамотные люди поставили в известность милицию сутки спустя после того, как было обнаружено преступление, позволили уничтожить следы.
На извлеченных из урны блузке и булыжнике эксперт обнаружил мелкие осколки оконного стекла. Был сделан вывод, что злоумышленник не только боялся порезать руки, но и опасался оставить на стекле отпечатки своих пальцев.
После внимательного анализа результатов осмотра места происшествия и горячих споров на оперативном совещании руководящие работники Московского уголовного розыска пришли к выводу, что преступление совершено одним человеком. Это мог быть сотрудник музея, разбивший окно, чтобы направить следствие по ложному пути. Им мог оказаться художник или коллекционер. Предполагалось также, что в выставочном зале мог побывать матерый уголовник, специализировавшийся на кражах из музеев. Учитывая то, что все похищенные картины были религиозного содержания, злоумышленником мог быть служитель культа. Судя по варварскому обращению с полотнами, не исключалось, что вор – ненормальный, душевнобольной человек. Были и другие предположения.
– Таким образом, – подытоживая работу совещания, сказал начальник МУРа, – мы с вами наметили ряд версий. Будем одновременно работать по всем направлениям. Поиск похищенных картин поручим бригаде Кремнева. Это, естественно, не значит, что все остальные могут стоять в стороне. О совершенном преступлении должен постоянно помнить каждый из нас.
Сообщаю, что на поиск картин и преступника ориентированы все подразделения милиции Москвы и области. Перекрыты дороги, ведущие из столицы, взяты под особое наблюдение железнодорожные вокзалы. О случившемся информированы пограничная и таможенная службы. Наркомпрос также принимает меры. О них вы будете поставлены в известность. А сейчас прошу собрать оперативный состав по бригадам и разъяснить обстановку.
В бригаде инспектора коммуниста Кремнева для работы по каждой версии выделили двух-трех сотрудников. Никитину и Еремееву поручили проверить версию об инсценировке кражи, а также установить, кому принадлежит блузка, обнаруженная недалеко от места происшествия.
– Трудно предположить, что эта вещь преступника или кого-либо из его близких. Вору не было смысла идти на такой риск. Скорее всего она принадлежит совершенно постороннему человеку. Поинтересуйтесь в отделениях милиции кражами носильного белья, ну, скажем, за последнюю неделю. Не было ли среди похищенного этой блузки, – инструктировал их инспектор Кремнев. – Если у вас нет ко мне вопросов, идите к себе и составьте план ваших действий.
Сдав на машинку черновик плана, Никитин и Еремеев отправились на Волхонку. Хотелось еще раз осмотреть место происшествия, допросить кое-кого из сотрудников музея. Но повторное знакомство с обстановкой в музее ничего не дало. Безрезультатными оказались и допросы дворника и ночного сторожа.
Никитин и Еремеев решили встретиться с сотрудниками Центророзыска, которым раньше приходилось раскрывать аналогичные преступления. Один из них, Семенов, рассказал: «Вечером того же дня, когда была совершена кража, в Ленинград прибыл богатый англичанин с личным переводчиком. Цели приезда англичанин не скрывал – приобретение для британских музеев произведений искусства из частных коллекций. В гостинице «Европейская» приезжие заняли один из лучших номеров…
В послеобеденный час в вестибюль гостиницы «Европейская» вошел прилично одетый человек лет тридцати. Поставив небольшой саквояж возле стула, на котором сидел облаченный в ливрею швейцар, он открыл коробку папирос и протянул ее старику.
– Угощайся, папаша.
– Благодарствую. Издалека изволили прибыть? – вежливо осведомился швейцар, с достоинством поглаживая седую бороду.
– С соседней улицы, отец. Говорят, у вас англичанин поселился, картинами разными интересуется.
– В «люксе» они живут у нас. Пойдем покажу.
Мистер и переводчик отдыхали. Предложив гостю стул и узнав о цели его прихода, Латипак окинул посетителя оценивающим взглядом.
– Мистер Латипак интересуется, с кем имеет честь разговаривать и что конкретно вы можете предложить ему, – начал переводчик.
– Передайте мистеру, что моя фамилия ничего ему не скажет, – произнес гость. – Я деловой человек и, если мистера интересует живопись, могу кое-что предложить.
– Мистер Латипак говорит, что он покупает только ценные вещи, и просит назвать предмет продажи и сумму, которую вы хотели бы иметь от сделки.
– Я надеюсь, что 50 тысяч рублей не покажутся мистеру слишком большой ценой за пейзаж Рейсдаля, – вытирая платком внезапно вспотевшие руки, проговорил посетитель. – Только серьезные материальные затруднения вынуждают меня сделать этот шаг.
Гостю любезно разъяснили, что мистера Латипака не смущает цена, но он должен удостовериться в подлинности картины…
Когда незнакомец покидал гостиницу, в кабинете инспектора бригады уголовного розыска зазвонил телефон.
– У иностранца был «гость». Предлагал доставить товар вечером.
Но вечером, как заранее условились, «товар» доставлен в гостиницу не был.
…Тот, кого с таким нетерпением ждал в гостинице «Европейская», появился лишь на следующий вечер вместе с двумя мужчинами и женщиной.
– Это мои друзья, они тоже участвуют в нашей коммерции, – поспешил уверить иностранцев гость.
– Мистера Латипака интересуют не друзья человека, с которым он вступил в деловые отношения, а предмет коммерции, – тщательно подбирал слова переводчик. – Но ему до сих пор даже не показали картину. Если уважаемый гость изменил свои намерения, пусть скажет об этом прямо. Мистер Латипак привык вести коммерцию с деловыми людьми.
– Мы деловые люди, – возразил гость, – и пришли к вам с маленькой просьбой. Дело в том, что картина находится у одной особы, которой надо уплатить за хранение две тысячи рублей. Сейчас ни у кого из нас таких денег нет. Вот если бы мистер Латипак в качестве, так сказать, задатка…
– О, это уже деловой разговор, – одобрительно заметил англичанин. – Я думаю, мы дадим задаток. Но при условии, что картина сегодня же будет здесь.
Увидев в руках переводчика две пачки червонцев в банковской упаковке, гости довольно заулыбались.
– Мистер Латипак хорошо знает и уважает русские обычаи. Он говорит, что сделку надо отметить, – предложил переводчик.
Англичанин вежливо улыбался, кивал головой. Через несколько минут стол был сервирован.
– Я очень рад, что встретил среди русских таких деловых людей, какими являетесь вы, – произнес тост мистер Латипак. – Я хотел бы иметь с вами коммерцию и в дальнейшем. К сожалению, мое пребывание в России подошло к концу. Завтра утром я отправляюсь в обратный путь. Так что предлагаю тост за успешное окончание дела, – перевел переводчик.
Речь англичанина произвела на присутствующих самое благоприятное впечатление. Один из них – захмелевший верзила – поднялся из-за стола.
– Иван Максимович! Мы тоже люди, и культурное иностранное обращение ценим и понимаем, – повернулся он к человеку, который первым посетил в гостинице англичанина. – Дозволь мне съездить на Везенбургскую. Пусть мистер готовит деньги, и ударим по рукам.
Тот, кого верзила назвал Иваном Максимовичем, задумался.
– Ты же не найдешь, – колебался он.
– Найду! Вот те крест, найду! За Васькиным домом еще один стоит, нежилой. И так в аккурат под крышей. В рогоже.
– Ладно, давай.
Англичанин приветствовал решение гостей завершить сделку и предложил даже послать за извозчиком. Нажал кнопку звонка. Появился официант. Вошли и встали у дверей швейцар и еще двое молодых людей, по всей вероятности, портье и посыльный. И тут выяснилось, что Джон Латипак великолепно знает не только русские обычаи, но и превосходно владеет… русским языком.
– Спокойно, – на чистейшем русском языке скомандовал «Джон Латипак», наводя на гостей пистолет. – Уголовный розыск…
Похищенную из музея ценную картину возвратили на место через четверо суток. Главарь шайки воров Шварц и шесть его соучастников понесли заслуженное наказание».
– Может, и нам поселиться в гостинице под видом иностранцев? – неуверенно предложил Еремеев, когда сотрудник Центророзыска Семенов закончил свой рассказ.
– Из этого ничего не выйдет, – заверил Семенов. – Тогда об этом случае в газете написали. Преступники остерегаться будут, чтобы не оказаться в ловушке.
– Да, это, пожалуй, так, – согласился Никитин. – А те, которых осудили по данному делу, где они сейчас?
– Мы проверяли, – сказал Семенов. – Все до единого находятся в заключении. В отношении кражи из Музея изящных искусств алиби полное.
Николай Григорьевич Миронов, которому был поручен поиск преступника и похищенных из музея картин, все свои двадцать шесть лет прожил в Москве. Шестнадцатилетним пареньком стал чекистом, заведовал подотделом центрального отдела пропусков ВЦИК, работал в ОГПУ в группе по борьбе с бандитизмом, откуда получил направление в МУР.
В возрасте двадцати одного года Миронов стал членом Коммунистической партии. Товарищи по работе уважали и любили этого голубоглазого юношу за ясный ум, трудолюбие и скромность, постоянную готовность к преодолению трудностей в достижении поставленной цели.
Получив уголовное дело по краже картин, Миронов внимательно изучил собранные материалы. Он так же, как и другие сотрудники, считал, что Федорович имеет отношение к краже и что в работе с ним нужны особая осторожность и осмотрительность. Размышляя так, Миронов стал набрасывать план оперативно-розыскных мероприятий, которые он считал необходимым осуществить в ближайшие дни.
Темнело. Потянувшись к розетке, Николай Григорьевич включил настольную лампу. И, быть может, в это самое мгновение в другой части города некто Федорович вошел в подъезд хорошо знакомого ему дома по Малому Комсомольскому переулку. В квартире, куда он позвонил, его ждали. Пышнотелая блондинка лет тридцати, в расшитом цветным шелком голубом халате протянула ему руку для поцелуя и пригласила к столу. Хозяйка квартиры была супругой находящегося в заключении художника Кокарева – Людмила Осиповна.
– Я уже начала думать, что сегодня ты не придешь, – игриво поглядывая на гостя, проворковала она.
– Как можно, дорогая! – даже обиделся тот. – Служба задержала.
– Нет, как хочешь, а ты стал меньше любить меня, – капризничала женщина. – Помнишь, когда мы только познакомились, ты обещал подарить мне беличью шубку? И за все время нашей дружбы приподнес ко дню рождения дешевенькое колечко.
